Текст книги "Загадка тауматургии (СИ)"

Автор книги: Виктор Борзов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Нельсон протянул руку.

«Рукопожатие?» – приподнял бровь Герман.

Жители Кенского королевства поклонялись друг другу при встрече. От рукопожатия кенца веяло чуждостью и подвохом. Мужчина не ответил.

– Допустим, – неловко улыбнулся кенец. – Добро пожаловать в наш скромный участок. Сегодня глава подпишет приказ и тебе выдадут значок.

Нельсон гордо постучал пальцем по металлическому глазу на груди.

«Ты? – подумал Герман. – Животное не знает манер. Куда я попал?»

В нем боролись два голоса. Первый ликовал удаче. Неотесанный напарник кенец. Еще один инструмент для истязания. Второй голос вопил от гнева. Последние дни он проведет с грязной обезьяной. Дикарем из великодушно завоеванной страны.

– Кхм, – откашлялся кенец. – Сегодня твой первый день, но у нас уже есть работа.

Нельсон подбежал к шкафу в углу и кинул Герману мешок. Мужчина развернул сверток, мешком оказался противогаз. Маска напоминала птичий клюв, обтянутый кожей. На месте глаз сидели мутные линзы.

Герман посмотрел на кенца с немым вопросом.

– Противогаз, – ответил напарник и улыбнулся. – Его Сиятельство вкладывает деньги в личный карман, нежели в собственное графство. Представляешь, самым крупным вложением нынешнего владыки была привокзальная деревенька?

Мужчина молча кивнул.

– Ну ладно. Погнали.

Нельсон обошел Германа и вышел в коридор. Мужчина зашагал следом.

– У нас нет коней, – начал напарник. – Рогокошек, зимних зайцев и других. Животина здесь не водиться. Знаешь почему?

– Болезни, – бросил он. Германа раздражала разговорчивость кенца. Мужчина ответил, чтобы тот отвязался.

– Поистине! – радостно воскликнул Нельсон. – По коням!

«Конями» оказались велосипеды. Герман натянул маску. Противогаз медузой облепил лицо. Нос и рот заполнил едкий запах трав.

– Вперед! – прокричал искаженным голосом напарник.

Путь занял полчаса. Желтый туман быстро укрывал кенца, когда Герман отдалялся на пару метров. Мужчина хвостом следовал за Нельсоном.

Беда с противогазом всплыла после пары минут езды. Резинка вокруг шеи натирала. Герман оттягивал ее, но удавка сужалась в ответ еще сильнее.

– А вот и он, – встал напротив прямоугольного дома Нельсон. – Мы зовем эти дома ульями. В честь пчелиных. Ну понимаешь, работники завода как пчелы и...

– Ясно, – отрезал мужчина. Он задыхался и ждал мига освобождения от маски, как верующий ответа богов.

Улей обступали люди. Герман мазнул взглядом по ближайшим. Парень и девушка с русыми волосами. Мужчина фыркнул. Пара детей сжимала подол платья женщины. Платки обматывали головы, а глаза закрывали толстые очки.

– Всем оставаться на месте, – скомандовал Нельсон. – Мы допросим каждого после осмотра.

Напарник развернулся к Герману:

– За мной. У тебя есть оружие?

Мужчина вытащил из-под плаща пистолет.

– Чудесно.

Они поднялись на второй этаж. Герман потянулся к противогазу. Нельсон схватил за запястье.

– Не стоит, – покачал напарник головой. – Кто знает, что нас ждет.

Мужчина одернул руку. Кенец встал сбоку от двери и указал на другой. Герман занял место. Нельсон постучал.

В ответ раздались приглушенные стоны. Один голос. Два. Три. Выли в унисон, подхватывали друг друга. Поддерживали и соревновались в длительности. Среди троицы мужских Герман различил женский. Слабый и плачущий. Она гавкала и медленно угасала. Снова и снова.

Мужчину оглушил детский вскрик за спиной. Он стихал и начинался сначала. Проигрывал сам себя в бесконечном повторе. Герман резко обернулся, и крик мгновенно стих.

На лестничной клетке никого не было.

– Ты чего? – спросил Нельсон.

«Он не слышал? – посмотрел на напарника. Покачал головой.

– В норме. Идем.

Кенец выбил дверь ногой и зашел. Герман шагнул следом. В руках сжимал подарочный пистолет.

Внутри царила грязь. Мужчина подумал, что попал в свинарник. На полу валялись консервные банки и сгнившая кожура фруктов, на стенах отпечатались коричневые ладони.

Герман заглянул на кухню. От окна к обеденному столу тянулась стена из деревянных ящиков. Внутри лежали стеклянные бутылки с прозрачной жидкостью. Водой или выпивкой. Сбоку шли ряды закрытых консервов.

– Спальня, – указал дальше по коридору Нельсон.

Они дошли до главной спальни, и кенец толкнул ногой дверь.

К потолку тянулся непомерно широкий торс. Из плеч спускались руки-веревки и ремнем оплетали тонкую талию. Головы не было.

Существо сидело на полу. Ноги обрывались на коленях. Все мышцы дрожали от судорог и напоминали надутые шары. На груди вместо сосков на офицеров смотрели глаза. Они закатывались в приступе боли, слезы спускались блестящими ниточками. Стоны доносились из живота чудовища. Длинные руки закрывали рты.

– О боги, – обошел Нельсон скульптуру из плоти. – Что случилось?

Герман шагнул к напарнику.

Существо обнимала голая женщина. Руки уходили глубоко в лопатки скульптуры, пол лица выглядывало из спины.

– Почти получилось, – простонала она. – У меня почти получилось.

– Ради чего? – спросил кенец.

– Боялась одиночества, – попыталась повернуться женщина. Тщетно. Она срослась с творением. – Хотела внимания. И крепкого мужчину.

Герман отвел взгляд в сторону. Не вынес омерзительного вида.

На полу в луже мочи лежала стопка книг.

«Краеугольный камень чудес. Тайные значения имен богов», – гласило название верхней.

– Па... па, – прошептал тонкий голосок.

Мужчина пронзил взглядом «творение».

– Па... па, – повторил голос. Он доносился изнутри скульптуры. – Спаси...

Герман рванул с места. Пробежал по коридору и выпрыгнул на лестничную клетку. Двумя руками сорвал противогаз, скрючился в углу. Его вырвало.

Вместе с кислым запахом в нос ворвалась гниль. Весь улей провонял смертью. Он не выдержал. Завтрак хлынул наружу.

– Ты как? – постучал по спине Нельсон. – Лучше выйди на улицу. Станет легче.

Герман так и сделал. Мужчина оперся на стену во дворе. Люди молча наблюдали за ним.

«Выгляжу как слабак – промелькнула мысль. – Ничтожество».

Кенец по очереди допросил присутствующих и направил их в приют храма. Встал рядом, снял противогаз и закурил. Напарник не замечал смога.

– Ее звали Мелисса Тинкова. Ночная бабочка. Водила к себе бродяг и лепила из них будущего мужа. На последнем не справилась и нечаянно сплавила себя со скульптурой, – сказал Нельсон. – У нее осталось двойня. Девочка и мальчик. Когда мама начала свои опыты, их приютила молодая пара. Ты вроде видел их?

Герман вспомнил двух кенцов с детьми.

– Кенцы приютили острокийцев, – протянул он.

– Ага. Бывает и такое.

– Немыслимо.

– Почему это? – удивился кенец. – Не вижу в этом ничего необычного.

– Как грязные обезьяны могут позаботиться о детях? Разве они знают, что такое сострадание?

– Вау. Это было... неприятно.

Нельсон замолчал. Герман решил, что разговор закончен. Напарник произнес:

– Не бывает плохих национальностей, бывают плохие люди.

Мужчина не нашел ответа. Кенец продолжил.

– Мелисса могла быть хоть острокийкой, хоть кенкой, да хоть улийкой. Разницы нет. Она обратилась к тауматургии, потому что была плохим человеком. Только и всего.

Герман закатил глаза. Глупый кеней не понимал, о чем говорил. Перевел разговор в другое русло:

– Скажи, если бы у нее не было тех книг, это бы не случилось?

Нельсон почесал за головой.

– Не случилось. Не будь у нее книг, откуда бы узнала, что делать?

Мужчина кивнул.

▪ ▪ ▪

В тауматургии существовали запретные дисциплины. Император и герцоги обходят их стороной, а безумцы охотно прибегают в поисках власти.

Самым запретным считался призыв вестников. Каждый практик понимал: Сцену отделяет от краха один обреченный. Слабый вестник уничтожал одно графство, средний – от десятка до целой страны, а высший в эпоху Пробуждения пожирал на небосводе звезды.

На втором месте плелись хрономантия и хоросология. Две созвучные и сопричастные дисциплины. Время и пространство.

В обычных заклинаниях отдача поражала владения сиюминутно, но при игре со временем – с задержкой. День, неделя, месяц, десятилетия. Тауматург забывал об отдаче и продолжал жить. Пролетают годы, и временная волна запирает грешника в бесконечной петле.

В хоросологии все обстояло еще хуже. Отдача ударяла сразу. Не практика, а вокруг него. Пространство разрывалось на части, перемешивало содержимое и, в лучшем случае, убивало все живое. Иногда жертвы продолжали жить.

Смешивать дисциплины было верхом глупости, но редкие практики нарушают правила в угоду грязной жажде.

– Вам туда нельзя, – преграждает офицер путь.

– Там моя дочь! Прочь с дороги!

Хватает за плечо и отбрасывает в сторону Герман. Проскакивает в парадный вход. Бежит по коридору.

Мимо проносились закрытые двери в кабинеты. Людей не было. Уши резала непривычная тишина.

Мужчина щурится. Коридор скрывает мрак – лампы вышли из строя.

«Актовый. Актовый», – мысленно повторяет Герман.

Он забирал Алису с гимназии не раз. Сегодня у дочери представление в актовом зале. Помещение располагалось в западном крыле.

Мужчина сворачивает налево. Натыкается на столовую.

Двойные двери висели в паре сантиметров над полом. И клонили вбок.

«Планировку сменили?» – бежит в противоположную сторону.

В восточном крыле его ждал другой вход в столовую. Без дверей. Квадратная дыра росла из земли.

– Где же ты?

Прыгает в дыру Герман. Туфли касаются пола и скользят пару метров. Он врезается в стол, сметает стулья.

– Чулять!

Резко оборачивается. Взгляд пролетает по столовой.

Вместо крыши, на потолке зияла черная дыра. Стулья выглядывали из стен, столы тонули в полу. За стойкой с едой скрывались разукрашенные двери. Вход в актовый зал.

– Нашел! – спешно вваливается внутрь Герман.

Яркий свет ослепляет мужчину. Лампы на сцене сияют ярче солнца в зените. Он идет на ощупь, врезается в стулья. Ножки тащатся по земле с воем и криком, под ногами хлюпают мокрые тряпки.

– Алиса! – кричит Герман. – Ты здесь? Папа пришел!

Звенящая тишина настораживала.

– Кто-нибудь! Данна! Ответьте!

Руки упираются в сцену. Жирную и склизкую, словно на нее вылили пару тонн масла.

Глаза постепенно привыкают к свету. Он приоткрывает веки, перекидывает ногу на выступ и забирается на сцену.

Под ногами краснел ковер. Из-за отражения и света казалось, что туфли окрасились в красный. Штанины – то же.

Герман пробует поднять взгляд. Тщетно. Свет давит, выжигает глаза. Мужчина с трудом смотрит вниз. Выше – больно.

– Алиса! Ты здесь?

Бредет дальше. На ковре блестели бледные тряпки. Они чавкали при шаге. Герман в гневе пинает одну прочь с дороги. Та с глухим стоном цепляется за пол.

– Па, – доносится знакомый голос.

Мужчина замирает на месте. Медленно поднимает взгляд. Резко опускает в пол с протяжным шипением. Проклятый свет давит еще сильнее.

– Алиса? Это ты? – зовет Герман. – Папа здесь! Направь меня!

– Па... па...

Слева. Резко поворачивается. Бежит в сторону голоса.

– Я уже близко, дорогая!

Голова врезается в колонну. Кусок рос из земли.

– Что за?

– Па... па, – раздается голос по ту сторону.

– Я здесь!

Мужчина спешно обходит препятствие. Туфли утыкаются в гору белых тряпок.

– Ты где, милая?

– Па... па, – стонет Алиса. Гора колышется.

– Подожди чуть-чуть, – опускается на колени Герман. – Я тебя вытащу.

Засовывает руки в тряпки, хватает одну и с силой выдергивает. Фонтан слизи брызжет на него.

– Нет! – кричит кто-то. – Хватит!

– Пого...

Глаза привыкают к свету. Герман медленно поднимает взгляд.

Тряпками оказалась плоть. Бледная и мокрая от крови. Мужчину ледяной водой окатывают протяжные крики и стоны. Вопили отовсюду. Вопили долго. Раньше он не слышал – разум милосердно подавлял все звуки.

Один звучит и обрывается снова и снова:

– Кто... Кто... Кто... Кто... Кто...

Другой. Женский. Сочится из разных мест. Сверху. Левее. У входа. Под сценой.

Герман с замиранием сердца оборачивается. Он ступал по хлюпающим тряпкам. По оторванной и дрожащей плоти. Пол устилал ковер из шматков бледной кожи, лиц и частей тел. Конечности рекой обтекали кресла и скамейки.

– Па... па...

Мужчина поворачивается обратно, останавливается на половине. Герман понимает: ничего хорошего он не увидит. Понимает, но отрицает всем сердцем. Где-то глубоко живет вера. Ужасы происходят с другими, с кем-угодно, но не с ним и семьей. Страдания и боль существуют для незнакомцев. Данна и Алиса... с ними все нормально. Им повезло. Точно повезло. Иначе и быть не может.

Он поворачивается.

Из левой глазницы рос букет пальцев, шею заменяли сшитые друг с другом руки, тело горой тряпок лежало на полу, кожа напоминала шахматное поле с разноцветными клетками: одежда чередовалась с плотью. Ног нигде не было.

Алису разорвали и сшили. Капризный ребенок порвал в клочья рисунок и склеил обрывки как попало.

– Па... па, – открывается рот. Резко захлопывается.

Девочка застыла в бесконечной петле. Миг агонии повторялся снова и снова. Последние слова Алисы проигрывались сломанной пластинкой.

– Спа... си...

Герман закрывает глаза, захлопывает уши ладонями не в силах видеть это. Слышать всепоглощающую какофонию криков.

Дочь. Его дочь. Его родная дочь. Это не могло быть ей, не могло быть Алисой. Просто не могло.

Он приоткрывает глаза. Желает убедиться, опровергнуть первое впечатление.

На свету клочья одежды переливались голубым, блестки сияли маленькими звездами. Данна сшила костюм принцессы для представления, всю неделю корпела над швейным столом по вечерам.

Герман прикусывает губу. Совпадение. Жалкое совпадение. Бросает взгляд на волосы – обходит лицо.

Светлые локоны спускались до плеч, как у Данны.

Зубы впиваются в губу сильнее. На языке чувствуется вкус крови.

На лоб сползла белоснежная тиара, посередине виднелся голубой камешек. Герман помнил его. Тиару купил он вместе с Алисой. Утром воскресенья пошли в ближайшую лавку драгоценностей, Алисе сразу приглянулась эта безделушка. Данна назвала покупку излишней: столько денег для одного представления, но Герман не желал слушать – для него дочь с детства была маленькой принцессой. Она останется ей, сколько бы времени ни прошло.

Взгляд падает на лицо. Герман открывает рот в немом крике. Это она. Алиса, его маленькая принцесса.

– Боги... – молится он. – Боги... прошу...

Никто не отвечает. Боги немы.

– Па... па... – повторяет Алиса несчетный раз.

Герман хватается руками за лицо и кричит. Вопит от ужаса.

Его отчаянный плач утопает в океане таких же бесчисленных криков.

▪ ▪ ▪

Герман зашел во Всякую всячину. Под нос напевал придуманную наспех мелодию.

– Добрый, – начал Луи и замолчал. Заметил, кто пришел. – Надо что?

– Добрый день, – радостно помахал свободной рукой охотник за мистикой. – Что за чудный денек?

Офицер подошел к стойке, водрузил тяжелый чемодан. Герман не прекратил напевать мелодию.

– Слышал про взрыв, – нахмурился Луи. – Что здесь чудного?

– Как «что»? Как «что», мой дорогой Луи? Еще один грешник умер!

Луи скрестил руки на груди.

– Вы обещали иное. Тишина и покой. Иль старость память отшибла?

Герман энергично щелкнул замками и распахнул чемодан. Внутри лежали обгорелые книги, обложки покрывала черная корочка – название и автора не разобрать – края подогнулись, потемнели. Часть томов охотник за мистикой выкинул. Пламя обратило их в угли.

– Помню, помню – развернул чемодан к Луи. – Кто же знал, что феи, отголоски или кто там еще поделятся знаниями.

– Почему не отнесешь сразу Краговой?

– Старушка раздражает, – признался Герман с улыбкой на лице. – Сам знаешь ее... причуды.

– Знаю, – достал Луи книги и сложил в стопку. – Все равно забирать список покупателей.

– Не люблю лишних встреч. Особенно со старушкой.

Герман осторожно закрыл чемодан и защелкнул замки.

– Хорошего вечера, – развернулся к выходу.

Луи ничего не ответил, и офицер покинул Всякую всячину. Направился в сторону жилых ульев. Рабочий день закончился, и охотник за мистикой желал отдохнуть и выспаться.

Герман годами вычищал графство от запретных книг, нашел подпольные лавки и вынудил владельцев на сотрудничество. Несговорчивых отправил на костер. Офицер не вырвал тауматургию с корнем – в этом не было смысла.

Пустоту заполнят другие отбросы, вывернутся и спрячутся от его чуткого взора. Он найдет их, уничтожит и все повторится сначала.

Охотник за мистикой не тронул книги о грезах. Снохождение не возбранялось законом – нельзя запретить людям спать – оставил основы и бестиарии. Последние куда-то пропали. Герман не сильно беспокоился. Основ хватало для защиты от хитрых обитателей Закулисья.

Офицер глубоко вдохнул и присвистнул. Впереди ждал новый день. Герман научился жить с виной на душе. Сделанного не исправишь. Охотник за мистикой не верил в покаянье, но жил дальше.

Он искал смерть, но нашел покой.

Глава 21. Письмо

По ту сторону играла музыка, женский голосок что-то бормотал, между словами проскакивал тихий треск пластинки.

Сэмюэль узнает мелодию. Он слышал ее в грезах Дерека. Плохой знак. Очень плохой. Во сне музыка выражала грусть и утрату, нависала призраком прошлого, а наяву мотив звучал зловеще и предзнаменовал беду.

Парень резко толкнул дверь. Деревяшка заскрипела в ответ, не двинулась.

– Ну же! – кричит Сэмюэль. Сжимает кулак и долбит из последних сил. – Мистер Нейви! Откройте! Это я!

Сквозь мелодию донеслось раздраженное шипение. Он замер, прислонил ухо к двери, внимательно вслушался. Ничего. Шипение утихло вместе с его потугами.

Сэмюэль заносит кулак для стука, слышит шипение. Более громкое и яростное.

– Умолкни глупец, – произнесла Амелия, парень уронил взгляд. Из выреза пальто смотрели две пары черных глаз. – Разбудишь остальных.

– Но я... – начинает Сэмюэль и умолкает. Что он? Амелия права – лишнее внимание им ни к чему.

Прикусил губу и посмотрел на замок. Старый металлический, щель для ключа давно заржавела.

Он закрывает глаза, глубоко вздыхает. Спокойствие, только спокойствие. Прикладывает ладонь к замку и медленно, будто ребенок на утреннике, читает заклинание.

Металл рассыпался ржавой пылью. Амелия с любопытством высунула мохнатую голову, с громким хрустом свернула шею. Воодушевленно присвистнула.

– Неплохо, неплохо, – приободрила фея. – Учишься решать задачи тауматургией. Так держать!

Сэмюэль не слушает. Осторожно толкает рукой дверь.

Музыка заиграла громче, бормотание разделилось на различимые слова:

«О, мир. Ничего... Ничего не желаю я».

Мелодия отсекала от внешнего мира, завлекала в свой, тихий и безмятежный, голос чувствовался медом для ушей – сладкий и вязкий – певица тянула, тянула и тянула слова, с каждой буквой Сэмюэль утопал, увязал сильнее.

Парень брел медленно, рука опиралась на стену. Шаги давались тяжело – воздух обратился толщей воды, течение выносило прочь из квартиры.

– Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо, – в полу бреду бормочет он.

На проходе в кухню взгляд мазнул по кровавому пятну. Небольшое, темное, недавнее. Минула пара часов. От бордовой лужи следами отходили алые капли, шагали внутрь.

Заглянул на кухню. На столе лежал большой мешок – один из купленных Сэмюэлем – на темно-коричневой ткани росло черное пятно, с края свисали сжатые бледные пальцы.

– Все хорошо, – шепчет себе и хромает дальше.

Коридор укрылся во мраке, сквозь смог пробивались лучи утреннего солнца, лампы дремали. Он не щелкнул переключателем на входе. Забыл. Музыка вела Сэмюэля.

Главная спальня пустовала. Ни капель крови, ни Дерека. Она была чиста как никогда. Парень метнул взгляд в темный угол. Алтарь пропал.

Болезненно скрипит зубами.

– Все хорошо...

Встает напротив спальни Адама. Замирает в нерешительности, рука зависает в паре сантиметров от ручки.

Внутри горел свет, сияющей рамой обводил прямоугольный силуэт двери, тянулся по полу и высекал из тьмы высохшую лужу крови. Больше, чем на входе. Алость выползала из комнаты вместе со светом, окрашивала в зловещий багровый.

Сэмюэль вслушивается. Захлопывает веки, чтобы лучше слышать. Кроме музыки и голоса певицы, в комнате не обитало ни звука.

Квартира выглядела заброшенной, в спешке покинутой владельцем.

Дерек обыденно разделывал тело, услышал на улице сирену и бросил все, сбежал, оставил на полпути. Да. Так все и было. Иного объяснения не существовало.

«Или его остановили, – промелькнула мысль. – Офицеры ворвались и выволокли наружу. А музыка? Музыка для отвлечения».

– Все хорошо, – повторяет молитву и открывает глаза.

Дрожащая рука опускается на ручку и давит вниз. Дверь распахивается, парня встречает обычная комната Адама. Сэмюэль ступает внутрь.

Сердце неожиданно пропускает удар, в легких не хватает воздуха, парень открывает и закрывает рот – стонет – по щекам без причины текут слезы. Он не понимает. Внимательно осматривает комнату.

Кровать, играющий граммофон, стол с солдатиками. Их раскидали, торопливо разгребли по сторонам, очистили середину. Парень замечает клочок бумаги.

Шагает вперед. Ноги подкашиваются. Сэмюэль падает на колено, рука выходит вперед, упирается в пол, не дает упасть полностью. Все хорошо. Это из-за раны. Прошла ночь, укус неприятно побаливал. Слезы застилали взор, комната расплывалась цветными кляксами. Трудно дышать. Нос заполняли сопли. Все хорошо.

Он глубоко вдыхает, изо рта вырывается стон. Все хорошо. Сэмюэль ползет вперед. К столу. Записку оставил Дерек. Нечто важное.

На пути лежало что-то большое и твердое, шершавое на ощупь, теплое. Преграду покрывали глубокие рытвины, острые края хрустели при касании, под ними скрывался горячий и мокрый слой. Все хорошо.

Сэмюэль огибает препятствие. Оно распласталось перед столом. Замирает. В груди закрутился комочек боли, маленькая дыра втягивала в себя легкие и сердце. Невыносимо. Парень тянется к груди, пальцы сжимаются на плаще и рубашке – Амелия пропала – тяжело дышать. Все хорошо.

Вскарабкивается на стол, сметает солдатиков и нащупывает заветную бумажку. Все хорошо.

Сейчас он прочитает послание и решит, что делать дальше. Дерека не поймали – он бы не оставил записку. Все хорошо. Дерек в порядке. Все хорошо.

Подносит дрожащий клочок бумаги к лицу, буквы смазались из-за пелены слез – не разобрать – протирает глаза рукавом плаща. Щиплет. Сэмюэль давно не стирал одежду.

– Призыв безликого, – послышался знакомый голос.

Парень оборачивается. На кровати сидел фиолетовый комок, на простынях темным пятном стелилась краснота.

– Что? – простонал Сэмюэль. – Какой... еще призыв?

Он пополз к кровати.

– Удивительное упорство, – усмехнулась Амелия. – И непробиваемая дурость.

Сэмюэль схватился за край. Подтянул себя.

– Что там? – спросил и протер глаза. Слезы на миг отступили, и он увидел.

На подушке лежала лысая голова, лицо заменял бледный мятый холст, на месте глаз, рта и носа плоть углублялась. Тело – слишком маленькое для взрослого – обрывалось на животе, вместо рук росли кривые культяпки. Ран, дыр, швов, родинок и волос не виднелось. Сэмюэль спутал фигуру с поделкой из пластилина – кто-то слепил человека только из белого материала.

– Безликий, – повторила Амелия. Фея сидела сбоку от творения. – Призывали не один раз, судя по отдаче.

На последнем предложении она ткнула лапой за спину парня. Сэмюэль не обернулся.

– Надеюсь, хоть ты не совершишь ту же ошибку.

Он не ответил. Взглядом прожигал безрукую скульптуру – она напоминала кого-то, но парень не понимал кого. Сэмюэль истерично осматривал торс, руки, голову.

Ребенок. Это был ребенок. Ответ давно всплыл в разуме. Парень удерживал его. Топил. Мешал всплыть. Ждал, пока закончится воздух. Губительное знание проскользнуло сквозь дрожащие пальцы, заползло по рукам и оплело шею.

На кровати лежал Адам. Искаженный и не законченный. Иного ответа не было.

– Но где... – спросил Сэмюэль и умолк. Ему казалось: стоит закончить вопрос и обратного пути не будет. Волна жестокой действительности смоет песчаный замок самообмана.

– Где? – повернула голову Амелия. – А, поняла. Дам совет, дитя человека. Практики должны смотреть на мир без заблуждений. Тауматургия – наука. А к науке нельзя подходить с замутненным взором.

Она замолчала, дала Сэмюэлю обдумать сказанное. Парень не ответил.

– Обернись, Сэмюэль, – произнесла фея холодным тоном. – Посмотри на итог собственных деяний. Прими его или сломайся.

– Я, – начал он. Слез не осталось. – Я не хотел этого.

Сэмюэль оправдывался. Оправдывался, но не понимал почему. Ничего не случилось. Парень не провинился, Дерек сбежал и оставил письмо.

«Письмо! – мысль ярким солнцем озарила сознание. – Точно! Ответ в нем!»

Он развернул бумажку:

«Мне жаль. Чувствую себя дураком, но да ладно, – гласила первая строка. Все хорошо. Не о чем волноваться. В ушах застучала кровь, комок в груди сжался сильнее. – Не знаю, кто найдет это письмо, но пожалуйста передайте его Сэмюэлю Берислави.

Мне жаль, Сэмми. Слишком поздно понял, в чем дело. Хех. Когда читал газету, не понимал, как можно умереть от этого... Не важно. Никогда не был мыслителем или кем-то там... Понял все слишком поздно. Мне жаль.

Больно думать. Воздух режет кожу. Понимаешь, словно бритвами проводят по ней...

Жжется. Ты уже наверняка понял что случилось, да? Всегда был башковитей меня. Но не суть.

Это не было самоубийство. Я правда хотел вернуть Адама, моего мальчика. Он не вставал, сколько бы ритуалов я не провел. Кажется про это было в той книжке? Не вспомнить. Уже ничего не слышу. Да и вижу с трудом.

Очнись, Сэмми! Молю! Мысль пришла слишком поздно. Вспомнил твои слова про Дэнни и все встало на места. Ты убиваешь себя. Так же как я, только... Медленнее. И хуже.

Остановись и подумай. ВНИМАТЕЛЬНО. Подумай о Дэнни и обо всем что ты сделал. Помнишь то обещание?

Не умирай, Сэмми».

Сэмюэль перечитывает послание снова, снова, снова и снова. Упустил что-то. Неправильно понял. Не разобрал корявый почерк Дерека. Он ищет слово «побег», указание места и времени встречи. Тщетно.

Дрожащие пальцы отпускают записку, она летит над простынью, врезается в неподвижную стену фиолетового меха.

Амелия не моргает. Следит за Сэмюэлем.

– Обернись, – повторяет она. – Заблуждения теплы и желанны, но до смешного хрупки. Осколки обмана режут сильнее любых ножей, глубоко впиваются и губят всякий разум. Поверь фее, прожившей сотни лет.

– Он жив, – бормочет под нос парень. – Мистер Нейви жив.

– Обернись, дитя человека, – не отступает Амелия. – Обернись. Дай миру поставить точку.

– Он жив, – повторяет Сэмюэль, будто слова исполнят отчаянное желание.

– Какая жалость, – спрыгивает фея с кровати. Медленно и напоказ заходит за взор парня. За спиной клацают челюсти, зубы болезненно скрипят, ехидным голосом произносит: – Я могу съесть останки?

– Ч-что? – резко поворачивается Сэмюэль. Останавливает себя и замирает, взгляд боком задевает темно-красный бугор на полу.

– Я съем «не Дерека Нейви», – повторяет Амелия с усмешкой. – Это не твой дорогой друг, значит, я могу съесть его. Начну с «не головы». Отделю от «не тела», затем перейду к «не конечностям». Просто жди, дитя человека. Не знаю, может ли мое тело есть. Вот и проверим. Может и вкус...

– Стой! – не выдерживает парень.

Сэмюэль оборачивает. Фея беззаботно сидит на входе. Взгляд прыгает на стол с солдатиками. Падает на «преграду».

Багровая кожа. Черные трещины. Покрасневшая от крови майка.

Мертвец лежал лицом в пол. Это мог быть не Дерек.

Изо рта вырвался вздох с облегчением. Амелия заметила. Раздраженно покосилась на труп.

– Что ты хочешь? – спросил Сэмюэль. Фея прыгает к голове. – Стой. Погоди! Я же обернулся!

Когти впиваются в хрустящую плоть.

– Смотри, – командует она. Бесстрастно тянет голову на себя, медленно поворачивает на бок. – Взор не отводи!

Лицо исказилось до неузнаваемости. Алые пузыри вместо щек. Ломкая корка на глазах. Одно осталось неизменным. Растрепанная борода.

Осознание впилось клыками в разум. На полу лежал Дерек.

– Видишь? – спросила Амелия. Отпустила голову и отряхнула лапы, как от грязи. – Каков выбор, дитя человека?

Сэмюэль молчит. Не знает, что ответить. Внутри оборвалась последняя ниточка, связь с миром. Он понял, что Дерек умер, на входе в комнату. Понял, но не поверил. Ухватился за соломинку и рухнул.

Он доверял Дереку. Обращался за помощью в трудную минуту. К кому обратится теперь?

Парень посмотрел на фею. Нет, не к ней. Вспомнил про троицу друзей. Нет. Они бессильные дети. Со смертью Дерека никого не стало. Сэмюэль остался сам по себе.

Он встал с кровати и захромал к выходу. За окном светало. До начала смены оставались считаные минуты.

– Пойдем, – буркнул Сэмюэль. Сил не осталось. Чувств – то же.

– Оставишь это здесь?

Парень повернулся на фею. Амелия лапой указывала на кровать. Проследовал взглядом.

На краю лежала раскрытая книга. Сэмюэль узнал ее. Перевод ритуала.

«Тауматургия – болезнь», – в памяти ожили слова Германа.

Сэмюэль прикусил губу. Не оставь он книгу, проклятую книгу, Дерек остался бы жив. Он виноват в смерти мистера Нейви.

Медленно подошел к кровати, склонился и вытащил из-под складок бумажку с посланием.

– Уверен? – спросила Амелия.

– Пойдем, – холодно повторил и шагнул прочь из квартиры.

«Жажду я, – в спину напевал голосок на прощание, – Лишь тебя!»

Сэмюэль вынырнул из улья и направился вглубь жилого района. Амелия нагнала хромающего и по штанине заползла под плащ.

– Куда путь держим?

– Не знаю, – коротко ответил он.

– Что будешь делать?

– Не знаю.

Офицеры обыщут квартиру первым делом, следом жилье Дерека и Свалку неудач. В обители бродяг у Сэмюэля не было союзников. Бездомные сдадут его сразу. Уехать на поезде он не мог – кошелек остался в квартире. Переждать розыск нельзя. Выходов не осталось.

Сэмюэль помотал головой.

«Сначала нужно сбежать куда подальше».

Улицу сотрясли удары колокола, наступило шесть утра. Парень брел меж ульев, останавливался, чтобы перевести дыхание, продолжал идти. Он не знал, что искал. Никогда не углублялся в жилой район.

– Я могу, – начал Сэмюэль. Губы высохли от частого дыхания и тревоги. – Могу переместиться? Прыгнуть куда-нибудь?

– Можешь, – задумчиво протянула Амелия. – Лучше не надо.

– Почему?

– Отдача разорвет тебя на части.

– От перемещения? Ну, свяжет меня на пару секунд с воздухом...

– Для перемещения нужно создать два якоря, связать их друг с другом и схлопнуть пространство между ними, – перебила фея. – Сложное чудо. И отдача будет сложной. Брось затею и думай. Не переставай думать.

Он оперся на стену улья.

– Отмотать время? Точно! Можно исправить ошибки и не дать мистеру Нейви...

– Та же беда, – устало вздохнула она. – Ошибки не исправить. Смирись и двигайся дальше. Что случилось, то случилось.

– Чулять! – не выдержал Сэмюэль. – Что за? Тауматургия может все? Какого ты, козука, говоришь, что я не могу это сделать?

– Почти все, – поправила фея нерадивого ученика. – У силы есть цена, дитя человека.

– Хорошо. Тогда вестники...

– Узнаю гонор обреченного, – усмехнулась Амелия. – Когда не получаете блестяшку по первому чиху, тянетесь к вестникам. Как жалко! Ни капли гордости!