Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Сатиры нравственной язвительное жало

С пасквильной клеветой не сходствует ни мало.

В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл.

Презренным чту тебя, ничтожным столько чтил.

Примером ты рази, а не стихом пороки,

И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.

Он послал свою эпиграмму для напечатания в «Сын отечества», но редакция отказалась ее напечатать. 1 сентября 1822 г. Пушкин писал Вяземскому по поводу своего выпада против Толстого: «Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое намерение было не заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся к тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак князя Шаховского, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей, – в бессилии своего бешенства закидал издали Толстова журнального грязью. Ты упрекаешь меня в том, что из Кишинева, под эгидою ссылки, печатаю ругательства на человека, живущего в Москве. Но тогда я не сомневался в своем возвращении. Намерение мое было ехать в Москву, где только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападение на графа Толстого не есть малодушие. Сказывают, что он написал на меня что-то ужасное. Журналисты должны были принять отзыв человека, обруганного в их журнале. Можно подумать, что я с ними за одно, и это меня бесит. Впрочем, я свое дело сделал, и на бумаге более связываться не хочу».

В 1826 г., по приезде из ссылки в Москву, Пушкин немедленно поручил Соболевскому на следующий же день съездить к Толстому и передать ему вызов на дуэль. К счастью, Толстого в то время в Москве не оказалось. А затем приятелям удалось помирить врагов. Пушкин сблизился с Толстым, нередко видался с ним в приезды свои в Москву, кутил с ним. Оригинальная и красочная фигура Американца-Толстого должна была привлекать Пушкина, любившего все яркое, что выделялось тем или другим из серой обывательской массы. В 1829 г. Пушкин через Толстого сватался за Гончарову. Это говорит об их тогдашней близости.

Александр Яковлевич Булгаков

(1781–1863)

Московский почт-директор, типическая фигура старой Москвы. Побочный сын известного дипломата Я. И. Булгакова, тогда чрезвычайного посланника в Турции, от гречанки или итальянки, родился в Константинополе. В молодости служил по дипломатическому ведомству, при русских миссиях в Неаполе и Вене. В 1832 г., в чине действительного статского советника и в звании камергера, назначен московским почт-директором. Князь Вяземский рассказывает: «Тут был он совершенно в своей стихии. Он получал письма, писал письма, отправлял письма, словом сказать, купался и плавал в письмах, как осетр в Оке. Московские барыни закидывали его любезными записочками с просьбою переслать прилагаемое письмо или выписать что-нибудь из Петербурга или Парижа… Казенные интересы могли немножко страдать от его любезности; но зато почт-директор был любимец прекрасного пола». «Ты рожден гусем, – писал Булгакову Жуковский, – т. е. все твое существо утыкано гусиными перьями, из которых каждое готово без устали писать с утра до вечера очень любезные письма». Булгаков кое-что пописывал и печатал, но собственно литература его, говорит Вяземский, была обширная его переписка. В этом отношении он поистине был писатель, и писатель плодовитый и замечательный. Особенно интересна его переписка с младшим братом К. Я. Булгаковым, петербургским почт-директором. Они, благодаря своему положению, могли переписываться откровенно, не опасаясь нескромной зоркости постороннего глаза. Весь быт, все движение государственное и общественное, события и слухи, дела и сплетни, учреждения и лица – все это, с верностью и живостью, выразило себя в этих письмах. Это были образованные, стоящие в центре русской жизни Добчинский и Бобчинский, аккуратно, изо дня в день, осведомлявшие друг друга о всех «чрезвычайных происшествиях». Кроме того, А. Я. Булгаков был «славный перлюстратор»; распечатывал чужие письма не только по долгу службы, но и из-за простого любопытства; развязность его в этом отношении доходила до того, что в чужих письмах, адресованных его знакомым, он приписывал строки от себя. Одна из дочерей Булгакова, красавица Ольга Александровна, «курноска», как ее называл отец, за три недели до свадьбы Пушкина вышла замуж за чиновника особых поручений при московском военном губернаторе, князя А. С. Долгорукова, вскоре обратила на себя милостивое внимание Николая и, к искреннейшей радости отца, стала наложницей императора.

По характеру своему, общительному, но слишком суетливому и угодливому, Булгаков не пользовался тем уважением, которое подобало бы ему как сановнику, занимавшему видный пост почт-директора: несмотря на его дружеские связи с Жуковским, Вяземским и другими, невзирая на широкую его популярность, отношение к Булгакову было несколько пренебрежительное. В 1856 г. Булгаков был уволен из почтового ведомства с назначением в сенат. Вяземский рассказывает: «Он был поражен этим, как громом. До того времени бодро нес он свою старость. Сложения худощавого, поджарый, всегда державшийся прямо, отличающийся стройной талией черкеса, необыкновенной живостью в движениях и речи, – он вдруг осунулся телом и духом. Осталась только тень прежнего Булгакова, темное предание о живой старине».

К Пушкину Булгаков относился с глубочайшим недоброжелательством. Еще до личного знакомства с ним, по поводу высылки Пушкина из Одессы, Булгаков писал брату: «О Пушкине, несмотря на прекрасные его стихотворения, никто не пожалеет. Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а и с ним не ужился этот повеса. Будет, живучи в деревне, вспоминать Одессу, да нельзя уж будет пособить». По приезде в Москву из деревенской ссылки Пушкин читал у Вяземского своего «Бориса Годунова», здесь с ним Булгаков познакомился и писал брату: «Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая».

Пушкин, если верить Булгакову, усиленно добивался быть принятым в его семье, но Булгаков отговаривался болезнью. Наконец, по усиленным просьбам Пушкина, Вигель ввел его в дом Булгакова в марте 1829 г. Пушкин был очень любезен, ужинал и пробыл до двух часов ночи. Красавицы-дочери Булгакова ухаживали за ним, одна из них, Катя, пела ему его стихи, положенные на музыку Геништою и Титовым. Узнав, что Пушкин едет на театр военных действий в армию Паскевича, она воскликнула:

– Ах, не ездите! Там убили Грибоедова!

– Будьте покойны, сударыня, – ответил Пушкин. – Неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичей?

Другая дочь «курноска-Лелька» (Ольга), сказала:

– Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном.

Жена Булгакова уговаривала Пушкина избрать большой исторический отечественный сюжет и написать что-нибудь достойное его пера, но Пушкин уверял, что никогда не напишет эпической поэмы. Ему очень понравилось, что у Булгаковых говорили по-русски, а не по-французски.

Когда Пушкин стал женихом Гончаровой, Булгаков сообщал о нем брату такого рода сведения: «Кто-то, увидав Пушкина после долгого отсутствия, спрашивает его: «Что это, дорогой мой, мне говорят, что вы женитесь?» – «Конечно, – ответил тот. – И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». Каков молодец! Приятно это должно быть для невесты. Охота идти за него!» За два дня до свадьбы Пушкина писал: «В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится; это скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать. Невеста, сказывают, нездорова. Он был на бале у наших (княгини О. А. Долгоруковой, дочери Булгакова), танцевал, после ужина скрылся. Где Пушкин? – я спросил, а Гриша Корсаков серьезно отвечал: «Он ведь был здесь весь вечер, а теперь отправился навестить невесту». Хорош визит в пять часов утра и к больной! Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась». А через неделю после свадьбы Булгаков извещал брата, что Пушкину приписывают стишки на женитьбу приблизительно такого содержания: хочешь быть в раю, – молись, хочешь быть в аду, – женись. «Полагаю, – прибавлял он, – что не мог он их написать неделю после венца».

В августе 1833 г. Пушкин, остановившись проездом в Москве по дороге в Оренбург, получил от Булгакова карточку с приглашением на именинный вечер его жены. Пушкин не поехал «за неимением бального платья и за небритие усов», а на следующий день ездил к Булгакову извиняться и благодарить, «а между прочим, – писал он жене, – и выпросить лист для (станционных) смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то что я пишу прекрасные стишки».

Лето 1834 г. Пушкин проводил в Петербурге и печатал «Историю пугачевского бунта», а жена его с детьми жила в Калужской губернии. В одном из писем к ней Пушкин с горечью писал о своем придворном пленении, о том, что царь упек его под старость лет в камер-пажи. «Не дай бог нашему Сашке (сыну) идти по моим следам, писать стихи и ссориться с царями». Булгаков перехватил в Москве это письмо и отправил в Третье отделение, а Бенкендорф доложил царю. Жуковскому с трудом удалось уладить дело. Взбешенный Пушкин написал жене письмо, где просил ее быть осторожной в письмах, потому что в Москве состоит почт-директором негодяй Булгаков, который не считает позорным ни распечатывать чужие письма, ни торговать собственными дочерьми. Это письмо до Натальи Николаевны не дошло, но и в Третье отделение переслано Булгаковым не было.

Князь Николай Борисович Юсупов

(1751–1831)

Потомок владетельного ногайского князя Юсуф-Мурзы, сын князя Б. Г. Юсупова, московского губернатора, потом президента коммерц-коллегии. Был близок к царскому двору. В молодости много путешествовал за границей, снабженный рекомендательными письмами Екатерины II к разным европейским государям и писателям. Радушно был принят при французском дворе ЛюдовикаXVI, не раз посещал Иосифа II в Вене и Фридриха Великого в Берлине; был в Фернее у Вольтера, встречался в Париже с Дидро, в Лондоне – с Бомарше. Бомарше писал ему:

Cher prince, qui vernier tout voir.

Et tout apprendre et tout savoir.

(Дорогой принц, который хочет все видеть, и всему научиться, и все знать.)

Юсупов дружил с Кановой, был в сношениях с художниками Грезой, Давидом, Ангеликой Кауфман и другими.

Прохождение государственной службы Юсупова было такое: в восьмидесятых годах несколько лет был посланником в Турине, потом управляющим театрами и Эрмитажем, президентом мануфактур-коллегии, при Александре I недолгое время министром уделов, состоял верховным маршалом в комиссиях о коронации трех императоров – Павла I, Александра I и Николая I. Последние десятилетия жизни был начальником московской Кремлевской экспедиции. Все должности, как видим, не очень крупного размаха, да и в них Юсупов не проявил какой-нибудь очень уж исключительной деятельности. Однако он носил наивысший существующий в России чин действительного тайного советника первого ранга, имел все самые высокие русские ордена – Владимира I ст., Александра Невского, Андрея Первозванного, состоял командором большого креста ордена Иоанна Иерусалимского. Но и этого всего оказалось мало для награждения его заслуг: специально для него был придуман какой-то бриллиантовый или жемчужный эполет, которого больше никто никогда не имел. Можно бы подумать, что Юсупов был какой-нибудь огромнейший государственный деятель или полководец вроде Бисмарка, Суворова, которого власть уже и не знает, как вознаградить. Разрешения тайны этих награждений напрасно было бы искать в изучении результатов государственной деятельности Юсупова. Все его заслуги заключались в умении быть приятным царедворцем.

Богат был Юсупов колоссально. Он владел с лишком сорока тысячами душ крестьян; почти нельзя было найти не только губернии, но и уезда, где бы у него не было поместий. В молодости был он красив, пользовался у женщин огромным успехом. Бомарше ему писал:

Serez noblement la beaute´,

Déclarez sourdement la guerre

A tous les maris de la terre.

(Будьте королем красоты. Объявите тайную войну всем мужьям земли.)

В селе Архангельском у Юсупова была комната, – в ней, по слухам, находилось собрание трехсот портретов красавиц, благорасположением которых он пользовался. Была еще картина, где Юсупов и Екатерина II были изображены в виде Аполлона и Венеры. Павел по восшествии на престол велел отобрать эту картину. Можно думать, что Юсупов был одно время любовником Екатерины. До нас дошли ее письма к нему, очень дружеские. С дамами Юсупов был всегда отменно вежлив. Когда в знакомом доме встретится ему на лестнице дама, – знает ли он ее или нет, – всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. В Архангельском, где в саду разрешалось гулять всем желающим, он при встрече с дамами непременно раскланивался.

Юсупов обладал колоссальной библиотекой; в ней было до тридцати тысяч томов ценнейших книг, в том числе до пятисот эльзевировских изданий. Была редкая по богатству художественная галерея, в ней находились в подлинниках «Амур и Психея» Кановы, десять картин Греза, шесть видов Клод-Лоррена, Рембрандт, Рубенс, Тенирс, новые французские художники – Давид, Легро и другие. Знаменитое подмосковное село его Архангельское представляло собой чудо красоты, где совместными силами природы и искусства создано было все, что могло бы тешить самый взыскательный вкус. Уверяют, что Юсупов питал большую любовь ко всему хорошему, ко всему умному, ко всему прекрасному. Казалось бы, при всех этих данных он мог явиться культурнейшим центром, собиравшим вокруг себя выдающихся деятелей искусства и науки, подобно некоторым другим богатым и знатным людям того времени, как граф М. Ю. Виельгорский, князь В. Ф. Одоевский, княгиня 3. А. Волконская. Но этого не было. Был он в свое время знаком с Фонвизиным, бывал у него и Пушкин. Но действительной потребности в зажигающем ум и чувство общении с крупными умами и талантами Юсупов не ощущал, он узко-эгоистически наслаждался в одиночку красотой, которой себя окружил. Да, может быть, для чего иного у него и не было никаких данных. Князь П. А. Вяземский рассказывает про Юсупова: «Он был благополучного сложения по плоти и по духу, в житейском и нравственном отношении. На улице его вечный праздник, в доме вечное торжество торжеств. На окнах стояли горшки с пышными, благоуханными цветами; на стенах висели клетки с разными птицами певчими; в комнатах раздавался бой стенных часов с звонкими курантиками. Все у него было светозарно, оглушительно, охмелительно. Сам, посреди этого сияния, этой роскошной растительности и певучести, выставлял он румяное, радостное лицо, расцветающее, как махровый красный пион. Мне всегда ужасно было завидно смотреть на праздничную обстановку. Впрочем, мне никогда не случалось завидовать умным людям; зависть забирает меня только при виде счастливой глупости». Граф Ф. В. Ростопчин сообщает, что Юсупов был любителем искусств, женщин и… шутов, только и делал, что бегал от скуки, имел множество слуг, ненужных любовниц, попугаев и обезьян.

Пушкин познакомился с Юсуповым, когда тому шел уже восьмой десяток. Юсупов продолжал держаться моды екатерининских времен, носил напудренный парик с косичкой, оканчивавшейся черным бантом в виде кошелька; на балы и ко двору являлся в пудре, в чулках и в башмаках с красными каблуками: при версальском дворе, а в подражание ему и у нас, красные каблуки в свое время были свидетельством знатного происхождения, их носила только la haute noblesse [260] . Обыкновенным костюмом Юсупова был синий фрак с бархатным воротником. Выезжал он из дому всегда в четырехместном ландо, запряженном четверкой лошадей, с двумя гайдуками на запятках и любимым калмыком на козлах возле кучера. На подушке против Юсупова лежала в карете левретка с золотым ошейником. Приезжал к какому-нибудь старому своему знакомому. Гайдуки почти выносили его на руках из кареты. Когда он входил в комнату, то шмыгал ногами по полу и кашлял так громко, что слышно было через две-три комнаты. И беседовал со старым приятелем о старом прошлом:

– Да, любезный друг, плохо старикам жить на свете: и климат-то изменился, и силы-то не те, да, признаться, и скучновато.

С. Д. Полторацкий представлялся в юности по какому-то случаю Юсупову. «Помню, – пишет он, – эти огромные залы, убранные во вкусе Людовика XV, множество картин и статуй, множество грубой челяди; наконец, кабинет сибарита, его пресыщенную, сонную фигуру, белый шлафор и церемонию пудренья головы».

Д. Н. Бантыш-Каменский в своем «Словаре достопамятных людей русской земли» (1836) дает такую общую характеристику Юсупова: «Он отличался просвещенным умом своим, утонченным вкусом ко всему изящному, остротою, обходительностью, веселостию нрава, памятью обширною, любил ученых и художников и даже в старости маститой приносил дань удивления прекрасному полу».

Вот в какой форме приносилась эта дань. Недалеко от Красных ворот, напротив дворца князя Юсупова, находился принадлежащий ему другой дом. Он был обнесен высокой каменной стеной. Вдоме помещался крепостной гарем Юсупова из пятнадцати – двадцати красивейших девушек. Гарем – и в то же время кордебалет. Танцам обучал девушек известнейший в Москве танцмейстер Йогель. Юсупов иногда приглашал приятелей на представления своего кордебалета. Когда Юсупов подавал знак, танцовщицы мгновенно сбрасывали с себя одежды и продолжали танцевать в совершенно нагом виде, что приводило в восторг старичков, любителей всего изящного. Кроме того, Юсупов до кончины своей содержал знаменитую танцовщицу Воронину-Иванову и подносил ей в бенефис редкие бриллианты. Юсупов был начальником Кремлевской экспедиции. В 1826 г. к нему обратилась с какою-то просьбой молодая девушка Вера Тюрина, сестра архитекторского помощника Кремлевской экспедиции. Маститый поклонник прекрасного пола предложил ей пятьдесят тысяч рублей, с тем чтоб она отдалась ему. Девушка с негодованием ответила, что не надо ей и миллиона, и ушла. Через год двое ее братьев были арестованы за участие в студенческой тайной организации братьев Критских. Юсупов послал сказать Вере Тюриной, что если она согласится принадлежать ему, то он берется устроить освобождение ее братьев. Вера отказалась, одного брата заточили в Шлиссельбург, другого сослали.

Пушкин написал к Юсупову знаменитое послание «К вельможе» (1829), – тонкий и блестящий портрет изящного эпикурейца-скептика XVIII в. У многих послание вызвало недоумение. Библиограф С. Д. Полторацкий удивлялся, что оригиналом для своего портрета Пушкин выбрал именно князя Юсупова. «Конечно, – писал он, – нельзя задавать поэтам тем для их сочинений; но неужели нельзя требовать, чтобы они оставались верными действительности, времени, лицу?.. Нам непременно хочется иметь представителей по всем отраслям человеческих знаний, и благодаря этому усилию мы производим в меценаты и покровители искусства людей тщеславных и самых незначительных. Пора бы нам опомниться и определить ясно, что такое были покровители свободных искусств во времена Екатерины, Александра I и наше». В оппозиционной печати послание вызвало обвинения Пушкина в низкопоклонстве. Полевой напечатал в «Московском телеграфе» едкую и грубую сцену: «Утро в кабинете знатного барина». Секретарь Подлецов подает князю листок со стихами. «Стихи – мне? А! Это – того стихотворца! Что он врет там?.. Так он недаром у меня обедает. Как жаль, что по-русски. Недурно, но что-то много, скучно читать. Вели перевести это по-французски и переписать экземпляров пять: я пошлю кой-кому; а стихотворцу скажи, что по четвергам я приглашаю его всегда обедать у себя. Только не слишком вежливо обходись с ним: ведь эти люди забывчивы, их надобно держать в черном теле». Статейка эта сильно задела Пушкина. В черновой заметке он написал: «Возвратясь из-под Арзрума, написал я послание к князю Юсупову. В свете оно тотчас было замечено и… (пропуск в рукописи) были мною недовольны. Светские люди имеют в высокой степени этого рода чутье. Один журналист принял мое послание за лесть итальянского аббата и в статейке заставил вельможу звать меня по четвергам обедать. Так-то чувствуют они вещи и так-то описывают светские нравы». По сообщению Бартенева, Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов, и затем только он угощал его в своем Архангельском.

– Но ведь вы его изобразили пустым человеком.

– Ничего! Не догадается!

И он смеялся над Полевым, который в его послании к Юсупову видел низкопоклонство.

Вскоре после женитьбы Пушкин в своей квартире на Арбате дал знакомым бал. Юсупов присутствовал на этом балу. «Пушкин славный вчера задал бал, – писал Булгаков брату. – И он, и она прекрасно угощали и гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я также потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: «И я бы танцевал, если бы у меня были силы», – говорил он».

Александра Васильевна Алябьева

(1812–1891)

Дочь помещика. Наряду с Н. Н. Гончаровой, будущей женой Пушкина, славилась в Москве как первейшая красавица. Пушкин в послании «К вельможе» (Н. Б. Юсупову, 1829) писал: