Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"
Автор книги: Викентий Вересаев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 116 страниц)
Хотите ль, господа, между певцами
Узнать Карамзина отъявленных врагов?
Вот комик Шаховской с плачевными стихами,
И вот бледнеющий над рифмами Шишков.
Они умом равны. Обоих зависть мучит.
Но одного сушит она, другого пучит.
Писателем Блудов не стал. Однако у него был тонкий литературный вкус, который очень ценился знавшими его писателями. В посвящении Блудову поэмы «Вадим» Жуковский писал:
Вадим мой рос в твоих глазах,
Твой вкус был мне учитель;
В моих запутанных стихах,
Как тайный вождь-хранитель,
Он путь мне к цели проложил…
А Воейков в своем юмористическом «Парнасском адрес-календаре» называет Блудова «государственным секретарем Бога Вкуса при отделении хороших сочинений от бессмысленных и клеймении сих последних печатью отверженья».
В 1815 г., после появления на сцене «Липецких вод» Шаховского, высмеивавших Жуковского, Блудов, как уже упоминалось, написал «Видение в арзамасском трактире, изданное обществом ученых людей». Содержание памфлета такое. В одном арзамасском трактире собиралось по назначенным дням общество уездных друзей литературы – читали, спорили. Случилось, что в один из вечеров в соседней комнате ночевал какой-то проезжий. Среди ночи арзамасцы услышали за стеной сонное бормотание, стали глядеть в щель и увидели тучного человека, с боками, раздувавшимися от одышки, обливавшегося потом (Шаховского). Он ходил в одном белье по комнате и пересказывал сонное видение, представившееся ему.
– …И клял я судьбу мою, творящую наперекор мне во всех делах моих, ибо слезлив я в сатирах своих и забавен в своих трагедиях; и хочу я, чтоб смеялись над врагами моими; и смеются одни враги мои; и пишу я стихи, и стихи мои – проза.
Является мрачный старец с лицом, как древняя хартия, восседающий на кожаных мехах, набитых «корнями словес» (Шишков), и вещает гостю:
– О чадо! Ополчись, и успевай, и завидуй, и уязвляй! И напиши нечто, и назови сие нечто комедией, и раздели сие нечто на пять тетрадей, и тетрадь назовется действием. И хвали ироев русских, и усыпи их своими хвалами, и тверди о славе России, и будь для русской сцены бесславием, и русский язык прославляй стихами не русскими. И омочи перо твое в желчь твою и возненавидь кроткого юношу, дерзнувшего оскорбить тебя талантами и успехами (Жуковского). И разъярись на него бесплодной яростью, и лягни в него десною рукою твоею, и твоей грязью природной обрызгай его и друзей его…
Шутка Блудова имела большой успех у его друзей. Собрались у Уварова и основали общество «Арзамас». Каждый член, как мы знаем, должен был прочесть надгробное слово над кем-либо из живых покойников «Беседы». Блудов сказал надгробное слово над бездарнейшим членом «Беседы» Захаровым, а тот скоро и действительно умер. Блудову была дана кличка Кассандра (троянская царевна, обладавшая пророческим даром). В деятельности «Арзамаса» он принял очень энергичное участие.
Французский наблюдатель Ипполит Оже, около того времени знавший Блудова, описывает его так: «Он был среднего роста и начинал полнеть. С первого раза лицо его не казалось привлекательным, хотя в нем не было ничего безобразного. Но оно совершенно преображалось, когда он начинал говорить. Быстрый, логический ум, обилие мыслей, живость и меткость выражений невольно заставляли признавать его превосходство над собою. Он чувствовал свое превосходство и давал его всем чувствовать; но это высокомерие не оскорбляло чужой гордости. Французский язык он знал со всеми оттенками и особенностями и свободно владел им. Память у него была изумительная, он говорил, как книга. Разговаривая, он всегда ходил по комнате, слегка подпрыгивая, как маркиз на сцене. Сходство было такое полное, что мне всегда чудилось, будто на нем шитый золотом кафтан и красные каблуки, а между тем он одевался чрезвычайно просто».
Блудов сделал блестящую чиновничью карьеру. В 1826 г. был делопроизводителем верховного суда над декабристами; деятельность его в этой должности подверглась нападкам со стороны Николая Тургенева в его изданной за границей книге «Россия и русские». По окончании дела декабристов Блудов был пожалован в статс-секретари и в том же 1826 г. занял место товарища министра народного просвещения (министром в это время был А. С. Шишков, бывший главный деятель и вдохновитель «Беседы»). С 1832 г. Блудов был министром внутренних дел, в 1837 г. – министром юстиции. В 1852 г. возведен в графское достоинство. При Александре II принимал деятельное участие в его реформах, был председателем государственного совета и комитета министров, президентом Академии наук.
Пушкин до конца жизни поддерживал знакомство с Блудовым, бывал у него. Дочь Блудова вспоминает: «А вот и Пушкин, со своим веселым, заливающимся, ребяческим смехом, с беспрестанным фейерверком остроумных, блистательных слов и добродушных шуток, а потом растерзанный, измученный, убитый жестоким легкомыслием пустых, тупых умников салонных, не постигших ни нежности, ни гордости его огненной души».
Василий Андреевич Жуковский
(1783–1852)
О нем – в главе «Друзья».
В «Аразамасе» Жуковский был главным вдохновителем, всеобщим любимцем и знаменем, под которым велась борьба с «Беседой»; признанным выражением этого было то, что клички всем членам обязательно давались из произведений Жуковского. Жуковский обладал необыкновенной способностью сопоставлять самые разнородные слова, рифмы и целые фразы так, что речь его, как будто правильная и плавная, составляла совершенную бессмыслицу и самую забавную галиматью. Его девизом было: «Арзамасская критика должна ехать верхом на галиматье». Вяземский рассказывает: «Жуковский был не только гробовых дел мастер, как мы прозвали его по балладам, но и шуточных и шутовских дел мастер. Странное физиологическое и психическое совпадение! При натуре идеальной, мечтательной, несколько мистической, в нем были и сокровища веселости, смешливости: в нем были зародыши и залоги карикатуры и пародии, отличающиеся нередко острою замысловатостью». Жуковский был бессменным секретарем «Арзамаса», вел юмористические протоколы заседаний, нередко в стихах. Протоколы эти рисуют Жуковского с совершенно новой стороны – как очаровательного юмориста, и юмор его резко выделяется на фоне тяжеловатого и довольно однообразного юмора других арзамасцев – Блудова, Дашкова, Вигеля и прочих. Вот, например, выдержки из одного протокола, писанного Жуковским:
«Его превосходительством мною прочитан был протокол прошедшего заседания, краткий, но отличающийся тем необыкновенным остроумием, которым одарила меня благосклонная судьба, и члены, глядя на меня с умилением, радовались, что я им товарищ; а я не гордился нимало; напротив, со свойственною мне скромностью принимал их похвалы за одни выражения дружбы и удостаивал друзей моих снисходительной и весьма лестной для них улыбкой. Его превосходительство я же был введен с церемонией в храмину заседания… Меня ввели, и все лица просияли… Я произнес клятву, потом сел или паче вдвинул в гостеприимные объятия стула ту часть моего тела, которая особенно нужна для сидения и которая в виде головы торчит на плечах халдеев «Беседы». Потом отверзлись уста мои, и начал я хвалить одного беседного покойника. Члены отдали справедливость моему красноречию смехом и шумными плесками. А почтенный президент Чу весьма удачно похвалил мои различные достоинства в краткой речи, в которой не забыл упомянуть и о моем друге месяце [247] , за что я ему вечно останусь благодарен… Все это было заключено ужином. Гуся не было, и каждый член, погруженный в меланхолию, шептал про себя:
Где гусь? – Он там! – Где там? – Не знаю!» [248]
Жуковский был также главным изобретателем шутовских ритуалов и церемоний, практиковавшихся в «Арзамасе». По-видимому, Жуковский легче всех других членов смотрел на общество, – для него оно было просто местом, где можно было посмеяться и подурачиться. Он без разбора вводил в общество все новых и новых членов – пустопорожнего весельчака Плещеева, никому не нужного Жихарева, нравственно нечистоплотных Кавелина и Воейкова. По мнению некоторых более старых арзамасцев, этот неразборчивый прием новых членов был главной причиной скорого распада общества.
Дмитрий Васильевич Дашков
(1788–1839)
Из древнего дворянского рода. Учился в московском университетском Благородном пансионе вместе с Жуковским и братьями Тургеневыми. Служил в коллегии иностранных дел и в министерстве юстиции. Был человек широко образованный, остроумный и едкий полемист. Когда в 1811 г. ревнитель старины А. С. Шишков выступил против молодой литературы с доносом, обвиняя ее в безнравственности, в безверии, в отсутствии любви к отечеству, Дашков ответил ему брошюрой «О легчайшем способе отвечать на критику», где дал резкую оценку характеру выступления Шишкова. Он же с большим знанием подверг уничтожающей критике филологические измышления Шишкова. В 1812 г. в Обществе любителей словесности Дашков произнес озорную речь в честь бездарного графа Д. И. Хвостова, избранного в почетные члены общества.
– Знамения его побед изумляют нас, поражают! – говорил Дашков. – Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, победил Мольера, уничтожил Расина. Всей Европе, – что говорю я? – вселенной известны его заслуги!
Не забыл и прославившихся «зубастых голубей» в басне Хвостова «Два голубя».
– В басне сей русский Лафонтен превзошел француза, наделив своего голубка острыми зубами для разгрызания сетей, в которых он запутался. Вот истинная поэзия, творящая новый мир, новую природу!
За эту речь Дашков был исключен из общества. В 1815 г. князь Шаховской поставил на сцене свою комедию «Липецкие воды». После спектакля у петербургского гражданского губернатора Бакунина происходило чествование Шаховского: жена хозяина, Варвара Ивановна Бакунина (а не поэтесса Бунина, как записал в своем дневнике лицеист Пушкин), торжественно возложила на голову Шаховского венок. По этому случаю Дашков написал кантату:
Вчера, в торжественном венчаньи
Творца «Затей»,
Мы зрели полное собранье
«Беседы» всей.
И все в один кричали строй:
Хвала тебе, о Шутовской!
Хвала, герой!
Хвала, герой!
Он злой Карамзина гонитель,
Гроза баллад,
В «Беседе» добрый усыпитель,
Хвостову брат
И враг талантов записной.
Хвала тебе, о Шутовской!..
и т. д.
Кантата эта сделалась арзамасским гимном и обыкновенно распевалась после заседания за ужином. Вместе с Блудовым и Жуковским Дашков был одним из самых деятельных членов «Арзамаса».
Дашков был высокого роста, смуглый, с красивым лицом, сановитым и строгим; улыбался редко, зато улыбка его, говорит Вигель, была приятна, как от скупого дорогой подарок. Заикался, но когда одушевлялся, говорил плавно, чисто, без запинки. Корф считает его одним из самых выдающихся ораторов своего времени. Дашков страдал ипохондрией, был ленив, высокомерен, заносчив и нелюдим, за исключением отношений с очень близкими людьми и участия в арзамасских шалостях.
С 1829 г. Дашков управлял министерством юстиции, в 1832 г. был назначен министром юстиции. Связей с литературой не прерывал до конца жизни. В 1834 г. Гоголь читал у него свою комедию «Владимир 3-й степени». Как ни странно, но этот министр николаевской юстиции, по-видимому, умел держаться на своем посту независимо и с достоинством. Рассказывают, что однажды, после долгого спора с императором Николаем, Дашкову удалось убедить царя взять назад уже подписанный им указ, противоречивший законам. Был и такой случай. К Дашкову приехал всемогущий шеф жандармов граф Бенкендорф. Дашков в это время был занят и велел всем отказывать. Бенкендорф настаивал и приказал передать, что, в его звании, он может приехать к Дашкову и от имени государя. Дашков надел фрак, звезду и велел просить Бенкендорфа. Бенкендорф обратился к нему с ходатайством по какому-то делу своего брата. Встал и хотел уйти. Дашков его остановил.
– Позвольте, ваше сиятельство, вы хотели что-то мне сказать от имени государя.
– На этот раз я не имею никакого поручения; но так как вы мне отказали в приеме, то я просил сказать вам, что могу к вам приехать и от имени государя.
Дашков вспыхнул.
– А! Так вы хотели только воспользоваться именем государя! Угодно вам, чтоб я довел до сведения его величества, как вы, для собственных своих дел, пользуетесь его высочайшим именем?
Бенкендорфу пришлось просить извинения.
Одного своего родственника, который поступил в жандармы, Дашков перестал принимать. Когда он увидел однажды Жуковского под руку с министром народного просвещения Уваровым, некогда общим их приятелем по «Арзамасу», он отвел Жуковского в сторону и сказал:
– Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком?Пушкин называл Дашкова «бронзой».
Константин Николаевич Батюшков
(1787–1855)
Поэт, один из крупнейших предшественников Пушкина, оказавший на его творчество большое влияние. Сын полуразорившегося новгородского помещика, родился в Вологде. Вскоре после его рождения мать его сошла с ума и через семь лет умерла вдали от детей. Учился в частных петербургских пансионах, служил в департаменте министерства народного просвещения. Близко сошелся со своим дядей, известным в свое время общественным деятелем и писателем Мих. Никитичем Муравьевым, оказавшим большое влияние на художественное и образовательное развитие Батюшкова. Сошелся и с тогдашними писателями, особенно с Гнедичем, посещал кружок Оленина. Его стихи этого времени проникнуты модным для той поры французским эпикуреизмом и проповедью наслаждений:
О, пока бесценна младость
Не умчалася стрелой,
Пей из чаши полной радость
И, сливая голос свой
В час вечерний с тихой лютней,
Славь беспечность и любовь!
Батюшков обратил на себя внимание литературных кругов; в читающей публике он был еще мало известен, но писатели ставили его наряду с Жуковским.
В 1807 г. Батюшков вступил в милицию, принимал участие в прусском походе, был ранен в ногу навылет; в следующем году участвовал в шведской войне. После этого жил то в деревне, то в Москве, где сблизился с тамошними писателями – Карамзиным, Жуковским, Вяземским, Василием Пушкиным. В 1813 г. опять поступил на военную службу; в качестве адъютанта генерала Н. Н. Раевского проделал поход 1813–1814 гг., окончившийся взятием Парижа. По возвращении в Петербург влюбился в молодую девушку Анну Федоровну Фурман, жившую в семье Олениных. Окружающие благосклонно смотрели на возможность их союза, но сама девушка его не любила и шла за него замуж, покоряясь решению старших. Это почувствовал Батюшков и с болью душевной отказался от своих домогательств. Из военной службы он вскоре вышел. Жил то в Петербурге, то в Москве, то в деревне. Материальные обстоятельства его были плохи, часто нападала беспричинная хандра. После долгих и трудных хлопот Батюшкову удалось устроиться в неаполитанскую русскую миссию. Он надеялся поправиться в Италии, но, по приезде в Неаполь, сейчас же почувствовал невыносимую скуку и тоску. В 1821 г. он должен был оставить службу. В 1822 г. обнаружилось уже полное расстройство умственных способностей. Долгие десятилетия Батюшков прожил сумасшедшим, почти не узнавая даже самых близких людей, и умер в Вологде 68-летним стариком. Незадолго до смерти он вдруг спросил: «Воротился ли государь из Вероны?» Тридцать три года назад, когда Батюшков сошел с ума, император Александр I находился на Веронском конгрессе. Одна из сестер Батюшкова тоже сошла с ума. Батюшков был мал ростом, с белокурыми, мягкими волосами, вившимися от природы, со впалой грудью и бледным, печальным лицом; взгляд разбегающихся голубых глаз производил странное впечатление. Он не любил говорить, держался застенчиво, но когда оживлялся, речь его была интересна, умна и увлекательна. «В мягком голосе его, – вспоминает современник, – слышался как бы тихий отголосок внутреннего пения». Не имел решительно способности к систематическому, усидчивому труду, был беспечен, очень впечатлителен и болезненно самолюбив, легко падал духом. Жизнь его сложилась неудачно, он мало видел в ней радостей и был совсем не такой, каким рисовался в своих жизнелюбивых стихах, воспевавших сладострастие, разгул и буйные удовольствия. К концу сознательной своей жизни Батюшков стал религиозен и писал о Боге:
Все – дар его. И краше всех
Даров – надежда лучшей жизни!
Когда ж струей небесных благ
Я утолю любви желанье?
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье?
И вообще, поэзия его приняла скорбное направление. В лучших его вещах – «Тень друга», «Умирающий Тасс», «Есть наслаждение и в дикости лесов» – нет уже и следа былой жизнерадостности. Последние его стихи (1821):
Ты помнишь, что изрек,
Прощаясь с жизнью, седой Мельхисидек?
Рабом родился человек,
Рабом в могилу ляжет,
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудной слез,
Страдал, рыдал, терпел, исчез.
На молодого Пушкина поэзия Батюшкова имела огромное влияние. Никто из русских поэтов не наложил такой печати, как Батюшков, на лицейские стихи Пушкина. Многие из них и по настроению, и по манере, и по размеру можно бы принять за батюшковские. Пушкин навсегда сохранил к Батюшкову любовь молодости. В 1828 г. он вписал в альбом Н. Д. Иванчина-Писарева свое стихотворение «Муза». На вопрос, почему ему прежде всего пришли на память именно эти стихи, Пушкин ответил:
– Я их люблю: они отзываются стихами Батюшкова.
Батюшков со своей стороны очень высоко ставил Пушкина. Он с горестью смотрел на беспутную жизнь Пушкина в Петербурге и в 1818 г. писал А. Тургеневу: «Не худо бы Сверчка (арзамасская кличка Пушкина) запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою. Из него ничего не будет путного, если он сам не захочет… Как ни велик талант Сверчка, он его промотает, если… Но да спасут его музы и молитвы наши!» Жуковскому, по поводу его перевода Шиллеровой «Орлеанской девы», писал: «…размер стихов странный, дикий, вялый: ссылаюсь на маленького Пушкина, которому Аполлон дал чуткое ухо». Рассказывают, что когда Батюшков прочел послание Пушкина к Юрьеву («Поклонник ветреных Лаис»), он судорожно сжал в руке листок бумаги, на котором были написаны стихи, и проговорил:
– О, как стал писать этот злодей!
Не совсем ясно, когда и при каких обстоятельствах они лично познакомились. В 1816 г. Пушкин писал из лицея Вяземскому: «Обнимите Батюшкова за того больного, у которого, год тому назад, завоевал он «Бову-Королевича». Они, значит, по-видимому, виделись в 1815 г.; высказана догадка, что Пушкин, начавший писать сказку о Бове, по просьбе Батюшкова уступил ему сюжет. В это же свидание Батюшков, сам далеко уже ушедший от прежнего легкомысленного эпикуреизма, советовал Пушкину оставить Анакреона и следовать за Вергилием-Мароном, т. е. взяться за более серьезные эпические темы. Пушкин отвечал на этот совет посланием:
Ты хочешь, чтобы, славы
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних Лар,
И с дерзостным Икаром
Страшась летать не даром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.
За время пребывания в лицее Пушкин, кажется, не бывал в Петербурге. Очевидно, познакомились они в Царском Селе. Из одного письма пушкинского товарища по лицею Илличевского узнаем, что Батюшков присутствовал на том лицейском экзамене, на котором Пушкин читал перед Державиным свои «Воспоминания в Царском Селе». Навряд ли, однако, присутствие популярного Батюшкова на празднике не оставило бы следов в воспоминаниях Пушкина и его товарищей. По приезде Пушкина в Петербург он, судя по всем данным, виделся с Батюшковым нередко.
Борьбу с ревнителями старого слога Батюшков начал еще задолго до основания «Арзамаса». Две его сатиры на членов «Беседы» – «Видение на берегах Леты» (1809) и «Певец в Беседе Славенороссов» (1813) – приобрели большую популярность и разошлись в многочисленных списках. По основании «Арзамаса» Батюшков заочно был принят в общество с кличкой Ахилл. Сам он в это время жил не в Петербурге. Деятельности «Арзамаса» он очень сочувствовал и в 1816 г. писал Жуковскому из Москвы: «…час от часу я более и более убеждаюсь, что без арзамасцев нет спасения». Батюшков приехал в Петербург в августе 1817 г., как раз в то время, когда «Арзамас» решил отказаться от прежнего пустопорожнего веселья и тщетно пытался заняться делом. 27 августа на многолюдном собрании «Арзамаса», состоявшемся у А. И. Тургенева, присутствовал и Батюшков. В сентябре он писал Вяземскому: «В «Арзамасе» весело. Говорят: станем трудиться, и никто ничего не делает». В ноябре 1818 г. Батюшков уехал в Италию. «Арзамас» в полном составе наличных членов проводил его до Царского Села и там сердечно с ним распростился.
Князь Петр Андреевич Вяземский
(1792–1878)
Поэт и критик. О нем – в главе «Друзья».
Как и большинство других врагов «Беседы», начал борьбу с ней задолго до основания «Арзамаса». Именно от его эпиграмм за Шаховским утвердилось прозвище Шутовской. Арзамасская кличка Вяземского была Асмодей – за его мефистофелевскую едкость и насмешливость. Вяземский жил в Москве, но, бывая в Петербурге, посещал «Арзамас», а из Москвы писал: «…приеду за запасом жизни к источнику вечно живому «Арзамасу». Посылал в «Арзамас» для прочтения свои стихи и с интересом ждал отзывов. Отзывы были неизменно похвальные. Например: «Читано было, – сообщает протокол, – несколько эпиграмматических излияний отсутствующего члена Асмодея, и члены, восхищенные ими, восклицали: экой черт!»
Денис Васильевич Давыдов
(1784–1839)
Известный поэт и партизан. О нем – в главе «Писатели». Во времена «Арзамаса» он жил в Москве, выбран был заочно. Кличка ему была Армянин. Бывая в Петербурге, он посещал заседания «Арзамаса». В сохранившихся протоколах имени его не встречаем. Дошла только его вступительная речь. Она носила не принятый в «Арзамасе» юмористический характер, а серьезный. Давыдов призывал членов к объединению и взаимному сближению, к совершенно искренней, но дружеской, не колкой критике читаемых произведений. Легкомысленно-веселый дух, царивший в «Арзамасе», видимо, был не по вкусу Давыдову, как и некоторым другим, более серьезным членам. Он говорил: «Мы можем питать в сердцах наших небесный энтузиазм, предадимся ему. Пусть радость для нас будет матерью добродетелей, пусть благородный, святой энтузиазм юности будет их душою, их пищею. Последуем гласу сердец наших, направим стремления в благое, и мы будем деятельны, будем веселы, будем благополучны. Проснитесь! Дышите в нас, великие бессмертные, принимайте жертвы сердец наших, пылающих вашим пламенем, носитесь духом своим над нами!»
Александр Иванович Тургенев
(1784–1845)
Родился в Симбирске. Отец его был очень образованный человек, масон, сотрудник Н. Н. Новикова, за связи с ним поплатившийся ссылкой и освобожденный Павлом I. Александр Иванович воспитывался в московском Благородном пансионе вместе с братом Николаем и Жуковским. Закончил образование в геттингенском университете. Поступил на службу, быстро выдвинулся. В 1810 г., всего двадцати пяти лет, назначен директором департамента иностранных исповеданий; его очень ценили министр князь А. Н. Голицын и сам Александр I, лично знавший его. Был помощником статс-секретаря в государственном совете, старшим членом комиссии составления законов, камергером. Был близок и к литературным сферам, находился в тесной дружбе с Карамзиным, Дмитриевым, Жуковским, князем Вяземским. Блестяще начатая служебная карьера Тургенева оборвалась в 1826 г. в связи с делом декабристов. Горячо любимый им брат Николай, находившийся за границей, за участие в замыслах декабристов был заочно приговорен к смертной казни. После безрезультатных хлопот о брате Тургенев вышел в отставку. Большую часть остальной жизни он провел в странствиях по Европе, собирая и списывая в заграничных архивах документы, касающиеся истории России. Этой работой его очень интересовался император Николай. Богатейшее собрание документов частью было издано археографической комиссией в 40-х годах, частью до сих пор еще остается неиспользованным.
Александр Тургенев был прикосновенен ко всем областям знания и во всех был дилетантом. Читал он мало, да и некогда ему было этим заниматься, но он умел, перелистав книгу, усвоить ее суть. Обладал большой чуткостью и восприимчивостью, ловил в воздухе новые веяния и настроения. И, не зная усталости, передавал их в бесчисленных письмах к бесчисленным своим корреспондентам. Вяземский рассказывает: «…не было никогда и нигде борзописца ему подобного. Спрашиваешь: когда успевал он писать и рассылать свои всеобщие и всемирные грамоты? Он переписывался и с просителями, и с братьями, и со знакомыми, и с незнакомыми, с учеными, с духовными лицами всех исповеданий, с дамами всех возрастов, был в переписке со всей Россией, с Францией, Германией, Англией и другими государствами». Был с Тургеневым такой случай. После бурного ночного плавания он и приятель его приехали в Англию. Остановились в гостинице. Усталый приятель бросился на кровать, чтоб немножко отдохнуть. Тургенев же переоделся и тотчас побежал в русское посольство. Через четверть часа, запыхавшись, возвращается и сообщает, что узнал в посольстве о немедленном отправлении курьера и поспешил домой, чтоб изготовить письмо.
– Да кому же хочешь ты писать?
Тургенев немножко смутился и призадумался.
– Да! В самом деле. Я обыкновенно переписываюсь с тобою, а ты теперь здесь. Ну, все равно: напишу одному из Булгаковых – московскому почт-директору или петербургскому.
Сел к столу и настрочил письмо в два или три почтовых листа.
Собранные вместе письма Тургенева составили бы много фолиантов. Кроме того, Тургенев вел еще подробнейший дневник. Для общественной, литературной и бытовой истории его времени писания Тургенева дают неисчерпаемый материал. Слог его – живой и простой, часто художественный. Письма о последних днях Пушкина, писанные наспех, урывками, производят впечатление потрясающее, и художественной силе их позавидовал бы мастер.
С утра до вечера Тургенев рыскал по городу во всевозможных хлопотах за приятелей своих и посторонних, рыскал и по собственному влечению, потому что в натуре его была потребность рыскать. «Рыскун» – называет его К. Булгаков. «Не великий волнователь (agitateur), а великий волнующийся (agite´)», – отзывается Вяземский. В холостой квартире Тургенева всегда стоял беспорядок, повсюду письма, записки, книги на полу, по углам газеты. С утра до вечера народ, – «кукольная комедия, – пишет Булгаков, – то один, то другой, то поп, то солдат, то нищий, то мамзель». Вставал рано, ложился поздно. Хотя был толстенек, но очень был подвижен и легок на подъем. Зато мог засыпать во всякое время – утром, только что вставши с постели, в полдень и вечером, за проповедью и в театре, за чтением книги и в присутствии обожаемой женщины. Друзья-писатели знали эту его особенность и не обижались, когда в разгар их чтения вдруг на всю комнату раздавался храп Александра Ивановича. Дочь Блудова вспоминает, как они изумлялись детьми, глядя на Тургенева за обедом: он глотал все, что находилось под рукою, – и хлеб с солью, и бисквиты с вином, и пирожки с супом, и конфекты с говядиной, и фрукты с майонезом, без всякого разбора, без всякой последовательности, как попадет, было бы съестное, а после обеда поставят перед ним сухие фрукты, пастилу, и он опять все ест, – кедровые орехи целою горстью зараз, потом заснет на диване и спит. Усердно ухаживал за прекрасным полом. Был человек добрейшей души.
Найти умел в одном добре
Души прямое сладострастье, –
писал о нем Батюшков. За всех готов был Тургенев хлопотать, и в ходатайствах был ревностен, упорен, неотвязчив. Целый ряд писателей обязан был облегчением разных своих бед заступничеству Тургенева. Герцен, знавший его в сороковых годах, записал в дневнике: «А. И. Тургенев – милый болтун; весело видеть, как он, несмотря на седую голову и лета, горячо интересуется всем человечеством, сколько жизни и деятельности. А потом приятно слушать его всесветные рассказы, знакомства со всеми знаменитостями Европы. Тургенев – европейская кумушка, человек в курсе всех сплетен разных земель и стран, и все рассказывает, и все описывает, острит, хохочет, пишет письма, ездит спать на вечера и показывает свою любезность везде».
С Пушкиным Тургенев был связан многообразно. По его совету мальчик Пушкин был определен в Царскосельский лицей; он познакомил лицеиста Пушкина с Карамзиным и Жуковским. Он в 1823 г. устраивал перевод Пушкина из Кишинева в Одессу, говорил о Пушкине с Нессельроде и Воронцовым, «истолковывал Воронцову Пушкина и что нужно для его спасения». Сотрудничал в «Современнике» Пушкина. И он же отвозил тело убитого Пушкина из Петербурга в Псковскую губернию.
Тургенев был членом «Арзамаса». Он носил кличку Эолова арфа, – по словам биографов, за чуткую отзывчивость к новым веяниям, по словам друга его князя П. А. Вяземского – за постоянное бурчание в животе. И Жуковский также, в стихотворном протоколе заседания «Арзамаса», писал о Тургеневе:
Нечто пузообразное, пупом венчанное, вздулось,
Громко взбурчало, и вдруг гармонией Арфы стало бурчанье.
Тургенев очень усердно посещал заседания «Арзамаса», но выступать на них не любил и даже сумел уклониться от обычной вступительной речи, обязательной для каждого вступающего члена. В протоколах читаем: «Его превосходительство Эолова арфа издал некоторые непристойные звуки отрицания и начал весьма пакостным образом корчиться против законного избрания его в ораторы. Члены с сердечным прискорбием заметили сие неблагородство его превосходительства, уже уволенного один раз от чтения, но уволенного с условием исполнить без всяких отговорок священную сию обязанность». Так этой обязанности Тургенев и не исполнил. Новое заседание – «речи не было. А грозный Кассандра, предузнав, что речи и не будет, соблаговолил отделать его превосходительство своею карающею речью на обе корки. Эолова арфа внимала бесстыдно; в дерзком его животе заметно было какое-то оскорбительное потрясение, обыкновенный предвестник смеха; и самые ланиты его казались двумя раздутыми животами или огромными перинами, перестланными тучною ленью для грузного бесстыдства. Кассандра умолк, и строгие взоры наличных членов устремились на виновную Арфу». В протоколах постоянно отмечается также склонность Тургенева плотно покушать и способность его спать во время самой оживленной беседы. Однако однажды Тургенев, как гласит протокол, «к приятному удивлению всех братьев, прежде ужина разинул свои всежрущие, дотоле немотствующие челюсти. Из них, как источник густого млека и душистого меда, излилась благодатная речь во образе Рескрипта». Тургенев огласил писанный им высочайший рескрипт о пожаловании Жуковскому пожизненной пенсии в четыре тысячи рублей. «Все помнят, – продолжает протокол, – чудесное действие сей речи и шумный восторг арзамасцев… Все очнулись, все узнали победу Светланы и света над «Беседой» и тьмою. Эолова арфа совершила свой подвиг; мы только кусали халдеев, г-жа Арфа их съела; да какое же брюхо и может сравниться с ее утробой? В ней только и могли поместиться все уроды, составляющие кунсткамеру «Арзамаса», так же, как в сердце его помещаются все красавицы обеих столиц».
