Текст книги "Когда молчит совесть"

Автор книги: Видади Бабанлы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Есть и случай, и находки, но каждое открытие рождается из предыдущего. Каждая последующая мысль продолжает предыдущую и отшлифовывает ее.

– Вот как ты сейчас… – усмехнулся Исмет.

– Мы говорим о великих ученых!

– А ты не великий?! Тебя восхваляют на все лады! Вот ты поучаешь меня с высоты своего величия…

«Неужели завидует? – с горечью подумал Вугар. – И это брат мой…» Ему хотелось прикрикнуть на Исмета, отчитать, но он вспомнил, как огорчалась мама Джаннат из-за их ссор, тревожилась, места себе не находила, пока не помирятся. Сколько раз просила Вугара: «Не обращай на Исмета внимания, не принимай к сердцу его слова. Не чужой он тебе, брат молочный… Будь с ним помягче! Не всем бог дает хороший характер. Исмет наш с норовом. Но он хороший, в конце концов поймет свою неправоту. Когда вы ссоритесь, жизни мне нет…»

И Вугар промолчал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава, первая

Последние дни Мархамат-ханум не находила себе места. Посмотришь на нее и сразу поймешь – забота снедает человека. А ведь еще совсем недавно раскатистый смех заполнял квартиру. По вечерам, удобно устроившись в кресле-качалке, она, закинув ногу на ногу, без конца болтала по телефону с подругами или смотрела передачи по телевизору. Лишь когда диктор желал всем спокойной ночи, она, сладко позевывая, поднималась с качалки и, потягиваясь и переваливаясь с боку на бок, шла в спальню, наполненную бархатисто-голубым светом. Удобно устроившись на мягкой широкой кровати, она зарывалась головой в пуховую подушку и засыпала спокойным, сладким сном.

И вот все изменилось. Куда девались безмятежные ночи? Казалось, какой-то невидимый злодей подмешал в сладкий сон Мархамат-ханум горького яду. Ночи напролет она тяжело ворочалась с боку на бок, скрип пружин и громкое сопение слышались даже в соседней комнате.

Что случилось? Какое горе подкосило счастливую, веселую, бодрую женщину? Куда исчезла ее жизнерадостность? Почему смолкли бесконечные шутки и прибаутки? Мархамат-ханум словно подменили. Отчего? Никто ничего не понимал. Если кто-нибудь из домашних спрашивал ее об этом, она отвечала неохотно и неопределенно, каждый день отыскивая новую причину: то сетовала на головные боли, то уверяла, что начались сердечные спазмы, то жаловалась, что болят почки.

Вот и сегодня ей нездоровилось. Вопреки своим привычкам, она не отвечала на телефонные звонки, не включала телевизор. Не притронувшись к ужину, ушла в спальню, и снова на всю квартиру жалобно застонали пружины.

Миновала полночь, давно мирно спали дочка и свекор. Только в кабинете Гюнашли, комнате, смежной со спальней, горел свет. Тихо в квартире. Мархамат-ханум поднялась и облокотилась на подушку.

– Сохраб, ты слышишь меня? – жалобно позвала она.

Ответа не последовало.

Молчание Сохраба взбесило ее. С трудом поднявшись, она кинула на плечи халат и, шлепая по паркету ночными туфлями вошла в кабинет. Гюнашли сидел, склонившись над огромным письменным столом, среди груды гранок, рукописей, журналов и книг. Он что-то писал, откладывая в сторону листы, потом брал в руки ту или иную книгу, делал какие-то пометки, что-то вычеркивал. В кабинете царил полумрак, настольная лампа под желтым абажуром освещала письменный стол, бумаги, длинные седые волосы Гюнашли, словно перепутанные ветром.

Мархамат остановилась на пороге и несколько мгновений молча, словно впервые видела его, разглядывала мужа. Гюнашли быстро водил пером по бумаге, потом откидывался в кресле и, потирая рукой лоб, сидел молча, глядя куда-то в одну точку, потом снова склонялся над бумагами.

Он не слышал, как Мархамат вплотную подошла к креслу, остановилась возле самого его локтя. С ненавистью и отвращением глядела она на химические формулы, густо покрывавшие листы бумаги, и вдруг ошалело крикнула в самое ухо Гюнашли:

– Ты оглох, что ли? Я зову, зову, а он словно воды в рот набрал!

Гюнашли вздрогнул и резко повернулся, очки съехали на кончик носа. Ему показалось, что рядом с ним разорвалась бомба. Поверх очков он с удивлением взглянул на жену, продолжая молчать. Его молчание окончательно вывело Мархамат из себя.

– Язык у тебя отнялся, истукан?

Погруженный в работу, от которой его так бесцеремонно оторвали, профессор не мог прийти в себя. Мысли были далеко, и он не слышал злобных слов жены. А Марахамат-ханум продолжала злиться:

– Мать родила тебя человеком или камнем? Что за жизнь ты ведешь? Утром – работа, днем – работа, вечером – работа! Все ему мало! Дожидаешься третьих петухов? Или нет у тебя иных забот? Нет жены, нет дочери? Может, ты уже похоронил их?

Но профессора не трогали даже эти оскорбительные упреки. Криво усмехнувшись, он спокойно спросил:

– Почему ты сердишься, Мархи? Что-нибудь случилось?

Мархамат умолкла. Обиженная, отвернулась от мужа и глубоко вздохнула. Но вот новый поток жалоб на судьбу хлынул из ее уст:

– Люди думают, что я задыхаюсь от счастья! Никому в голову не приходит, что горе гложет мое сердце и черная зависть не дает спокойно жить. У других женщин тоже есть мужья… Но разве они относятся к своим женам, как ты? О нет! Они носят их на руках, только и ждут, чтобы исполнить малейшее желание… А мой! Зову – молчит! Я к человеку обращаюсь или к скале? В молодости от тебя никакого проку не было, так хоть бы к старости переменился! Нет, тот же молчун, тот же сыч. О аллах, пошли мне смерть, пусть кончатся мои муки… – Голос ее ослабел, слезы выступили на глазах.

Профессор терпеливо слушал укоры жены. Когда Мархамат наконец замолчала, он мягко улыбнулся и спросил так же спокойно:

– Прошу тебя, Мархамат, скажи мне, что случилось? Откуда такие мрачные мысли?

– Мрачные мысли? Да ты мужчина или кусок дерева? – все больше злилась Мархамат-ханум.

– Право, я не понимаю, что все это должно значить?

– Нет, ты не отделаешься подобными вопросами! Отвечай: ты мужчина или манекен?

– Тебе виднее, – постарался отшутиться Гюнашли.

– Ах, так! Тогда знай правду! – выкрикнула Мархамат, дрожа от злости. – Нет у тебя права называться мужчиной! Разве мужчине подобает проводить все свое время за бумагами, в лабораториях, на собраниях? Настоящий мужчина никогда не забудет, что у него есть жена, семья… Ты даже не знаешь, как мы живем, кто из нас здоров, кто болен!

Сохраб спокойно разглядывал красное от гнева лицо жены, ее глаза, полные злобы и негодования. Подумав о чем-то, он медленно покачал головой и хотел снова погрузиться в работу. Но Мархамат как невменяемая бросилась к нему и выхватила из рук перо:

– Хватит! Слышишь, говорю тебе, хватит!

Но профессора не так-то легко было вывести из себя. Как послушный ребенок, он отодвинулся от стола, откинулся на спинку мягкого кресла, поправил очки и, скрестив на груди руки, выжидательно взглянул на Мархамат.

Мархамат усилием воли подавила злобу. Она отнюдь не принадлежала к числу тех безрассудных женщин, которые слепо подчиняются ярости и не понимают, что творят. Все ее действия были точно рассчитаны. Гнев, бешенство, ругань – это лишь когда нужно. Но она умела быть и кроткой, и ласковой, и обходительной. Особенно если понимала, что не может решить тот или иной вопрос без помощи Сохраба. Тут она мгновенно становилась мягкой как шелк. В таких случаях обычно дожидалась возвращения мужа с работы, сама открывала дверь, торопилась обласкать, повкуснее накормить, твердила о том, как соскучилась, сочувствовала его усталости – словом, разливалась соловьем. Не ограничиваясь словами, она помогала ему раздеться, умыться, усаживала за стол, кружась, ночная бабочка вокруг горящей свечи. Не стесняясь присутствия свекра и дочери, то и дело обнимала за плечи, целовала щеку. А когда Сохраб шел в спальню отдохнуть, ложилась рядом, перебирала пальцами его поседевшие волосы, была нежна, как невеста, и кончалось все это тем, что она добивалась от мужа исполнения своей просьбы…

В житейских вопросах профессор был беспомощен, они просто не интересовали его. В семейные дела он вмешивался редко. Погруженный в свои изобретения, научные поиски, он готов был исполнить любое требование жены, лишь бы его оставили в покое. А Мархамат только это и нужно. Смолоду сумела она нащупать слабое место в характере мужа и стала полновластной хозяйкой. Все проходило через ее руки, даже зарплату она получала сама, расписываясь за Сохраба в ведомости, и контролировала каждую копейку.

Вот и теперь Мархамат быстро сообразила, что пора сменить гнев на милость, и сразу стала мягкой и кроткой. Обняв Сохраба за шею, она прижалась к нему и умоляюще зашептала:

– Родной мой, ну прошу тебя, нельзя так много работать. Если себя не жалеешь, меня пожалей. Что же получается? Ночами я лежу одна со своими мыслями, глаз не могу сомкнуть, словом не с кем перемолвиться. Порой так страшно делается от одиночества, что кажется, стены вот-вот рухнут и погребут меня заживо. Прошу тебя, пойдем со мной…

Профессор по-своему истолковал ее слова и громко расхохотался.

– Да что с тобой, Мархамат? Можно подумать, что ты сегодня невестой переступила порог моего дома! Мы двадцать пять лет женаты, не пора ли остепениться?

– Вот ты говоришь, что я молода, как невеста, – подхватила Мархамат. Не молода я, а беспомощна стала, как пятилетний ребенок… Ну, прошу тебя, отложи работу…

– Не могу, это очень важно.

– Я все понимаю, но погляди в окно, скоро утро, а ты еще за столом. Встань, говорят тебе, работа не волк, в лес не сбежит. Завтра докончишь.

– Завтра будет другая работа!

– Конечно, будет! Зачем же ты упорствуешь? Не упрямься!

– Иди, я допишу и приду, совсем немного осталось…

– Нет, без тебя не пойду!

Мархамат снова начала злиться. С ненавистью поглядев на груду рукописей, лежавшую на столе, пренебрежительным жестом сдвинула бумаги в сторону.

– Вот они, враги мои! – негромко заговорила она. – Это они, книги, бумаги, отняли у меня мужа. Это они, соперники, не дают мне поговорить с тобой, посоветоваться, отвести душу. Я ревную тебя к ним, ох как я ревную!

Сохраб улыбнулся:

– Мархи, ты и впрямь впадаешь в детство. Или решила подшутить надо мной?

– Ах, Сохраб, какие могут быть шутки? Я говорю истинную правду!

Она сняла ладони с его плеча и взяла под руку.

– Ну, прошу тебя, жизнью Алагёз заклинаю, пойдем со мной!

Гюнашли не стал противиться. Они вошли в спальню и легли на две стоящие рядом кровати.

– Сохраб, родной, – наконец нарушила молчание Мархамат. – Если бы ты знал, как она тревожит меня.

– Кто, Мархи?

– Алагёз…

До сих пор слушавший жену равнодушно, Гюнашли встревожился. Он очень любил дочку, и с годами эта привязанность становилась все сильнее. Особенно после тяжелой болезни Алагёз. Ей было лет пятнадцать, когда у нее начались непонятные припадки. Сохраб приглашал лучших профессоров, возил ее в Москву, в Ленинград. И везде слышал один ответ: нервные явления. Все пройдет, когда выйдет замуж…

– Участились припадки? – озабоченно спросил Сохраб.

– Спаси бог! Слава аллаху, девочка совершенно здорова!

– Может, учиться стала хуже?

– Зачем гадаешь? – улыбнулась Мархамат. – Дело совсем в другом…

Сохраб с недоумением глядел на жену, освещенную тусклым светом ночника. Мархамат продолжала загадочно улыбаться.

– Ну, что ты так смотришь на меня? Не понимаешь?

– Нет, Мархи, по правде сказать, ничего не понимаю!

– Ну, конечно, тебе только химические формулы решать, а где уж в житейских вопросах разобраться… – Глаза Мархамат-ханум лукаво блеснули.

Гюнашли, все еще ничего не понимая, продолжал вопросительно глядеть на жену.

– Не догадываешься?

– Нет!

Мархамат-ханум помолчала и стала исподволь медленно придвигаться к мужу.

– Замуж ее пора выдавать, – тихо проговорила она. – Не то как бы опять не начались припадки. Как бы не опоздать…

Гюнашли задумался. Мархамат помолчала, а потом зашептала быстро-быстро, словно боясь, что муж не даст ей договорить:

– Я нашла прекрасного жениха! Очень подходящий молодой человек. Но ты – отец, и без твоего совета и согласия…

– Нашла?!

Мархамат не услышала (или не хотела слышать!) злую иронию в голосе мужа и радостно продолжала:

– Да, да, нашла! Знаешь, кто он? Парень, что недавно приходил к тебе по делу!

– Ко мне приходил? Кто?

– Ну как же ты не помнишь! Аспирант, которого ты так хвалил. – в глазах Мархамат вспыхнул радостный огонек, словно луч солнца упал на зеркало. – Признаюсь, и мне парень понравился. Красивый, умный, воспитанный. Чего еще надо? К тому же ты пророчил ему блестящее будущее. Одобряешь мой выбор?

Гюнашли поморщился и ничего не ответил. Мархамат, не сомневавшаяся в одобрении мужа, вышла из терпения:

– Почему ты опять молчишь, точно воды в рот набрал??

И тут Гюнашли изменил своему спокойствию:

– Ничего я не могу сказать! И тебе не советую заниматься подобными делами. Как это можно? Ни у него, ни у нее в мыслях ничего нет, а ты… Решила просватать собственную дочь! И не стыдно?

– Да что же тут стыдного? У каждой девушки должен быть суженый. Это закон природы…

– Вот именно, суженый! Но не такими путями его ищут!

– А какими?

– Или не знаешь? Молодые люди должны полюбить друг друга…

– Ты отстал от жизни! Любовь! Выдумка поэтов. Чтобы построить семью, любви мало. И потом, рассуди сам, Алагёз нигде не бывает – в школу и домой. Целый день сидит за книгами, как ты за своей работой. Ни подруг, ни друзей, боится, как бы кто не проведал о ее болезни…

Но Гюнашли уже не слушал жену. Этот разговор напомнил ему собственную молодость. Как делеко ушли годы, когда и он любил, мучался…

Глава вторая

Да, это было давно, очень давно.

Окончив Бакинский педагогический техникум, Сохраб вернулся в родное село. Почти год проработал он сельским жителем, затем стал заведующим школой. В те годы людей со средним образованием было мало, каждый на счету. Сохрабу выдали револьвер, – банды бродили по горам и лесам и совершали налеты на села и районные центры, зверски расправляясь с советскими работниками. Сколько врачей, учителей, секретарей райкомов погибло в те времена от безжалостной вражеской руки! Сколько школ и больниц сожжено и превращено в руины и пепел!..

Получив оружие, Сохраб был счастлив. С гордостью ходил он по селу в синем галифе, суконной гимнастерке, в хромовых сапогах и с револьвером на поясе. Ведь был тогда совсем мальчишкой, бритва еще ни разу не касалась его щеки. И вдруг такое доверие, он вправе гордиться!

Когда Сохраб учился в техникуме, жил он более чем скромно. Стеснялся своей поношенной одежды и потому старался как можно меньше бывать на улице. Карманы его были всегда пусты, и он подумать не мог о том, чтобы зайти в ресторан или кафе. Сколько раз с тоской глядел он на двери театров и концертных залов, но где ему, бедному студенту, было мечтать о том, чтобы увидеть игру знаменитых актеров, когда у него и на кино далеко не всегда хватало денег. А теперь он самостоятельный человек. Все лишения позади, одежда добротная, заработок приличный. Можно и поразвлечься. Распустив учеников на летние каникулы, Сохраб решил съездить в Баку. До сих пор он не знал вкуса спиртных напитков, да, признаться, и желания особого не испытывал узнать. А теперь из любопытства ходил по лучшим ресторанам, с интересом наблюдая, как веселятся люди. Театры и концертные залы распахнули перед ним свои двери, и он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. И все-таки ему чего-то не хватало. Чего? На улицах, на бульварах, в театрах он видел молодых людей, которые вели под руку нарядных красивых девушек. Зависть закрадывалась в сердце Сохраба. Вот бы и ему так же пройти под руку с красавицей… Но он только тихо вздыхал, мечтая об этом. А ведь был он нисколько не хуже молодых счастливцев – стройный, широкоплечий, в ладном новом костюме. Щеки его алели, как горные тюльпаны, а в карманах позвякивали деньги.

Однажды под вечер Сохраб зашел в сберегательную кассу. Зачем? На этот вопрос он не смог бы ответить даже сейчас, хотя с тех пор минуло не одно десятилетие. Возле окошечка стояла высокая, нарядно одетая девушка. Она пересчитывала полученные деньги. Сохраб заметил ее еще с улицы, через окно, может, потому и зашел в сберкассу. Больше в помещении никого не было, и Сохраб как вкопанный остановился в двух шагах от незнакомки, уставившись на ее нежное белое лицо. Почувствовав на себе пристальный взгляд, она отвела глаза от хрустящих бумажек, быстро опустила их в ридикюль, сунула его под мышку и подозрительно покосилась на Сохраба. А он продолжал стоять неподвижно, как монумент. В его восхищенных глазах светилась тоска и грусть, – так смотрят только влюбленные. Незнакомка успокоилась, поняла не на деньги зарится парень. Ее сердитое лицо осветила улыбка. «Может, мы знакомы и я просто забыла его?» – подумала она и подняла глаза. Увидев, что Сохраб не двигается с места, она осмелела и ласково обратилась к нему:

– Вам что-нибудь нужно?

Сохрабу показалось, что он проснулся от сладкого сна. Вот уж никак не ожидал, что с ним заговорят, да еще так приветливо. От волнения у него пересохло в горле, и он растерял все слова.

– Мне… мне… – бормотал Сохраб, его и без того красные щеки залил яркий румянец. – Нет, ничего, просто я желаю вам счастья… Вот и все… и все…

Лукавая улыбка тронула ее пухлые губы, и, не сказав ни слова, она направилась к выходу. Впрочем, у нее не было желания уклоняться от неожиданного знакомства, даже неискушенный Сохраб понял это, глядя на ее медлительные движения. Однако у него не хватило смелости остановить ее. Ведь у Сохраба в подобных делах не было никакого опыта! Он вышел следом.

Девушка остановилась, явно поджидая его. А когда Сохраб поравнялся с ней, заговорила. Что это был за голос – нежный, ласкающий!

– Простите, вы откуда родом? – негромко спросила она, – по вашему произношению я поняла, что вы не бакинец.

Не только произношение, но и одежда и скромная манера держаться выдавали в нем провинциала. Но, видно из деликатности, она упомянула лишь о его произношении.

– Я из Гянджинского района, – потупившись, ответил Сохраб.

– Какими судьбами? По делу?

– Нет, в отпуск приехал.

Она чуть качнула своей красивой головой и, повернув направо, легкими шагами пошла прочь. А на Сохраба точно столбняк напал, он не мог двинуться с места. Глядел ей вслед и не понимал – надо идти за ней или нет? И вдруг Сохраб не верил своему счастью – пройдя несколько шагов, девушка остановилась, обернулась и, поглядев на молодого человека, спросила:

– Что же вы попусту время тратите? Такой хороший прохладный вечер. Идите гуляйте!

Сохраб растерялся пуще прежнего. Замирая от смущения, он нерешительно приблизился и с трудом выговорил:

– Я в чужом городе, никого не знаю здесь, тоскливо одному…

– Одному? – Ресницы ее дрогнули, по губам скользнула улыбка, но она тут же погасила ее и ускорила шаг.

Теперь Сохраб не отставал от нее. Молча прошли они целый квартал. Сохраб боролся с самим собой и наконец отчаянно выпалил:

– А вы не согласитесь пойти со мной?

– Я? – Девушка от неожиданности вздрогнула.

В голосе ее было такое удивление и негодование, что Сохраб испугался. Но молодость есть молодость, ей присущи упорство и смелость. Взяв себя в руки, он сказал, на этот раз куда более уверенно:

– Да, вы! Скажите только: да или нет?

Девушка внимательно оглядела его. Улыбка не сходила с ее губ, и Сохраб не мог понять, что она означает – насмешку, согласие?

Девушка ускорила шаг, спустилась на набережную и пошла в сторону Баилова мыса. Шли молча, и Сохраб уже потерял всякую надежду провести с ней вечер, однако мужская гордость не позволяла отстать хотя бы на шаг. Она снова остановилась и, обернувшись к Сохрабу, нерешительно спросила:

– А куда вы хотите пойти?

Сохраб, не поняв вопроса, тупо и молча глядел на нее.

– Куда скажете, туда и пойдем! – наконец ответил он.

Опустив голову, она опять долго молчала, потом еще раз внимательно оглядела молодого человека, покорно стоявшего перед ней как бы в ожидании решения своей участи. Сохраб только сейчас увидел, какие у нее глубокие темные глаза. Где-то на дне этих глаз светилась непонятная тоска.

– А если там, куда мы с вами пойдем, что-нибудь случится, вы сможете защитить меня? – негромко спросила она.

«Что это должно значить? Что может случиться?» – подумал Сохраб и ничего не ответил.

– Ну, предположим, мы пришли с вами в ресторан. А вдруг там кто-нибудь обидит меня? Хватит у вас сил и смелости не дать меня в обиду?

Рука Сохраба невольно потянулась к револьверу. Нащупав оружие, он ответил с храбростью, достойной настоящего мужчины:

– Пока я рядом с вами, никто не посмеет коснуться вас даже словом…

Девушка снова пристально посмотрела на Сохраба.

– Ну, если так, – решительно сказала она, – давайте познакомимся. Меня зовут Зийнат.

А меня Сохраб.

– Прекрасно! – Девушка взглянула на золотые ручные часики. – Не будем терять времени!

Сохраб не поверил своему счастью.

Неужели эта прелестная, нарядная девушка согласилась пойти с ним в ресторан? Его охватило сомнение: а вдруг это только шутка, вдруг она решила посмеяться над ним? От страха он еле волочил ноги. Но отступать было поздно. Еще раз ощупав под тужуркой револьвер, он решительно пошел рядом с незнакомкой.

* * *

Вечерний сумрак окутывал город. Было еще рано, и потому народу в ресторанах немного. Нарядно сервированные столы, покрытые белоснежными открахмаленными скатертями, ожидали посетителей и, конечно, в первую очередь тех, у кого карманы потолще.

Зийнат вошла в ресторан первой. Но почему-то не торопилась занять столик. Взгляд ее беспокойно окинул полупустой зал, словно отыскивая кого-то. В дальнем углу за столиком она увидела мужчину и женщину. Они сидели, тесно прижавшись, как люди, встретившиеся после долгой разлуки, истосковавшиеся друг без друга. На столике – множество блюд, две пустые бутылки из-под шампанского и третья, только распечатанная.

Зийнат переменилась в лице. Щеки ее покраснели, потом голубая бледность покрыла их. Видно, у нее закружилась голова, и, чтобы не упасть, она крепко схватила Сохраба за руку. Однако, быстро совладав с собой, Зийнат выпрямилась, гордо подняла голову и, постукивая каблучками по паркетному полу, прошла через зал. Выбрав столик поближе к нежной паре, она смело отодвинула стул и села, приглашая Сохраба последовать ее примеру. Официанты и немногочисленные посетители с нескрываемым любопытством разглядывали Зийнат. Лишь те, что сидели прижавшись друг к другу, не обратили никакого внимания на ее появление, – видно, никого и ничего не замечали. Казалось, начни сейчас бить дальнобойные орудия, они и этого не услышали бы.

Зийнат села так, чтобы видеть пару, привлекшую ее внимание, а Сохрабу предложила занять место напротив себя. Заказывая ужин, она не сводила глаз с молодых людей, громко называла кушанья и напитки, явно стараясь обратить на себя их внимание.

Неестественное поведение женщины заставило Сохраба насторожиться. Предчувствуя недоброе, он повернулся и тоже стал разглядывать пару, сидевшую за соседним столом. Смуглый курчавый парень сильной рукой обнимал девушку и, склонившись к ее лицу, что-то шептал, позабыв обо всем на свете. Сохраба это не удивило, – как-никак они находились в ресторане! Он даже испытал невольную зависть к парню. Девушку Сохраб разглядеть не мог, парень заслонил ее своей крупной, ладной фигурой.

Официант принес поднос, уставленный разнообразными закусками и бутылками. Ловко, не торопясь, он расставлял все на столе, потом открыл коньяк, шампанское и, вежливо поклонившись Зийнат и Сохрабу, бесшумно удалился.

При виде вина глаза Зийнат испуганно расширились, и, даже не взглянув на закуски, она нервным движением потянулась к бутылкам. В рюмку Сохраба налила коньяк, а себе шампанское. Они чокнулись, и легкий звон пролетел над столом. Зийнат сказала нарочито громко, стараясь придать голосу игривое веселье:

– Выпьем! За наше здоровье! За то, чтобы наша дружба была долгой и нерушимой!

Сохраб ничего не понимал. Зачем этот громкий голос, это демонстративное веселье? Ведь они едва знакомы, можно бы держаться и поскромнее.

Зийнат поднесла к губам бокал и тут же поставила на стол, не выпив ни капли. Нагнувшись к Сохрабу, она прошептала:

– Простите меня. Я ведь не могу пить, а вы пейте, пейте…

Сохраб еще больше удивился, однако настаивать не стал и опорожнил свою рюмку. Зийнат тут же снова наполнила ее. Потом вдруг звонко хлопнула в ладоши и, без всякого к тому повода, разразилась громким заливистым смехом. Все, кто находился в ресторане, обернулись в ее сторону. Сохрабу это очень не понравилось. Он помрачнел, смутился. А Зийнат не переставала хохотать. Смех ее становился все громче и неестественнее, и вдруг Сохраб увидел, что по лицу ее катятся крупные слезы. Голос дрожал, срывался, она снова пыталась засмеяться, но теперь это уже были глухие истерические рыданья. Все вокруг замолчали, даже курчавый парень обернулся и с недовольным видом спросил:

– Что за наглый и глупый смех? Не мешайте другим.

Однако, взглянув на хохотавшую женщину, он поперхнулся, слова застряли в горле, раскрасневшееся лицо побледнело, глаза расширились.

– Зийнат? – Его громкий, полный гнева и возмущения голос, как разорвавшаяся бомба, прозвучал в напряженной тишине.

Но Зийнат, казалось, осталась равнодушной к его отчаянному возгласу. Она не вздрогнула, не покраснела, лишь отерла кончиками пальцев слезы и, спокойно взглянув на курчавого, тут же пренебрежительно отвернулась. Гордо выпрямившись, она всем своим видом старалась показать, что ей очень весело. Подняв бокал, она снова чокнулась с Сохрабом.

– Я никогда не забуду тебя, мой дорогой Сохраб. – Она перешла на «ты», явно желая продемонстрировать их близость. – Пусть всевышний никогда не разлучит нас!

Сохраб понял, что заставило эту красивую женщину пойти с ним в ресторан, и ему стало не по себе, обида стиснула сердце. «Так вот зачем я ей понадобился! Она мстит кому-то!» – с горечью подумал он.

А курчавый парень уже бросил свою даму и в мгновенье ока очутился возле столика Зийнат и Сохраба.

– Что ты тут делаешь? – задыхаясь от гнева, прошептал он. – Как попала сюда?

Зийнат ответила спокойно и пренебрежительно:

– Делаю то же, что и ты…

– Немедленно убирайся!

Но Зийнат не обратила на его слова никакого внимания. Подняв бокал, она протянула руку, чтобы снова чокнуться с Сохрабом. Парень толкнул ее под локоть и шампанское пролилось на стол. Бокал упал и разбился вдребезги.

– Немедленно уходи! – продолжал неистовствовать парень.

– Кто ты такой, чтобы приказывать?

– Ты хорошо знаешь, кто я такой!

– Иди, приказывай своей… проститутке!..

Молодой человек стиснул зубы, они скрипнули, как у волка, загнанного в клетку. Глаза налились кровью. Ничего не помня, он размахнулся и звонко, со всего маху ударил Зийнат по щеке. Она покачнулась от удара и, чтобы не упасть, вцепилась обеими руками в край стола. На щеке алел отпечаток пальцев. Зийнат было очень больно, но стыд не позволял кричать. Она молча с упреком взглянула на Сохраба. «Ты же обещал…» – говорил ее взгляд. Сохраб понял ее упрек и хотел было подняться с места, но парень предупредил его. Впившись всей пятерней в его плечо, он прошипел:

– Сиди, подлюга! С тобой у меня будет особый разговор! – И снова обратился к Зийнат: – Ты уйдешь или нет?

– Нет, стиснув зубы, ответила Зийнат. – Нет, слышишь, нет!

Парень в бешенстве рванулся к ней, явно намереваясь швырнуть ее на пол, но тут Сохраб, от неожиданности потерявший было дар речи, крикнул:

– Ни с места! А ну, укороти руки!

Парень замер от изумления. «Это еще что? – мелькнула мысль. Молокосос, деревенщина, откуда смелости набрался?» Однако руки послушно опустил. Он повернулся к Сохрабу, чтобы расправиться с ним, и увидел в его руке револьвер. Дуло направлено прямо в грудь. Курчавый замер, остолбенев, руки повисли как плети, на побледневшем лице застыл ужас. Он сгорбился, съежился, казалось, из него выпустили воздух.

Сохраб, увидев его испуг, осмелел. Быстро вскочив из-за стола, пошел на противника и прижал его к стенке.

– Сейчас же убирайся из ресторана. Посмеешь ослушаться – все семь патронов разряжу в твою грудь.

Не проронив ни слова, парень попятился к выходу. Он не слышал ни воплей брошенной им женщины, ни криков официанта, не успевшего получить по счету.

* * *

Слезы жгли глаза Зийнат. Она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться. Сохраб молча глядел на нее: что ж, он доказал свое мужество, и ему нечего стыдиться, первое испытание он выдержал с честью. Однако нервы были натянуты до предела. Есть он ничего не мог, кусок, что называется, не шел в горло. Молчаливое напряжение делалось все тягостнее. Подозвав официанта, Зийнат, не слушая настойчивых уговоров Сохраба, расплатилась сама.

Они вышли на улицу, и тут выдержка покинула ее. Слезы градом хлынули из огромных глаз. Зийнат закрыла лицо руками, не в силах выговорить ни слова, плечи вздрагивали, глухие стоны, похожие на рыдания, сотрясали ее стройную фигурку…

Остановив проезжавший мимо фаэтон, Сохраб усадил Зийнат и сел рядом с ней. Всю дорогу она не отнимала от лица рук, не говорила ни слова и только плакала, плакала…

Взволнованный происшедшим, Сохраб никак не мог взять в толк, кто такой этот курчавый парень и почему так горько плачет Зийнат. Нет, видно, все это очень серьезно! Но что именно? Однако расспрашивать Зийнат не решался, боясь разбередить ее горе.

Наконец они подъехали к дому, где жила Зийнат. Расставаясь, она благодарно пожала ему руку и, стараясь подавить рыданья, произнесла:

– Спасибо… Вы сделали мне столько доброго, сколько родной брат не мог бы сделать…

Ничего не ответив, Сохраб печально и вопросительно поглядел на Зийнат, надеясь в ее измученных, покрасневших от слез глазах найти ответ. Зийнат поняла его взгляд.

– Этот негодяй – мой муж, – тихо сказала она. – Еще и года не прошло, как мы женаты. А он гуляет с женщинами… Сами видели с какими, – добавила она, запнувшись. Голос ее оборвался, слезы полились с новой силой. Помолчав, она продолжала: – Не знаю, может, я неправа, может, вела себя глупо… Ничего не знаю, но все-таки я отомстила ему, и теперь мне чуть-чуть легче…

Что мог ответить Сохраб? Где было ему, юнцу, разобраться в сложностях семейной жизни? Зийнат и вправду немного успокоилась. Достала из сумочки носовой платок, вытерла слезы и даже попробовала улыбнуться.

– Простите меня, братец Сохраб… – Она с трудом выдавливала слова, слезы снова заблестели в ее глазах. – Напрасно втянула я вас в эту историю. Испортила вечер, надо было самой управиться с негодяем.

– Вот и неправда! – возмутился Сохраб. – Я счастлив, что смог хоть чем-то помочь вам. Если я вам когда-нибудь снова понадоблюсь…

– Спасибо, спасибо, – прервала его Зийнат.

Торопливо попрощавшись с Сохрабом, она пошла прочь.