Текст книги "Когда молчит совесть"

Автор книги: Видади Бабанлы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Сохрабу не хватало воздуха, он глубоко вздохнул и, не сдержавшись, крикнул:

– Прекрати! Никто не давал тебе права вмешиваться в мои личные дела!

Башир громко и раскатисто расхохотался. Наконец-то он одолел Сохраба! Сколько лет добивался этого! Победа, великая победа!

– Ты неправ! – торжествующе заявил он. – Меня просили. Твоя жена просила. Не веришь – спроси у Зия Лалаева. Вон он сидит. Твой родственник, близкий человек. Пусть скажет!

Дрожащими пальцами Сохраб распустил галстук и расстегнул ворот рубашки. Растерянно оглядываясь, он искал глазами Зия.

Лицо Зия было испуганным и нерешительным. Сгорбившись, он поднялся с места.

– Башир Османович правду говорит, – заикаясь, промямлил он, глядя в пол, видно, боялся встретиться взглядом с Сохрабом Гюнашли. Мархамат-ханум уполномочила меня огласить письмо на заседании ученого совета. Разрешите выполнить ее просьбу!

Зия полез в карман и вытащил аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот! – Он поднял бумагу над головой, показывая собранию. – Итак, разрешите огласить?

Председатель и члены совета ошеломленно молчали. Воспользовавшись их растерянностью, Зия начал читать:

– «Многоуважаемый директор, уважаемые председатель и члены ученого совета! Мой поступок может показаться странным и вызвать недоумение у некоторых из вас. Что делать, нет у меня другого выхода! Я вынуждена поведать вам о горе, которое постигло нашу семью, а единственное дитя мое, дочь Алагёз, довело до тяжелой болезни. Простите, что отнимаю у вас драгоценное время, но долг перед дочерью толкает меня на этот шаг…»

Гюнашли чувствовал, что нервы его натянуты, как тетива, дышать становилось все труднее, гуд в голове усиливался, сердце колотилось, не умещаясь в грудной клетке, перед глазами плыли красные круги.

Зия Лалаев продолжал читать:

– «Известный вам Вугар Шамсизаде (мне известно, что сегодня ученый совет рассматривает вопрос о его диссертации) – человек морально неустойчивый и безнравственный.

Вот уже скоро полтора года он каждый день бывает у нас, говорит, что ему нужны советы и консультация Сохраба Гюнашли. А на днях выяснилось, что его приводили в наш дом коварство и расчетливость. Приходил он вовсе не ради профессора, а чтобы встречаться с нашей дочерью. Вы можете спросить: что же тут плохого? Молодой человек имеет право влюбиться… Справедливо! Но подлость в том, что у него есть невеста, а он, несмотря на это, морочил голову нашей ненаглядной. Конечно же ему не удалось ничего добиться. Разгадав подлую игру, я указала ему на дверь и строго-настрого запретила переступать порог нашего дома. Люди, которые знали Шамсизаде в студенческие годы, говорят, что и тогда он славился безнравственностью. Нескольких девушек обесчестил.

Не верьте ему! Гоните его из своей среды! Не допускайте, чтобы люди с грязной совестью проникали в наши святые семьи. Раздавите ядовитую змею! Как гражданка и как мать, честь которой оскорбили, прошу вас об этом!..»

В зале воцарилось долгое тяжелое молчание. Молчали даже сторонники Гюнашли, – такого никто не ожидал! Одни были удивлены, растеряны, другие торжествовали. Все взоры обратились к Сохрабу. Люди с нетерпением ждали, что он скажет, как опровергнет тот позор, в который ввергла его собственная жена. И еще два глаза, исполненные горя и недоумения, глядели на него из последних рядов. Глаза, ожидающие помощи и защиты. Широко раскрытые, неподвижные глаза Вугара.

– Я тоже знал его студентом! – раздался в настороженной тишине визгливый голос Зия. – Да, в письме все точно сказано! Шамсизаде аферист, распутник! Скольким девушкам жизнь поломал, а остался безнаказанным. Пришло время проучить его по заслугам!

Сохраб издавна питал неприязнь к этому скользкому, льстивому человеку. Он пренебрежительным взглядом оглядел Зия, и невольная жалость к самому себе охватила его. «Устами мерзавца хотят заставить меня замолчать!» – с горечью подумал он.

Зия перехватил укоризненный, полный отвращения взгляд Сохраба, понял, что происходит в его душе, но зачем обращать внимание на подобные «мелочи»?

– Все ясно! Молчание – знак согласия! – торжествующе прозвучал надменный голос Башира Бадирбейли. – Обсуждение можно считать законченным!

Гюнашли долго стоял неподвижно, потом вдруг вздрогнул, схватился за сердце, с презрением и брезгливостью посмотрел на Бадирбейли, на Зия Лалаева и, согнувшись, нетвердыми шагами пошел к выходу.

* * *

Вугар не заметил, как все разошлись. Казалось, он оглох, ослеп и утратил чувство времени. Кто-то тронул его за плечо. Он очнулся.

– Вставай, сынок! – говорила старушка уборщица. – Что ты здесь один сидишь?

Вугар не сразу понял, о чем она говорит, чего хочет от него.

– Вставай, сынок, мне убирать нужно! – повторила старушка. Собрание-то окончилось!

Вугар встал и, глядя в пол, вышел из зала. В вестибюле к нему демонстративно подошел Зия Лалаев:

– Как себя чувствуешь, будущий гений Шамсизаде? Получил по заслугам?

Вугар промолчал, и только воспаленные сухие глаза его блеснули ненавистью. Но что Зия Лалаеву ненависть побежденного! И он ехидно хихикнул:

– Вот она, участь всех зазнавшихся и самоуверенных! Сколько хорошего мы тебе делали, заботились, оказывали почет! Не ценил! Возомнил, что не нужна тебе ничья помощь! Он, видите ли, талантлив, умен и за это его будут холить и лелеять! На руках носить… Хи-хи-хи… Ошибся, товарищ Шамсизаде, ох как ошибся! А ведь я предупреждал, втолковывал, указывал вернейший путь. Не послушался? Что ж, иди своей дорогой и осыпай проклятьями умную голову! Салют!

Ехидные слова Зия заставили Вугара опомниться. Все случившееся на совете припоминалось ему как в тумане. «Чем окончилось заседание? – спросил он себя. – Какое решение принял совет?» Вугар глубоко вздохнул, и из груди его вырвался жалобный звук, не то вздох, не то стон.

Глава девятнадцатая

А в это время Сохраб Гюнашли нажал звонок на двери своей квартиры. Не поздоровавшись с отцом, открывшим ему, он быстро прошел в прихожую. Обычно, возвращаясь домой, Сохраб подходил к Мургузу Султан-оглы, заботливо расспрашивал о здоровье, о настроении. Старался рассказать что-нибудь забавное, развеселить, порадовать старика. Сегодня он, казалось, не заметил отца. Заглядывая в комнаты, искал жену. Услышав голос Мархамат, раздававшийся из комнаты дочери, Сохраб остановился на пороге. Мархамат с ложки кормила Алагёз.

– Иди сюда! – позвал он.

Но Мархамат не откликнулась. Еще не успокоившись после вчерашних событий, она продолжала злиться на Сохраба. Не двигаясь и сделав вид, что ничего не слышит, она стала уговаривать дочку:

– Ешь, дитя мое, ешь… Два дня ничего в рот не брала! Нельзя так, надо подкрепить силы.

Сдавленный голос Сохраба прозвучал громче:

– Ты слышишь, что я говорю? Иди сюда!

– Что тебе от меня надо? – пренебрежительно пробурчала она. – Некогда мне!

– Я с тобой говорю или нет? – крикнул в ярости Гюнашли. – Толстокожая!

Мархамат повернулась в изумлении. За долгие годы супружества она не слышала от мужа ни одного грубого слова.

– Что случилось? Куда торопишься? – спросила она все так же пренебрежительно. – Видишь, занята! У бедняжки со вчерашнего дня, кроме лекарства, во рту ничего не было!

– Встань!

Повелительный окрик заставил Мархамат вздрогнуть. Ее округлые, полные плечи передернулись, как от удара. Кажется, дело принимало нешуточный оборот. Куда девалось хваленое терпение и выдержка Сохраба? Его словно подменили. Мархамат еще раз обернулась. Она и вправду не могла узнать его! Привыкла видеть на лице мужа ласковую улыбку, порой сменяющуюся доброй насмешкой, глаза, всегда светившиеся умом и спокойствием. А сейчас… Незнакомый разгневанный человек с ненавистью глядел на нее. Да, разговор предстоит серьезный! Мархамат послушно встала и медленно пошла вслед за мужем в столовую. Испуганная, она все же старалась соблюсти женскую гордость:

– Ну, я пришла! В чем дело?

Сохраб не торопился начать разговор. Плотно прикрыв дверь, чтобы Алагёз не могла их слышать, он подошел к жене, оглядел ее, точно видел впервые, и гневно спросил:

– О чем ты говорила по телефону с Баширом?

– Какой еще Башир?

– Башир Османович. Профессор Бадирбейли. Я спрашиваю, что ты говорила ему?

Гордая своей отвагой, она насмешливо улыбнулась:

– Что нужно, то и говорила! Во всяком случае, ничего компрометирующего тебя я не сказала!

– Не сказала! Да ты своей идиотской выходкой опозорила меня, понимаешь? Я людям в глаза смотреть не могу! Ты, ты нанесла мне рану, которой никогда не суждено зажить! Заживо похоронила меня… – Сохраб и правда стоял сгорбленный, постаревший. Острая боль в груди не проходила. Он с трудом перевел дыхание. – Тебе этого разговора оказалось мало, ты еще написала письмо членам ученого совета? Где был твой рассудок? Или умом тронулась?

Мархамат гордо выпрямилась. Все ясно! Значит, ему здорово досталось на ученом совете. Вот почему так зол, а глаза мечут молнии. «Прекрасно, и поделом тебе! – торжествующе подумала Мархамат. – Наконец-то поймешь, что я тоже кое-что могу! Смиришься и будешь меня слушаться. Позаботишься хоть немного о семье».

– Не хотел позора, слушал бы меня! А то уткнулся в книги, ничего не желаешь видеть! Разве настоящий мужчина допустит, чтобы пачкали честь его дочери?

– Нет у тебя ни стыда, ни совести, Мархамат! – воскликнул Сохраб. Руки его тряслись, он не находил себе места. – Твое невежество и бесстыдство искалечили всю мою жизнь. Не жена – горе, беда. Как неспелая груша смолоду застряла ты в моем горле.

Спокойно, будто и не были сказаны эти жестокие слова, Мархамат продолжала настаивать:

– Во всем ты виноват! Ценил бы мои заботы, понимал, какую жену тебе судьба послала, не давился бы неспелой грушей, а всегда ощущал бы во рту вкус сладких и спелых плодов!

– Сколько раз я говорил тебе, – все повышал голос Гюнашли, – знай свое место, не смей заниматься сватовством. Свахой собственной дочери стала! И не стыдно тебе? Или потеряла человеческий облик? Что заставило тебя взять в союзники Башира Бадирбейли, давнего моего недруга, лютого врага всей нашей семьи?

– Я была вынуждена.

– Что вынудило тебя?

– Твоя беспечность! Безразличие к судьбе дочери!

– А ты хоть на миг подумала, что своим безрассудством опозоришь прежде всего нашу дочь? Сама сунула палку в руки врага. Теперь он будет колотить этой палкой и меня, и тебя, и дочь, и всю нашу семью!

Насмешливая улыбка перекосила лицо Мархамат.

– Ты не просто бесстыдная женщина, ты безумная, безрассудная! Не можешь дать себе отчета в своих действиях! Твоя ложь, подлые выдумки, мерзкая клевета дали возможность моим врагам опозорить меня.

– Мало еще тебе! – Не скрывая радости, Мархамат звонко расхохоталась. – Родную дочь отдал на посмешище какому-то безродному парню. Да он не только имя нашей дочери, он и твое имя замарал! Тебя надо не на ученом совете критиковать, а на тысячах собраний и заседаний прорабатывать!

Может, тогда ты наконец образумишься и в тебе пробудится отцовская забота!

Гюнашли тяжело дышал, пальцы его сами собой стиснулись в кулак. Он, в жизни своей не сказавший грубого слова, никогда ни на кого не поднявший руки, вдруг ощутил острую потребность ударить жену. Еще плотнее сжав кулак, он уже замахнулся, но в последнюю секунду удержавшись, до крови закусил губу. Резкая боль отрезвила его, и он отступил. «Поздно, – подумал он. Слишком поздно! Женщину, забывшую о чести и совести, кулак не вылечит… Слишком поздно…» Он отвернулся к окну и лицом к лицу столкнулся с отцом. Никогда не вмешивавшийся в семейные дела, Мургуз Султан-оглы на этот раз изменил своему обыкновению. Незаметно вслед за сыном вошел он в комнату и молча, скрестив руки на груди, стоял в углу, слушая разговор Сохраба с женой.

– Ты слышал, отец, – с горечью спросил его Сохраб, – что вытворяет твоя невестка? Ученый совет занимается делами нашей семьи, обсуждает мою жену и дочь… Меня упрекают в том, что я покровительствую родне и к деловым отношениям подхожу с личной меркой. Я, видите ли, хочу выдать твою внучку замуж за Вугара Шамсизаде и потому защищаю его изобретение! И все это сделала твоя безмозглая, безнравственная невестка. Осрамила меня, сделала посмешищем.

Мургуз Султан-оглы молчал, словно сын обращался не к нему. Только его белые, как вата, густые брови опускались все ниже на глаза. Ничего не сказав, он подошел к креслу и уселся на свое обычное место, возле радиоприемника. Закинув по привычке ногу на ногу, старик опустил взгляд, лицо его было чернее тучи.

А Сохраб, вконец расстроенный упорным молчанием отца, продолжал говорить:

– До сих пор люди знали меня как честного, справедливого, объективного ученого. Никому не удавалось победить меня в научных и теоретических спорах. Никто не мог заставить меня замолчать, я был непреклонен и говорил правду. А сегодня мне, старому человеку, заткнули рот…

Гюнашли жадно глотнул воздух, на его покрасневших глазах выступили слезы. Мургуз Султан-оглы молчал. Казалось, нет у него для сына слов утешения и поддержки. Только печальные глаза, устремленные вниз, и все его суровое, изборожденное морщинами лицо выдавали волнение. Наконец он поднял глаза и долго смотрел на сына. Что он хотел сказать своим взглядом? Упрекал? Дескать, сам виноват, женщина – что избалованная лошадь: не натянешь с самого начала удила – умчит бог весть куда, сбросит со скалы и разобьет… А может, он сочувствовал сыну и делил с ним боль его сердца?

Гюнашли вдруг резко повернулся к жене.

– Вот что, – решительно сказал он. – Мы подошли к последнему рубежу. Я всегда во всем уступал тебе. Это моя ошибка. Но отныне конец! Всему конец! Навсегда. Точка. – Широким, твердым шагом он ушел в свою комнату. Слышно было, как щелкнул ключ, – Сохраб заперся изнутри.

Подбоченившись, Мархамат злобно и спокойно усмехнулась:

– Хох! Чем вздумал испугать! «Всему конец!» Подумаешь! – И, круто повернувшись на каблуках, она вернулась к дочери, так хлопнув дверью, что грохот гулким эхом прокатился по квартире.

Мургуз Султан-оглы вздрогнул и двумя руками зажал уши. Долго сидел не двигаясь, а когда отнял руки, в квартире царила тишина. Старик распрямился и, переводя недоуменный, укоризненный взгляд с одной запертой двери на другую, сокрушенно покачал головой.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

– Ну, что ты все стоишь здесь? Пошел бы поспал…

– …

– Сынок, я тебе говорю! Пойди ляг, ночь кончается…

Вугар молчал. Один шаг отделял его от старого проводника, а он словно и не слышал мягкого стариковского голоса. Широко раскрытые, немигающие глаза Вугара были устремлены в одну точку, будто там, за окном, в бездонной ночной темноте, и находилось то главное, что он никак не мог разглядеть.

Проводник осторожно коснулся его руки и чуть повысил голос:

– О чем задумался, парень? Почему не отвечаешь? Словно просыпаясь от тяжелого сна, Вугар медленно, как больной после изнурительной хворобы, повернулся на голос. Рассеянно, точно сквозь пелену тумана, взглянул он на приветливого старика, который не сводил с него глаз.

– Я?.. – растерянно спросил Вугар.

– Да, да, ты! – Лицо проводника вдруг сморщилось и стало суровым. Растерянность молодого человека явно вселила в его душу подозрение. – А ну-ка еще раз предъяви билет!

Вугар смотрел на старика, по-прежнему ничего не понимая.

– Билет?..

– Да, да, проездной билет! Есть он у тебя? Что-то я не помню…

«Что за наваждение, как я оказался в поезде?» – мысленно спросил себя Вугар, с изумлением оглядываясь, и с трудом удержался, чтобы не задать этот же вопрос проводнику.

Терпение старика иссякло. Лицо, изборожденное мелкими, как линии на ладони, морщинами, скривилось в недоброй усмешке.

– Поторапливайся! – повелительно сказал он. – Я жду!

Однако Вугар не торопился. Робким движением сунул он руку в карман, уверенный, что никакого билета там нет, и вдруг с изумлением обнаружил картонный прямоугольник. Вместо того, чтобы обрадоваться, он снова недоумевающе спросил себя: «Когда я купил его? Но ведь я, наверное, уже предъявлял билет, иначе меня не пустили бы в вагон? И куда я еду?» Он осторожно, словно страшась чего-то, протянул билет проводнику.

Старик резко вырвал у него билет и, поправив большим пальцем с твердым, коротко стриженным ногтем, съехавшие на кончик носа очки, стал внимательно разглядывать билет, видимо, сомневаясь в его подлинности. «Знаем мы, мол, таких! Зайцем решил прокатиться». Но не прошло и нескольких секунд, как лицо старика прояснилось, добрая улыбка снова осветила его.

– Сынок, мы уже давно в пути, а ты все стоишь и стоишь. Или ноги твои не знают усталости? Почему не идешь на свое место?

Вугар, погруженный в свои мысли, не заметил, как потеплел голос проводника. Он встревожился еще больше:

– Скажи, отец, какая станция сейчас будет?

Проводник, не понимая, чем вызвана его тревога, отвечал простодушно и успокаивающе:

– До твоей станции доберемся лишь на рассвете, еще и трети пути не проехали. Иди отдохни!

Лицо Вугара, и без того печальное, стало совсем несчастным, глаза затуманились, как запотевшие стекла.

«Выходит, уже поздно? Баку давно позади…»

Он тяжко вздохнул и, сгорбившись, снова прильнул к окну, устремив взгляд в беспросветный мрак. И тут же горькие мысли, от которых ему с большим трудом удалось на мгновенье отключиться, вновь навалились на него всей своей тяжестью.

Снова очутился он на ученом совете, в ушах зазвучали ядовитые речи Башира Бадирбейли и Зия Лалаева – клевета, наветы, обвинения…

«Болван, идиот, куда ты едешь?! – вдруг разозлился Вугар на самого себя. – Почему бежал с поля боя? Почему так быстро сдался? Первое серьезное сопротивление – и ты бросил оружие? Где твое хваленое мужество?! Отказаться от работы, на которую потрачены годы? Ничтожество! Чего ты испугался? Кого?»

Он стиснул кулак, словно собираясь ударить себя по лбу, но ласковый голос проводника, все еще стоявшего рядом и наблюдавшего за ним, остановил его:

– Вижу, сынок, горе у тебя… Аллах милостив, все образуется, поверь мне, старику. Немного терпения – и все будет хорошо. А сейчас не изнуряй себя ненужными мыслями, толку ведь от них никакого. Иди-ка лучше отдохни…

Как часто в самой запутанной и нелегкой ситуации такое вот доброе, сказанное от сердца слово вдруг утешает, помогает, вселяет надежду! Вугар словно пробудился от дурного сна.

С трудом передвигая ноги, онемевшие от долгого стояния, он направился по узкому коридору в купе.

«Старик прав, – продолжал размышлять Вутар. – Отдохнуть, отдохнуть! Раз уж я оказался в поезде, доберусь до нашего села, проведу там денек-другой, глядишь – и мысли обретут ясность».

Место Вугара находилось в самом крайнем купе. Он осторожно отодвинул дверь и заглянул внутрь. Шторы были плотно задвинуты, за столиком сидели двое мужчин.

Пронзительный скрип отодвигаемой двери заставил обоих встрепенуться. Трудно было представить себе людей столь непохожих. Один – круглолицый, розовый, лоснящийся от пота – был чрезмерно тучен. Второй – худ, смуглая кожа изрезана глубокими морщинами, широкие скулы резко выступали на длинном лице – кожа да кости! Впрочем, румянец тронул и его изможденную физиономию. Оба сидели, расстегнув рубахи, – жарко! Вугар перевел взгляд на столик, и ему сразу все стало ясно. Две коньячные бутылки высились посредине домашней снеди, явно не умещавшейся не столе. Одна была пуста, другую только открыли. На газетном листе валялись обглоданные куриные кости. Тощий мирно дремал. Толстяк, зажав одной рукой стакан, доверху наполненный коньяком, другой подпирал подбородок.

Худой с трудом поднял отяжелевшие веки, вяло взглянул на нового пассажира, и тут же голова его резко опустилась, он клюнул носом. Толстяк грузно повернулся навстречу входившему. Рука, подпиравшая тучный подбородок, лениво опустилась, он медленно повел плечами, разминая затекшее тело, и с холодным пренебрежением взглянул на Вугара. Потом потянулся и, раскинув руки, зевнул. Еле шевеля лоснящимися губами, спросил:

– Ты к нам?

– Да.

Толстяк забеспокоился, заерзал на месте.

– Какая у тебя полка, верхняя или нижняя?

– Кажется, нижняя… – Вугар только сейчас удосужился взглянуть на посадочный талон (билет остался у проводника). – Двадцать девятое.

Толстяк побагровел. Он так же грузно повернулся к стенке, на которой четко был обозначен номер места, и голос его сам собою стал мягче:

– Вот неприятность, оказывается, я твое место занял…

– Ничего, ничего, не беспокойтесь, – совершенно искренне воскликнул Вугар. – Ужинайте спокойно, я могу и подождать!

Толстяк успокоился и, поджав под себя одну ногу, уселся поудобнее.

– И правда, не беда! – заискивающе-сладко заговорил он, словно на его язык насыпали сахару. – Мы, слава аллаху, свои люди, как-нибудь договоримся. Прошу, присаживайся, закуси! – и он указал на стол.

– Спасибо, я сыт! – скромно ответил Вугар, усаживаясь в углу, возле самой двери.

– Да брось ты, ей-богу! – щеголял своей щедростью толстяк. – Как это сыт? Мы, по-твоему, из голодных краев, что ли? Будь человеком и садись поближе. Не забудь, что у путешественников есть свои законы!.. Ну, что ты забился в угол?

– Не надо, не настаивайте… – сопротивлялся Вугар.

– А я говорю, садись поближе! К чему кривлянья? Тебя сам аллах с неба в корзине спустил! Этот друг никуда не годится, – он кивнул на дремавшего спутника. – Уже после второго стакана начал хныкать, а сейчас вон как развезло, слюны подобрать не может.

Худой и в самом деле выглядел незавидно: голову уронил на руку, из полуоткрытого рта тянулась длинная слюна. Толстяк окинул его злобным взглядом и продолжал:

– Культурный человек, видите ли, называется! Не можешь есть и пить по-человечески, ложись и не порть другим аппетит!

– Пжалуста… – заикаясь, покорно пролепетал тощий и, как неряшливый ребенок, отер рукавом рот. С трудом отодвинувшись от столика, он как был, в одежде, повалился на свое место. Через секунду громкий храп заполнил купе.

Толстяк сердито покачал головой.

– Видал? – громко жаловался он. – Мешок! Разве с таким можно в путь отправляться? Выпивка – дело непростое. Рядом должен быть понимающий человек. Вот тогда, сидя друг перед другом, можно назло судьбе осушать рюмку за рюмкой, до тех пор, пока мир не предстанет в розовом свете, а сам не обернешься львом и поймешь, что стал храбрее легендарного Кероглу и сильнее Рустама Зала! – Толстяк величественно протянул Вугару стакан. – Ну, для начала! Залпом, чтоб рука не дрогнула и веко не моргнуло. А потом поговорим.

– Благодарю вас не очень-то я умею…

– Еще как сумеешь! – толстяк настойчиво тянул стакан к самым губам Вугара. – Да не кривляйся ты! Не бойся, не умрешь! Я в твоем возрасте бутылку разом осушал. Ну, быстро! Или и ты решил мне настроение портить?

Вугар поднялся и пересел на противоположную скамейку, примостившись в ногах тощего, который, весь съежившись, мирно спал.

– Правду говорю, – мягко сказал он. – Пить я не умею. А вы продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Толстяк вконец разозлился и, не скрывая своего презрения, насмешливо поглядел на Вугара.

– Ты, верно, студент?

– Угадали, что-то в этом роде, разница невелика.

– Ясно! К науке, значит, отношение имеешь? – Рот его искривился, лицо словно свело судорогой. – Я сразу понял это по твоему поведению. И даже по выражению лица. Честно признаться, мне таких, как ты, ученых, до смерти жалко. День и ночь трудитесь, здоровье надрываете. А что толку? У нас в семье тоже один такой есть, кандидат каких-то наук. В институте работает. Смотрю на его жизнь – и плакать хочется.

Какие у него радости? Целые дни с книжками возится. Одной пары очков уже на хватает, вторую поверх надел. А как нужда припрет, его жена ко мне бежит: «Братец, помоги, пожалей наших детей». А сколько можно помогать? Вот уже пять лет, как он мне больше трех тысяч должен. Спроси аллаха – и тот не ответит, когда долг отдаст! Послушайся совета: не мучайся, бросай свою работу, ничего не потеряешь! Второй жизни тебе ведь никто не даст. Зачем изнуряешь себя? Наука, наука… – Он громко засмеялся. – Главная наука жить в свое удовольствие. Ну, выпей же, выпей! – Он снова протянул Вугару стакан, свободной рукой проведя по горлу. – Пить одному зарез! Никакой радости…

Но его уговоры не сломили Вугара, он не брал стакан и все глубже отодвигался в угол.

Глаза толстяка от бешенства стали узкими, как щелки. Но, поразмыслив, он не выдал своего гнева, а разразился громким неудержимым хохотом.

– Слушай, дурень! Может, ты думаешь, что нам не хватит на дорогу джейраньего молока? Жизнью твоей клянусь, у меня бездонная бочка! Я человек запасливый, с одной-двумя бутылками в дальний путь не отправлюсь. Ящик вот это по мне!

Он нагнулся, стал шарить рукой под скамейкой, и веселый звон пошел по купе. Достав непочатую бутылку, толстяк с легким стуком поставил ее на стол.

– За качество тоже можешь не тревожиться! Ручаюсь. В своем магазине товар брал. Никаких примесей. Как же иначе? Еду-то не куда-нибудь, а в Сочи, на целый месяц. Вот и взял с собой, чтобы недостатка не испытывать. Не признаю коньяк, купленный в чужом магазине. А почему – знаешь? Нет, где тебе такое понять…

Вугар с трудом сдерживал раздражение. Разболелась голова, а он не знал, как дать понять болтуну, чтобы тот освободил место и оставил его в покое. Толстяк разошелся и, передохнув, продолжал с новой энергией.

– У мужчин, и особенно у нас, кавказцев, – понизив голос, говорил он, – есть слабая струнка. Сам понимаешь, о чем я говорю. Как прожить без кокетливой толстушки, да еще на курорте? Жена, дети – все далеко… Для таких дел – коньяк первый помощник. С ним все просто! А ты, парень, куда держишь путь, пусть сопутствует тебе удача? Далеко ли собрался?

– Да нет, недалеко, в свою деревню…

– Э-э-э, опять огорчение! Я на тебя рассчитывал, а ты, выходит, тоже никуда не годен!

Терпению Вугара пришел конец. Он решительно поднялся:

– Простите меня. Я очень устал и хочу спать!

Лицо толстяка перекосилось, в глазах запрыгали огоньки.

– Спи, спи! – с издевкой выговорил он. – Посмотрим, какие воспоминания об этом мире унесешь ты с собой в могилу!

Вугар с удивлением взглянул на спутника.

Странная психология! Вместо того, чтобы извиниться за то, что занял чужое место и столько времени докучал усталому человеку омерзительной болтовней, он же еще говорит грубости? Вугар чувствовал, как в груди его закипает гнев, но из уважения к возрасту собеседника постарался сдержать себя. Толстяк ничего не заметил. Отвернувшись, он поднес стакан к губам и, закрыв глаза, одним духом осушил его. Дыхание у него перехватило, лицо потемнело, он прикусил тыльную сторону ладони, а когда перестало жечь ему рот, резко обернулся к Вугару и грубо спросил:

– Чего пялишься? Кого ждешь? Бросай наверх свое барахло и полезай вслед…

От его наглости Вугар потерял дар речи. Наружность толстяка, его бесстыдство и нахальство напоминали Зия Лалаева. «Значит, этаких развязных нахалов везде можно встретить», – с горечью подумал он. Спокойно сняв ботинки, он поднялся и, подтянувшись на руках, легко вспрыгнул на верхнюю полку. Лег ничком и долго не мог успокоиться. Усталое тело ныло, навязчивые мысли, словно комариный рой, кружились в голове, не давая ни минуты покоя. Лежать на голой, незастеленной полке было неудобно. От жестких досок болели бока и сон бежал прочь. Вугар долго ворочался и наконец, потеряв всякую надежду уснуть, резким движением повернулся на спину и уставился в потолок.