Текст книги "Когда молчит совесть"

Автор книги: Видади Бабанлы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава третья

Мама Джаннат, как обычно, проснулась еще затемно.

Вугар боялся, что его внезапное возвращение испугает ее, она разволнуется. Старая ведь уже, не ровен час, случится беда.

Он задержался у двери и, нагнувшись, поглядел в замочную скважину. В комнатах, куда никогда не заглядывало солнце, было полутемно. Мама Джаннат сидела у стола, скрестив на груди руки, освещенная слабым светом лампы под ветхим ситцевым абажуром. У Вугара сжалось сердце: у нее был такой вид, словно все горести мира обрушились на ее старенькие плечи. И этой осиротевшей женщине он посмел причинить еще одно горе!

Вугар осторожно постучал, но мама Джаннат не откликнулась, лишь недоверчиво посмотрела на закрытую дверь. Сколько раз, оставшись одна, вскакивала она на каждый, еле слышный стук – а вдруг Вугар приехал? В час ночи ворота запирались, а она выбегала во двор в одном нижнем белье, а вернувшись в комнату, до утра не смыкала глаз. Тысячи дум не давали ей покоя. Вот и сейчас она подумала, что ослышалась. Громко вздохнув, отодвинула локтем стакан с давно остывшим чаем, из которого не отпила и глоточка, и закрыла руками лицо.

Вугар не мог больше ждать. Он громко кашлянул и стал шумно вытирать ноги о половичок. Мама Джаннат и на это не обратила внимания. Даже не шевельнулась.

Вугар в волнении толкнул дверь плечом, она со скрипом отворилась.

– Мама, прости меня…

Старая женщина вздрогнула. Ничего не понимая, как человек, которого только что разбудили, смотрела она на Вугара, виновато стоящего у порога.

– Доброе утро, мама!

Мама Джаннат не двинулась с места, не переменила позы. Словно это не она всегда так приветливо и радостно встречала его.

Поставив на пол портфель и сверток с гостинцами, Вугар, улыбаясь, шагнул к ней. Нежно, как родной сын, обнял старуху и крепко поцеловал.

– Как дела, мама? Не болела ли ты без меня?

Ее застывшее лицо осветилось робким внутренним светом, разгладились мелкие пересекающиеся морщинки вокруг впалых глаз. Она по-прежнему не произносила ни слова, но в ее застывшем взоре Вугар легко прочел упрек: «И ты еще спрашиваешь?…»

– Я все понял, мама, прости меня…

Ресницы ее, повлажнев, тяжело опустились. Ласковые слова Вугара тронули сердце. Еле шевеля губами, она спросила:

– Где ты пропадал?

Вугара не обидел этот сердитый вопрос. Он снова обнял добрую женщину беспокойство читалось в ее глазах! И, стараясь говорить как можно мягче, ответил:

– В деревню ездил. К матери Шахсанем. Она тебе большой привет посылает…

– Пусть будут здоровы и тот, кто послал мне привет, и тот, кто его привез… – Мама Джаннат, видно, старалась утешить себя, и все же тайная обида звучала в ее голосе: – Ну разве нельзя было зайти и сказать, что ты уезжаешь? Или хоть передать с кем-нибудь?

Вугар виновато улыбнулся. Он взял стул, поставил его возле мамы Джаннат и, снова обняв ее одной рукой за плечи, прошептал:

– Это долгая история, мама. Здесь несколькими фразами не отделаешься, когда-нибудь я тебе все расскажу…

– Как знаешь… – Мама Джаннат глубоко и печально вздохнула. – Я так обиделась на тебя. Подумала, снял другую комнату, живешь там, а вещи и книжки-тетрадки забрать стесняешься…

– Напрасно! Мы ведь однажды уже говорили с тобой об этом. Неужели я способен на такое…

– Не знаю, детка, не знаю… – Мама Джаннат замялась. – Не укоряй меня. Думала, может, и тебя, как Исмета, свели с пути, вынудили… Та женщина, которая явилась к нам в то утро, так напугала меня.

– Кто раздует огонь, сам и обожжется. Не под силу этой ведьме сломить меня.

Мама Джаннат умолкла. Вугар обернулся и через раскрытую дверь оглядел свою комнату. Бумаги, разбросанные на маленьком письменном столе, что стоял в углу возле окна, схемы, чертежи, раскрытые книги – все лежало так, как до его отъезда. Даже домашняя одежда, в спешке брошенная на спинку стула, висела на том же месте. Только постель была аккуратно застелена и пол, как всегда, чисто вымыт.

Почему-то это обрадовало Вугара. Мягко улыбнувшись, он сказал:

– Ну, мама, какие новости? Меня никто не искал, не спрашивал?

– Девушка одна приходила… – задумчиво проговорила мама Джаннат.

– Девушка?! – взволнованно переспросил Вугар. – Когда?

– Да дня через три-четыре после твоего отъезда.

– Как ее зовут, не сказала?

– Нет. Сказала только, что вы товарищи по работе.

Вугар помрачнел. А он решил, что это Арзу… Второй раз за сегодняшнее утро он обругал себя: наивный фантазер!

– А зачем она приходила?..

– Не знаю, не сказала. Тебя искала… Ветреная, кажется, девушка! Поворчала на тебя и, покачивая бедрами, удалилась.

Вугар, представив себе игривое поведение Нарын, улыбнулся:

– Нет, мама, она не ветреная. Это манера у нее такая. А сердце чистое-пречистое. И умница. Она мне здорово помогала.

– Может быть… – Мама Джаннат, пожав плечами, пристально посмотрела на Вугара. – Письмо тебе пришло.

– Письмо?! – вырвалось у него. – От кого?

– Не знаю, тебе лучше знать.

Вугар хотел было вскочить, но не смог, словно его приковали к стулу. «Это от Арзу!.. Интересно, что она пишет?.. Наверно, ругает меня!..»

– Где оно?

– Вот там, на твоих книгах лежит…

Волнение Вугара не ускользнуло от мамы Джаннат, и, чтобы обрадовать его, она добавила:

– Верно, от невесты твоей письмо… – И, видя, что Вугар не трогается с места, закончила: – От Арзу, я по почерку узнала.

Он с трудом поднялся и прошел в свою комнату. Мама Джаннат не ошиблась, почерк и вправду принадлежал Арзу. С трудом сдерживая тревогу, стараясь умерить беспокойное биение сердца, он вскрыл конверт и внимательно оглядел двойной листок, вырванный из ученической тетради, густо исписанный мелким убористым почерком. То, что письмо было длинное, обрадовало Вугара. Не могло же оно состоять только из брани и упреков! Гнев и ненависть обычно скупы на слова. Но надежды его не оправдались. «Уважаемый!…»

Ничего себе! Хорошенькое начало. Видно, боль и обида делают человека грубым и заставляют забывать элементарные правила вежливости! Уж если Арзу поскупилась назвать его по имени, то хотя бы назвала по фамилии!

Он перевернул страницу и взглянул на дату: письмо было написано на следующий день после ссоры. Это несколько утешило его: ведь только когда каждое слово взвешивается, прежде чем лечь на бумагу, его можно рассматривать как категорическое решение, приговор. А это писалось в порыве гнева.

Он продолжал читать:

«Я могла не писать вам этого письма. Поверьте, жаль тратить на него и труд и время. Лишь одно обстоятельство вынуждает меня это сделать».

Невыносимо! Как холодно и официально, даже на «вы» перешла, словно писал человек чужее чужого. Исписать каких-то два листка почитает за тяжкий труд, жалеет о потерянном времени… Неужели они и вправду так быстро стали чужими?! «…Услышав во время последней встречи от вашей милости гнусные измышления, я поначалу растерялась. Рыдания сдавили мне горло, и я не смогла ответить вам должным образом. А потом уже было поздно. Удар, нанесенный человеком, которого ты считал самым надежным, самым верным, особенно безжалостен и страшен. Он отупляет, и ты не знаешь, что делать. Я ненавижу сейчас себя за эту беспомощность, я должна была вот эти самые слова, которые пишу, тогда же бросить вам в лицо. Я очень жалею, что не сумела. Впрочем, и сейчас не поздно. Я не хочу, чтобы вы думали, будто я правда в чем-то виновата, и потому молчала, выслушивая ваши оскорбления.

Говорят, после драки кулаками не машут. Может быть, все, что я пишу вам, уже не имеет для вас никакого значения? Может, у вас не хватит терпения дочитать письмо? Вы не сочтете возможным тратить ваше драгоценное время на подобную чепуху, не вскрывая конверта, разорвете мое письмо и бросите его в мусорный ящик?.. Я вполне могу в это поверить. Потому что таким людям, как вы, готовым во имя славы продать не только ум и талант, но даже совесть, не понять душевных страданий и нравственных потрясений другого человека. Уважение, милосердие, забота – все эти чувства чужды таким людям, как вы. Иначе вы не посмели бы сделать жертвой своих грязных целей любимую (теперь-то я ни на йоту не сомневаюсь в фальшивости этой любви), которую три года обманывали, усыпляя сладкозвучными песнями…»

Вугару не хватало воздуха. Тяжесть ее обвинений непосильным грузом ложилась на его душу. Пододвинув стул, он устало опустился на него. А ведь он не дошел еще и до середины письма. Не хотелось читать дальше, но взгляд словно магнитом тянуло к ровным убористым строчкам.

«… Можете порадоваться. Лишь одно-единственное из сказанного вами правда. Мои нынешние отец и мать действительно не являются моими истинными родителями. Ваши осведомители донесли вам правду, поздравляю!

Но и тут позвольте вам немного насыпать перцу под нос! То, что я «незаконнорожденная» и взята на воспитание из дома младенца, – пустая ложь. Мои настоящие родители живы и здоровы, они живут в Баку. Отца моего вы хорошо знаете, познакомились с ним у нас дома; на семейном торжестве, шестидесятилетии Агаризы-ага, – я говорю о тамаде Шахмалы Клыджеве. Вот этот-то богатырского сложения человек и есть мой родной отец! Я своими глазами видела свидетельство о рождении, ходила в загс, добилась того, что разыскали корешок и сопоставили его с оригиналом.

После ссоры с вами я вернулась домой и рассказала обо всем родителям, на них без слез смотреть было нельзя. Вот тогда я поняла, что означает выражение «живой покойник». От стыда я готова была сквозь землю провалиться. Как я смела раскрыть им все?.. Не прощу себе этого до самой могилы. А ведь все из-за вашей милости!..

Одно меня изумляет – какими путями, какими средствами удалось вам добраться до этой, двадцатидвухлетней давности, семейной тайны, так тщательно скрываемой? Восхищаюсь вашим искусством и завидую вашему таланту. Если бы с самого начала вы избрали своей профессией шпионаж, вы бы уже достигли огромных успехов. Но вы проиграли, жаль, да что поделаешь?!»

Последняя фраза окончательно сразила Вугара, голова у него закружилась. Он и не представлял, что Арзу может быть такой злой. Как она его ненавидит! Откуда такие колкие, ядовитые слова?.. Все ясно, надежды на примирение нет. Он скомкал письмо и швырнул на стол. Дальше можно и не читать. Поднявшись, он долго ходил по комнате, мрачный, расстроенный. Наконец, немного успокоившись, снова взял в руки письмо и разгладил его. А все-таки любопытно, чем она закончила свои насмешки и издевательства?

«…Эх, Вугар, Вугар! Я любила вас больше всех на свете, я так верила в вас. Считала вас чистейшим человеком. Не удержались вы на этой высоте! Ни за что ни про что обозвали меня «гулящей». И как у вас язык повернулся? Как позволило вам ваше сердце?! Или, желая развязаться со мной, не нашли ничего лучшего этой лжи, этой клеветы?! Да понимаете ли вы, какое это оскорбление для девушки, превыше всего дорожащей своей честью? Даже у зла и клеветы есть пределы. А вы не пощадили нашей трехлетней дружбы, наших клятв и обещаний и нанесли моему сердцу незаживающую рану. Разве нельзя было расстаться уважительно, с достоинством? Говорят, первая любовь – всегда разочарование. И я, как другие, вкусив ее горечь, понемногу забыла бы все, боль бы сгладилась и утихла. Но вы сочли меня недостойной даже такой развязки. Вы швырнули меня себе под ноги, надсмеялись над моей юностью, будущим, мечтами. Что я сделала вам плохого, в чем провинилась?

Прощайте, прощайте! О горы, которые я считала чистыми и недоступными, и на вас, оказывается, порой ложится грязь».

Словно прохладный ветер прошел по его разгоряченному сердцу. «Любит, любит…» – еле слышно шептал он. И медленно, вникая в каждое слово, стал перечитывать конец письма.

Мама Джаннат, уже приготовив: еду, накрыла на стол. Услыхав радостный шепот Вугара, она подошла к двери и кротко спросила:

– Такую маленькую бумажку так долго читал, Вугар?..

Вугар, весь погруженный в чтение письма, несколько мгновений недоуменно глядел на старую женщину, и вдруг свет счастья хлынул из его глаз, и он произнес вслух то, что шептал про себя:

– Любит, мама. Любит!

– Кто любит, детка?

– Арзу!

Насмешливая улыбка тронула старческие губы.

– Ты это только сейчас понял?

Вугар аккуратно сложил письмо, сунул его обратно в конверт и, пряча во внутренний карман пиджака, спокойно сказал:

– Я давно знал, что она любит меня, мама. Но из этого письма сегодня я понял всю огромность этой любви.

– Поздновато!

Вугар не стал оправдываться.

– Есть одна причина, мама, ты не знаешь об этом. Между нами произошел неприятный разговор… – искренне признался он.

Старая женщина устало глядела в одну точку. Вспомнилась молодость, далекая, скрывшаяся за вереницей длинных годов. Она печально улыбнулась.

– Ссоры между влюбленными, сынок, обычное дело. Вы молоды, стараетесь покрасоваться друг перед другом. А стоит один раз взглянуть в глаза, и все забудется. Ну, садись, чай стынет.

Глава четвертая

Вугар не стал задерживаться дома. Теперь, когда у него появилась надежда на примирение с Арзу, он немного успокоился. Оставалось ждать вечера, чтобы Арзу вернулась из института. А он пока съездит на работу, и если там тоже все будет благополучно, то все беды останутся в прошлом. Он придет на свидание веселый, довольный. А когда идешь мириться с любимой девушкой, хорошее настроение так много значит!

Он быстро позавтракал, привел себя в порядок, почистил туфли и подошел к зеркалу. «Молодой человек должен заботиться о своей внешности, – вспомнил он, как его всегда наставляла старая Джаннат, – стыдно приходить на свидание неряшливым…»

Да и в институте, где, он знал, у него достаточно недоброжелателей, надо появиться подтянутым и аккуратным, чтобы своим внешним видом доказать противникам: неприятности не сломили его, он в прекрасной форме.

Однако в фойе института Вугар никого не встретил. Даже в приемной директора, где обычно всегда толклись сотрудники из общего отдела, сегодня было безлюдно. Казалось, огромное здание опустело. И на верхних этажах не слышалось ни шагов, ни разговоров. Эта необычная тишина в первое мгновение показалась Вугару странной. «Может, сегодня выходной день? – подумал он. Но если так, почему настежь открыты ворота и охранник пропустил меня?»

Вугар дошел до середины фойе и обернулся, хотел что-то спросить у дежурного охранника. Взгляд его упал на часы, прибитые над дверью, и ему сразу все стало ясно. Сейчас в лабораториях самый разгар работы. Как правило, до обеденного перерыва никто оттуда не выходил.

Ему нравился этот ставший уже почти законом порядок. Раньше, когда Вугар дни и ночи проводил в лаборатории, он не замечал этого само собой установившегося правила, не было у него времени обращать внимание на подобные вещи!

Ступая осторожно, чтобы не нарушать тишины, он подошел к доске приказов. Интересно, какие новости, касающиеся его работы, произошли в институте за то время, пока он отсутствовал?

Но как внимательно ни изучал он приказы, не было среди них ни одного, где бы упоминалось имя Вугара или его работа. Даты под приказами были старые. На одном из двух рядом приклеенных объявлений партийная, комсомольская и профсоюзная организации горячо поздравляли институтскую футбольную команду с получением звания чемпиона Академии наук Азербайджанской ССР и желали молодым сотрудникам и в дальнейшем блестяще сочетать спорт с научным творчеством. Другое объявление доводило до сведения всех записавшихся в жилищный кооператив, что не уплатившие вовремя пай будут вычеркнуты из списка.

Вугар уже хотел отойти от доски, как вдруг его остановил чей-то удивленный и вместе с тем начальственный голос:

– Товарищ Шамсизаде?!

Голос был незнакомый. Кто мог разговаривать с ним так властно? Он не успел повернуться, как перед ним возникла высокая полная женщина:

– Слава аллаху! Наконец-то… Неужели мы видим вас?!

Женщину эту, в голосе которой соединились и радость и укор, Вугар знал. Это была заведующая общим отделом института – Бекташева. Точная в работе, предельно аккуратная, Бекташева пользовалась в институте всеобщим уважением. Она была подчеркнуто официальна, неразговорчива, редко улыбалась, даже седовласые профессора и почтенные ученые порой с опаской обращались к ней. Не было в институте такого человека, который посмел бы поднять голос на Бекташеву, вступить в спор, сказать ей что-нибудь наперекор. И сейчас, когда Бекташева так ласково заговорила с Вутаром, он обрадовался: это был добрый знак, значит, его дела в институте обстоят не так уж плохо! Иначе не стала бы Бекташева так шумно приветствовать его, а пожалуй, и не взглянула бы в его сторону.

– Салам алейкум, Селминаз-ханум. Как вы себя чувствуете? Как идут ваши дела?

Он спросил это из самых лучших побуждений, ему хотелось предстать перед заведующей отделом человеком сердечным и тем самым установить с ней добрые отношения. Но, как говорится, хотел бровь подправить, а глаз выколол. Не учел, что Бекташева терпеть не могла подобных любезностей. Здороваться с нею нужно было предельно официально, не переходя за черту служебных отношений, а уж спрашивать, как идут ее дела, то есть заводить разговор, не относящийся к делу, было совершенно излишним.

Бекташева ничего не ответила, нахмурилась и проговорила серьезно и строго:

– Где же это вы пропадали? Почему ничего не давали знать о себе? Бросив все дела, мы разыскиваем вас, милицию на ноги подняли. Или вы решили поиздеваться над нами?

– Меня не было в городе, Селминаз-ханум…

Но Бекташева, не желая слушать оправданий, оборвала его на полуслове:

– Не утруждайте себя, нам уже все известно. Вы получили нашу телеграмму?

– Получил, Селминаз-ханум, и первым же поездом прибыл в Баку.

– Весьма мило, – ехидно сказала Бекташева. – Значит, не отправь мы телеграммы, вы бы так и не вернулись?

Вугар не стал возражать – Бекташеву все равно не переубедишь. Он глядел в пол, чуть заметно улыбаясь.

И вдруг Бекташева взмахнула рукой и крепко вцепилась Вугару в локоть, словно испугалась, что он сейчас сбежит и больше никогда здесь не покажется.

– Идемте, ради бога! Сдам вас с рук на руки товарищу Гамзаеву, не то кто знает, что вы еще можете выкинуть. Вот уже сколько дней, как он меня только о вас и спрашивает. Вперед! – приказала она.

* * *

Заместитель директора института по научной части Муршуд Гамзаев сидел в глубоком старомодном кресле и спокойно разговаривал с кем-то по телефону. Плотно прикрытая, обитая кожей дверь резко скрипнула, и он поднял голову. Увидев Вугара, смущенно задержавшегося на пороге, а за его спиной торжествующую Бекташеву, Гамзаев, улыбаясь, махнул ему рукой, подзывая к себе, и указал на стул, стоявший рядом с креслом.

– Вы совершенно правы, я абсолютно согласен с вами, – явно взбодренный, продолжал он телефонный разговор. – Чистая совесть – самая мягкая подушка. Наша обязанность устранить подобные недостатки и оказать ему всемерную помощь. Да вот и он сам! Нет, нет, только что зашел! Ну что же, не возражаю. Он подъедет к вам, и вы сами с ним посоветуетесь…

Положив трубку, Гамзаев повернулся к Вугару, долго оглядывал его и вдруг многозначительно усмехнулся:

– Сельский воздух пошел тебе на пользу, ты поздоровел! Чем тебя там кормили?

– Птичьим молоком – прекрасное лекарство!

Профессор Гамзаев помолчал и снова внимательно посмотрел на Вугара.

– Не оттого ли ты такой гордый?

– Нет, профессор, для гордости у меня есть другие основания.

– Какие же, например?

– Уважение, почтение, бескорыстная забота, которую я ощутил среди односельчан.

– И только-то?

– Нет, еще сердечность, ласковое обращение.

– Что же еще?

– Больше ничего!

Гамзаев сощурился, и глаза его стали совсем узкими.

– Ты скрываешь главное. Кажется, тебе преподали там уроки боевитости. Я по твоему тону чувствую, что ты вернулся с твердым намерением драться…

– Правильно почувствовали, профессор, – все с той же уверенностью в себе ответил Вугар. – Я приехал драться и скорее погибну, чем сдамся!

– Слышу слово настоящего мужчины! – смуглое лицо Гамзаева словно осветилось изнутри. – Вот теперь ты мне нравишься, таким, и должен быть человек, истинно преданный науке. – Он глубже уселся в мягком кресле, голос его вдруг стал усталым. – Признаться, мы очень на тебя обиделись. Это внезапное исчезновение поставило в трудное положение не только вашего научного руководителя, но и весь институт. Недоброжелатели подняли головы…

– Это понятно, профессор, обессиленный враг кидается на тень…

– Неразумный джигит…

Вугар замялся, поняв, что Гамзаев намекает на него, и, подумав, шутливо ответил:

– Вы правы, неразумный джигит бросает друзей в беде…

– Ясно! – Гамзаев и на этот раз остался доволен ответом.

Откинувшись на спинку кресла, он медленно опустил веки, умолк, казалось, задремал.

Вугару стало не по себе. К чему Гамзаев затеял этот разговор, который увел их от главной цели? Зачем тогда он разыскивал его? Вугар решил сам заговорить о деле. Но не успел он и слова сказать, как заместитель директора, все еще не открывая глаз, спросил: – Давно приехал?

– Сегодня утром…

– Сохраба Мургузовича видел?

– Нет…

Гамзаев медленно открыл глаза и задумчиво посмотрел на Вугара:

– Значит, тебе ничего не известно о последних событиях?

Вугар молчал. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, от его ударов в грудной клетке образуются мозоли. Этот загадочный вопрос показался ему дурным вестником.

Но Муршуд Гамзаев не спешил успокоить Вугара. Он закинул ногу за ногу, и руки его повисли вдоль подлокотников кресла.

– А дела вот какие… В связи с твоим вопросом был еще раз созван ученый совет. Помнишь, в прошлый раз Гюнашли ушел с середины заседания, это повергло в растерянность членов совета, и никакого решения тогда не приняли…

– Какое же решение принято на повторном заседании?

– Решение хорошее… По настоянию Гюнашли состоялось всестороннее обсуждение вопроса, и решен он в твою пользу…

– То есть?..

– Создана комиссия, которая должна проверить научную ценность и промышленное значение твоего изобретения… Работать комиссия будет под моим председательством.

– Под вашим?!

– Да, – Гамзаев истолковал удивление Вугара как недовольство. – У тебя есть возражения?

Вугар почувствовал облегчение. Профессор Гамзаев крупный ученый, благожелательный и объективный человек. Он хорошо помнил, как на том злосчастном ученом совете Гамзаев выступил в его защиту, стараясь изменить ход обсуждения, придав ему истинно научный характер. Какие же могут быть возражения против такого человека?

– Что вы, профессор! – воскликнул он. – Когда комиссия приступает к работе?

– А мы уже приступили! – Гамзаев выпрямился, и приветливая улыбка расплылась по его лицу. – Пока некоторые товарищи лечились в деревне птичьим молоком и развлекались, мы тут за них потрудились в поте лица.

– Простите, профессор, – серьезно заговорил Вугар, не принимая его шутливого тона. – Те некоторые, о которых вы говорите, не все время тратили на удовольствия, они еще кое-что успели сделать. А птичье молоко принимали исключительно для поднятия боевого духа, как вы сами заметили в начале нашего разговора.

– Верно заметил. Однако пока не увижу тебя в деле, нет у меня полной уверенности…

– Будьте спокойны, профессор!

Гамзаев заерзал в кресле и вопросительно посмотрел на Вугара. Что произошло? Аспирант Шамсизаде всегда был сдержан и немного робок, от него слова лишнего не добьешься, откуда же эта уверенность, эта гордость? Уж не зазнался ли, не зачванился? И Гамзаев сказал с явным подтекстом:

– Я-то спокоен, а вот твое спокойствие мне не очень нравится. Главное поле сражения впереди. Когда работа будет полностью закончена и результаты экспериментов опубликованы в печати, это несомненно вызовет большой резонанс, вот тогда-то число твоих оппонентов значительно возрастет. Вполне возможно, что тебе придется сразиться с учеными, которые будут куда авторитетнее нынешних твоих противников…

– Я не боюсь, профессор! Помните поговорку? Сорока знает: умный в нее стрелять не станет, а глупый промахнется.

Густые, с проседью брови Гамзаева сдвинулись, и он с откровенным неудовольствием посмотрел на Вугара: «Очень уж самонадеян! Как быстро меняются люди».

* * *

Глухо прозвенел звонок, возвещавший перерыв на обед. Гамзаев поднялся, в больном желудке начало покалывать. Если он хоть немного нарушит режим и вовремя не поест, боль усилится. Он поспешил закончить разговор:

– Проект готов, мы послали его для ознакомления на наш опытный завод: производственники лучше знают технологию. Сегодня, когда ты вошел в кабинет, мы говорили с директором завода товарищем Мохсумовым…

– По вашему разговору мне показалось, что директор чем-то недоволен.

– Обычное дело! Каждый раз с этим сталкиваемся. Результаты, полученные на бумаге, в оптимальных лабораторных условиях, не дают желаемого эффекта на больших установках, во время заводских испытаний. Приходится вносить изменения, добавления. Словом, бери машину – и на завод! Мохсумов ждет тебя.

Но Вугар не тронулся с места. Не спеша расстегнул пиджак и, достав из внутреннего кармана смятую, с загнутыми углами тетрадочку, протянул Гамзаеву.

– Что это?

– Раскройте, прочитайте, и вам станет ясно.

Гамзаев неохотно полистал тетрадку и пожал плечами:

– Может, сам объяснишь?

– Это результаты дней, проведенных в деревне, профессор.

– Ты что же, вел дневник? – насмешливо спросил Гамзаев.

– Нет, – непонятная гордость звучала в словах Вугара. – Это поправки к моей работе!

– Поправки? – вскинул брови Гамзаев.

– Именно! Я все продумал и нашел новое решение. По этой-то причине и задержался.

– А-а… – протянул Гамзаев и о чем-то задумался. Он пододвинул кресло вплотную к столу и, нагнувшись над тетрадкой, погрузился в химические расчеты. Постепенно мягкость исчезала с лица, оно становилось суровым и твердым. – Значит, ты добавил новые компоненты к катализатору… Зачем?

– Там все объясняется, чуть ниже…

Гамзаев снова сосредоточился, пальцы, поглаживающие серебристую щетину на давно не бритых щеках, вдруг замерли и, медленно скользнув, остановились на остром подбородке.

– Любопытно!.. – не отрывая от рукописи задумчивых глаз, прошептал он. – Итак, ты берешь окиси меди, хрома и алюминия в синтезе?..

– Да, профессор.

– Ас какой целью?

– Мне кажется, этот способ полностью обезвреживает ядовитые выхлопные газы автомобилей, работающих в настоящее время на бензине и дизельном топливе.

– Научные доказательства? Доводы?

– Вот, – Вугар указательным пальцем перевернул несколько страниц в тетрадке. – Взгляните. Этот катализатор активно вступает в реакцию с углеводами, органическими кислотами и альдегидами, полностью их окисляя.

– И таким образом очищает выхлопные газы?

– Да, – решительно ответил Вугар. – Здесь имеется еще одно практическое преимущество, профессор. В производственном процессе катализатор может сохранять свою активность примерно до двух тысяч часов…

Гамзаев снова задумался.

– Что ж, возможно! – соглашаясь, проговорил он. – Давай-ка проверим еще раз.

Торопливо достав лист бумаги и ручку, он долго писал и считал, что-то бормоча себе под нос. Заканчивал одну формулу и переходил к другой. Напряженная деловая тишина глотала минуту за минутой. И обеденный перерыв, и покалывания в желудке – все было начисто забыто.

* * *

…Бекташева, войдя в кабинет по срочному административному делу, в изумлении застыла на пороге. В комнате, где обычно царила такая тишина, что слышно, как муха пролетит, сейчас раздавались громкие голоса. Гамзаев и Вугар что-то с жаром говорили друг другу, беспрерывно передавая из рук в руки маленькую, величиной с ладонь, тетрадочку, тыкали в нее пальцами.

Бекташева издали прислушивалась к их разговору, старалась понять, спорят они или ссорятся. Было еще одно обстоятельство, которое повергло в изумление и даже немного покоробило эту строгую блюстительницу порядка и правил человеческого поведения. Они разговаривали как равные, посмотришь и подумаешь: товарищи, друзья.

Не сказав ни слова, она удивленно скривила губы, пожала плечами и, осторожно прикрыв за собой дверь, бесшумно удалилась.