Текст книги "Иначе жить не стоит"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
– Такие секреты, что и спросить нельзя?
– Придет время – узнаешь.
– Так придет время – я и пойду за тебя!
– Если бы ты хотела… если бы ты любила… Эх, да что говорить. Тебе ведь только понасмехаться.
– Видно, хорош секрет, если ты заранее знаешь, что я буду насмехаться!
– Я просто знаю, что ты… – Он начал со страшной злобой, но сам испугался того, что хотел сказать, и не докончил.
– Что же ты знаешь про меня?
– Ничего.
– Маловато, чтоб жениться!
– Катерина!
– Двадцать четыре года Катерина. И пора спать.
– Спокойной ночи.
– Ты меня не проводишь?
– Я думал, тебе это не нужно.
– И не поцелуешь?
Он рванулся к ней, но она отскочила и засмеялась по ту сторону калитки.
Они молча прошли через улицу до ее дома. Она уже готовилась ускользнуть, оставив его растерянным, сбитым с толку ее горячим, неожиданно оборванным поцелуем, когда он схватил ее за руки так, что она вскрикнула от боли, и заговорил необычно гневно:
– Так вот, Катерина! Ты думаешь, я шляпа, потому что с тобой я действительно шляпа, если не обломал тебя до сих пор! Ты думаешь, я ни на что не способен. Что ж, думай! Видно, ты неразборчива – терять время с таким человеком! Теперь я не хочу больше, поняла?!
Катерина, остолбенев, всматривалась в еле видное лицо своего возлюбленного – даже в потемках угадывалось выражение ненависти. И что он только говорит? Вовка, ее податливый, добрый Вовка!.. Ненавидит? Не хочет ее?.. Она пыталась сказать хоть слово, но он продолжал еще отчаянней:
– Я тебе сейчас все скажу, все и в последний раз! Ты мне закрутила голову, тебе нравится мучить такого теленка, каким я был с тобой… Хватит! Я не такой. И мне не надо жены, которая любит не меня, а поездки в Москву. Да, да, не возражай, довольно я тебя слушал! Довольно я из-за тебя глупостей наделал! Чтоб видеть тебя каждый вечер, я ночами не спал, чуть глаз не лишился – хватит! Не хочешь выходить за меня, не надо!
– Володечка…
– Нет, нет, молчи, довольно! Тебе нужны ученые – ищи, держать не буду! Не хотела быть мне другом – не надо! Справлюсь без тебя! Прощай!
– Володечка…
– Нет, нет, поздно! Я себе на сердце наступаю, Катерина! – вдруг со слезами в голосе сказал он. – Но я тебе клянусь, что все кончено. Больше ты моего унижения не дождешься.
Он отшвырнул ее руки и побежал вдоль улицы. Она окликнула его – не остановился. Побежала за ним – исчез в темноте. Тогда она припала к столбику калитки и затихла, прислушиваясь, как тявкают – все дальше и дальше – потревоженные собаки.
А Вовка бежал, не сбавляя шагу, мимо спящих домиков, мимо землянок старого поселка – в степь. Он слышал, что Катерина звала его, но не вернулся. Нет, нет, кончено!
Постепенно бег перешел в неверный, спотыкающийся шаг. Вовка увидел черную, пустую степь, увидел небо в больших, ярких звездах. Бросился на землю, на душистую, мягкую от густой травы, все еще теплую землю. Конец! После всего, что он наговорил ей, отступить невозможно. И ведь он прав, прав!.. Хотя такая правота убить может. Как же это будет? Ежедневно проходить мимо ее дома – и не остановиться, даже если она у калитки. Пройти мимо ее компрессорной – отвернуться. Она придет к Любке (кто может запретить ей зайти к подруге?), а он будет сидеть, как проклятый, на своей верхотуре, не сойдет, не заговорит… Ну и пусть разрывается сердце – не сойдет!
А может быть, это все неправда, может быть, он сам виноват, что скрывал от нее? Зачем он скрывал?
Он начал припоминать, как все случилось. Прошлым летом Катерина подала документы в заочный педагогический. В те дни их отношения только начинались, Катерина была нежней, но ее насмешки и тогда донимали его. Решение Катерины учиться взволновало его и пристыдило. Как же так? Девушка получит образование, занимаясь вечерами (она вытянет, в этом можно не сомневаться!), а он, мужчина, отстанет!.. Он терзался несколько месяцев, не сделав решительного шага. Отъезд Катерины на зимнюю сессию ошеломил его. Вот оно, самое страшное! Тут она на глазах, а в Ростове?.. Кого она там встречает, с кем из студентов дружит?.. Именно во время двухнедельного отсутствия Катерины он решился. Был составлен жесткий план подготовки. Полторы недели он занимался все вечера без передышки и в полном объеме ощутил свое невежество. Но вот вернулась Катерина – счастливая, полная впечатлений и соскучившаяся без него, – да, она соскучилась, три вечера подряд они были неразлучны, Катерина была такой доброй, что он ошалел от счастья. Когда он немного опомнился и решил вернуться к занятиям, у него не хватило сил отказаться от встреч с Катериной, и он наверстывал ночью. Катерина сама заговорила с ним об учебе: пора браться! Неужели ты так и останешься неучем?.. Он чуть было не признался ей во всем, но испугался. О-о! Он знал, что скажет Катерина! Обрадуется, похвалит и начнет «помогать» ему, всячески сокращая встречи. Нет, этого он не хотел. И вот уже седьмой месяц он втайне от нее занимался ночами, дурея от любви и от усталости. День – в шахте, вечер – с Катериной, ночью – за книгами. На сон оставалось четыре часа. Он был очень здоровым парнем и сумел выдержать, но глаза резала боль, пришлось потихоньку бегать в поликлинику. Ничего! Он мечтал, что она наконец выйдет за него замуж, и он преподнесет ей, как свадебный подарок, поступление в институт. Ты видишь, Катерина, какой у меня характер! И когда я кончу, я буду не из тех мальчиков с дипломом, что испуганно озираются в шахте, нет, я прошел почти все шахтерские специальности, я буду настоящим инженером… Ты сможешь гордиться мною… Так он думал тогда, наивный дурак! А она крутила ему голову как хотела.
Припомнив каждую встречу, каждую насмешку Катерины, все ее лукавые выходки и сегодняшнее заигрывание с этим студентиком, он с горьким успокоением признал, что был прав, что она злая, своевольная, не пойдет она за шахтера – просто развлекается, пока не подвернулся жених получше. Значит, конец!
Когда он возвращался домой, звезды уже побледнели и ознобом сводил плечи предутренний холодок. Закрывая за собой калитку, он почувствовал, что кто-то стоит, притаившись, рядом с калиткой и взволнованно дышит.
– Кто здесь? – спросил он свирепо.
– Володечка…
Она прижалась к нему, обхватила его голову захолодевшими руками.
– Не сердись, Володечка, я все-все время стояла здесь и ждала… Это у меня характер такой, будь он проклят, а я люблю тебя!.. Неужели мне аспиранта нужно! Мне для тебя хотелось, за тебя обидно было – ты же лучше их всех!
– Катерина, – сурово сказал он, задыхаясь от счастья. – Если ты думаешь сломить меня, если ты рассчитываешь…
Она выпустила его и вскинула гордую голову. Он со страхом понял, что обидел ее, но Катерина произнесла торжественно:
– Клянусь тебе: люблю и выйду за тебя, когда ты захочешь. Хоть завтра. Хоть сегодня. Хочешь, сейчас разбудим всех и скажем? Хочешь… хочешь, я сейчас пойду к тебе и у тебя останусь?
Он молчал. В эту ночь он принял безжалостно твердые решения и сейчас никак не мог поверить, что они не нужны.
– Ты что же… не хочешь?!
Тогда он схватил ее за плечо.
– Да, пойдем! Пойдем! Теперь я тебе покажу, чем я занимался, пока ты издевалась надо мной!
Он увлек ее к дому, яростно сжимая ее плечо, охваченный одним желанием – восторжествовать, доказать, увидеть ее раскаяние.
На скрипучей лесенке он опомнился, выпустил ее плечо:
– Тише. Услышат.
– А я целого света не побоюсь! – И она первою взбежала по крутым ступенькам.
Кузьминишна проснулась, когда хлопнула калитка и в саду зазвучали возбужденные голоса. Никитка? Она со страхом прислушалась – с кем это он и очень ли пьян? Судя по голосам, пьян. И с ним женщина. Господи помилуй, хоть бы старик не проснулся! Голоса приблизились к дому – да что он, с ума сошел, девку в дом вести? Такого еще не бывало. Вот вам и чужие твердые руки – пуще разбаловался!
Но что это? В коридорчике, почти под дверью, Вовкин шепот: «Тише», – и Катеринкин смелый, громкий ответ. Ишь ты, целого света не побоялась, среди ночи к милому пришла и каблучками притопывает, чтоб слышали! Ай, невестушка, как долго упиралась и как отчаянно в дом вошла!
Лежала Кузьминишна не дыша и все прислушивалась: вот прикрыли дверь наверху, вот смутно доносится Вовкин сердитый (почему сердитый?) голос..! Ласково засмеялась Катерина… Тишина. Тишина. Тишина…
Кузьминишна быстро натянула на голову одеяло. Она ничего не осуждала, только радовалась за сына и старалась понять, что же сегодня произошло между ними.
Примостившись поудобнее к плечу похрапывающего мужа, Кузьминишна уснула с удивленной улыбкой на лице и уже не слыхала, как скрипнуло окно соседней комнаты и, шаркая ногами по карнизу, перекинулся через подоконник и грохнулся на постель Никита.
6
Павел Светов остановился на скрещении двух улиц: одна вела к столовой ИТР, другая – к институту. Было бы неплохо подзаправиться после нескольких часов, проведенных в технической библиотеке в поисках пустяковой справки. Но и лаборатория притягивала: он еще не был там сегодня и чувствовал пустоту дня, как всегда, когда приходилось отрываться от реального дела. В этот обеденный час в лаборатории особенно хорошо: нет старого дотошного лаборанта Федосеева, сующего свой нос в каждую пробирку, все разбежались кто куда. За окном знойный день, а тут прохладно, отблески солнца дробятся в колбах, слышно, как этажом ниже тикают стенные часы в директорском кабинете… И становится удивительно приятно оттого, что ты один и что ты работяга каких мало.
Он совсем было решил идти в институт, но голодное воображение подразнило его видением бифштекса по-деревенски, прикрытого горкой жареного лука.
В полупустой, пронизанной солнцем столовой Палька выбрал столик у окна, заказал самые соблазнительные блюда и попросил газеты.
Он видел себя как бы со стороны, глазами сидящих в зале людей: вошел научный работник (молодой, но талантливый: о, этот далеко пойдет!), заказал борщ флотский, бифштекс по-деревенски и мороженое, привычно листает подшивку и просматривает газеты наметанным глазом – не подряд, как новички, нет! – он знает, где что. Передовая – ого, о нас! «Условия победы стахановского движения». Донбасс после побед прошлой осени покатился назад, давали 240–250 тысяч тонн угля в сутки, теперь 185–190 тысяч тонн. Почему? «Люди возомнили, что дальше победа придет уже сама собой, а стахановское движение разовьется самотеком…» Ох, нет! Кузьма Иванович говорит – начальство не справляется, Липатов говорит – организация подготовительных работ хромает, Вовка ворчит, что задерживает откатка. Ага, тут как раз об этом и говорится. Правильно!
Ну, а как автопробег Горький – Памир? Каракумы пройдены. От Копикли (где это?) до Ашхабада автоколонна прошла за пятьдесят девять часов, включая остановки и ночевку. Двести восемь километров шли по барханным пескам при 68 градусах жары! 68 градусов! Об этом и говорил Митрофанов: раскаленное небо, песок на зубах, в пище песок, а воду обменяли бы на золото, вес на вес! Здорово все-таки, если сумеют повернуть туда воду…
Интересная статья «Металл новой эпохи». До чего хорошо звучит – металл новой эпохи! О чем это? А, металлический магний! «Мы вступаем в эпоху легких металлов…» Алюминий – и тот уже тяжел! Металлический магний «легче железа в четыре раза и намного легче алюминия». Главный его недостаток – быстрая окисляемость. Понятно. «Найдены, однако, методы, позволяющие…» Какие?
Раздумывая о химических превращениях, над которыми бьются неизвестные энтузиасты металлического магния (ведь вот нашли же люди дело под стать новой эпохе!), Палька уже взялся за мороженое, да так и замер с приоткрытым ртом…
В столовой появилась женщина в желтом полотняном платье, схваченном у талии пестрым кушаком. Она медленно шла через зал сквозь солнечные лучи, и каждый раз, попадая в солнечный луч, ее волосы вспыхивали темным золотом. Она!
Женщина остановилась, оглядываясь в поисках свободного места. Свободных столиков уже не было, но многие стулья были еще не заняты. Палька поспешно подтянул к себе газеты и посмотрел прямо в лицо женщины. Она поняла приглашение и неторопливо подошла.
– Вы кончаете? – проронила она, садясь и обнаженной до плеча, чуть тронутой загаром рукой задергивая занавеску.
– Скоро, – ответил он и заказал еще порцию мороженого.
Женщина, не глядя на него, слегка улыбнулась.
Он протянул ей карточку.
– Благодарю вас, – бросила она таким царственным тоном, что Палька не решился на дальнейшие попытки завязать знакомство.
Женщина заказала фаршированные помидоры. Без супа. «Потолстеть боится», – со злорадством решил Палька и, закрывшись газетой, начал исподтишка разглядывать соседку.
Волосы не были золотыми, они были рыжие, очень красивого медного оттенка (может, крашеные?). С той стороны, где солнце бросало сквозь занавеску желтый свет, волосы как бы дымились, их цвет напоминал зарево. Кожа нежная, просвечивающая, над висками голубеют жилки. Брови круглые и узкие, темнее, чем волосы (это уж факт – крашеные!). А волосы не крашеные. Очень красивые волосы! И лицо… Не скажешь, что красавица, а хочется глядеть и глядеть.
Она будто и не замечала Пальку, ее зеленовато-карие глаза рассеянно блуждали по залу, так что можно было беспрепятственно разглядывать ее из-за газетного листа. И вдруг она быстро в упор посмотрела на Пальку (значит, все время замечала его уловки?) и, отвернувшись, усмехнулась уголками губ.
Гордячка!
Палька ожесточенно листал подшивку. Главное, не обращать на нее внимания. Подумаешь, не видал он таких барынек!
– Две порции мороженого сразу, – мелодичным, смеющимся голосом сказала она официантке. Это был вызов ему, Пальке. Но он только упрямее пригнулся к газетному листу.
Официантка ушла за мороженым и пропала.
Женщина поправила прическу, солнечный зайчик от ее часиков скользнул по лицу Пальки, затанцевал на обороте газетного листа.
Палька упрямо читал: «…объем потребления каучука считается одним из важнейших показателей уровня культуры, техники и обороноспособности страны…» Зайчик все еще прыгал. Нарочно она, что ли? Палька заставил себя заинтересоваться проблемой синтетического каучука: «…в будущем году мы оспариваем у Англии второе место в мире. Впереди нас остаются только США». Это здорово! Вот она, моя химия!
Зайчик погас. Женщине принесли мороженое. Уйти немыслимо, смотреть на нее нельзя ни в коем случае, этого она не дождется!
Ну, а за границей что? Ничего хорошего! Гляди-ка, до чего разгулялись фашисты! Гитлер отправляется в морское путешествие вдоль берегов Швеции и Норвегии. Геббельс и Геринг собираются в Грецию… Немецкий генерал Рейхенау едет в Нанкин, чтобы преподнести Чан Кай-ши саблю в подарок от Гитлера…
– Мерзавцы! – пробормотал Палька и, перевертывая лист, мельком глянул на соседку.
Она доедала мороженое, розовым язычком облизывая ложку.
Он нахмурился и уткнулся в газету.
Опять запрыгали зайчики, на этот раз от стакана. Женщина маленькими глотками пила лимонад.
Остались одни объявления. Чтобы не глядеть на нее, начал читать объявления: «Нужны инженеры и строители всех специальностей», «Срочно в отъезд требуются техники и рабочие, знакомые с буровыми работами…», «Прием на краткосрочные курсы монтажников металлоконструкций», «Союзкультторг НВКТ СССР объявляет всесоюзный конкурс на лучшую куклу…» Вот оно как! На лучшую куклу! «Управление по делам туризма и экскурсий организует и проводит…» Отправиться, что ли, в какой-нибудь сногсшибательный поход на Памир или на Алтай? «Комитет химизации и комиссия по подземной газификации угля объявляют всесоюзный конкурс на проект…» Что это такое – подземная газификация угля? Странно, ничего не слыхал о ней! «Материалы и условия конкурса высылаются по требованию…» Непременно напишу, пусть вышлют. Чем черт не шутит!..
Женщина допила лимонад и расплачивалась, выискивая на дне сумочки мелочь, так как у официантки не было сдачи. Палька встал, бросил поверх ее денег свой червонец, процедил: «Сдачи не надо!» – и пошел к выходу. Он успел заметить, что женщина вспыхнула от такой явной невежливости. Ну и пусть! Может задаваться сколько хочет. Он сейчас пойдет на почту и потребует выслать условия конкурса, а потом разработает, чего доброго, самый лучший проект – конечно, разработает! – и тогда она еще пожалеет. «Талантливый молодой ученый Павел Кириллович Светов…» Газификация угля. Подземная газификация угля. Любопытно!
Отправив запрос, Палька заспешил в институт. Прямо над парадным входом старого особняка, построенного еще бельгийцами, над одним из чванливых львов, карауливших теперь профессора Китаева и директора Сонина – окна китаевского кабинета. Было бы лучше проскочить в институт двором, но во дворе шла стройка: к маленькому особняку пристраивали четырехэтажное новое здание – к рукаву пришивали кафтан. Вход со двора закрыли, чтобы оттуда не заносили известковую пыль.
Палька благополучно проскочил в лабораторию, не попав на глаза Китаеву, но лаборант Федосеев, поджав губы, сообщил, что Китаев дважды справлялся, кто из аспирантов отсутствует.
– Федосеич, вы слыхали что-нибудь о подземной газификации угля?
Федосеич знал все, что касалось угля и химии. Пальке казалось, что он родился одновременно с химией и химия не могла существовать без Федосеича. Но и Федосеич ничего не знал о подземной газификации угля. Черт возьми, это что-то абсолютно новое!
Непонятная подземная газификация сливалась в его воображении с дымящимися на солнце волосами. Вот ведь далась мне эта рыжая! Откуда она свалилась? И почему ходит, как к себе домой, в столовую ИТР? Если бы она была новым инженером, Палька давно услыхал бы, что на шахты прибыла столичная краля…
– Павел Кириллович, вас зовет профессор Китаев.
Вот оно! Начинается…
Кабинет Ивана Ивановича Китаева был похож на захудалую лабораторию со случайным оборудованием: профессор любил помудрить наедине и постоянно запрашивал то одно, то другое – Федосеич ворчал, но покорно носил. Аспиранты прозвали этот кабинет «кельей алхимика».
– Добрый день, добрый день, мой юный друг! – приветствовал Пальку профессор. – С утра вас не видал и соскучился.
– Я был в технической библиотеке, искал справку о…
– Да разве я проверяю вас! – воскликнул Иван Иванович, отмахиваясь короткопалой сморщенной ручкой. – Вы же знаете мои принципы: научный работник подчиняется только своей научной совести и внутреннему чувству долга. Зачем же мне допрашивать вас, где и почему вы отсутствовали половину рабочего дня?
– Иван Иванович, вы что-нибудь слыхали о подземной газификации угля?
Китаев не любил, чтобы его перебивали.
– Мой принцип состоит в том, что только силой научного авторитета я воздействую иногда на умы моих учеников, – окончил он. – Какая газификация? – процедил он, снимая очки и внимательно разглядывая Пальку. – Неужели вы опять, Павел Кириллович, стремитесь уклониться от хода научного мышления в некие проблематические дебри, коих так много возникает справа и слева от науки?
Заглотнув насмешливый ответ, Палька вежливо объяснил: прочитал объявление и надеялся, что профессор что-нибудь знает…
– Не слышал и не думаю, чтобы частные инженерные задачи могли привлекать внимание юноши, посвятившего себя науке, – проворчал Китаев и надел очки. – Я вас потревожил для того, чтобы уточнить актуальную проблему отпусков. Помнится, вы хотели поработать часть отпуска, чтобы закончить начатое нами исследование. Могу ли я считать, что ваше научное рвение не ослабело?
– Можете, – сказал Палька, переступая с ноги на ногу.
Такое необдуманное решение он высказал сгоряча месяц назад: надеялся развязаться с «навесками» и с осени взяться за самостоятельную тему. А сейчас вдруг представилось, что отпуск можно использовать для разработки проекта этой непонятной газификации… Но не говорить же об этом старику!
Китаев снова снял очки и несколько ласковее поглядел на аспиранта. Человек одинокий и целиком погруженный в жизнь института, он ненавидел отпускные месяцы и желал бы видеть своих аспирантов погруженными в работу, без всех глупостей, которые постоянно отвлекают их от дела: то любовь, то какие-то спортивные занятия (гоняют мяч, как маленькие, или стараются дальше всех забросить дурацкое копье – первобытное занятие, достойное дикарей, а не научных работников!). От Светова он все время ждал чего-либо подобного. Как ни странно, неуравновешенный юноша, именуемый товарищами «Палька» (!), до сих пор ничего не выкинул, да еще частью отпуска жертвует.
– Вот и чудесно, – протянул Китаев. – Извините, что оторвал вас в рабочее время, Павел Кириллович. Загляну к вам позднее или завтра утром.
Палька ушел, ругаясь про себя. Милое обещание означало: я рядом, я проверяю. И на кой черт было жертвовать половиной отпуска?
Перед ним опять возникла рыжая-золотая с ее повадками гордячки и удивительным лицом, на которое хочется глядеть и глядеть. Есть такое слово – ненаглядная. Вот это оно и значит: глядишь и не наглядишься.
На следующий день он снова встретил ее, она вышла из столовой и запросто попрощалась с двумя институтскими доцентами. Была она не одна, а с девочкой лет десяти, девочка тоже поклонилась, розовый бант на ее волосах смешно подпрыгнул.
– Очаровательная женщина! – сказал один из доцентов, рассеянно здороваясь с Палькой.
– Не разглядел, – притворяясь равнодушным, буркнул Палька. – А кто она такая?
– Как, вы не знаете? Татьяна Николаевна, жена профессора Русаковского.
Имя Русаковского было широко известно. Недавно Русаковский приехал с комиссией принимать государственные экзамены и консультировать угольные тресты. Пальке не пришлось встречать его, профессор представлялся ему вторым, улучшенным, более роскошным изданием Китаева. И вдруг такая жена!
Три дня подряд Палька утром и вечером проходил мимо гостиницы, но все окна были затянуты одинаковыми занавесками. Где там прячется ненаглядная? В столовой он сидел так долго, что официантки теряли терпение. На пятый день у него не оказалось денег, он ел одно мороженое, обильно заедая его хлебом.
– Вы кончили? – спросила официантка, сметая крошки.
Палька вышел злой, негодующий. Какого дьявола он тут торчит? На что ему сдалась эта рыжая? Раз у нее такая дочь, ей не меньше тридцати. Выскочила замуж за старика ради денег и ученого звания! Ну и пусть наслаждается всем этим, ему наплевать.
Он снова представил себе ненаглядную, шагающую по степи в золотой солнечной каемке. На что ей муж и дочь? Он подошел бы к ней: «Здравствуйте, вы, очевидно, любите нашу степь?» – «Да, – сказала бы она с улыбкой, – степь нельзя не любить». Он взял бы ее за руку, и повел по степи, и привел бы ее в балочку, где растет ежевика, и залез бы в колючие кусты, и наклонял бы ей ветки с сочными, черными ягодами, чтобы она полакомилась, не оцарапав свои красивые руки.
– К черту!
Вовка и Катерина – пара, ровня, он может залезть ради нее в колючие заросли, не теряя достоинства, она сама не промах. А эта городская красотка будет стоять с царственным видом, будто так и надо. Нет, к черту! Пора заняться делом.
Приняв решение, Палька повеселел и деловым шагом отправился в техническую библиотеку поискать сведений о подземной газификации угля. Поднимаясь по лестнице, он с удовольствием думал, что умеет справляться с глупыми увлечениями.
Войдя в библиотеку, он растерялся от неожиданности: рыжая-золотая была там. Положив на барьер обнаженные руки, она болтала с библиотекаршей, пока та по длинному списку подбирала ей литературу.
Обе повернули головы к вошедшему. Покраснев, Палька наклонился и сказал: «Здравствуйте» – без добавления имени и отчества библиотекарши, так что приветствие могло относиться к обеим женщинам. Рыжая чуть наклонила голову, губы ее насмешливо дрогнули. Но голос был приветлив, очаровательный, немного певучий голос:
– Пожалуйста, товарищ, берите, что вам нужно. У нас дело долгое.
Уж не думает ли она спровадить его? Этот номер не пройдет!
– Спасибо, у меня тоже долгое дело.
И он попросил каталог заграничных журналов.
Устроившись у окна, он прислушивался, что берет рыжая. Специальные книги по горному делу, геологические журналы, несколько справочников… В мягком свете, царившем в глубине комнаты, ее волосы приобретали тяжелый медный оттенок, матово-зеленое платье открывало плечи, плечи чуть-чуть порозовели от солнца, а спина бронзовая, – видно, прячет лицо от загара, все достается спине. Палька опустил взгляд и увидел ее ноги в тонкой паутинке и совсем новых туфлях на высоченных каблуках. И как она ходит на таких!
– Павел Кириллович, вам что? Я иду за журналами, зараз принесу.
Было приятно, что библиотекарша назвала его по имени и отчеству: пусть видят, что он тут человек свой. Он выбрал наугад два немецких журнала.
– И опять я вам перебежала дорогу! – воскликнула рыжая. – Оба в моем списке.
Журналы были чудесным поводом для продолжения знакомства.
– Куда вы набираете такую кучу книг? Вам на месяц хватит.
– Неужели вы думаете, что я буду читать всю эту скуку? – со смехом воскликнула она. – Я беру для мужа.
– Слава богу! Вам совсем не идет читать всякую ученую муть.
– О-о-о, да вы забияка!
Они, улыбаясь, разглядывали друг друга. Библиотекарша принесла журналы. Но Палька облокотился на барьер и продолжал разговор, принимавший все более веселый характер.
– Только муж способен нагрузить женщину этакой кучей книг.
– Он просил не брать все сразу, но в то же время намекнул, что все книги ему нужны сегодня вечером.
– Вряд ли ваши каблучищи рассчитаны на такую нагрузку.
– Если они треснут, ему придется купить мне новые туфли, вот и все.
Библиотекарша решила вернуть обоих к делу:
– Кому же записать журналы?
Рыжая мило улыбнулась:
– Все-таки мне. – И обратилась к Пальке: – Вам они очень нужны?
– Очень. Я их просматривал, но мне нужно сделать выписки, – соврал Палька, лихорадочно придумывая лучший способ превратить эти журналы в естественный повод для встреч.
– Как же быть? – спросила она, невинно распахнув глаза.
– Берите! Я их возьму у вас на несколько часов, а вечером отдам.
– Чудесно! Но где же я вас увижу?
– А где хотите. Я свободен и…
– Надеюсь, это вас не затруднит?
Ее глаза так явно смеялись, что Палька решил не поддаваться.
– А если и затруднит? Журналы-то мне нужны!
Конечно, они вышли вместе. Чтоб гордячка не задавалась, Палька предоставил ей нести связку книг и только в конце квартала снисходительно сказал:
– Каблуки проверили, теперь давайте мне.
Они дошли до гостиницы, превесело болтая. Возле подъезда она хотела остановиться, но Палька шагнул дверь.
– Доставлю до места назначения, Татьяна Николаевна!
– О-о! Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Догадался.
– Однако вы действительно заноза, Павел Светов!
Тут настала его очередь удивиться.
Уже у своей двери она добродушно улыбнулась:
– Я о вас знаю гораздо больше, чем вы предполагаете, причем из самого надежного источника.
Кого же она сочла «надежным источником»? Китаева?..
Войдя вслед за нею и бросив книги на стол, он согнулся, сморщил лицо и проговорил монотонным, слегка шепелявым голосом:
– Из этого самонадеянного молодого человека мог бы вырасти под моей непрестанной опекой неплохой научный работник, если бы он не был так упрям, дерзок и непослушен!
Сходство получилось явное. Татьяна Николаевна расхохоталась.
– Вам очень трудно с ним?
– Постарайтесь представить себе!
– Бедняга! Начинаю уважать ваше терпение.
– Это не самое лучшее мое качество. Есть и другие.
Они стояли посреди комнаты и смеялись, она не спешила выпроводить его. Но тут, как назло, в комнату ворвалась девочка с мячом, в грязном платье, с расцарапанными коленками.
Татьяна Николаевна всплеснула руками:
– Вы посмотрите на нее!
Девочка спрятала за спину руки с мячом и прошла мимо Пальки, исподлобья мрачно оглядев его.
– Немедленно умойся и переоденься, – строго приказала Татьяна Николаевна, вынула из пачки два журнала и протянула Пальке.
– До вечера, – певуче сказала она.
Вечером, подойдя к гостинице, Палька сообразил, что ее муж, вероятно, дома и, следовательно, придется отдать журналы и уйти, не обеспечив новую встречу. Нет, такой глупости он не сделает! Зайти нужно утром, когда муж в институте.
Чтобы скоротать время, он направился к Кузьменкам. Саша с Любой сидели у садового стола. Люба шпилькой вынимала косточки из вишен, ее пальцы были запятнаны соком, а Саша следил за каждым движением ее пальцев и что-то тихо рассказывал ей.
Палька повернулся и ушел. Все влюблены, все счастливы. «Как туман стоит, и в этом тумане одна дорогая сияет…» Захотелось немедленно помчаться к Татьяне Николаевне. Ненаглядная – это ей подходит. Ненаглядная…
На улице он с удивлением увидел ее дочь. Скуластенькая, совсем не похожая на мать. Что она тут делает?
Девочка вскарабкалась на забор, положила два пальца в рот и свистнула, как мальчишка. И тотчас откуда-то появился Кузька.
– За ажиной пойдем? – спросила девочка.
– Можно.
Как они умудрились познакомиться? И девочка уже называет ежевику по-украински – ажина. И свистит, как мальчишка. Видно, ненаглядная не перегружает себя заботами о воспитании дочери.
Палька долго бродил один. Ни читать, ни работать он не мог. Скорей бы настало утро!
Подходя к дому в темноте, он увидел у калитки две фигуры. Катерина и Вовка? Вовка обнимал Катерину и целовал, целовал ее…
Отшатнувшись, Палька походил по улицам и вернулся. Те двое еще целовались. Палька хотел свистнуть, но что-то удержало его. Он снова побродил, с тоской и надеждой думая о том, что у него все сложнее, трудней, но и у него будет любовь. Не может не быть.
В третий раз он подошел к своей калитке, издали начав шаркать ногами и насвистывать.
– Ты, Палька?
– Простите, если помешал.
– Ну что ты! – лицемерно пробормотал Вовка.
Катерина засмеялась, стремительно вскинула руки на плечи своего милого, поцеловала его и убежала домой.
– Выходит, в родственники набиваешься, Вова?
Вовка перевел дыхание и робко сказал:
– Выходит… А что?
Получасом позднее Палька ворочался в постели, вспоминал блаженное выражение лица своего приятеля, вспоминал, как Катерина вскинула руки и при брате поцеловала Вовку. «А меня? Будет ли когда-нибудь, что онавскинет руки и поцелует меня?.. Может ли онаполюбить меня?» И сам испугался этой мысли.
В одиннадцатом часу утра он постучался у ее двери. На ней было что-то длинное, легкое, невероятно прекрасное, – такие платья Палька видел только в кинофильмах. Он стоял и молча теребил журналы.
– А я думала, вы удрали с этими журналами.
Солнце падало в окна двумя сверкающими полосами.
Одна полоса подобралась к ногам ненаглядной. Солнечный блик дрожал на ее щеке. Она смотрела на Пальку вопросительно и немного испуганно.
– Сядьте, пожалуйста, к окну, – умоляюще сказал Палька. – Вот сюда, на солнце.
