Текст книги "Иначе жить не стоит"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Не хотите ли выйти в коридор, Катерина Кирилловна? Нас позовут, когда начнется интересное.
– А мне и сейчас интересно, – сказала Катерина и отошла к брату. – Как дела, Павлик?
– Все в норме. Температура тысяча сто…
Момент был волнующий, но Катерина видела, что сегодня Палька впервые успокоился, прояснился. Сейчас он, наверное, не помнит ни о чем, кроме таинственного процесса, совершающегося в замурованном куске угля.
Катерина села у окна, скрестив на груди сильные руки. Вот уже много дней она проводила вечера около трех друзей, участвовала в разнообразных предварительных опытах, иногда просто смотрела и слушала. Жизнь раскололась на три части: были ночи, когда одиночество душило ее и не всегда удавалось утешиться мыслью о зреющем в ее теле существе; были рабочие будни возле компрессора, однотонные движения, привычный круг товарищей, – там она по-деловому думала о простых, хотя и нелегких вещах: как наладить жизнь, когда онродится, хватит ли ее заработка, попытаться ли все-таки продолжать заочную учебу – или не задаваться пока большими целями… Вечером, рядом с братом и его приятелями, ею овладевали мятежные желания – на нее возбуждающе действовали их мечты, в которые они запросто включали всю промышленность, всю страну и ее будущее; стоило новичку попасть сюда, и он молниеносно втягивался в неудержимый поток надежд и планов.
Вот Степка Сверчков. Она ли не знала Степку? Соседи, вместе коз пасли. Незатейливый и безотказный паренек, его избирают во все выборные комитеты и бюро, а там дают самые канительные поручения – воспитательная работа в общежитиях, подписка на заем, распределение ссуд и путевок… Здесь его тоже нагружают канительными делами – вывезти крупные куски угля с Коксохима, замуровать уголь, выхлопотать на Азотно-туковом кислород… Он и сейчас старателен и скромен, на славу не рассчитывает, но послушать, как он говорит об этой газификации! «Конечно, через несколько лет новые шахты закладывать не будут…», «Надо заранее учесть, что высвободятся десятки тысяч шахтеров…» Вот тебе и Степка!
Двух Ленечек профессор Троицкий называет – «Аяксы», это что-то греческое, означает – неразлучные. Ленечку Коротких Катерина знала давно – он жил у Дурной балки, в Нахаловке. Веселый крепыш, собиравшийся по примеру отца стать доменщиком. И вдруг он заявляет самым будничным тоном, что, пожалуй, переквалифицируется на проектировщика, «потому что на основе опыта первых станций подземной газификации понадобится непрерывное совершенствование системы…»
Ленечку Длинного Катерина раньше не знала, он приезжий, сын шахтера из Макеевки. На шахтерского сына не похож. Тоненький, как тростинка, с переменчивым румянцем, с русалочьими зелеными глазами – он похож на поэта или музыканта, какими они представляются Катерине. Он самолюбив и честолюбив – когда говорили о подписях под проектом, он краснел и бледнел, разрешат ли ему подписаться. Палька говорит, что Ленечка Гармаш очень талантлив и Троицкий хочет оставить его при кафедре. Но сейчас кажется, что все чаяния Ленечки связаны с этой газификацией.
О Пальке и говорить нечего. Когда Катерина спросила его, что же будет с аспирантурой, Палька отмахнулся: «Плевал я на нее, тут дело поважнее!»
Катерина и верит им – и не верит. Она желает им успеха и заранее тоскует оттого, что эта ежевечерняя увлекательная суета кончится… Они добьются всего, о чем мечтают… А она? Что останется ей? Чем заполняйся ее вечера? Чем же, чем же она-то будет жить?!
Сонин подкатился к ней с любезной улыбкой, но увидел отрешенное, скорбно застывшее лицо ее и в недоумении отступил.
И как раз в это мгновение раздался взрыв.
Когда позднее Люба припоминала напряженные минуты, решившие судьбу опыта, она прежде всего вспоминала сдавленный выкрик Саши: «Отключить кислород!» – и его незнакомо азартное лицо возле самой печки, по которой расползались грозные трещины.
Она вспоминала, как быстро и организованно работали Сашка, Палька, Липатушка, Сверчков, Леня Коротких и вместе с ними, отрывисто командуя, – профессор Троицкий. Палька отключал кислород, продувал опытный газогенератор сжатым воздухом, снова подавал кислород, советуясь с профессором Троицким о давлении. Остальные лихорадочно закладывали трещины цементным раствором, укрепляли стенки новым рядом кирпичей, обвязывали их проволокой, обмазывали цементом… Все это делалось почти молча, очень слаженно. Люба запомнила тишину, полную движения и борьбы. Как красив был Саша в эти минуты! Как он снисходительно усмехнулся, когда Китаев ринулся прочь! Люба много раз слышала от Саши – «наш коллектив». Теперь она увидала, что все они – действительно коллектив. И со стыдом, со стыдом и гордостью вспоминала она, что первым, неосознанным движением бросилась к Саше, чтобы оттащить его от опасности, но сдержала крик. «Не ходи, Саша!» – так она крикнула один раз в жизни… Никогда больше она не позволит себе малодушия!
Во время взрыва Кузька находился у самой двери. На него наткнулся перепуганный старичок профессор, ринувшийся прочь из лаборатории. Мимо него прошел сердитый Алферов, выкрикивая на ходу:
– Безобразие! Нелепость! Я предупреждал!
Рядом с Кузькой остановился и веселый круглолицый начальник, пытавшийся его выгнать часом раньше, от порога спросил начальническим голосом:
– Вызвать пожарную команду или взорвете институт сами?
– Сами! – ответил Светов.
Кузька улыбнулся шутке и удивился, что начальник тут же скрылся за дверью и не вернулся. Кузька подбежал к работающим, чтобы как-нибудь примазаться к ним, но Липатов схватил его за плечо и подтолкнул в спину:
– А ну, геть на место!
А Палька Светов вдруг сказал счастливым голосом:
– Товарищи, пахнет газом!
И все стали принюхиваться, а Ленечка Длинный подбежал брать пробу.
Кузька видел, что и сестра (такая трусиха!), и Катерина помогают обмазывать кладку. Старый Федосеич спокойно возится с газоотводной трубкой. Похожий на журавля профессор Троицкий приклонил ухо к печке и вслушивается, что там происходит внутри, а Палька задумчиво говорит ему:
– Природа этого взрыва должна радовать. Накапливающийся газ соприкасается с кислородом, так?
Вынужденное безделье помогало видеть и понимать. В эти минуты Кузька открыл для себя коренные различия в поведении людей и очень точно определил, что ему нравится, а что – не нравится. Мог ли он думать, что открыл только малую долю этих различий?
Профессор Китаев постоял в коридоре, прислушиваясь, не раздастся ли новый взрыв, затем поплелся в свой кабинет, погрузился в глубокое кресло и прикрыл глаза. Его предупреждений не послушали, а вот теперь все взорвалось, и всем станет ясно, что эта мальчишеская затея – вздор. Газифицировать уголь в целике? Невежество, дичь! Получили дым и гремучую смесь. Хорошо, что не получили вдобавок кирпичом по голове! И хорошо, что он, по существу, отстранился от их затеи, что он не несет ответственности…
И вдруг он подскочил, заметался по кабинету, потом быстрыми шажками засеменил в партком.
Комната, куда недавно переехал партком, примыкала к отделу кадров – так новому секретарю было удобней руководить и тем, и другим. Чтобы не возвращаться в лабораторию, где попросту опасно и где невольно берешь на себя долю ответственности, Алферов раскрыл ведомость уплаты членских взносов и начал выписывать фамилии должников. Начал как раз вовремя – директор застал его работающим.
– Если институт не взорвут, можно считать, что мы дешево отделались, – сказал Сонин и плюхнулся в кресло. – Но хороши мы будем, если из этого ничего не выйдет!
– Если бы вы посоветовались с партийной организацией, Валерий Семенович, я бы вам порекомендовал не торопиться с обязательством, – кротко сказал Алферов. – Теперь, конечно, поздно каяться. Но не думаете ли вы, что подвергать опасности людей и здание… В конце концов, там студенты, и даже посторонние девушки, и дети!
– Но ведь там и профессора! Если они считают, что опыт ведется правильно… что есть надежда на удачу… Вы же на активе сами поддакивали, когда я взял обязательство! И сами ставили вопрос на парткоме. И обязали меня помогать им!
Алферов развел руками:
– А что мне было делать, когда вы публично обещали!
В дверь осторожно постучали. В щель просунулась седая голова профессора Китаева.
– Очень кстати! – воскликнул Сонин. – Что вы думаете, Иван Иванович, о перспективах этого взрывоопасного эксперимента?
– Так ведь химия без опасных экспериментов не развивается, – сказал Китаев и присел на кончик стула. – Все дело в обоснованности и целесообразности задачи. Идею подземной газификации вынашивал еще Менделеев, и я всецело – всецело! – за то, чтобы искать и экспериментировать…
– Вот и хорошо! – с облегчением сказал Сонин. – Как я понимаю, они рассчитывают довести опыт до победного конца. Удастся им?
– Я всецело за то, чтобы искать и экспериментировать, – продолжал Китаев, как бы не слыша вопроса, – по… на путях научно грамотных! Я не специалист по газогенерации, но ведь и первокурсник знает, что процесс газификации требует хорошо раздробленного угля, а в целике невозможен.
– Но вы же поддержали их проект? – удивился Сонин.
– Я был бы плохим руководителем молодежи, если бы априори отвергал их проекты, – не без издевки возразил Китаев, снял очки и острым взглядом кольнул директора. – А поскольку тут вмешалось мнение партийного актива… зачем мне идти наперекор этому мнению, которое я глубоко и неизменно уважаю?
– Никакого решения партийный актив не принял, – поспешно уточнил Алферов.
– Этого я не знаю, Василий Онуфриевич! – быстро ответил Китаев и уткнул острый взгляд в Алферова. – Мне сообщили – актив поддержал, директор принял обязательство, вопрос поставлен в плане смычки науки и производства… Это же установка для старого беспартийного человека, как я!
Он надел очки и сложил на коленях сморщенные короткопалые руки.
Сонин чертыхнулся про себя. Крысы уже побежали с корабля. Вот и Алферов попрекнул, и этот ядовитый старичок…
– Позвольте, Иван Иванович, – уже раздраженно сказал он. – По приезде я беседовал с вами, вы сами показали мне ответ академика Лахтина на вашу телеграмму…
– Показывал, – согласился Китаев и снова снял очки. – Да только телеграмму-то я не посылал. Ее послал за моей подписью кто-то другой. И цель моего прихода как раз в том и заключается, что в порядке необходимой бдительности… и чисто педагогической ответственности за моральный облик нашей молодежи…
– Как не посылали?
– Как – кто-то другой?
– В порядке бдительности и педагогической ответственности я просто не имею права закрыть глаза на недостойные махинации с моей подписью, – закончил Китаев, скромно опустив глаза. – Я не сыщик, чтобы проводить расследование. Но моя обязанность – предупредить руководителей института… Как хотите, но я возмущен и обескуражен! – выкрикнул он и встал, сурово поблескивая очками. – Нести ответственность за их проделки – за взрыв лаборатории… за антинаучный вздор – не считаю для себя возможным!
В лаборатории обольстительно пахло газом. Вентиляция не помогала – из трубки сочилась ровная струя горячего генераторного газа. Первая бурная радость сменилась деловым напряжением: измеряли температуры, брали анализы. Мордвинов начал писать протокол испытания. Липатов побежал звонить профессору Русаковскому. Все были возбуждены.
Человек, неожиданно шагнувший через порог лаборатории, всем показался странным. По мертвенно-бледному лицу катились капли пота, прерывистое дыхание наводило на мысль, что человек долго через силу бежал куда-то или от кого-то.
– Маркуша! – воскликнул Саша, с трудом узнав товарища по выпуску.
– Ребята, выйдите на минутку, – проговорил Маркуша.
Профессор Троицкий оглядел своего бывшего студента и шепотом сказал:
– Идите, идите, я тут займусь.
В коридоре Маркуша опустился на скамью и уронил между колен тяжелые руки с пульсирующими венами.
– Сейчас меня исключили из партии.
Потом рассказал:
– Есть у нас технолог Исаев. Месяц назад мы с ним крупно поругались, я выступил на производственном совещании, что он предельщик и перестраховщик. Моя печь полгода стахановская, а он… Ну, что об этом теперь. И вот он обвинил меня во вредительском нарушении режима печи и в том, что я продаю на сторону уголь, застревающий на решетке… Ну, тот самый, что вы у меня взяли для опыта! Так вот, будто я продал его. И деньги пустил на пьянку. У меня вчера годовщина свадьбы. Оля собрала гостей, конечно, малость выпили. И вот поди докажи, что я не вор и не пьяница!
– Но это же все знают! – вскричал Палька. – Я пойду и скажу, как было дело с этим несчастным углем!
Липатов, подошедший во время его рассказа, остановил Пальку:
– Погоди, не горячись. А ты успокойся, Серега. С режимом печи у тебя были нарушения?
– Был риск, который оправдался!
Он объяснил технику дела, постепенно приходя в себя.
– Так за что же исключать! – снова воскликнул Палька.
– Возмущаться успеем, тут помогать надо, – сказал Липатов. – С углем этим вы оформляли… или как?
– Да ничего мы не оформляли! – с отчаянием простонал Маркуша. – Павел попросил несколько кусков покрупнее, прислал подводу, мы сняли с решетки кусков пять и погрузили. Вот и все. Ребята спросили – куда? Я говорю – институт просит уголь для опыта. Это и ребята подтверждают.
– Не верят им, что ли?
– То-то и беда, что они были у меня на вечеринке. Выходит – купил за выпивку.
– Так мы подтвердим документом и партийными ручательствами, как было дело.
Маркуша безнадежно поник.
– Да ты что?
– Еще одно дело пришили мне. Кругом оплевали. Не знаю, кто из вас помнит… На первом курсе было. Попалась мне троцкистская листовка насчет каких-то международных дел. Ну, не понимал я тогда в этом ничего! Смотрю – напечатано на тонкой бумажке что-то политическое. Показал ребятам в общежитии, увидели – троцкистская – и разорвали. Еще и плюнули на нее. А теперь какой-то мерзавец вспомнил и пришил распространение вражеских листовок.
– Это было при мне, я все помню, – сказал Саша и стиснул челюсти так, что заходили желваки.
Маркуша с надеждой вскинул голову.
– Подтвердишь?
– А ты что же – за подлеца меня считаешь? – ответил Саша и вдруг радостно улыбнулся. – Как же хорошо, что ты прибежал, Серега! Завтра с утра напишу, заверим в парткоме…
– Завтра с утра – уже на горком, – опять сникая, сказал Маркуша. – Прямо как на пожаре – сегодня без предупреждения вызвали, читают какое-то показание, не называя фамилии – чье… Я растерялся, отбиваюсь как могу, а мне шьют, шьют одно за другим! И эта сволочь Исаев все подогревает: «Подозрительно! Смотрите, все одно к одному сходится!»
– Формулировку какую записали? – осведомился Липатов.
– Страшную! Что-то вроде «троцкистского последыша» и еще насчет морального уровня…
Все молчали. Вот ведь как получается… Серьезное дело, в два счета не распутаешь.
Липатов обнял друзей за плечи.
– Повоюем за человека?
И потом уже по-деловому определил, что писать Пальке по поводу угля, что писать Саше о давней истории с листовкой. Тут же, зайдя в пустую аудиторию, написали. Липатов тоже написал – характеристику коммуниста Сергея Маркуши, которого знал все годы учебы. Прочитали друг другу и пошли в партком, оставив Маркушу в аудитории.
В парткоме они застали Алферова и Сонина. Алферов как-то странно посмотрел на них и перемигнулся с директором.
Липатов объяснил, что произошло с Маркушей и почему нужно срочно, сегодня же, заверить их показания. Сонин отошел к окну, как только понял, в чем дело. Он хорошо помнил студента Маркушу и гордился стахановскими успехами молодого коксохимика. Но встревать в это запутанное дело! Еще и тебе пришьют отсутствие бдительности. Нет, спасибо. Если Маркуша прав, он сумеет доказать. Кто может поручиться, что с листовкой было так, как он рассказывает? А это не шутки, не пять кусков угля, отпущенных по-товарищески…
Услыхав, что Мордвинов хочет поручиться за Маркушу, Сонин оглянулся, чтобы посмотреть в лицо храброго человека – безрассуден он или просто не понимает, чем это грозит ему самому? Нет, видимо, понимает. Взволнован, И это он делает сразу после взрыва, когда при желании можно обвинить его самого в чем угодно!
– Заверить сегодня я не могу, – мрачно сказал Алферов.
Он весь сжался, как только услыхал имя Маркуши. Маркушу он не только знал – когда-то, при переводе студента из кандидатов в члены партии, Алферов дал ему рекомендацию и выступал на собрании с самым лестным отзывом. Тогда его пленила биография студента – сын горнового и откатчицы, три года работал на заводе, окончил вечернюю школу, был комсомольским активистом, в институте учился отлично… И вот поди-ка – история с листовкой! Кто мог думать? А что, если начнут копать в институте и найдут протокол того собрания?..
Помертвев, Алферов сказал ледяным тоном:
– Сейчас нерабочие часы. Печать закрыта. И мне нужно посоветоваться, стоит ли вам давать такие непродуманные показания, когда и без того…
Первым взорвался Палька:
– Что «без того»? Что не продумано?
– Маркуша – наш товарищ, и мы его знаем! – отчеканил Саша.
Алферов подошел к Сонину и что-то шепотом спросил, Сонин кивнул. Алферов медленно вернулся к столу и не сел, а оперся руками на стол в позе суровой и торжественной.
– Товарищ Светов, попрошу вас выйти на десять минут.
Палька заерепенился, но Алферов повторил еще суровее:
– Товарищ Светов, вам предлагают выйти на десять минут. Подчиняетесь вы партийной дисциплине?
Когда Палька, чертыхаясь, вышел, Алферов спросил, кто дал разрешение на постановку опасного опыта и кто визировал план испытаний. Это было похоже на допрос. Саша ответил, раздражаясь, что Алферов и Сонин сами помогали организовать опыт и дело не в формальной визе…
– А кто у вас отвечает за проведение опыта?
– Вот, ей-богу, нашел к чему цепляться! – усмехнулся Липатов. – Ну, хочешь, я отвечу? И чего ты глядишь, будто глотком подавился? Что мы – вредители? Поджигатели?
Но Алферов и слушать его не хотел.
– Я вас очень уважаю, Иван Михайлович, но в данном случае вы – постороннее лицо и отвечать за институтские опыты не можете. Я спрашиваю о служебной ответственности.
– Да товарищ Сонин! Валерий Семенович! Уйми ты своего Онуфриевича, чего он тут следствие развел! – все еще не веря в серьезность происходящего, полушутливо воззвал Липатов к директору.
Сонин обернулся от окна, лицо его перекосилось.
– Следствие и нужно, – задыхаясь, сказал он. – Кто вам подписал телеграмму, посланную академику Лахтину? Кто?!
Наступило молчание.
В памяти друзей возник тот вечер в сарае Кузьменок, появление торжествующего Пальки, его уклончивый ответ: «Все дело в подходе. Надо уметь…»
– По-моему, кто-то из руководителей института, – неуверенно сказал Саша.
– Кто именно? – настаивал Алферов. – Вы же не могли не знать, к кому обращался ваш приятель!
– Я не знаю, – ответил Саша. – По-моему, он был и у вас?
– И я ему отказал так же, как профессор Китаев.
Друзья переглянулись: неужто Палька послал телеграмму сам? Это на него похоже. Ну и замотают же его теперь, беднягу!..
– Значит, не знаете? – продолжал Алферов. – И вы хотите, чтобы мы поверили! Три закадычных друга, один совершает подлог ради второго, никто не проверяет, не интересуется…
Саша поднялся с места.
– Ни в какой подлог я не верю. И без Светова разговаривать об этом не считаю возможным.
– И я тоже, – сказал Липатов. – Экой ты человек, Онуфриевич! С тобой натощак не сговоришься.
Алферов открыл дверь в отдел кадров.
– Прошу вас выйти через эту комнату.
Липатов сплюнул с досады. Когда они вышли из отдела кадров, Пальки в коридоре не было – Алферов поторопился ввести его к себе, не позволив друзьям встретиться.
– Товарищ Светов, кто подписал телеграмму за Китаева?
– Я, – улыбаясь и краснея, признался Палька. – Может, и нехорошо, но что было делать? И ведь Китаев потом хвастался, что выпросил у Лахтина отсрочку! Значит, правильно?
В дверях появился Саша Мордвинов.
– Василий Онуфриевич, дело идет о поступке, совершенном ради меня. Я требую, чтобы мне разрешили присутствовать.
– На парткоме! – сказал Алферов, вытесняя его в коридор. – На парткоме разрешим и выступать, и защищать, если сможете.
Мордвинов придерживал дверь, не давая закрыть ее.
– Чего ради вы начали этот допрос? Понимаете вы, что сейчас идет важнейший опыт? Что мы нужны там?
– А заступиться за троцкиста – время нашлось? Опыт не помешал?
Саша побледнел и перехватил руку Алферова, нажимавшую на дверь.
– Маркуша не троцкист, а наш товарищ, которого мы с вами рекомендовали в партию. Как вам не стыдно, Алферов!
У Алферова отвалилась нижняя губа.
– За телеграмму мы ответим, – продолжал Саша. – И оправдаемся большим делом, честью института. Пошли, Палька!
Палька не поднялся. Уйти вот так, ничего не решив? Маркуша ждет их, надеется на помощь, а помощи не будет. «Защищать троцкиста…» Черт знает что! Алферов затеет нудное дело, измотает всех – и это в то время, когда идет решающий опыт… Ведь газ получен! Газ! А помеха-беда подошла с совсем неожиданной стороны… Что тут придумать? И куда делся Липатов? Не мог Липатушка просто уйти, когда такое заварилось. Значит, он что-то придумывает, как-то выручит?..
И Липатушка выручил.
Грохот шагов по лестнице, потом по коридору заставил всех насторожиться. Наверху, в лаборатории, явно что-то произошло.
– Товарищи! Товарищи! – издали закричал Степа Сверчков. – Товарищи, газ пылает факелом! Приехал профессор Русаковский! Поздравляет с победой!
Все заспешили наверх. Из газоотводной трубки вырывался сильный и ровный язык пламени – голубой с желтовато-розовыми прослойками.
Профессор Русаковский читал протокол испытаний. Он приветствовал вошедших:
– Знаете, интереснейший получился опыт!
Троицкий подошел с протянутыми руками к Саше и Пальке.
– Поздравляю с успехом, талантливые вы ребята! И все по очереди пожимали руки Мордвинову, Светову, Липатову и друг другу. И Сонин пожимал. И Алферов.
– Надо позвонить в горком партии, вот Чубак обрадуется! – напомнил Липатов, невинно улыбаясь Алферову.
– Немедленно сам позвоню! – подхватил Сонин. – Покажите-ка мне анализы. И протокол. Где протокол? Попросим Олега Владимировича поставить и свою подпись.
– Подпишут все присутствующие, – добавил Алферов. Кто-то вспомнил:
– А Китаев? Где Китаев?
Студенты уже зубоскалили: сбежал, думал – взорвемся! А голубой факел горел и горел, отбрасывая на лица людей нежные отсветы.
Палька присел на подоконник, чувствуя себя и бесконечно усталым, и счастливым, и совершенно выбитым из привычной колеи. Этого часа он нетерпеливо ждал. Каким он оказался трудным, этот час!
По лаборатории прокатился смешок. Сперва тихий, приглушенный. Потом прорвался уже несдерживаемый смех. Хохотал Липатов. Заливисто, со вкусом смеялся Сонин. Смущенно хихикал Алферов…
Прижмурив глаза, профессор Китаев осторожно заглядывал в лабораторию – не взлетела ли она на воздух.
6
Теперь – в Москву! Скорей, скорей в Москву!
Оформляли проект. Попутно проводили опыт за опытом, отрабатывая отдельные проблемы – метод розжига, дутье, регулирование процесса. Так уж вышло, что главным советчиком оказался профессор Троицкий. Китаев как будто не обижался, частенько заходил поглядеть, что делает молодежь, был ласков и нотаций не читал. Друзья подозревали, что в минуту растерянности после взрыва Иван Иванович нажаловался в парткоме насчет телеграммы – и теперь ему стыдно. К счастью, Алферов и Сонин о злосчастной телеграмме не вспоминали. Протянув дней пять, Алферов даже согласился заверить показания, и, хотя показания не поспели к заседанию горкома, где подтвердили исключение Маркуши из партии, – Маркуша подал апелляцию и приложил к ней три важных свидетельства. Стоило ли поминать прошлое, когда нужно поскорее оформить проект и отвезти его в Москву?!
Первый тревожный сигнал подал профессор Троицкий:
– Я хочу сказать вам… э-э-э… до меня дошло, что есть намерение послать с проектом… э-э-э… так сказать, старшее поколение и кого-либо одного из вас. Я польщен уважением к моей персоне, но считаю это… э-э-э… принципиально неверным.
Друзья ошеломленно молчали. Нм даже в голову не приходило, что вместо них может поехать кто-то другой.
– Так вот, молодые люди, действуйте! – сказал Троицкий. – Что касается меня, то я… э-э-э… категорически отказался.
Друзья поспешили к Сонину.
– Как будет оформляться наша поездка и чем поможет институт?
– Ну как – чем? – жизнерадостно откликнулся Сонин. – Всем! Всем, чем можно! Институт верит в проект и считает его своей гордостью! Вот только… – он на секунду замялся. – Взвесить надо, милые мои, кого послать. Чтоб авторитетней было. – Лицо его кротко сияло, голос источал дружелюбие. – Я даже подумывал, не поехать ли самому. Знаете, в разных инстанциях имя и звание действуют этак… магически.
Он подмигнул и рассмеялся.
– Наибольшие основания ехать с нами у профессора Троицкого, – сказал Липатов строго. – Все дело в том, сколько человек может послать институт. Три автора – вне сомнений. Кто сумеет лучше нас обосновать и защитить проект? А если вы располагаете средствами послать большую группу…
– Бухгалтерия! Бухгалтерия! – воскликнул Сонин. – Я раб своей бухгалтерии и сметы! А в общем – обсудим.
Приближался срок отъезда, а решения все не было. В субботу праздновалась свадьба Саши и Любы. Как и было сговорено, у Кузьменок собрались ближайшие друзья и Любины подружки. Кузьма Иванович достал из погреба две бутылки вишневой настойки, припасенные для этого случая. И он, и Кузьминишна держались молодцами, но вечером накануне свадьбы оба старика долго сидели в заветном месте – на скамейке под сиренью. Сидели рука в руке, молча. Глядя на них, заплакала Люба, а Кузька засопел носом и перемахнул через забор – подальше от переживаний.
Посторонних никого не приглашали. Сонин сам надумал поздравить молодых. Его машина прокатила по поселку, привлекая общее внимание, и осталась ждать у калитки Кузьменок. Появление такого важного гостя смутило Кузьминишну, но Сонин быстро освоился, и вместе с ним ворвалось в дом веселье, – он один то ли не слыхал, то ли забыл о недавнем несчастье, и потому держался так непринужденно, как не могли держаться другие: любезничал с Любиными подружками, произносил красноречивые тосты и пел под гитару неаполитанские песни.
Часов в десять хлопнула калитка, и Кузьминишна увидела на дорожке маленького старичка в шляпе и с большим букетом. Чудится ей, что ли? Она слегка захмелела от вишневки, от незнакомых песен Сонина, от тоскливого предчувствия, что после веселья дом опустеет.
– Гляди-ко, гости повалили! – воскликнула она и распахнула дверь.
Иван Иванович церемонно поздравил жениха и невесту, вручил покрасневшей Любе букет и флакон духов, а Саше немецкий справочник, о котором тот давно мечтал.
– Незваный гость легок. Что есть, то и ладно! – закричал Липатов, придвигая к профессору уцелевшие закуски. – Ну, Иван Иванович, дернули по первой за молодоженов!
Иван Иванович «дернул» и даже рассказал – слишком длинно и обстоятельно – анекдот про попа, который всегда пил «по первой». И тут же начал объяснять, что именно смешно и почему. Потом выпил «по второй», раскраснелся и азартно закричал: «Горько!»
– Ох и получит он трепку от Дуси, когда приползет на карачках! – посмеивался Палька.
В час ночи Сонин собрался уезжать. Решили, что в его машине поедут и Китаев с Липатовым. Перед отъездом Иван Иванович как-то сразу протрезвел и отвел в сторону Сашу.
– Вот ты и муж, Александр Васильевич! Я произношу это слово не только применительно к сегодняшнему событию, по в его старинном значении – взрослый мужчина. Еще Пушкин говорил… Вернее, Марина Мнишек… – Китаев слегка запинался и горячо дышал в лицо Саше. – Помнишь? «…я слышу речь не мальчика, но мужа». Ты не мальчик, но муж, Сашенька, и я горжусь тобой, ты – мой ученик, и я передал тебе все, что мог. Горжусь, и люблю, и надеюсь на тебя.
В приподнятом и блаженном настроении свадебного вечера Саша сделал то, что не сделал бы в другое время, – он обнял и поцеловал Китаева. Его умилили сухонькие стариковские плечи, дряблые, морщинистые щеки с колючей щетинкой – он навсегда прощался со своим первым учителем и ясно ощутил, что в эту минуту от него отходит завершенный, очень светлый период жизни и этого периода жаль, несмотря на то, что новый день сулит только счастье. Он думал – родной город, институт, профессор Китаев, приятели студенческих лет… А это отходила юность.
– Я вам очень благодарен за все, Иван Иванович. За все!
Китаев снял очки и заглянул Саше в глаза:
– Ценю, Сашенька, ценю. Нас, стариков, нынче не балуют. Но я не ищу благодарности, я хочу помочь. Тебе, Александр Васильевич, и вам всем, потому что искренне люблю и Светова, как бы взбалмошен он ни был, и Ивана Михайловича – как-никак все вы прошли через мои руки.
Объяснение явно затянулось. Саша оглядывался, высматривая, где Люба и не заскучала ли она без него.
– Конечно, молодая жена привлекательней старого профессора, – хихикнул Китаев и взял Сашу за рукав. – Скажу коротко. Мы должны поехать вместе. Мы должны разговаривать в Углегазе в качестве представителей института…
Саша старался не вникать в настоящий смысл этого предложения. Ему не хотелось вникать.
– Мы так и решили, Иван Иванович. Наш проект называется «Проект группы работников Института угля».
– …в качестве представителей нашего института, точнее – кафедры химии угля, – докончил Китаев и заискивающе улыбнулся Саше. – Пойми, дружок, здесь мы знаем и ценим вас. Но в столице ваша святая троица будет выглядеть недостаточно авторитетно – три юнца из провинции! А если на проекте будет стоять имя научного руководителя… если мы явимся вместе…
Сашу передернуло. Он вдруг ощутил холодную сырость, вползавшую из сада в открытую дверь.
– Иван Иванович! – с мольбой пробормотал он, еще надеясь, что Китаев опомнится и устыдится.
– Я и к Лахтину пошел бы с тобой, Александр Васильевич, – продолжал Китаев, придерживая Сашу за рукав. – В последнее время было много неприятных разговоров в связи с твоей отсрочкой. А если бы я сам повел тебя к академику, сомнения окончательно отпали бы…
Саша решительным движением высвободил рукав.
– Я не могу решать без товарищей, – сказал он, глядя в глаза Китаеву, – но мое личное мнение, Иван Иванович, я выскажу сейчас: вы не захотели работать с нами, когда мы вас просили. Вы отстранились. А в трудную минуту – даже отвернулись. Зачем же теперь… – Он вспомнил все, что связывало его с этим человеком, и с болью воскликнул: – Ну зачем вы так, Иван Иванович!
Китаев молча жевал губами.
Выделяясь светлым пятном на темной дорожке, от калитки шла Люба. Сейчас она подойдет к ним, и тяжелый разговор прервется…
