Текст книги "Иначе жить не стоит"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
Юрасов высмеет его замыслы? Что ж, не в первый раз. Он не боялся юрасовского скептицизма. Он чувствовал за собою проверенную жизнью правду своих убеждений, смелость партии, сумевшей развернуть огромные силы народные для созидательных подвигов пятилеток. А что такое пятилетки, как не коренное и стремительное преобразование страны! Ведь и Юрасов всем своим талантом участвует в этом, крупно участвует. Он не воспринимает поэзию преобразования мира? Но он служит ей!
– Вы верите только цифрам и расчетам? Пожалуйста! Сейчас идет борьба за хлопок, мы все еще покупаем его на золото. Средняя Азия и Азербайджан могли бы завалить страну хлопком. Но где взять воду?.. Я подсчитал: три реки – Амударья, Сырдарья и Кура – могут оросить примерно десять – пятнадцать миллионов га плантаций, а земель, жаждущих орошения, не меньше двухсот – двухсот пятидесяти миллионов! Меня прямо жгут эти цифры! А в это время три полноводных сибирских реки – Енисей, Лена и Обь – сбрасывают в Ледовитый океан тысячу четыреста тридцать миллиардов кубометров воды! Бесценная для юга влага уплывает через районы вечной мерзлоты, через тайгу и тундру. А между тем…
Он отодвинул тарелки и рюмки, выложил на стол блокнот и уже привычно набросал карту.
– Вот смотрите! Длинная гряда гор и возвышенностей тянется через всю страну, как бы отрезая север от юга. И только в одном месте – в Тургае – гряда разрывается. Исследуя ложбину Тургайских ворот, геологи и топографы нашли бесспорные следы когда-то протекавшего там могучего потока. Поток промыл гигантской ширины русло, почвы хранят речные отложения. Сколько тысячелетий назад это было? Какие геологические сдвиги повернули реку на север? Как бы ни было, мы вправе прокорректировать природу, исправить ее ошибку и дать новую жизнь громадному краю! Рудники и заводы на Тургайском плато, хлопковые плантации и фруктовые сады, виноградники и бахчи на месте нынешних песков, – вы понимаете, какое это благо!
Юрасов отпил вина из бокала и задумчиво сказал:
– Все это верно. Но вы слишком узко берете проблему. Надо ставить ее шире и перспективней.
Матвей Денисович выронил карандаш. Такой упрек он слышал впервые.
– Вы как бы отмахиваетесь от Сибири – вечная мерзлота, низкие температуры, тайга! А между тем мы еще только открываем ее богатства, и движение индустриализации будет неизбежно идти на восток – но Сибири и до Приморья. Хабаровский нефтеперегонный завод, Сахалинские промыслы, Комсомольск, Колыма – это форпосты предстоящего наступления. Так что проблему надо решать крупным планом с учетом развития и севера, и юга, и Дальнего Востока.
Матвей Денисович немного растерялся от неожиданного поворота беседы.
– Я думал главным образом о проблеме водоснабжения Средней Азии. Хотя, разумеется…
– Надо брать главное! – воскликнул Юрасов, и в его лице проступила как будто совсем не свойственная ему увлеченность. – Главное – энергетика! Рост производства электроэнергии должен опережать рост промышленности. А мы в этой области – нищие. Перед революцией Россия производила меньше двух миллиардов киловатт-часов в год и занимала пятнадцатое место в мире. В тысяча девятьсот двадцатом году… – Юрасов усмехнулся и прямо поглядел в глаза собеседника, – в тот год, когда вы меня встретили кустарем-одиночкой, производящим свечи по рецептам семнадцатого века… Да, выработка электроэнергии была тогда в четыре раза меньше довоенной, и в тот же год Ленин создал ГОЭЛРО.
Казалось бы, гидротехник гидротехнику мог не рассказывать об этом. Но, видимо, Юрасову было дорого такое сопоставление. Его загоревшийся взгляд спрашивал: ты – понимаешь? Впрочем, он тут же продолжил суховатым голосом специалиста:
– Как вы знаете, план ГОЭЛРО многим казался нереальным – в том числе и мне. Он выполнен лет семь назад, к девятьсот тридцать первому году. В данное время наметки плана ГОЭЛРО перевыполнены более чем в три раза. Но что такое сорок миллиардов киловатт-часов для нашей страны? По сравнению с довоенными двумя миллиардами – гигантский скачок, по сравнению с потребностями городов, промышленности и сельского хозяйства – голодная норма. Как ближайшую задачу мы должны осуществлять производство примерно двухсот миллиардов киловатт-часов в год.
– Двухсот миллиардов?!
– Конечно, как минимум. Это будет уже совсем не плохо. Но действительная электрификация страны – это не двести и не триста, а примерно пятьсот – шестьсот миллиардов.
Теперь Матвей Денисович почтительно вглядывался в лицо мечтателя, перед которым сам себе показался приземленным практиком. И это – Юрасов? Что же я проглядел в нем? Чего не понимал?..
– Мы недавно подсчитали, – продолжал Юрасов. – Наши гидроресурсы в четыре раза превышают ресурсы США и в семь раз – Канады. Наши реки могут давать нам тысячу семьсот миллиардов киловатт-часов в год! Так что… лицом к энергетике, Матвей Денисович! Продумайте в вашем проекте целесообразное и широкое использование рек – сеть гидростанций – может быть, каскад, если позволят условия. От Тургая канал пойдет самотечный? Под уклон?
Некоторое время они увлеченно обсуждали подробности замысла. И замысел, многим людям казавшийся чепухой, обрел прочное место в еще более широкой перспективе развития страны. Схемы использования рек, для которых Матвей Денисович не раз проводил изыскания, оживали и занимали очередь в строю всенародных работ – сперва, вероятно, Волга, потом Ангара и Енисей, еще позднее – дальневосточные реки, и где-то в той же дали – поворот водного потока через Тургай – на юг, на юг… Сколько лет пройдет до осуществления мечты? Какая очередность будет признана самой разумной? Какие трудности и испытания встанут на пути людей, преобразующих свою землю?.. И кто из них двух доживет?..
Юрасов взглянул на часы и заторопился. Он снова стал суховатым и отменно вежливым, но теперь это уже не раздражало. Скудным и ограниченным представилось Матвею Денисовичу его многолетнее суждение об этом старом знакомце. Верил в преобразование мира, а не поверил изменению одного, притом умного и талантливого человека! Да как же он мог остаться прежним? Ему же в юности и не снился такой размах работ, такой простор для проявления энергии! Мы уже привыкли к этому размаху и часто недооцениваем силу воздействия наших идей и наших дел. Мы требуем бдительности к врагам. Но должна быть и бдительность к добру. К таким вот изменениям душ…
– Извините, вынужден поспешить, – поднимаясь, сказал Юрасов. – Ради дальних перспектив не стоит опаздывать на сегодняшнюю премьеру. Меня ждет жена.
Уже на улице, прощаясь, он сообщил как бы вскользь:
– Я сейчас ношусь с идеей перспективного планирования электрификации – а значит, и главных направлений всего прочего, – скажем, на полвека. Наверху эта возможность обсуждается. Вероятно, встанет вопрос о перспективном плане – для начала лет на пятнадцать – двадцать. Я добиваюсь создания специальной проектно-исследовательской группы – так сказать, дальнего загляда… Буду рад, если вы согласитесь войти в нее.
Проводив взглядом удаляющуюся, до чопорности прямую фигуру, Матвей Денисович зашагал домой – и как же легок был его шаг!
На вокзал они приехали врозь.
Игорь ходил взад-вперед крупными шагами, засунув руки в карманы пальто. Ссора тяготила его, но он не знал, как подойти к отцу, потому что не понимал его. Сперва он надеялся, что обида забудется, оттесненная горестной вестью. Но отец ничего не забыл, от Игоря непримиримо отворачивался. Горевал ли он о Наде? Не поймешь! Просидел вечер взаперти, а с утра опять названивал своим замечательным людям. Теперь к ним прибавились еще гидростроители и почему-то – специалисты по вечной мерзлоте. Вчера из-за двери Игорь слышал, как отец с увлечением говорил:
– Тепло юга впитает влагу и благодатными дождями и ветрами вернет ее северу. Вечной мерзлоте придется отступить!
А сейчас отец стоит, ссутулившись, горько сжав губы, – старик… Захотелось подбежать, прижаться к родному плечу, прошептать: «Прости…» Но отец заметил его наблюдающий взгляд и резко отвернулся.
Игорь продолжал вышагивать вдоль перрона, ожесточая себя мыслями о том, что стоит проявить слабость, отец в самом деле заберет его к себе, а тогда – прощай самостоятельность!
Матвей Денисович тоже украдкой посматривал на сына, стараясь не встречаться с ним взглядом. Но думал он не о давешней ссоре и не об оскорбительном выкрике сына: «Нет уж, спасибо!» Еще ночью, томясь бессонницей, он понял и даже как-то оправдал эту резкость: у парня и впрямь было в экспедиции ложное положение. Но в эту ночь мысли о сыне сплелись с горькими мыслями о смерти Нади и с обостренным ощущением ограниченности человеческой жизни. И во всех этих раздумьях присутствовал Юрасов, его советы и определившаяся возможность всерьез заняться проблемой рек.
Он почти не горевал о смерти реальной, вчерашней Нади – за время ее неизлечимой болезни он успел примириться с неизбежным. Но в памяти ожила та, давняя Надя – Надежда, светлый огонь его нелегкой юности, девушка, которую он, сам того не ведая, обидел. Он был так уверен, что недостоин ее, так боялся оскорбить ее целомудренную строгость! Много позднее он понял, что Надя, пугливо замыкаясь, ждала, когда же он все-таки заговорит с нею, как с обыкновенной девушкой. Вспомнилось ее окаменелое лицо на свадьбе сестры и то, как она вдруг ушла и у двери сказала ему: «А мне, видно, суждена одна-единая дорога». Так она и прошла дорогой чистой и прямой как стрела.
Сколько сотен благодарных людей шагало за гробом «нашей докторши»! Сколько молодых врачей научилось у нее искусству врачевать и искусству истинной человечности! Такой огонь негасим, он переходит от сердца к сердцу.
Жизнь может быть очень большой – и все же она до жути ограниченна. И отрада тут одна – то, что ты сделал, и то, что ты негасимым передал другим.
«Что же я сделал? – думал он. – Кому и что я передал? Всю жизнь прошагал рядовым, ничего особенного не сотворил, но шел – впереди, и все, что вырастало за мною, в чем-то опиралось и на мой труд, на мои выводы и доводы. Исхоженные мною берега рек были необжитыми, земли – пустынными, жизнь возникала там после меня, но она возникала! Сотни людей росли около меня, в чем-то я им помог, наверно, и добрый огонек передал многим… Но мечтал все самое лучшее вложить в сына. Что же я все-таки недоглядел? Что – не сумел?.. Кажется мне – или он действительно жестковат и рассудочен? Моя ли увлеченность мне глаза застит или у него в самом деле не хватает способности увлечься, загореться – так, чтоб и повседневные заботы побоку, и ночь не спалось?..
Вот он злится на мою „нелепую“ дружбу с Галинкой Русаковской, а для меня Галинка – открытие и загадка. Когда Игорь был мальчуганом, я вечно пропадал в экспедициях. А тогда созревал вот этот, сегодняшний человек. Что-то навсегда закладывалось. Определялись грани характера. Я беспечно думал, что воспитал сына хорошим человеком только потому, что он не делал плохого, толково учился, стал комсомольцем. А в жизни сотни сложностей, когда человек поворачивается или так, или эдак, и вдруг проявляются глубинные свойства характера. И эти свойства исподволь складывались в нем… а я не замечал?
Вот – Галинка. Посмотришь – детеныш! Какие у нее могут быть переживания и раздумья? А в этой детской душе идет своя, очень важная работа. И такая же шла в детской душе Игоря, а я не заронил в нее тот самый огонь?.. Радовался – хочет быть гидротехником-изыскателем, мечтает пойти по моему пути, передам ему свой опыт. А ради чего?
„…Ты слишком энергичен в том, что никакого отношения к делу не имеет!“ Что же для него – дело? Служба? Сегодняшнее? А все остальное – бредни?..
Вот Галинка увлеклась моим замыслом. Когда рассказываешь – слушает с приоткрытым ртом, рожица ребячья, а глаза… ох, какие глаза! Можно поручиться, что они видят то же, что вижу я, и это видение ее завораживает. Что из нее выйдет потом – кто знает! Но эти глаза уже никогда не смогут смотреть только себе под ноги…»
Матвей Денисович искоса оглядел сына – остановился поодаль, туча тучей. Ох, как было бы хорошо, если бы сын с прежней доверчивостью сказал: «Расскажи, папа, как и что ты задумал». Уж Игорю он объяснил бы все, все!.. Ему самому – не дожить, а Игорь – доживет. Возможно, Игорю выпадет счастье начинать эти гигантские работы…
Недавно Матвей Денисович рассказал Галинке о народнике Демченко, который в конце прошлого века написал книжку, где доказывал необходимость переброски рек Оби и Енисея на юг.
– Широко думал человек! Имел в виду, что поворот сибирских рек на юг повлияет на климат, смягчит суховеи. Рассчитать по-инженерному он не сумел, не знал, где какой уровень над морем. Если бы в точности выполнить его план, затопило бы всю Западную Сибирь с такими городами, как Омск, Томск и Новосибирск, и Среднюю Азию вплоть до Астрахани. Но расчет – дело инженеров. А мысль у него была верная.
Галинка молчала, задумавшись. И вдруг с трепетом:
– И я когда-нибудь умру?
Значит, рассказ о давно умершем мечтателе привел ее к открытию смертности всех живых, к страху перед ограниченностью жизни?..
– Ну, ты умрешь еще не скоро.
– А вы?
И покраснела, поняв, что вопрос бестактен. Но затем убежденно сказала:
– Я бы вас ни в какие экспедиции не посылала. Чтоб вы сидели и рассчитали, как все сделать. Чтоб ничего не затопило.
Галинка – подумала. Почему же Игорь… мой Игорь!
Игорь вдруг решительно зашагал к отцу.
– Подходит.
Вдали возникли клубы дыма и приближающееся пыхтение паровоза.
– Плохо, что мы не знаем номер вагона.
– Будем стоять здесь.
Это было не примирение, а молчаливый сговор – не огорчать своей ссорой родного, измученного горем человека.
Теперь они стояли рядом, плечо к плечу. Игорь первым увидел мать и побежал рядом с вагоном.
Она легко соскочила с подножки, передала Игорю чемодан и быстро поцеловала его, взглядом отыскивая мужа. И, увидав, пошла к нему своей напористой походкой. Лицо ее было сейчас не горестным, а тем самым оживленным и приготовленным к радости, какое Матвей Денисович знал и любил с юности – с того дня, когда к Наде приехала младшая сестра Зинаида и в течение одного часа весело, ничего не подозревая, энергичной рукой перечеркнула его идеальную любовь ради любви земной, нерассуждающей и счастливой.
– А что вы какие-то не такие? – спросила Зинаида Григорьевна после первых минут встречи и внимательно оглядела обоих. – Поссорились?
– Да нет, пустяки, – сказал Игорь.
– Ладно, разберемся, – произнесла Зинаида Григорьевна свое любимое слово и улыбнулась мужу: – Я ужасно боялась, что ты уедешь, не дождавшись меня.
О смерти Нади она не сказала ни слова. Матвей Денисович знал, что эти недели возле умирающей сестры достались ей тяжело, что горе будет долгим, но такова уж Зина – всегда обращена к жизни и ненавидит «распускать чувства». Дома он разглядел, что Зина похудела, появились новые морщинки. Но и сейчас она выглядела молодо, коротко подстриженные седые волосы не старили ее, а мило оттеняли ее круглое, розовое лицо и голубизну глаз.
Она сидела за столом, как гостья, она никогда не умела и не любила хозяйничать, но двое мужчин, ухаживая за нею, впервые почувствовали себя по-настоящему дома, при хозяйке. А хозяйка быстро разоблачила их неуклюжие попытки что-то скрыть от нее. Допив кофе, позвонила к себе в клинику и сказала, что прием больных можно назначить на завтра. Проглядела повестки, скопившиеся за время ее отсутствия, огорчилась, что сегодня вечером – сессия райсовета, которую стыдно пропустить, поглядела на часы.
– Ничего, до заседания еще восемь с половиной часов. – Погладила лоб, снимая усталость, тихо сказала: – Надя вспоминала вас обоих в самые последние часы. О тебе, Матвей, думала. И о тебе… Никак я не ждала, что у вас неладно.
11
В вестибюле гостиницы Палька задержался у зеркала, чтобы увидеть себя во весь рост. Из тусклой глубины на него вызывающе глянул высокий парень, особенно молодцеватый рядом с низкорослым, угловатым Липатушкой. Новая меховая шапка и новенькие желтые «джимми» были великолепны, своевольная прядь волос выглядывала из-под заломленной назад шапки. Пальто, конечно, видало виды и легковато для московского ноября, но общего впечатления оно не портит, наоборот, придает независимый вид – это вам не пижон, а настоящий мужчина. Вот галстук повязан дурно… Черт знает, как получается у Игоря свободный, красивый узел!
– Мы опаздываем, – напомнил Липатов, прилаживая поплотней старую кепчонку.
Решительно распустив узел, Палька перевязал галстук одним вдохновенным усилием – получилось почти как у Игоря. Теперь парень в зеркале стал неотразим. И сегодня вечером это должны заметить…
Игорь ждал их возле своего дома.
– Собирались, как женихи! – пробурчал он. – Отец уехал уже час назад.
Метнувшись на середину улицы, он остановил первую попавшуюся машину:
– Подвези, приятель! Шоссе Энтузиастов, новые дома. Ничего, ничего, для хорошего шофера сто верст не крюк.
Сидя рядом с шофером, Игорь болтал с ним, как с давним знакомцем. Со стороны казалось, что он беспечен. Не любил он показывать, что волнуется.
Вопреки его надеждам, мать стала на сторону отца.
– Вот что я тебе скажу, – заявила она со свойственной ей определенностью суждений. – Дети не выбирают себе родителей. Но если тебе повезло получить такого отца, надо ценить. Ты нагрубил ему и обидел его. Сам натворил, сам и проси прощения.
Поначалу Игорь уперся, а потом время было упущено. Отец избегал его, часами рассказывал матери о своих планах. Краем уха Игорь уловил, что Юрасов поддержал идею отца и даже обещал ему какую-то работу, где он сможет заняться своим проектом. Юрасов – поддержал?! Хотелось расспросить, но захочет ли отец ответить?..
Предстоящий отъезд отца ошеломил Игоря: расстаться не помирившись? Он долго маялся, прежде чем решился попросить прощения.
– Я не сержусь, – сказал отец, не отрывая глаз от книги. – Я увидел в тебе эгоизм и душевную ограниченность, а это мне неприятно.
Игорь вспылил.
– Можно ли из-за нескольких запальчивых слов делать такие обобщения! В конце концов, если я волнуюсь, что ты забросил работу ради этих рек…
– Если мне захочется поговорить об «этих реках», – медленно сказал отец, – я предпочту говорить с кем-нибудь другим… хотя бы с Галинкой. Она понимает лучше, чем ты. А сейчас я занят. Не мешай…
Как ни странно, мать поощряла посещения Галинки и даже подобрела к Татьяне Николаевне, которую раньше называла вертихвосткой. Бывало, мать презрительно поджимала губы, когда слышала о «мальчишниках» в доме Русаковских. А на этот раз сама уговорила отца пойти:
– Я задержусь в клинике. Что тебе сидеть дома одному?
Очевидно, Игоря она тоже не брала в расчет.
Оставался один сегодняшний вечер. Отец оживится, повеселеет… Надо подойти к нему при друзьях, взять за руку и тихо попросить:
– Забудь, папа, я не хотел тебя огорчить…
К этому и готовился Игорь, болтая с шофером.
Липатов прирос к окну – за окном мелькали узкие московские улицы, полные вечерней суеты: пешеходы с детьми, с покупками, даже с собаками на поводке сновали по всем направлениям, переходя улицу под носом у тревожно гудящих машин; трамваи были со всех сторон облеплены людьми, которые бесстрашно держались за «колбасу», за выступы, за решетки или, уместив одну ногу на подножке и кое-как ухватившись за поручень, висели себе как ни в чем не бывало, да еще держали на весу портфели. На табличках под фонарями мелькали диковинные московские названия: Маросейка, Солянка, Яуза, Николо-Ямская… Потом машина вырвалась из тесноты старых улиц на широченный проспект и – за город. Потянулись заборы и склады, потом поля и обширные пространства, заполненные скрюченным железом и скелетами машин, – свалка металлолома. Домишки, видневшиеся то тут, то там, были ветхи, косы, подслеповаты. И вдруг вдали возникло сияние множества огней, и в этом сиянии обозначились, как мираж в пустыне, широко расположенные многоэтажные корпуса новых домов. Опять – Москва, опять – столица, только новая, сегодняшняя.
Липатов старался, все разглядеть и запомнить.
Палька был невнимателен, его не интересовали меняющиеся виды города, где он пережил столько разочарований и борьбы, надеялся и отчаивался, работал сутки напролет, спорил до изнурения, добивался и – добился! Весь громадный город с разнообразной и сложной жизнью сосредоточился для него в одной точке. В этой точке долго решалась и наконец решилась его судьба. Победа закреплена несколькими параграфами приказа, которым объявляется начало строительства опытной станции № 3, начальник Липатов Иван Михайлович, главный инженер Светов Павел Кириллович… Павел Кириллович, вот как. Главный инженер. Станция № 3, поскольку есть уже станция № 1 – в Донбассе, по методу Катенина, и № 2 – к Подмосковье, по методу Вадецкого – Колокольникова. Пусть будет и № 1, и № 2! Посоревнуемся. Докажем. Закончить бы поскорей формальности со всеми этими нормативами, штатами и лимитами. И – в Донбасс, на шахту Старая Алексеевка, возле которой им отвели участок пласта, хотя можно было найти более удобный, неразработанный пласт недалеко от Донецка. А впрочем, лишь бы взяться за дело!
Жизнь расширилась и стала удивительной. Сегодня Рачко бросил таинственный намек, что Мордвинова и Светова намечают послать за границу. Ух ты! За границу! На расспросы он не отвечал, отнекивался – узнаете, когда придет время. Вид у Рачко был загадочный и почему-то сердитый. Дразнит он или на самом деле кто-то вздумал дать им заграничные командировки? Интересно – куда? В Англию? А может, и в Америку? В последние годы многих инженеров посылают туда. Занятно! Павел Кириллович Светов в серой шляпе и желтых «джимми» шагает по Бродвею… Надо будет ввернуть сегодня в разговоре: «Вероятно, в ближайшее время я ненадолго съезжу за границу». То-то она удивится! «Вы – за границу?!» – «Да, знаете, хочется поглядеть мир, сравнить, разобраться, что у них хорошо, а что плохо…»
Сегодняшняя встреча – еще один неожиданный подарок. Как это вышло, что она их пригласила? «Можете привести и своих донецких приятелей» – так она будто бы сказала Игорю. Игорь говорит: «Мадам обожает, чтобы вокруг нее было завихрение поклонников…» Игорь злится, потому что завтра отец уезжает, а они не помирились. Он потянул с собою друзей для храбрости. Друзья должны помочь – свести его с отцом. Как? Будет видно на месте. Во всяком случае, это прямая и важная цель. Палька не станет «завихряться» в толпе поклонников. Ему нужно только поглядеть в ее мерцающие глаза и понять, забыла она или нет. То, что было, не вычеркнешь. И быть может, она для того и позвала, чтобы в веселой суете вечеринки дать ему понять, что помнит?..
Татьяна Николаевна выбежала к ним в каком-то диковинном наряде, вокруг головы чалмой намотан пестрый шарф.
– Как раз вовремя! – воскликнула она, протягивая обе руки – одну сцапал и потряс Липатов, другую поцеловал Игорь. – Мы ставим шарады, сейчас начнется! Здравствуйте, Павел Кириллович, – она протянула ему ту руку, что поцеловал Игорь, – я слышала, вы одержали победу? Поздравляю.
Целовать ее руку он не стал – вот еще! Но, пожав, не отпустил, а сильно сжал. Она на миг запнулась, глаза опустила: скромница. Затем ее пальцы решительно высвободились и мягко оттолкнули его руку.
– Раздевайтесь, знакомьтесь со всеми и садитесь, – холодно-весело произнес ее голос. – На меня не рассчитывайте, сегодня все – сами себе хозяева, а я – на сцену!
Ее глаза строго и требовательно глянули на Пальку – и скользнули мимо. Пестрая чалма замелькала по ярко освещенной комнате, где сидело и стояло несколько незнакомых Пальке мужчин.
В переднюю выскочила Галинка с медным тазом в руках.
– Скорей, скорей, занимайте места!
Комната была превращена в зрительный зал: столы сдвинуты к стене, кресла и диваны поставлены в три ряда напротив арки, которая отделяла пасть комнаты; за аркой виднелись книжные полки и массивный письменный стол профессора, но сейчас это была сцена, а сам Русаковский с помощью двух молодых людей натягивал над аркой проволоку для занавеса. На голове у него тоже красовалась чалма.
– Отрубить головы тем, кто посмел опоздать! – протяжно прокричал профессор и соскочил со стремянки.
– Я привел тебе двух гостей, о повелитель! – не растерялся Игорь и низко поклонился, пальцами коснувшись пола.
– Мой дом – ваш дом! – сказал профессор, так же кланяясь Липатову и Пальке.
Палька искоса разглядывал незнакомых мужчин; он не сомневался, что все они влюблены в ненаглядную, и от этого все казались ему самоуверенными и противными, особенно усевшийся рядом пухлый розовощекий молодой человек, с которым она только что перешептывалась.
– Обманул, – удрученно сказал Игорь. – Не приехал.
Палька не сразу сообразил, что речь идет о Матвее Дмитриевиче, он совсем забыл, что его главная цель – помирить Игоря с отцом.
Галинка ударила ложкой по медному тазу, занавес раздвинулся…
Палька готовился увидеть какую-то восточную сценку, но за занавесом открылся столик, украшенный графином с водой. К столику подошел молодой человек – один из тех, что помогал Русаковскому натягивать проволоку. Этому молодому человеку подходило определение – паренек. Спутанные русые волосы спадали на глаза, лицо было простое, ребячливое, с мило приподнятым носом и белесыми бровками. Паренек застенчиво поклонился, тронул графин, потом переставил стакан, кашлянул и произнес запинающимся баском:
– Тема моей сегодняшней лекции, товарищи: «Есть ли бог?»
Он налил себе воды, жадно выпил, снова кашлянул и начал говорить. Говорил он мудрено, с цитатами из Библии и Корана, однообразно жестикулируя правой рукой, в то время как левая то хватала, то отпускала графин. Все было всерьез, ни одного смешного слова или оборота, но Палька улыбнулся и увидел, что все кругом улыбаются. Кто-то фыркнул. Кто-то засмеялся громко, не сдерживаясь, – и вот уже смеялись все: так верна и забавна была пародия на незадачливого лектора.
– Илька Александров, – шепнул Игорь. – Вот арап!
Под общий хохот Александров поклонился и откинул назад волосы. От этого движения изменился весь облик; теперь его определял большой высокий и чистый лоб со строгой черточкой между надбровьями да уверенная посадка головы на крепкой шее, не подпертой воротничком, – шею свободно окаймлял ворот легкой спортивной фуфайки.
Через минуту тот же Илька, нацепив длинную юбку, изображал строгую учительницу в пенсне, а Галинка – ученицу. На чертежной доске Галинка мелом написала буквы и никак не могла уразуметь, что «Б» и «А» вместе составляют слог «БА», а «Д» и «Ы» – «ДЫ».
Третьей и последней сценой был гарем, где Русаковский в чалме и купальном халате изображал капризного властелина, а ненаглядная – прекрасную наложницу.
Но вот Галинка ударила ложкой по тазу и объявила: целое!
В массивном кресле восседал желтолицый, косоглазый толстяк в китайском халате и причудливом головном уборе, утыканном длинными шпильками с елочными шарами на концах. Галинка обмахивала толстяка обыкновенным веником.
– Папа! – удивленно вскрикнул Игорь.
– Бог-ды-хан! – закричал розовощекий молодой человек, явно довольный тем, что первым разгадал шараду.
Матвей Денисович тяжело поднялся и поклонился, поддерживая рукой привязанную на животе подушку. Его подведенные углем глаза скользнули по лицам зрителей и на миг застыли, наткнувшись на призывный взгляд Игоря. Матвей Денисович отвернулся от сына, обнял Галинку и медленно пошел за арку, а Игорь самым беспечным образом заговорил с пухлым молодым человеком, – некоторое время они болтали, не обращая внимания на сидящего между ними Пальку, пока Игорь не догадался их познакомить. Пухлый молодой человек оказался Женей Труниным, о котором Палька столько слышал.
– Я тоже слышал о вас, – сказал Трунин. – Вы разработали проект подземной газификации угля. Это – замечательное дело. Я давно хотел узнать как следует… Мы с Александровым подумывали о подземной газификации нефти…
Через минуту Палька считал пухлого молодого человека самым симпатичным и умным из всех, кого встречал. Но тут ненаглядная позвала Трунина, назвав его Женечкой, и острое недоброжелательство опять шевельнулось в душе Пальки.
Русаковский и Александров внесли в комнату два подноса с закусками и вином. Никто никого не потчевал – гости сами подходили к столу, брали бутерброды, наливали себе вина. Палька с Игорем тоже подошли и натолкнулись на Липатова, который усилено прикладывался к рюмочке, чокаясь с Матвеем Денисовичем. На лице Матвея Денисовича еще держались остатки грима, подчеркивая немного косой разрез его глаз.
– Я тебя не сразу узнал, папа, – ласково сказал Игорь. – Чем это тебя намазали таким желтым?
Не глядя на сына, Матвеи Денисович ответил:
– Пастелью.
– Здорово получилось! – умоляющим тоном сказал Игорь.
– Здорово! – подхватил Палька, не зная, как помочь этим двум людям. – Прямо-таки настоящий богдыхан.
Он был искренен, так как никогда не видал богдыханов.
– А по этому случаю выпьем! – воскликнул Липатов, размахивая зажатой в руке бутылкой. – Выпьем за отца и сына, и вы выпейте друг за друга, честное слово!
У Игоря подрагивала рука, когда он брал рюмку. Матвей Денисович был спокоен, только глаза сощурились так, что остались две щелочки.
– Что ж пить за отца и сына, лучше уж за святого духа, – сказал он и с рюмкой в руке отошел к Татьяне Николаевне. – Ваше здоровье, милый дух этого дома!
Игорь поглядел на сутулую спину отца, залпом выпил вино и пошел из комнаты.
– Ну что ты скажешь… – огорченно пробормотал Липатов и налил себе еще вина.
– Смотри, старина, перебираешь, – предупредил Палька и заспешил к веселой группе, образовавшейся вокруг Татьяны Николаевны. Он мельком увидел, что Игорь в передней надевает пальто. Потом услышал, как хлопнула входная дверь. Но он был слишком увлечен своими чувствами, чтобы скорбеть о чужих.
Весь этот вечер его переполняло ощущение своей причастности к новому для него, удивительному миру столичных ученых, которые настолько знамениты, что охотно забывают о своей учености и позволяют дурачиться, как школьники.
В этом мире знаменитостей непринужденно вращалась Татьяна Николаевна. Очарование делало ее центром дружеского круга, возвышало ее над всеми. Седой сморщенный мужчина, в котором Палька с замиранием сердца узнал известного академика, раболепствовал перед нею, а она посмеивалась. Ее внимание было как дар: оно отпускалось небольшими дозами.
Палька смотрел на нее – и уже не верил, что та ночь в степи действительно была.
– Павел Кириллович, идите сюда!
Она потащила его за арку, в угол, где гримировались и переодевались. Там стоял полуголый Трунин – стоял, поеживаясь, и примерял боксерские перчатки.
