Текст книги "Иначе жить не стоит"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Когда Игорь вернулся с почты, в сарае шел дым коромыслом. Многие ушли, но оставшиеся – Никитины дружки, а с ними местные молодухи – начали пир сначала. Игорь попытался прекратить кутеж, но Никита с пьяной ухмылкой заявил, что «территория тут вольная», время нерабочее, Соня получила по заслугам, потому она и есть стерва, а пьет он на свои кровные, заработанные… Он выгреб из кармана и кинул на стол все деньги, какие у него были:
– Гуляю и буду гулять до утра! Угощаю всех, понял?!
На исходе этой ночи отчаявшийся что-либо сделать Игорь увидел скачущую по степи Ранетку – рабочую лошадку экспедиции. Ранетка мчалась так, как ей не случалось, наверно, со времен ее далекой молодости. Возле Игоря лошадка остановилась, тяжело дыша и роняя в пыль хлопья пены, с нее соскочила Лелька. Лелька бросила Игорю поводья, взглядом сказала: «Эх ты, шляпа!», – но произнесла лишь одно слово:
– Где?
Удивительно, эта девчонка ни на миг не запнулась, увидав Никиту в обнимку с двумя пьяными молодками. Подошла, потянула за рукав:
– Пойдем!
Позволила Игорю показать, где устроился жить Никита, но помощь его отвергла, сама довела, сама втолкнула по лесенке в дом.
Игорь присел на лавочку у ворот. Он был недоволен собой и удивлялся, какая, оказывается, бывает сумасшедшая любовь и как трудно руководить людьми со всеми их отношениями и характерами…
– Вот дурачина шальной! – доносился из открытого окна голос Лельки. – Ложись, горюшко мое, дай сапоги сдерну! Надо ж так нализаться, дурья твоя башка!
Слова были неласковые, а голос ласкал.
Никита что-то бормотал. Голос Лельки становился все тише. Игорь понимал, что следует уйти, но так сильна была усталость после пережитых волнений и такое ясное занималось утро, что подняться никак не мог.
Он очнулся от грохота и звона. Что-то упало и разбилось в доме, там, за окошком. Смутные звуки борьбы, приглушенные голоса, яростный выкрик Лельки:
– Как ты смеешь! Как смеешь! Поганым таким!..
Опять что-то грохнуло. Стукнула дверь. Заскрипели ступеньки крыльца.
Мимо Игоря, не заметив или не пожелав заметить его, быстро прошла Лелька. Отвязала Ранетку, погладила по остывшей, влажной шерсти, взобралась на спину лошади и медленно поехала той же степной дорогой, какой прискакала час назад..
Потом у Игоря хватало неприятностей. За два дня в центральной базе экспедиции не забыл о Лельке и не видал, встречалась ли она с Никитой. Получив расчет, Никита накануне отъезда долго писал письмо, мусоля карандаш и перечеркивая слова. А ночью, когда вышли, чтобы поспеть к поезду, их догнала Лелька.
Игорь пробовал заговорить – разговора не получилось. Отстал – все равно те двое молчали как немые.
До поезда оставалось четверть часа. Лелька подсчитала, что ей придется бежать обратно, иначе опоздает на работу. Помолчали.
– Я тебе всю правду написал. Я не хотел по-подлому, – вдруг сказал Никита, и губы у него затряслись.
– Я знаю. – Лелька обняла его и поцеловала в губы. – Ты жди. Жди! – добавила она и, не прощаясь с Игорем, побежала обратно.
Никита и Игорь смотрели, как удаляется ее темная фигурка по мутно белеющей дороге – бегом, бегом, бегом…
Игорь зашел в дом первым, Никита остался на улице. Кузьма Иванович прочитал письмо Матвея Денисовича про себя, сказал: «Так!» – и начал собираться на работу. Потом спросил: «Где же он?» Узнав, что на улице, усмехнулся: «Стыдно на глаза показаться?» И ушел.
Зато мать схватила Игоря за руку и подробно допросила, что и как случилось. По-настоящему встревожила ее не выходка Никиты и не увольнение с работы, а то, что тут замешана любовь. Кто она, та девушка? Чего от нее ждать? А когда вошел Никита, обняла, заплакала и начала кормить и сына, и его товарища.
Игорь пробегал весь день по делам экспедиции, а к вечеру снова зашел к Кузьменкам. Мать кивнула наверх – там Никитка.
В комнатке под крышей было жарко, Никита открыл обе двери и сидел за столом в трусах и майке. На столе, связанные, лежали те книги, что Никита увез с собою прошлый раз, таскал с места на место, да так и привез назад. Сам Никита читал Пушкина.
– И почему это я раньше красоты не понимал? – задумчиво проговорил он. – Вот бывает другой человек – и малограмотный, и сиротой рос, а понимает. Я только песни любил.
Не понимал… любил… Задумываться стал Никита?.. Игорю хотелось спросить, как он собирается жить дальше, но Никита и сам заговорил об этом:
– Отец в шахту гонит, а я не хочу. Я ж буровой мастер. Говорят, в геологический техникум таких, как я, в первую очередь принимают. Если семилетка есть.
– А у тебя есть?
– Документ есть, а знаний нету. Готовиться буду. Палька Светов подсобит, я думаю. Вместе когда-то в школу бегали.
Знакомое имя напомнило Игорю девушку с горячими карими глазами и мягкой речью, таившей в каждом слове девичью поощряющую смешинку. Сестра Светова? Кажется, да. Катерина. А что, если зайти к Павлу и повидать ее? Пригласить в кино или погулять? Отец надавал поручений дня на три, вечера как-то скоротать нужно…
– Сторожев думает: выгнали, так и пропал! – говорил Никита. – Я себя не выгораживаю, а только рано он на мне крест поставил. Я еще покажу ему Никиту Кузьменко!
– Покажешь, если не сорвешься. – И, не сдержавшись, спросил. – С Лелей-то как у тебя?
Никита счастливо улыбнулся и ответил пословицей:
– Суженого на коне не объедешь.
Игорь подумал не о нем, а о себе: бывает же на свете такая любовь, почему ж у меня не было? Гулял с девушками, изменял, влюблялся и остывал, а где-то, значит, и меня ждет суженая, которую не объедешь?
От Никиты Игорь завернул к Световым, спросил Павла, а глазами поискал Катерину. Мать не знала, когда придет Павел.
– Я в садочке подожду.
Ему нравилось само слово «садочек» и нравились здешние молодые садочки, тонкие ветви, склоняющиеся под грузом яблок, жужжание пчел, пряный запах паданок. В этом крае, где господствовал черный цвет угля, свежесть недавно посаженных деревцев была особенно радостной.
– Яблочком угоститесь, – сказала вдогонку мать.
Игорь сорвал и надкусил яблоко, обошел первую яблоньку и вдруг увидел прямо перед собой очень стройные загорелые, женские ноги. Стоя на табуретке и пристроив плетенку между ветвями, Катерина обирала яблоки.
– А я думаю: чьи это прекрасные ножки прямо с неба спускаются? – весело заговорил Игорь. – Здравствуйте, Катерина!
Она оглянулась, сухо сказала:
– Здравствуйте.
– Не узнали?
– Узнала. Держите плетенку.
Она подала плетенку, оправила платье и осторожно спустилась, нащупывая босой ногой землю. Игорь с удовольствием смотрел на узкую ступню, искавшую опоры, на крепкую фигуру, в которой все привлекательно. Однако вид у Катерины был хмурый, на Игоря она даже не взглянула. Стояла, отвернув красивое, равнодушное лицо.
– Что вы такая сердитая, Катерина? Или я не вовремя?
Катерина не ответила и впервые глянула ему в лицо. Странный это был взгляд – темный, глубокий и очень выразительный, только не понять было, что он выражает. Она стояла совсем близко, в простеньком платье, сбившемся у пояса, босая, с небрежно закрученной косой, – обыкновенная дивчина, собиравшая яблоки со своих четырех яблонек. А смотрела издалека, будто с другого берега.
– Я вашего брата жду. Можно мне посидеть с вами?
– Сидите. Только мне яблоки обобрать нужно.
– Так вместе веселее!..
Она молча пересыпала яблоки в большую корзину и, повесив на локоть плетенку, пошла к третьей яблоне. Игорь переставил табуретку, предложил свою помощь.
– Лезьте, если не упадете, – равнодушно разрешила Катерина. Скрестила руки под высокой грудью и молча наблюдала, как Игорь снимает яблоки, изредка подсказывая: там еще одно!
Игорь припоминал, как легко и весело было с нею в прошлый его приезд, как сама собою завязалась между ними приятная, волнующая игра и как не хотелось уезжать от нее в тот вечер. Будто подменили ее!
Игорю скоро надоело возиться с яблоками, он соскочил с табуретки и сказал, стараясь пробиться через ее отчужденность:
– Все! Поэксплуатировали – и довольно. Давайте-ка сходим в кино или в парк. Я же гость, один заблужусь.
– Не могу я, – качнув головой, сказала Катерина. – Да и брат вот-вот придет. Вы же к нему пришли.
– А мне с вами приятней.
В карих глазах мелькнул давний лукавый огонек, но и огонек был далеко – на другом берегу.
– Спасибо, мне сегодня некогда.
– А завтра?
– И завтра вряд ли пойду.
Игорь чувствовал, что настаивать глупо и обидно. Может, она другого ждет? Или другой обидел? Но уйти он уже не мог: вот такая, замкнутая и непонятная, она привлекала сильнее, чем раньше, когда сама приманивала его.
– Я вспоминал вас, Катерина. Это плохо?
– Вспоминать никому не заказано.
– Шел сюда и надеялся вас увидеть.
Катерина прикусила губу, не ответила.
– А вы ни словечка, ни взгляда. Бережете их?
Катерина принужденно рассмеялась, лукавый огонек опять блеснул издалека.
– Мои словечки уронены в речку.
– А взгляд?
– А взгляд, вот он. Так что?
И опять какая-то темная глубина приоткрылась, дохнула холодом и закрылась.
– А вот и Павел пришел.
Пока Игорь здоровался с ее братом, Катерина скрылась. Игорь долго сидел с Палькой в саду, согласился остаться к чаю, но Катерина больше не выходила, а спросить про нее Игорь не решился. Получив обещание, что Палька поможет Никите подыскать работу и подготовиться в техникум, Игорь собрался уходить. У калитки окинул взглядом дом – Катерина сидела в одном из окон, прижавшись щекой к наличнику.
О чем думает? О ком?
Шагая по темным улицам, сам над собой посмеивался. Далась мне эта девушка! Что мне она? Зачем? Это все Никита с Лелькой, их сумасшедшая любовь…
Днем он почти не вспоминал Катерину, а вечерами мрачно подавлял желание зайти к Световым. Когда сел в поезд, облегченно вздохнул – мне здесь больше не бывать, скоро в Москву, в институт. Мало ли там девушек поинтересней Катерины!
20
Палька своеобразно выполнил обещание, данное Игорю. – Никакой работы тебе не нужно, – сказал он Никите. – Садись и зубри, поступай в техникум. Работать пойдешь, когда начнется подземная газификация угля.
– Подземная газификация? А чего это?
– Переворот в угольной промышленности – вот что это такое. И нам будут нужны толковые, грамотные люди.
– А где она? Учреждение тут или что?
– Никакого учреждения пока нет, – сердито ответил Палька. – А будет все. Ты, главное, учись! Помочь я тебе не могу, некогда. Садись сам и рубай. Особенно налегай на химию. Она царица наук. С литературой можешь не надрываться, она нам не понадобится. Выучи, чтоб не провалиться, и хватит.
Никите все же хотелось понять, что за подземная газификация и когда можно ждать начала работ. Родители потерпят, пока он готовится в техникум, но после приемных испытаний надо же зарабатывать. Он вспомнил Лельку, ее таинственное «Жди!» Что она выдумает? Кто знает… Но деньги в любом случае нужны.
Объяснения Пальки были пылкими, но неясными. И все говорилось в будущем времени, а Никита не знал, что ему делать сегодня. Ликвидация подземного труда – это удивило. И насторожило: завирается Палька! Но Палька с грустью упомянул Вову, а потом как-то случайно проговорился о ребенке: ребенок Вовы будет стоять у пульта управления на станции, выложенной белыми кафельными плитками…
– Ребенок?.. Вовы?..
Так Никита узнал тайну, еще не открытую родителям. Тайна растрогала его и приблизила к нему неведомую газификацию; во всем, что говорил Палька, пульт управления и кафельные плитки были единственными точными подробностями.
Никита отложил Пушкина и взялся за химию. Царица наук показалась чертовски скучной, он перезабыл все, что когда-то учил с грехом пополам, даже Н 2О… Но ко всем формулам сейчас странным образом примыкали взволнованные мысли о ребенке погибшего брата, и по-новому обострившееся горе, и жалость к Катерине, и тревожное ожидание перемен в собственной жизни…
Порой Никите хотелось ущипнуть самого себя: я ли это сижу над учебником? Да, говорил он себе, это именно я, и пусть они не воображают, что раздавили меня.
«Они» тоже присутствовали тут – механик Сторожев и стерва Соня.
Палька даже не задумался над тем, правильно ли он советовал Никите повременить с поступлением на работу. Он жил в своем выдуманном и все же реальном мире поисков и постижений. После встречи с Русаковским он вернулся к химии и терпеливо изучал химию газов и все, что могло ему понадобиться. Теперь он уже не спешил немедленно найти недающееся решение; он вооружался знаниями, чтобы оно открылось ему само, когда он поймет все необходимые условия газообразования. Он заранее отказался от всяких компромиссов – процесс подземной газификации должен исключать подземный труд.
Учеба была кропотливой, часто нудной. Он просиживал в закуте за книжными стеллажами целыми днями, до закрытия библиотеки. Иногда, наскоро пообедав, он уходил на ночь в лабораторию: там хорошо думалось. Дома он закрывался на ключ, требуя, чтобы его не трогали, «даже если загорится дом». Он никуда не ходил, никого не видел. Из окна он иногда замечал Сашу с Любой, они бродили по улице, прижавшись друг к другу. Пальке хотелось позвать Сашу и рассказать ему обо всем, но удерживался: потом! С Липатушкой он так и не помирился, совесть мучила его, он решил попросить прощения, но потом! Потом, когда можно будет потратить время.
Как ни странно, ненаглядная была с ним и не мешала ему. Она сидела возле окна, когда он работал дома, и прекрасно умещалась напротив него в библиотечном закуте; отражение ее золотисто-рыжих волос дробилось в лабораторных колбах, ее неверная улыбка возникала между двумя рядами формул. Ему почти не нужно было видеть ее настоящую, настолько проще и теплее было с воображаемой.
После лукавого обмана того вечера, когда муж оказался дома, Палька не ходил к ней четыре дня, а потом отомстил ей по-своему: встретив, не позволил себе ни одного упрека, наоборот, восторженно поблагодарил за интересное знакомство и долго расхваливал ее мужа. Татьяна Николаевна согласилась один раз и второй, потом заскучала и попробовала перевести разговор, но Палька продолжал восторгаться ее мужем. Когда он наконец предложил ей пойти в кино, Татьяна Николаевна быстро согласилась и весь вечер была на редкость ласкова.
– Вы молодец, что свели меня в кино, – сказала она на прощанье. – Мой ученый супруг никогда не успевает. И с вами веселей, вы еще не насквозь пропитаны химией!
– Это не за горами, – независимо ответил Палька.
– Так будем пользоваться оставшимися днями, – загадочно сказала Татьяна Николаевна, берясь за ручку тяжелой гостиничной двери. – Адио, мио каро!
Этой итальянской фразой она и раньше пользовалась, чтобы подразнить его. Он успел узнать, что она значит, и бросил ей вслед:
– Мне больше нравится: мио каро кариссимо!
После этой встречи он вытерпел неделю, питаясь воспоминаниями и надеждами. Затем позвонил по телефону:
– Я собираюсь в кино. Взять для вас билет – или ваш супруг уже перевоспитался?
– Возьмите, мио каро кариссимо.
– Я вас жду через полчаса у цветочного киоска.
Она пришла через сорок пять минут. Но еще оставалось полчаса, чтобы погулять по вечерним улицам. Тени от листьев узорами лежали на тротуарах и слегка покачивались. Татьяна Николаевна разрешила взять ее под локоток. Теплые пальцы легли на его ладонь.
– Где вы пропадали так долго?
– Я боялся испортить впечатление. Вы бываете злая. А когда вы сидите у меня в уголку и смотрите, вы такая хорошая!
– А я часто бываю в вашем уголку?
– Частенько. И там вы никогда не злите меня и не мешаете… А я так занят сейчас, если бы вы понимали! Прямо пыль столбом и шерсть дыбом!
– О-о! То-то у вас такой взлохмаченный вид!
После его признаний она всегда пыталась спрятаться за пустяковой болтовней. Но он не хотел этого. Неделю работал как черт. Сегодня его час. Любимая с ним. Ей, ей одной он доверил все. Она должна поддержать его, должна идти рядом, как друг, как соучастник его надежд.
– Милая вы моя, хорошая, – сказал он, сжимая ее пальцы, – я у самого порога, понимаете? Ничего не открыл, ничего до конца не решил, но отбросил все, что не годится! И я его поймаю за хвост, вот увидите!
Она сумела оценить его увлеченность. Кто знает, бредит ли он попусту или действительно стоит на пороге большого успеха? Он занимал ее мысли; ей не хватало его, когда он пропадал надолго. Но ее пугала доверчивая неудержимость Пальки; она терялась оттого, что он без спросу превратил ее в соучастницу, поверенную и возлюбленную. Он видел в ней только то, что хотел найти в ней, все остальное просто отметал, как помеху.
– Все вы, мужчины, таковы, – шутливо вздыхая, сказала она. – Вы стремитесь к женщине только для того, чтобы сделать ее свидетелем ваших побед.
– А как же?! – воскликнул Палька. – Я хочу, чтобы вы все знали и радовались, когда я поймаю свою судьбу. Как же иначе? Зачем же иначе любить?!
Была в этом признании такая беззаветность, что Татьяна Николаевна дрогнула от радости, испугалась и, защищаясь, кокетливо вздохнула:
– А в результате слушаешь кучу непонятных вещей!
Он даже не заметил, что признался в любви. Ее слова и тон обидели и удивили его.
– Разве я вам рассказывал скучно и непонятно?
Она постаралась поставить его на место, чтобы вернуть себе привычное спокойствие.
– Существуете не только вы…
– К черту других! Тем лучше, если вам с ними скучно!
– Я этого не сказала.
– Вы это думали. И я очень рад! А теперь пойдемте в кино, а то опоздаем. Вы знаете, как я вас называю?
– Как?
– Ненаглядная. Понимаете? Не-на-гляд-на-я…
Она чуть усмехнулась. Должно быть, слово показалось слишком простым.
– Не дошло? – небрежно спросил Палька.
– Вы очень смешной, Павлуша. Такой сердитый воробышек.
Он хотел ответить ядовито, но не мог. Стало так обидно, так горько, что остроты не шли на ум. Боже мой, думал он, зачем она все уничтожает, все губит вздорными словами?
В фойе кинотеатра она болтала о пустяках. Он смотрел в ее любимое лицо, ловил переливы света в ее волосах. Ненаглядная! По-прежнему глядишь – не наглядишься. Но обман рассеялся: чужая. Ни вдохновения, ни участия не жди.
Фильм был плохой, похожий на многие другие фильмы. В иное время Палька смотрел бы снисходительно: он любил кино. Но в состоянии душевного прозрения, посетившего его в этот вечер, он холодно отмечал заимствованные приемы, приевшиеся ситуации: авторы фильма использовали готовое,фильм струился по привычному руслу, можно было заранее сказать, что сейчас случится и чем все кончится. Некоторое время Палька развлекался, отгадывая. Вот мчится белогвардейская конница, а по дороге идет старичок. Сейчас его полоснут шашкой. Полоснули. Пулеметчик ранен, сейчас героиня ляжет к пулемету. Легла, стреляет. Сейчас начнется пожар. Начался. Только что ветра не было, деревья стояли неподвижно. А сейчас рванет ветер. Рванул, деревья закачались, гнутся под ураганом…
Как это происходит? Один человек открывает новое, находит в искусстве, в науке, в технике то, чего не было до него. Другие устремляются вслед и повторяют.Когда за что-то берешься, память торопливо подсказывает известное.Оно легкое, оно никого не покоробит и борьбы не вызовет. Спокойно. Прилично. Китаев одобрит. А я не хочу! Не хочу!
На экране весело – не страшно, а весело – горели макеты домов. Палька вспомнил, как однажды в поселке горел вот такой же, но настоящий дом. Огонь полз, кидался, отступал и снова кидался. Трещали и корежились балки. Дом сопротивлялся, огонь брал его с бою. А рядом с домом обгорали яблони, лопались от жара налитые яблоки, шипели и стонали свежие ветви…
Палька с досадой смотрел на легкомысленный пожар, бушевавший на экране. И вдруг острая мысль скользнула в его мозгу, кольнула, задержалась, развернулась… Пожар! Подземный пожар! Уголь – нераздробленный, цельный уголь горит в пласте. Эти страшные подземные пожары, раз начавшись, продолжаются иногда месяцы, годы… Чтобы потушить такой пожар, засыпают и плотно замазывают все входы, все щели… Для пожара только и нужно – воздух. Да, да, да! Пласт угля. Канал, по которому струится воздух… И начальный возбудитель огня.
До чего же просто! Надо возбудить искусственный пожар, обеспечив подачу воздуха и вытяжку газа. Но будет ли горючий газ или один дым? Это зависит от подачи воздуха, значит, нужно только рассчитать! Правильно рассчитать, какие условия нужны для химического процесса. Газообразование будет зависеть от дозы подаваемого воздуха. Или кислорода? Боже, до чего просто! Но каналы для подачи воздуха и вытяжки газа… они потребуют предварительных подземных работ, первоначальной проходки? Или можно обойтись бурением с поверхности?..
Нет, я дурею! Это слишком просто! Если бы это было так просто, все давно додумались бы!..
Кто сказал: «Все гениальное просто»? Всю жизнь воспринимаем привычные понятия и в кругу привычного ничему не удивляемся. Кому придет в голову удивиться, что электрический звонок звонит? Но кто-то первым открыл, что с помощью электричества можно звонить! Сотню лет назад дана идея газогенератора. Принцип. Потом совершенствовали то одно, то другое. Но принцип остался незыблемым. Сто лет уголь дробили, значит, я в новом, подземном газогенераторе нужно дробить. Я повторял привычное. А новое решение – вот оно! Стоило только выскочить за пределы привычных понятий…
…А вдруг это неверно? Вдруг это чепуха, и никакого газа не получишь, только дым?
Да нет, почему же? Два отверстия с поверхности в глубину, соединенные узким каналом. По одному – сжатый воздух или кислород, по другому выходит газ.
Нужно немедленно зарисовать, прикинуть так и этак на бумаге… Отстраниться от наброска, представить себе, как оно выйдет на угольном пласте…
Палька вскочил и увидел себя в темном зале под расширяющимся столбом света, падающим на мерцающий экран, где кто-то в кого-то стрелял. Сзади шипели: «Сядьте!» Татьяна Николаевна вскинула глаза:
– Вы что?
– Я подожду там.
Он побежал, пригнувшись, по проходу.
В фойе толпилась публика. В пустом коридорчике у билетной кассы уборщица подметала пол.
Палька притулился у закрытого окошка кассы и принялся лихорадочно зарисовывать в блокноте схему процесса так, как она ему померещилась.
Уборщица ворчала, но он не отрывался от чертежа. Когда метла задевала его за ноги, переступал с места на место.
– Який же ты упрямый, голубь! – сказала уборщица. – Своего угла нету, что в кине пишешь?
Палька ответил не глядя:
– Придумал! Можете вы понять? Придумал!
– Ну придумал, а барышню свою куда девал? Все уже домой пошли.
– Как пошли?!
Палька ринулся к выходу. Последние зрители, закуривая, выходили из кинотеатра. Он выбежал на улицу и помчался к гостинице, заглядывая в лица женщин. Он никак не мог вспомнить, какое на ней платье, какие туфли, кидался к каждой стройной женской фигуре… И вдруг увидел Татьяну Николаевну. Она шла своей легкой, размашистой походкой и так отличалась от всех женщин, что он удивился – как он мог принимать за нее других!
Некоторое время он шагал почти рядом с нею и по ее склоненному профилю, по сжатым губам понял, что она злится. Хотелось по-мальчишески испугать ее, взять под руку, рассмешить, а потом рассказать ей все-все, что сейчас открылось ему… Но умилостивить ее будет трудно, придется долго объясняться. А времени для этого нет.
Татьяна Николаевна остановилась у цветочного киоска и выбрала две розы. Продавец любезничал с нею, она улыбнулась и сказала: «Спокойной ночи!» Легким, веселым шагом взбежала по ступеням подъезда… Гордая! Скрывает свою злость перед продавцом, перед швейцаром и перед мужем. Это уж точно!
Несколько лепестков упало на ступени. Палька нагнулся, как бы завязывая шнурок на ботинке, и поднял их. «Доказательство, что проводил!» Даже самому себе не хотелось признаться, как приятно сунуть в карман эти оброненные ею лепестки.
В лаборатории все стояло на местах, как будто ничего не случилось. Палька открыл ящик своего стола и в упоении разорвал на клочки все, что нагородил за последнее время. Все к черту! Решение – вот оно! Ясно, убедительно, до предела просто.
Да, но это только идея. Ни одного расчета, ни одной формулы. Что тут нужно? Физика, химия, горное дело, математика. Нужно бурить… Как? Нужно дутье… Какое? Нужно горение определенной температуры и силы. Какой именно?.. Все это нужно понять, определить, рассчитать.
Я еще ничего не знаю. Я еще не начал.
Он растерялся: открытие, казавшееся таким великим и простым час назад, даже несколько минут назад, отодвинулось в дальнюю даль. И путь к нему один – огромная, длительная, методическая работа. Каждый пустяк – груда книг, чертова пропасть проблем и проблемок. До первого примитивного опыта уйдет уйма времени. Ошибки, поиски, исправления… Сколько же времени до светлого зала с кафельными плитками?
Год? Два? Пять?..
Но это невозможно!
Спокойно, Палька! Спокойно. Запишем главное, что нужно проделать для того, чтобы решение стало технически обоснованным проектом.
Он записывал – сперва четким почерком отличника по чистописанию, потом торопливыми каракулями. Заполнил страницу, перевернул, заполнил вторую. С ума сойти! И это только подступы…
Через час он мужественно сказал самому себе, что он невежда в большинстве вопросов, какие надо решить, ему понадобятся годы, чтобы справиться с ними. Позволят ему заниматься этим и только этим? Китаев взорвется… Наплевать! Буду сидеть как проклятый. Пойду на выучку к кому угодно, в шахты, на Коксохимзавод, к буровикам… Это что! Но сроки! Сроки!
Чудесное открытие, сулящее промышленный переворот, будет лежать в столе, пока Павел Светов учится и доучивается, думает и додумывает?..
Ну нет!
Он побежал наверх, в общежитие. Саши не было дома.
Палька написал на клочке: «В любой час ночи спустись в лабораторию, очень важно!!!» Положил записку на стул, стул поставил посреди комнаты.
Спускаясь по лестнице, он думал о Саше с необычным, восторженным уважением. Саша – самый ученый, у него ум исследователя. Аналитический ум. И он педантичен, он ничего не упустит, ни о чем не забудет.
Ноги привели Пальку к дому, где жил Липатов. Дурацкая ссора, до того ли теперь! Липатушка – горный инженер, опытный практик и все ходы-выходы знает. Достать, добиться, заручиться поддержкой, двинуть по партийной линии…
Липатушки не было дома. Где болтается до полуночи этот старый черт? Куда они все разбегаются по ночам?
«Липатушка, у меня для тебя срочная записка от общей знакомой. Я в лаборатории. В любой час ночи приходи обязательно!»
Свернув листок трубочкой, Палька сунул его в замочную скважину и подмигнул самому себе: то-то старый греховодник помчится среди ночи за несуществующей запиской!
Сторож долго ворчал спросонок, прежде чем впустить Пальку в институт. Палька пробовал вернуться к деловым размышлениям, но не мог. Сколько недель он мучился, мечтал и снова мучился один! Теперь его трясло нетерпение, ему были необходимы Саша и Липатушка – оба сразу, немедленно.
Липатов вошел и от двери угрюмо буркнул:
– Ну, давай. Что за срочность?
Не вставая, Палька выдвинул ногою стул.
– Сядь, Липатушка. Отдышись.
– Слушай, ты! Или давай записку, или… опять фокусы?
Он еще ничего не знал, он не мог знать, что вся их ссора – дребедень, вздор. Он жил в мире, где еще ничего не изменилось.
Палька ринулся к нему, обнял, силой повалил на стул.
– Липатушка, чертушка, не злись! Неужели нам ссориться?
– Тогда не надо было… – ожесточенно начал Липатов.
– Не надо было! Каюсь! Ка-аюсь!.. А теперь забудем! Тут такое дело!..
– Знать ничего не хочу! Давай записку или…
– Никакой записки у меня нет, – перехватывая руки Липатова, сказал Палька. – Я должен был тебя выманить, потому что…
Липатов рванулся и отбросил его, но Палька отскочил к двери и стал перед нею, раскинув руки.
– Ты Ленину веришь?
– При чем здесь Ленин? Ты мне…
– Читай!
Все еще загораживая дверь, он схватил с полки книгу и развернул ее перед носом Липатова. Липатов недоверчиво проглядел начало, потом потянул книгу к себе и стоя прочитал статью. Снял кепку, сел и перечитал.
– Да, – пробормотал он. – Ну и что?
Палька отошел от двери, достал условия конкурса и положил их перед Липатовым. Липатов и это прочитал, уже заинтересованный. Впервые без злости поглядел на Пальку.
– Ну и что?
– А теперь смотри! – заговорил Палька, захлебываясь. – Я бился как сумасшедший! Ты понимаешь, все данные твердят: надо предварительно дробить уголь. Газогенератор, знаешь? Но я подумал: век химии! Да? Раз век химии, то не может быть! Сто лет считали! А я все откинул! Откинул!
Выговорившись, Палька показал схему. Липатов долго разглядывал ее, потом сказал:
– Знаешь, похоже. Очень похоже.
– Надо немедленно начинать работать, Липатушка. Немедленно. Тебе, и мне, и Сашке. И сделать мировой проект. А?
– Я-то зачем? Ты и сам сделаешь.
– Дурень, ты погляди, сколько тут возни! А дело-то какое! Его надо двигать на полный ход! Это ж революция! Экономика высшей стадии!..
Войдя в лабораторию, Саша Мордвинов застал друзей за столом, они что-то писали или подсчитывали. Оба какие-то встрепанные. И эти встрепанные дружки потащили его к столу и заговорили разом, один размахивал томом Ленина, другой какими-то скрепленными листками.
– Спятили вы, что ли? Или спирту хлебнули?
– Спирт – это идея! – воскликнул Липатов. – Но спирт после. Палька, давай по порядку!
Оба нетерпеливо ждали изумления, восторгов или, на худой конец, одобрительного слова. Но Саша все прочитал и перечитал, потянулся к наброскам, рассмотрел их, прищурив глаза, буднично спросил:
– Сжатый воздух? Или кислород?
Палька признался, что сам еще не знает.
– А каналы бурением?
– Даже если обычной проходкой, и то хорошо, это ж самая малая часть работы, – вставил Липатов, оправдываясь, будто он был автором идеи.
– Бурением тут сложно, – в раздумье сказал Саша. – Расчетов еще не делали?
– Расчеты мы будем делать вместе. Не сумею я один. – Палька самолюбиво покраснел и добавил: – Может, и сумею, но проканителюсь.
Саша размышлял, покачиваясь и не глядя на друзей.
– Погоди, погоди!.. – вдруг пробормотал он. – Подземные пожары… Честное слово, об этом есть у Менделеева! Да, да, да! Я еще прочитал и подумал: интересная мысль… У меня и карточка должна быть. Пошли ко мне!
Палька побежал бы, но Саша шел неторопливо, а Липатушка задержался в лаборатории, крикнув, что догонит.
У Саши было множество карточек с выписками. Карточки стояли в картонных коробках в каком-то сложном порядке. Пока Саша перебирал карточки в одной из коробок, Палька из-под его руки прочитал аккуратную надпись: «Прогнозы». Это было похоже на Сашу. Палька написал бы «Мечты!» или «К выполнению!»
У Пальки зудели руки, зудел язык, было нестерпимо сидеть молча и смотреть, как Саша методично перекидывает карточки двумя пальцами.
