Текст книги "Иначе жить не стоит"

Автор книги: Вера Кетлинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Китаев потянулся к Саше и сказал отчетливым шепотом:

– А телеграмма-то была подложная. И о ней знают.

Саша отшатнулся. Он будто впервые увидел лицо Китаева – с брюзгливыми морщинами, с колючими глазками.

– Валерий Семенович ждет вас, – сквозь зубы напомнил Саша и крикнул в сторону калитки: – Липатушка! Помоги Ивану Ивановичу сесть в машину!

Друзья освободили молодоженов от дальнейших мучительных объяснений – к директору пошли без него. Сонин вызвал Алферова и обоих профессоров – Китаева и Троицкого. От имени авторов говорил Липатов – Палька уверял, что Липатов лучше всех умеет «ставить вопросы». И Липатов поставил вопрос ясно: есть три автора. Три автора считают, что участие профессора Троицкого и студентов-старшекурсников Сверчкова, Гармаша и Коротких дает им право подписать проект в качестве соавторов. А ехать должны те, кто знает весь проект в целом и потому лучше всех сумеет защитить его. Конечно, если поедет профессор Троицкий, будет хорошо и полезно.

– А я считаю… э-э-э… что вы справитесь сами, – сказал Троицкий и бросил молниеносный насмешливый взгляд в сторону поникшего Китаева. – Вы молоды, но… э-э-э… когда же и бороться за свою идею, как не в молодости?!

Палька наслаждался этой сценой, а Липатов следил за другими лицами и сказал без особой связи с происходящим:

– Я думаю, и городской комитет партии нас поддержит, если потребуется.

Алферов переводил взгляд с директора на Китаева, с Китаева на директора. Он знал деловую хватку Липатова и не хотел ссориться с ним. Не хотелось ему обижать и Китаева – им вместе работать. Как быть? С одной стороны, успех прославит институт, важно отстоять проект в Москве, для чего пригодится авторитет профессора. С другой стороны, три молодых питомца института, три коммуниста… тоже неплохо! Для обоих случаев сами собой слагаются превосходные формулировки… Какую же выбрать?

Сонин тоже посматривал на Алферова – бурчал-бурчал, все уши прожужжал разговорами о злополучной телеграмме, о ненадежности трех юнцов… чего ж теперь отмалчивается? А Липатов, чего доброго, обратится в горком… Чубаков его уважает как передового начальника участка… Э, будь что будет! Он безмятежно улыбнулся.

– Да о чем говорить, товарищи? Дорогу молодости – кто же возразит? Это прекрасно – молодежь творит! Молодежь дерзает! Зачем сковывать ее силы? Мы должны закалять ее, приучать к самостоятельности, так нас учит партия – верно, Василий Онуфриевич? Три подросших сокола вылетают из родимого гнезда. Крылья окрепли, а? Счастливого полета!

– Если подойти с этой точки зрения, – смиренно сказал Китаев, – я первый голосую за самостоятельность и свободный полет моих учеников. Откинем сердечную тревогу и желание поддержать их в полете. А если… если есть еще какие-либо, так сказать, соображения… Ну, это меня не касается.

– Конечно, – вполголоса подтвердил Палька.

Потом все завертелось – получали командировки, деньги, заказывали билеты, Липатов с боями добивался отпуска, Саша и Люба укладывали чемоданы…

И вот впереди – Москва!

Москва! Четырех провинциалов закрутил многотысячный прилив командировочного, ищущего работу, транзитного и всякого другого люда, ежедневно прибывающего в Москву. Толкотня, расспросы – как куда проехать, поиски любого временного жилья, штурм переполненных трамваев и автобусов, наивные попытки сразу все рассмотреть и запомнить…

Москва была старая, как на известных картинах, – с маковками церквей, с узкими переулками и тупичками, с деревянными домишками, осевшими между каменными зданиями, с ломовыми телегами, громыхающими по булыжникам, с тесными торговыми рядами и книжными развалами прямо на тротуарах. И в то же время Москва была совсем новая, казалось, она стронулась с места, как и вся страна. По улицам и переулкам, колесо к колесу, спешили автомобили, поражая глаз сочетанием самых старых, уже смешных, и самых новых – первых отечественных – моделей. Раздвигая и оттесняя мелкоту, мчались по всем направлениям грузовики, неся на себе пахучие доски, песок, громоздкие ящики с надписями: «Не кантовать!», розовый кирпич, царственно вознесенные бетономешалки и многое другое, потребное стройкам. Стройки были тут же, в городе, – целые участки улиц обнесены заборами, изрыты траншеями. Над крышами торчали подъемные краны. Впритык к старым домишкам поднимались стены многоэтажных корпусов. На двух – и трехэтажных домах нарастали этажи. Расширялись улицы, пробивались широкие магистрали, рушились древние стены, мешающие сегодняшнему размаху жизни, черная вязкая масса асфальта заливала проспекты, передвигались дома и бульвары… Старинный город переустраивался на современный лад. Как символы этого нелегкого переустройства тут и там поднимались вышки второй очереди Метростроя. Горделиво, походочкой вразвалку шли сквозь толпу девушки в побуревших комбинезонах и широкополых брезентовых шляпах, заломленных назад, – героини столицы, метростроевки; были они кокетливы, как все девушки, из-под полей шляп выбивались завитки вошедшего в моду перманента, – но главное кокетство этих девушек было именно в том, что они метростроевки, потому и по улицам ходили, не сменив рабочей одежды, потому и походочка вырабатывалась особая, независимая – знай наших!

Пока что четверо друзей понятия не имели, где находятся уже открытые станции первой очереди и куда можно на метро проехать. У них был адрес, данный Аннушкой Липатовой, и они долго добирались трамваями до деревянного дома в тупичке, где предприимчивая хозяйка потайно сдавала приезжим койки. Хозяйка была сухопарая, в пенсне, с узелком жидких седеющих волос на макушке. Допросив друзей, кто они и через кого узнали адрес, она ругнула фининспекторов и похвасталась тем, что ее сын строит Магнитогорский комбинат, – комнату сына она и сдает. В доме нещадно скрипели и качались под ногами половицы, в столовой висел портрет господина с бородкой, в стоячем воротничке с отогнутыми уголками. Было странно, что отсюда кто-то уехал строить Магнитогорск… В сумрачной комнатке, куда их ввела хозяйка, половину окна закрывали черные ветки дерева, а прямо за деревом поднималась кирпичная кладка нового дома. Три койки и диван стояли по стенам, образуя узкий проход.

– Что до меня, я пойду ночевать к приятелю, – развязно сказал Липатов. – Хочешь со мной, Палька? Парень свой: и устроит, и угостит.

Только вечером выяснилось, что никакого приятеля нет. Но это было вечером, а сейчас Палька ухватился за приглашение, чтоб не стеснять молодоженов. Впрочем, ночь казалась очень далекой – еще только начинался день, и в этот день им предстояло войти в таинственное учреждение Углегаз…

– Прежде всего – помыться и подшустриться! – скомандовала Люба. – Вы же небритые-нечесаные, мятые-перемятые! Саша, пойди разузнай, нельзя ли поставить утюг.

Хозяйка надела нитяные перчатки, чтобы развести огонь в паровом утюге. Сухо предупредила, что готовить можно только в те часы, когда у нее топится плита, так к как дров в обрез. Но, когда ее спросили, каким трамваем проехать в район Ильинки, она просияла и отвергла все старые средства сообщения – только в метро, прямо с соседней площади до станции Дзержинская! Она хвасталась метро, как своей собственностью, ее распирала гордость.

Люба сразу начала наводить уют – как-никак это был ее первый, пусть временный, но первый семейный дом, она играла в домовитость. Было удивительно, что за каких-нибудь пять дней, прошедших после свадьбы, она успела приобрести командирские замашки! Заставила всех троих поесть, придирчиво осмотрела их костюмы, поправила галстуки, справилась, есть ли у них носовые платки и расчески. Но затем, соблазнившись прогулкой в метро и махнув рукой на хозяйство, поехала проводить их до Углегаза. На улице они взялись под руки – инстинктивное желание опереться друг на друга. И может быть, про себя каждый вспоминал слова Китаева, что в столице их святая троица будет выглядеть недостаточно авторитетно.

Где произошла перемена в их настроении? На движущихся ли ступенях эскалатора, где они обо всем забыли и почувствовали себя восторженными ребятами? Или в подземном зале, озаренном скрытым светом, их посетило счастливое чувство хозяев, вступающих в новые владения? Из метро они вышли победителями. Верили только в хорошее. Весело искали нужный им переулок и нужный дом. Сняв кепки, раскланялись перед вывеской «Углегаз». Многозначительно пообещав Любе, что приедут сразу же, сразу же…

Они вошли в свойУглегаз. Восторженно поздоровались с гардеробщицей – она принадлежала Углегазу, была частичкой этого заветного Острова Осуществления. Проходя по коридору, они заглянули в окошечко бюро машинописи – там стучали по клавишам три машинистки, которым предстояло печатать десятки чудеснейших бумаг, сопровождающих Осуществление. Какие-то люди за полуоткрытыми дверями что-то писали, чертили, говорили по телефону – скоро они станут сотоварищами… Навстречу бежала девица с белокурыми волосами в мелких колечках шестимесячной завивки. Она была как бы создана для того, чтобы первой приветствовать долгожданных авторов. Палька очень вежливо обратился к ней, но девица безразлично скользнула взглядом по его лицу и побежала дальше, неопределенно махнув рукой назад. И в сознании Пальки аукнулось китаевское презрительное «три юнца из провинции…»

В приемной под надписью: «Не курить!» молодой человек с папироской в зубах кричал в телефонную трубку:

– А я вам говорю – трубы занаряжены на этот квартал! На этот квартал! Да нет, для Алексеевской станции подземной газификации! Под-зем-ной га-зи-фи-ка-ции!

Немолодая, очень полная секретарша сдержанным голосом внушала по другому телефону:

– Надо набраться терпения, товарищ. Проект переслан профессору Вадецкому, но он очень занят, и я не могу…

Друзья смущенно переглянулись. Уже существовала какая-то Алексеевская станция – на шахте Алексеевской, что ли? Это же в Донбассе, километрах в ста от Донецка! Уже волновались какие-то нетерпеливые авторы…

Секретарша сказала, что товарищ Олесов занят, и спросила, по какому делу они пришли.

– Ах, проект! Вторая дверь налево, товарищу Рачко, на конкурс. В запечатанном конверте под девизом, – привычно оттараторила она и начала названивать по телефону, приглашая людей на совещание экспертов.

Совещание экспертов! Значит, рассматривается еще один проект?!

– Мы не хотим на конкурс! – с отчаянием сказал Палька. – Мы хотим теперь же… при нас… Мы для того и приехали…

Молодой человек, только что кричавший по телефону, дружески улыбнулся Пальке и спросил:

– Принцип газогенератора? Предварительное дробление угля?

– Нет, конечно! – воскликнул Палька.

– Нет?!

Через минуту трое друзей возбужденно беседовали с молодым человеком, назвавшимся Федей Голь, инженером Алексеевской опытной станции. Впрочем, это была не беседа, а серия вопросов, чаще всего остающихся без ответа, потому что возникали встречные вопросы. Друзьям не терпелось узнать сущность метода, испытываемого на Алексеевской станции, а Федя Голь жадно расспрашивал, как они добиваются газификации без дробления угля. Палька уже собирался развернуть чертежи, но Липатов решительно прижал их ладонью:

– Дойдет и до показов, а сперва – к директору.

– Как я понимаю, наш метод должен заинтересовать Углегаз, – сказал Саша секретарше. – Доложите, что приехали три научных работника из Донецкого института угля.

– Пожалуйста, если он согласится бросить дела, – обиженно ответила секретарша.

Их приняли.

В кабинете, кроме добродушного толстого Олесова, они застали главного инженера Колокольникова – суховато-вежливый, безразличный, он пропускал мимо ушей горячие речи настойчивых авторов, покачивался на стуле и курил папиросу, заправленную в затейливый мундштук.

Письмо Сонина произвело некоторое впечатление на Олесова и оставило равнодушным Колокольникова. Зато краткое изложение принципа газификации, сделанное Сашей задело именно Колокольникова.

– Начинается! – недовольно воскликнул он. – Я предсказывал, что посыплются всякие перпетуум-мобиле. Почему нужно нарушать порядок и обсуждать проекты в обход конкурса?

Палька хотел ринуться в спор, но Липатов придержал его.

– Руководство института и горком партии придают большое значение данному проекту. Насколько мы знаем, у вас нет подобного метода газификации – в целике при кислородном дутье.

– Нет, да и вряд ли может быть, – проронил Колокольников и начал дамской шпилькой прочищать мундштук. – Во всяком случае, я не вижу причин пороть горячку. Сдайте проект товарищу Рачко, мы ознакомимся.

– Обязательно ознакомимся! – более ласково подтвердил Олесов и, желая загладить резкость главного инженера, спросил, по-прежнему ли молод и жизнерадостен Сонин. – Обаятельнейший человек! Жаль, что он не приехал лично.

Палька остро пожалел о том же, но Липатов сказал простецки:

– А он приедет, если будет необходимо. Без крайней нужды чего ж директору срываться!

– Мы вполне готовы к защите проекта, – добавил Саша. – Хотелось бы уточнить порядок его рассмотрения и сроки. Мы здесь в командировке и не можем сидеть без конца. Кстати, помогите нам, пожалуйста, с гостиницей.

Палька про себя возмутился – к нему тут приплетать гостиницу! Но Липатов поддержал – да, непременно гостиницу, нам негде жить! Затем он попросил отметить командировочные удостоверения. И оказалось, что именно эти будничные дела уточнили их положение – они не какие-то пришлые люди, они командированы в Углегаз, о них должны заботиться – пока их вопрос не решится. Олесов это понял. И Колокольников понял.

– Донбассовцам нужно посодействовать, – вдруг раздобрился он. – Пойдемте к Рачко, я дам указания.

– А я позвоню насчет гостиницы, – пообещал Олесов.

По коридору, вторая дверь налево, к товарищу Рачко… Только на пути к товарищу Рачко три автора поняли, что их попросту вывели из директорского кабинета.

– Кстати, – задерживаясь у двери, проронил Колокольников. – Рачко един в двух лицах, он и наше, так сказать, партийное недреманное око! – Распахнув дверь, он с порога сказал другим, приподнято-оживленным голосом: – Донбассовцы зашевелились, Григорий Тарасович! Пригрейте молодых людей и пошлите их проект Вадецкому и еще кому-нибудь… Ну, хотя бы Цильштейну. – И он удалился, дружески помахав рукой с зажатым между пальцами затейливым мундштуком.

Рачко с чисто воинской подтянутостью знакомился с новыми авторами. Всем понравилось его круглое, ясноглазое лицо, его военная гимнастерка с двумя блеклыми полосками на воротнике – следами двух шпал.

– Значит, Вадецкому?.. – протянул он, щурясь и взялся за телефонную трубку. – Что ж, поговорим с Вадецким. – Но он не позвонил Вадецкому, а попросил рассказать сущность проекта и очень заинтересовался им, развернул их чертежи, дотошно расспросил, как и что.

– Вот такой бы разговор да в том кабинете! – заметил Липатов.

Рачко усмехнулся, задумался, потом сказал убежденно:

– Насчет Олесова – не ошибитесь. Он превосходный мужик, герой гражданской войны. А насчет технических вопросов… Да кто их тут понимает? Когда Олесов меня заманивал сюда, я испугался – ничего ведь не понимаю в этом! А он ответил: «Во всем мире нет человека, который что-либо понимает в подземной газификации, а учиться – шансы у нас равные». Вот и учимся на ходу, профессоров слушаем. А профессора… – Он внимательно оглядел трех авторов. – Вы ребята свои, коммунисты, так? Должны понимать – профессора есть разные. Есть свои, а есть и чужаки. И стремления у них разные. Первый проект легко прошел, а теперь проекты посыпались один за другим. Интересы скрестились… Ну, ладно! – Он снова взялся за телефонную трубку: – Виталий Сергеевич? Очень просим вас ознакомиться еще с одним проектом. Из Донбасса, Институт угля. Нет, решение другое. Очень интересное. Ваш? Ваш проект обсуждаем в среду. Хорошо, пришлю.

Он повесил трубку и скучным голосом сообщил:

– Взялся.

– А что за проект в среду? – без стеснений спросил Липатов.

– Проект самого Вадецкого, – неохотно ответил Рачко. – Эпидемия. Половина членов комиссии подает проекты. Я, конечно, профан, но на взгляд профана – перепевы катенинского проекта. Знаете, у одного труба справа, у другого слева. – Он поднялся и снова внимательно оглядел трех авторов. – Аспиранты? Инженеры? Хорошо! Учитесь, ребята, учитесь все время, чтоб самим… Самим! Ох как худо, когда в сорок лет начинаешь… Ну, пошли пробивать вам гостиницу, это сейчас закавыка похуже наших экспертов!

С гостиницей ничего не вышло. Обещали послезавтра, к вечеру. В Углегазе делать было нечего.

– Ждать – вот что вам придется делать со всем упорством. Ждать! – сказал на прощание Рачко.

В самом смутном состоянии пошли три друга домой, в сумрачную комнатку. В комнатке было светло – электричество преобразило ее, старания Любы украсили ее. Колченогий столик был накрыт, в высокой вазочке стояли цветы.

– Первым делом – обедать! – сказала Люба, как бы не замечая состояния друзей. – Мойте руки и садитесь.

Она ни о чем не спрашивала. А когда они рассказали сами, прижалась щекой к Сашиному плечу и лучезарно улыбнулась:

– А по-моему, все хорошо. Ведь если бы ваш проект был единственным, – значит, само дело выеденного яйца не стоит?..

7

– Разумное распределение функций! – говорил Липатов. – Один проводит медовый месяц, второй изучает Москву, третий психует. На кой черт психовать втроем?

Они с Палькой с утра отправлялись в Углегаз и обходили всех подряд – от Рачко до Олесова, вынуждая то одного, то другого звонить профессору Вадецкому, который все еще не удосужился просмотреть проект. Потом Липатов отправлялся изучать Москву, у него был выработан точный план – музеи, памятники, станции метро… Кроме того, Липатов настойчиво разыскивал бывших донбассовцев, чтобы с их помощью нажимать на Углегаз. Он уже заручился обещаниями – один дружок сведет его с работником Госплана, другой – с работником Комиссии партийного контроля, третий… Но встречи пока не состоялись, двухнедельный отпуск таял… Саша ежедневно звонил им по телефону. В первый же раз, когда Палька хотел излить Саше свое негодование и уже начал: «Можешь себе представить…» – Липатов выхватил трубку и ликующим голосом продолжал:

– Можешь себе представить, Олесов стал нашим союзником! Говорят, Вадецкий заканчивает отзыв! А Цильштейн, оказывается, самый главный энтузиаст подземной газификации! Так что рубай науку и будь счастлив, Сашенька! – Повесив трубку, он зашипел на Пальку: – С ума ты спятил – Сашке настроение портить? У человека медовый месяц, у человека экзамены, а ты со своими настроениями. Он же сейчас веселыми ногами бегает!

Палька подчинился и перестал делиться с Сашей своей досадой, но, когда они навещали молодоженов, косился на «веселые ноги» Саши – и отворачивался, чтобы не разозлиться.

А Саша был счастлив. Не только в любви – во всем. Было удивительно, до чего удачно складывалась жизнь. В институте его встретили радушно и на второй день вручили ключи от квартиры в новом жилом корпусе Академии наук, где отныне ему принадлежала большая, солнечная и совершенно пустая комната. Телеграмма от имени Китаева «сработала» – никто не упрекал нового аспиранта за опоздание, ему разрешили сдать экзамены в течение месяца и вместе с ним наметили, что и когда он сумеет подготовить. Весь тон этого разговора пленил Сашу, он привык к школярству, царившему в донецком институте.

Через несколько дней его принял академик Лахтин.

Академик жил во флигеле института и пригласил Сашу к себе. Саша никогда не видал такой квартиры – огромной и до удивления простой. Позднее, вернувшись к Любе, он не мог вспомнить, какая там мебель и есть ли в доме прислуга. Кто-то его впустил и провел через две комнаты в кабинет, а потом из кабинета – в столовую, он все рассматривал очень внимательно, но запомнил только чистоту, книги и цветы. Нигде не было ничего лишнего, бросающегося в глаза. Книг было много не только в кабинете, но и в других комнатах и даже в коридоре; они стояли вдоль стен в гладких застекленных ящиках, поставленных один на другой, – потертые, с бумажными закладками, торчащими то густо, то в одиночку; это были рабочие книги, возбуждающие желание заглянуть в них, по закладкам изучая интересы и вкусы хозяина.

В столовой его ждал академик – точно такой, каким он представлялся Саше, – с белоснежной бородой, в традиционной черной шапочке, из-под которой разлетались венчиком седые волосы. Тут же находились две пожилые дочери академика; они хозяйничали за столом и ненавязчиво расспрашивали Сашу, откуда он приехал и чем думает заниматься. По разговору Саша понял, что дочери тоже научные работники, по разглядеть и запомнить их он не мог – с первой минуты встречи с Лахтиным он утратил способность замечать других.

Федору Гордеевичу Лахтину подходило определение «старец». К этому определению Саша постепенно добавлял – «величественный», «мудрый», наконец, «лукавый», он ни разу не улыбнулся про себя, хотя старец забавно повязал салфетку вокруг шеи, а говорил высоким голоском и зачастую невнятно, проглатывая слова.

Впрочем, академик говорил мало, а слушал так настороженно, будто за короткими ответами прослушивал возможности нового работника. Временами Лахтин как бы забывал про Сашу, предоставляя его дочерям, но Саша ловил молниеносные зоркие взгляды, то одобрительные, то удивленные, то смешливые. Удивление академика вызвали слова Саши о том, что он задержался из-за проекта подземной газификации. Насмешка промелькнула при упоминании профессора Вадецкого. Саше очень хотелось спросить Лахтина, как он относится к подземной газификации, но было неудобно самому переходить к расспросам – Саша понимал, что сейчас он держит самый серьезный экзамен.

– Это увлекательная проблема, – сказала одна из дочерей, – но ведь она лежит, как я понимаю, несколько в стороне от ваших научных интересов?

– Если ее решать при помощи механики – да, – быстро ответил Саша, – но мы решаем ее как задачу химии. Кстати, это единственно возможное решение.

Он поймал быстрый взгляд Лахтина и с волнением замолк – не скажет ли Лахтин хоть словечко?

– Что же вы угощаете молодого человека цветной капустой? – спросил Лахтин и тоненько засмеялся. – А он, бедняжка, и ее не поспевает есть, так вы его заговорили! Ну-ка поищите чего-нибудь – для людей моложе сорока лет.

Саша смутился и начал уверять, что только-только позавтракал.

– Где? – спросил Лахтин. – Холостяцкое хозяйство? Столовка?

Узнав, что Саша женат, поинтересовался, давно ли. Услыхав, что «уже полторы недели», рассмеялся и долго не мог успокоиться.

– Представляешь себе, какое у них образцовое хозяйство? – обращался он то к одной дочери, то к другой. – Неделю в Москве, полторы недели женат! – И вдруг строго спросил: – Какие у вас отношения с Китаевым?

Дочери насторожились – было ясно, что его ответу придают значение. Взвесив все, что просилось на язык, Саша сдержанно сказал:

– Китаев – мой научный руководитель.

Лахтин усмехнулся и высоким голоском пропел:

– Ай-ай-ай, какой дипломат! Знаете, если и в научном исследовании вы будете удовлетворяться подобной точностью ответа, вряд ли вы достигнете больших результатов.

Саша побледнел. Сейчас он совсем не думал о том, что его изучают. Он заново прочувствовал все, что его соединяло с Китаевым, и все, что оттолкнуло, и понял, что об этом немыслимо рассказывать походя.

– Мое отношение к профессору Китаеву сложное. Оно требует объяснений. И я не могу… – Он запнулся и с твердой решимостью докончил: – Я не хочу говорить о нем ни плохого, ни хорошего. Он мой учитель, и я ему многим обязан.

– Так, так, так, – проговорил Лахтин и занялся едой, как будто забыв о Саше.

Одна из дочерей налила ему большую чашку чая со сливками. Лахтин отхлебнул чаю, зажмурился и засмеялся.

– Не хотите! – лукаво повторил он, но сквозь лукавство проступила беспощадность. – А мне интересно понять, почему один и тот же профессор рекомендует мне своего лучшего ученика, потом присылает письмо, где берет рекомендацию обратно, а потом еще письмо… Как у него там, а? – Он поднял палец и торжественно произнес, видимо дословно повторяя текст: – «Прошу считать мое предыдущее письмо вызванным специальными общественными обстоятельствами…» Так?

Дочери весело подтвердили.

– Так что же вы там натворили? Какие такие общественные обстоятельства? А?..

Саша сказал, глядя прямо в глаза Лахтину:

– Адресованную вам телеграмму об отсрочке профессор Китаев не подписывал. Мы подписали за него.

Академик поперхнулся, поставил чашку и долго заливисто смеялся, вытирая слезы и снова смеялся.

– Да вы, оказывается… как это теперь называют… правонарушитель?.. – Он еще улыбался, но взгляд стал пристальным. – И ради чего же сие проделано? Ради этой самой газификации?

– Да.

Академик попросил еще чашку чая и задумчиво помешивал ложечкой сахар. И вдруг сказал:

– На Урале есть у меня один дружок, Кураков Василий Иванович. Не сверстник мой, моложе, но для вас, пожалуй, уже старикан. Боевой старикан, партизанил против Колчака. А теперь заведует угольными копями. Так он вскрывает пласт с поверхности – там залегание неглубокое – и ведет добычу открытым способом. Кстати, за границей этот способ применяется широко и дает большой эффект в смысле дешевизны и производительности.

– Я об этом читал, – сказал Саша, настораживаясь.

– Вот я и думаю, что в деле разработки полезных ископаемых мы стоим накануне больших перемен. Недостойно эпохи – кротами в землю закапываться. Не вяжется это с гуманистическими устремлениями социализма, с самым духом его – людей ради.И, видимо, использование угольных залежей пойдет по двум путям. Первый – открытыми карьерами с применением мощных механизмов. Вероятно, наше машиностроение сможет в ближайшие годы создать такие машины, ибо без машин любой способ нехорош.

– Ну, этот способ возможен только там, где уголь залегает неглубоко. Он не отменяет подземную добычу… Но вы сказали – два пути…

– Второй путь – химия. Это, конечно, весьма прогрессивный путь, если удастся найти метод газификации угля в целике. Именно химия, и только химия, призвана покончить с подземными работами. Менделеев это предвидел еще тогда, когда науке и технике задача была не по плечу. Сейчас, вероятно, приспело время, а?

– Папа, – сказала одна из дочерей, глазами показывая на часы, и виновато объяснила Саше: – У папы лекция.

– Да, да, – с огорчением проговорил Лахтин и тяжело поднялся. – Интересное время наступает. Больших перемен можно ждать… Очень больших! – Он протянул руку: – Что ж, правонарушитель, приступайте к работе. Осмотритесь – встретимся.

– И ты ни слова не сказал о нашем проекте! – возмутился Палька, когда Саша поделился впечатлениями об этой встрече.

– Я не мог, потому что он член комиссии Углегаза, – сказал Саша. – Как-то нехорошо забегать вперед, пользуясь тем, что он меня принял. Путать одно с другим…

– Для пользы дела можно путать и бога с чертом, – буркнул Липатов. – А в общем, крайности пока нет…

Саше на миг показалось, что друзья чего-то не договаривают. Палька явно нервничает…

– Да уж вы не скрываете ли что-нибудь, а, ребята?

– Чудак! – сказал Липатов. – Просто нам ждать труднее, чем тебе. Особенно Пальке. Женить нам его, что ли?

Саша стыдился того, что невольно отошел от друзей. Но что тут поделаешь? Им невтерпеж, а он не замечает бегущего времени: дни его заполнены учебой, и новыми впечатлениями, и любовью. Весь последний год он чувствовал себя счастливчиком, он был счастлив в дороге – так счастлив, что, казалось, счастливее и быть нельзя. Но в Москве счастье стало новым – насыщенным и веселым. С той минуты, как они вступили в свою собственную комнату и поцеловались на пороге, им было спокойно-весело. Все их радовало. В комнате был стенной шкаф, куда они повесили свои немногочисленные одежки, и оттоманка, заменившая им кровать. Из четырех чемоданов они соорудили два сиденья и стол. Возможности этого стола были безграничны: когда Люба постилала скатерку, он становился обеденным, под листом зеленой бумаги – письменным, а по утрам Люба превращала его в туалет – ставила зеркальце, перед которым она причесывалась, а Саша брился. Правда, стол качался и грозил разъехаться от любого толчка, но это свойство служило источником неистощимых шуток. Люба стала такой веселой! После тяжелого домашнего горя, после волнений последних недель она наверстывала все, что долго заглушала, – песни, шалости, молодую беспечность. У них почти ничего не было для благоустроенного быта, но ей хватало того, что Саша с нею и они в Москве. В Педагогическом институте ей отказали в приеме на основное отделение, потому что она опоздала, но Люба отнеслась к этому беспечно, поступила на заочное и не спешила браться за книги.

Бродя по своей чудесной неустроенной комнате в ожидании Саши, она пела и сама с собою разговаривала, смеясь от радости. Когда Саша занимался, она сидела на оттоманке и смотрела на него. Это было изумительное занятие – смотреть, как он морщит лоб, задумчиво почесывает подбородок, шевелит губами, как он переворачивает страницы или что-то записывает, пощелкивая языком. Иногда Саша отвечал вслух на воображаемые вопросы экзаменаторов, – Люба с важным видом слушала и, прослушав до конца, подбегала поцеловать Сашу и шепнуть ему, что он очень умный и все прекрасно знает. Вначале Саша боялся, что при Любе не сможет отвлечься от желания заниматься только ею, но оказалось, что ему мешает ее отсутствие, а когда Люба тут и смотрит на него, все идет прекрасно. Он и хотел бы делить с друзьями их терзания, но не мог.

Пальке было невтерпеж. Единая страсть владела им – добиться осуществления проекта. Он не боялся никакой борьбы, никаких препятствий. Но ждать было нестерпимо. Он извелся бы вконец, если бы не возникла новая дружба.

В первый московский вечер, когда Липатов признался посреди улицы, что никакого приятеля у него нету, Палька посмеялся, предложил гулять всю ночь по улицам, а потом припомнил, что Игорь приглашал их: будете в Москве, приходите. Разве это не достаточный повод, чтобы прийти, когда над головой – осеннее небо, а ночевать негде? Но адрес?..

– Эх, ты, провинция! – сказал Липатов. – То ж столица нашей Родины! С адресным столом и киосками Мосгорсправки на любом перекрестке! А ну, прибавили шагу!

В справочном киоске на станции метро им дали номер телефона Митрофанова М. Д., живущего на Малом Гнездниковском.

Ответил Игорь. Игорь не сразу сообразил, кто они такие, а когда узнал, что им негде ночевать, довольно кисло пригласил к себе, «раз уж больше некуда».

– Или он ждет девицу, или он обыкновенная дрянь, – сказал Липатов. – Было бы здорово плюнуть и не пойти. Но знаешь, когда бог создал Еву и сказал Адаму: «Выбирай себе жену!» – у Адама был не более богатый выбор. Шагом марш!