Текст книги "Иначе жить не стоит"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Игорь не ждал девицу, он заканчивал диплом, чтобы защитить его досрочно и обрести самостоятельность.
– До чертиков надоело жить под опекой предков!
Игорь устроил гостей в пустующем кабинете отца и ушел заниматься. Через час он сам заглянул в кабинет. Липатов давно спал, а Пальке не спалось. Игорь подсел к нему на край дивана.
– Ты как-нибудь приведи Любу Кузьменко с ее Сашей, – сказал он. – Мне очень понравилось у них в доме… А что твоя сестра?
Палька не знал, как ответить, пожал плечами.
– Когда она должна родить, скоро?
– Весной, кажется. Точно не знаю.
– А-а… Хороший она человек, твоя сестра.
Помолчав, Игорь заговорил о том, что бывают настоящие женщины, но их раз-два и обчелся, а вообще любовь – одна морока, нужно устраивать свои личные дела без чрезмерных переживаний и хлопот. Палька с уважением слушал рассуждения Игоря, они казались ему настоящими мужскими, но сам он так не умел – ни рассуждать, ни жить.
С того вечера повелось, что Игорь, отрываясь от работы, чтобы «размять мозги», заходил поболтать с Палькой или же Палька заходил к нему, от порога провозглашая:
– Разминка.
Ему нравилась комната Игоря. Узкая и тесная, она походила на каюту во время качки – два шкафа и стол были приткнуты к одной стене, создавая впечатление, что комната заваливается набок. У другой стены стояла лишь неширокая тахта с неубранной постелью, а на стене висело несколько репродукций в простой окантовке: деревенский пейзаж, написанный крупными, искристыми мазками, без названия говоривший о том, что только что прошел сильный благодатный дождь; обнаженная женщина с прелестным лицом, с черной челкой, падающей на розовый лоб; глубокий двор-колодец, по которому унылым кругом бредут заключенные; совсем голубой нищий старик с таким же голубым мальчиком – картина странная и притягивающая; и еще более странная картина, от которой не оторвать глаз, – сидящий спиной к зрителю мужчина, обнаженный до пояса, мускулистый, здоровущий, с тупым затылком силача, а перед ним балансируя на деревянном шаре, – тоненькая, почти невесомая девочка с бледным личиком.
– Ван Гог, Ренуар, опять Ван Гог, два Пикассо, – называл Игорь.
Палька хотел спросить, почему старик и мальчик голубые, но не спросил, – чем дольше он смотрел, тем яснее чувствовал, что этот странный тон как нельзя более подходит к тому, что хотел изобразить художник. Что это такое? Нищета? Обреченность? Изнурение? Не спросил он и о девочке на шаре. Кто бы она ни была, эта невесомая девочка с изящными движениями худеньких рук, она была во власти грубой, тупой силы… Почему-то вспомнилась Галинка Русаковская, скуластая, крепенькая, самостоятельная, – вероятно, по контрасту. И потому, что со дня приезда в Москву томила мысль – в этом городе живут Русаковские.
Можно было спросить Игоря, здесь ли они. Но Игорь сразу поймет, кто его интересует. И ляпнет что-нибудь такое, что будет невыносимо слышать… В Донбассе Игорь был неравнодушен к Катерине. Но как свободно он спросил про нее! Сколько в нем независимости и умения устраивать свою жизнь, ничем не затрудняясь и не связываясь.
Жил он один – мать уехала в Углич к больной сестре, отец был в экспедиции. Следы одинокого хозяйничанья Игоря виднелись по всей квартире. В ванной скопились горы грязной посуды. Палька охнул, но Игорь безмятежно махнул рукой:
– Ну ее к черту! У нас два сервиза, вот я их и обрабатываю. Когда дохожу до точки, затапливаю ванну и устраиваю субботник. Всегда найдется добрая душа – помочь одинокому страдальцу.
«Добрые души» звонили часто. У добрых душ были имена – Нонна, Лидок и Кука. Палька с завистью прислушивался, как разговаривает с ними Игорь, пресекая упреки, переводя серьезное объяснение в шутку. Выражение лица у Игоря было в эти минуты холодное и снисходительное, он никем не дорожил и ни в ком не нуждался. Иногда, услыхав телефонный трезвон, Игорь кричал:
– Пожалуйста, поинтригуй с нею. А меня нет дома!
Но у Пальки не выходило непринужденного разговора со столичными девушками, хотя он старался изо всех сил.
На восьмой день Углегаз все-таки устроил им номер в гостинице. Игорь огорчился и в последний вечер поставил на стол бутылку вина, Липатов добавил от себя водки. Выпив, пели украинские песни, пленившие Игоря летом. Когда Липатушка повалился спать, Игорь снова спросил о Катерине, и на его лице появилось необычное выражение нежности и недоумения. И тогда Палька решился:
– Что Русаковский – вернулся? Очень хотелось бы привлечь его к обсуждению нашего проекта.
Игорь насмешливо скосил глаз.
– Русаковские должны приехать со дня на день. Мадам прилетала недели три назад, привозила дочку в школу. Галя иногда звонит узнать, не приехал ли мой отец. Представь себе, эта малолетняя скуластая Жанна д’Арк мечтает вместе с ним поворачивать на юг все реки, какие есть. А пока хочет в Испанию – сражаться!
Палька сам нередко подумывал об Испании – вот уже четвертый месяц там идет борьба, страшная, неравная борьба героического народа с фашистами. Со всего света стекаются туда добровольцы. Для любого парня желание естественное… Но девчонка!..
Своим снисходительно-равнодушным голосом Игорь сообщил, что был у мадам перед тем, как она снова умчалась в Сухум.
– Она устраивала мальчишник – сбор всех частей. Одни мужчины, главным образом молодые, и она как центр мироздания. Я был зван. Ничего не скажу, мило и весело. У нее есть дар…
Палька подождал продолжения, не дождался и натужным голосом спросил:
– Какой именно?
– Водить за нос всех, играть со всеми и ни с кем. Правда, этот ералаш был вполне-вполне… Я убежден, что она только прикидывается легкомысленной, а сама до педантизма верна мужу и хохочет вместе с ним над своими хахалями.
Палька сказал:
– Вероятно.
Он отлично понял, что Игорь предупреждает его – не обожгись.
Игорь с улыбкой оглядел насупившегося приятеля и предложил познакомить его с приятными девушками.
– Не интересуюсь, – раздраженно отрезал Палька.
Она на днях вернется в Москву!.. Как поступить? Встретиться с нею? Через Игоря это нетрудно устроить. Или довести до ее ушей, что он в Москве, но категорически отказаться от встречи? Облить ее презрением… И вдруг он по-новому осознал сказанное Игорем. «Со всеми и ни с кем… Верна мужу…» Да, но с ним-то она не была такой! С ним-то она забыла и о муже, и обо всем! Да, да, забыла! Как мог он не понять эти отрывистые слова: «Все равно!» и «Пусть!»… «Все равно!» – этим возгласом она откидывала прочь верность, стыд, осторожность. «Пусть!» – она шла на все: на риск огласки и жизненных осложнений… И муж заподозрил ее, Застроил драму, срочно увез ее в Сухум! Как я мог не понять этого? Как я смел осуждать ее?!
Ошеломленный своим открытием, он не сразу заметил, что Игорь продолжает оживленно рассказывать:
– …Представляешь, сеанс гипноза! Александров – гипнотизер. Конечно, розыгрыш, но здорово! Женька Трунин – презабавный парень, а про Ильку Александрова говорят, что он будущее светило. Превосходные ребята, мы условились встретиться. Если хочешь, пойдем.
Палька слышал обе фамилии. Трунин и Александров – ученики Русаковского, постоянно бывают в его доме. Познакомиться с ними – еще один шанс попасть к ненаглядной. Но кем он придет в их компанию гениев? Автором непринятого проекта? Просителем, заинтересованным в заступничестве профессора Русаковского? Нет, ни за что!
Он уже лежал на холодящем кожаном диване в чужом кабинете, уже засыпал – и вдруг подскочил, растревоженный мыслью-воспоминанием. Когда-то давно – целых три месяца назад! – он жаждал личной победы и славы. Он схватился за проект подземной газификации как за кратчайший путь к самоутверждению, был во власти честолюбивых надежд… Что же случилось с ним потом, когда началась разработка проекта? Честолюбивые мечты испарились, он даже не вспомнил о них. Он, не задумываясь, привлек Сашу и Липатушку. Потом Троицкого и студентов. Ему даже в голову не приходило, что он дробит и дробит свою славу, свой успех. И это – правильно? Так и должно быть? Теперь он мечтает об успехе их общего проекта. Об успехе самого дела. Да, но все эти Вадецкие засуетились вокруг того же дела, протаскивают свое… Может быть, Вадецкий уже всунул в свой проект самое главное из чужого проекта, полученного на отзыв? Недаром их не пустили на заседание экспертов! Рачко намекнул, что у Вадецкого – перепевы метода Катенина. «У одного труба справа, у другого слева». Метод Катенина… Что это такое? Уже готовится опыт на Алексеевне. Там предварительно дробят уголь. Но если опыт даст блестящие результаты? Для дела все равно, чья мысль… Подземная газификация начнет развиваться по методу Катенина, а не по методу Светова, Мордвинова и других. Как же тогда?
Вопрос был прямой, не обойдешь. И ответа не было. Но стало холодно до оцепенения.
Рачко сказал: «Садитесь, ребята!» – и плотно закрыл дверь.
Они сели в ряд перед его столом. Саша был еще блаженный: он только что успешно сдал самый тяжелый для него экзамен – аналитическую геометрию, дифференциальное и интегральное исчисление. Диамат он сдал в первые дни, оставалась физическая химия, в которой он чувствовал себя уверенней всего. Товарищи вызвали его в Углегаз, чтобы с его помощью «нажать» и добиться обсуждения. Он был спокойнее всех, муки ожидания прошли мимо него.
– Так вот, – сказал Рачко, стоя перед ними, – откровенность лучше умолчаний. Два наших эксперта дали отрицательные отзывы на ваш проект. Вадецкий считает его вздором. Цильштейн исключает возможность газификации без предварительного дробления угля. Он не написал, что ваш проект – вздор, но, в общем, одно к одному.
– Как же можно отрицать, когда наш метод подтвержден опытами? – удивленно возразил Саша.
– Я не специалист, – грустно сказал Рачко. – Но через меня проходят все проекты. Кое в чем я поднаторел за это время. Ваш проект меня убедил. – Он сцепил пальцы и уперся в них подбородком, стоя в позе задумчивой и энергичной. – Все остальные проекты так или иначе копируют обычный газогенератор – дробить и шуровать! Дробить и шуровать! Ваш проект откидывает обычную схему и создает условия для химического процесса. Это принципиальное отличие. И как будто правильное. Я пробовал доказать это в нашем учреждении…
Он не рассказал, чем кончилась его попытка, и продолжал рассуждать вслух, взвешивая и отбирая слова: – Может быть, специалисту труднее расстаться с укоренившимися понятиями, чем такому невежде, как я, у которого ничто не укоренилось. Надо учитывать и психологический фактор. Все поверили в Катенина и с нетерпением ждут пуска опытной установки. До окончания катенинского опыта никому не охота браться за другой. А потом…
– Авторов многовато стало? – подсказал Липатов.
– Многовато! – согласился Рачко. – Это бы неплохо, но, когда авторами торопятся стать члены комиссии и главные эксперты, – тяжеленько! Не буду скрывать – профессор Вадецкий сварганил свой проект вместе с нашим главинжем Колокольниковым. Тянули в соавторы и Олесова, для которого Вадецкий – бог, но Олесов – мужик честный и на такое дело не пошел.
– Какая же может быть объективность оценки! – вскричал Палька. – Это же…
– Погоди, – остановил его Липатов.
Рачко все еще стоял, уперев подбородок в сцепленные пальцы, и слегка покачивался вперед-назад, вперед-назад. В ярком дневном свете стало заметно, как много у него седых волос.
– По счастью, я еще и секретарь партийной организации, – сказал он и улыбнулся. – Где по должности не могу, там по-партийному удается. И отпор корыстным стремлениям мы даем. Да ведь поди докажи, где – корысть, а где – здоровая инициатива!.. А в общем, ребята, духу не теряйте. Чувствуете себя правыми – боритесь!
– Что вы нам советуете? – доверчиво спросил Саша. – Хотелось бы ускорить всю процедуру.
– Процедуру! – Рачко усмехнулся и расцепил руки, чтобы взяться за телефонную книжечку. – Вот вам телефоны: Стадник Арсений Львович… Бурмин Петр Власович… Запишите номера.
Все трое записали.
– Звоните им, пробивайтесь в наркомат, требуйте приема именем своего института. Это простейший путь. Вам сейчас важно добиться одного – чтобы из наркомата был звонок: мол, давайте обсуждайте поскорей, поскольку есть разногласия.
– Но если оба отзыва отрицательные…
– А у меня есть третий, – с ребячливой радостью сообщил Рачко. – Весьма авторитетный. Профессора Русаковского!
Палька густо покраснел. И услыхал гулкое биение собственного сердца.
– Кроме того, я послал проект одному умному инженеру из Института азота. Мнения его не знаю, но… Если он объективен, а ваш метод верен, значит он должен одобрить!
От Рачко пошли прямо в наркомат. Палька не позволял себе думать об этом, но где-то внутри молоточком стучало: «Русаковские приехали, Русаковские приехали…»
Стадник принял их сразу же, хотя секретарша предупредила, что Арсений Львович ночью улетает в Кузбасс, а сегодня очень занят. Невольно торопясь, они изложили свое дело.
– Погодите-ка, расскажите для начала, кто вы такие и откуда взялись на мою голову, – быстро сказал Стадник, ощупывая их своими глазами-фарами.
Они рассказали.
– Ну а в чем сущность вашего метода? – так же быстро спросил Стадник и всей фигурой подался вперед. Пока Саша объяснял, Стадник смотрел на него не отрываясь.
– Значит, все-таки можно! – Он радостно потер свои маленькие сморщенные руки. – Все-таки можно обойтись без подземных работ!
Затем он потянулся к телефону, но не снял трубку, а прикрыл ее ладонью и сказал быстро, четко, словно диктуя:
– Я улетаю на неделю, не больше. Вы идите к Бурмину Петру Власовичу, я сейчас подготовлю почву. Его слабость – Донбасс, шахтеры. В эту точку и цельте. От него добивайтесь основного – созыва комиссии. На комиссии – вы сами с зубами, отобьетесь.
Они встали, но Стадник спросил, тут ли Алымов, мелкими шажками прошелся по кабинету и вдруг с болью, с тоской проговорил, как бы беседуя с самим собою:
– Почему так? К днищу корабля обязательно присасывается всякая гадость! А к чему у тебя прикипит душа, там тебе и главные неприятности…
Отвечать было нечего – слишком личная нота прозвучала в этой жалобе. А Стадник уже крутил диск телефона.
– Петр Власович, тут у меня три донецких парня. Рвутся к тебе. Нет, по делам подземной газификации. Так ведь знаешь, как неискушенным парням трудно плавать в нашем столичном учрежденческом океане! Вся надежда на тебя. Хорошо, но ты ей скажи.
Он положил трубку.
– Готово. Идите к его секретарше, запишитесь на прием.
Они невольно оробели, увидав, что вместе с ними добиваются приема начальники угольных трестов и разные солидные хозяйственники, и у каждого – важнейшие дела, а секретарша норовит сплавить кого удастся в отделы. Липатов выдвинулся вперед:
– Петр Власович по телефону назначил нам прийти.
Пробились они к Бурмину только на третий день.
Большой грузный человек стоял посреди кабинета, разминая могучие коричневые руки – руки бывшего забойщика, руки, что запросто ворочают важнейшие государственные дела. Сбычившись, Бурмин сказал, не здороваясь:
– Ну, выкладывайте, что у вас горит.
Только у Саши хватило хладнокровия связно рассказать суть дела, не обращая внимания на сердитые пофыркивания Бурмина.
– Эко вам не терпится, – прервал Бурмин. – Чего-то изобрели, и сразу дым столбом! Сдайте на конкурс и езжайте домой.
– Нет, – сказал Липатов, – пока не рассмотрят – не уедем. Мы народ упрямый, шахтерской выучки.
Против ожидания Бурмин отнюдь не подобрел.
– Шахтеры, а чушь порете. Любой кочегар знает – чтоб уголек горел жарко, мало того, что должен быть в кусках, так еще и подшуровать надо.
– Кочегару больше знать и незачем, – мирно сказал Липатов, – а вот химику такого знания мало. Да и руководителю маловато.
– Ну, ну, поучи! – оборвал Бурмин. – Сотворили в институте красивую схемку, а люди – теряй время.
– А может, не потеряете, а выгадаете? – врезался в спор Палька. – Чем опровергать с ходу, разобрались бы хоть вы!
Бурмин надвинулся на него грузным телом и ткнул его пальцем:
– А ну, доказывай!
Палька, ожесточаясь, начал доказывать. Что бы он ни говорил, Бурмин перебивал его, старался опровергнуть и высмеять. Время от времени он тыкал пальцем то в сторону Саши, то в сторону Липатова:
– А ты что скажешь? А ты?
Они долго кричали друг на друга, так что секретарша и еще какие-то люди заглядывали в щелку и с опаской прикрывали дверь. В разгар спора у Пальки сорвался голос, и он пустил петуха. Бурмин откинулся назад и захохотал. Он хохотал долго, раскатисто, хлопая себя по бокам и поглядывая на посетителей слезящимися от смеха, подобревшими глазами.
– Ай да хлопцы! И впрямь – шахтерское семя! Что ж – не растерялись, можно выпускать и к профессорам. Будь по-вашему, прикажу собрать комиссию.
Они еще не успели обрадоваться, когда Бурмин снова насупился:
– На мою поддержку не рассчитывайте. Не верю я в эту штуковину. А вы, голубчики, доказывайте свое, не робейте. Ваше дело – верить, наше – сомневаться. А без драки до истицы не доберешься.
Распоряжение о созыве комиссии было дано, а это как-никак – победа, хотелось ее отпраздновать. Можно было восхищаться трудолюбием Саши, который из наркомата помчался зубрить физическую химию, но следовать его примеру они не могли, да и не было у них никакого дела.
– Поедем к Русаковским, – упрашивал Липатов. – Ну чего ты дичишься, чудила! Они же милейшие люди. У них дом на широкую ногу, скучно не будет.
– А ты откуда знаешь? – подозрительно спросил Палька.
– Иной гость недолго гостит, да много примечает.
Нет, идти к Русаковским Палька не мог. От нечего делать завернули к Игорю. Игорь выглядел странно: повязан женским передником, волосы стянуты резинкой, пальцы растопырены и перепачканы чем-то красным.
– А-а, вот это кто! – протянул он. – Что ж, заходите. Кстати, Иван Михайлович, тебе письмо от Аннушки Федоровны. Отец приехал! Раздевайтесь, а я – кухарничать.
Чувствовалось, что их приходом он не очень-то доволен, зато приезду отца искренне радуется.
Матвей Денисович принимал ванну. Проходя мимо двери столовой, Палька заметил, что обеденный стол накрыт не клеенкой, как обычно, а белой скатертью. Ждут гостей? В кухне топилась плита, на столе сохли груды вымытой посуды, на другом столе шла готовка, про которую Липатов сказал, что «чувствуются крупные масштабы». Пухленькая девушка с робким взглядом старательно крутила мясорубку.
– Знакомьтесь, – небрежно сказал Игорь. – Добрая душа по имени Кука.
Липатов предложил покрутить мясорубку, чем моментально воспользовался Игорь, поручив Куке нашинковать лук. Сам он аккуратно срезал верхушки отборных помидоров – по их количеству стало еще ясней, что ожидаются гости. Вероятно, следовало уйти, но Палька не мог – он догадался, кого тут ждут.
– Давай вытру посуду, – предложил он. Полотенце быстро намокло и не придавало посуде блеска. Тарелкам конца не было. Рядом, покорно шинкуя лук, шмыгала носом и лила слезы Кука.
Матвей Денисович вышел из ванной – распаренный, в восточном пестром халате, с полотенцем на голове. Пальку он не сразу узнал, а Липатова расцеловал и увел к себе – за Аннушкиным письмом.
Палька перетирал тарелку за тарелкой. И думал – вдруг Игорь не пригласит остаться?
Противень, заполненный фаршированными помидорами, ушел в духовку. Игорь начал накрывать на стол, ходил туда-сюда, не обращая внимания на Пальку и на Куку.
– Давай селедку заправлю, – предложила девушка.
– Э, нет, селедку я сам!
Палька смотрел, как Игорь растирает соус и заливает им селедку. Потом поплелся за Игорем в столовую и смотрел, как Игорь тонкими ломтиками режет булку.
– Я побегу, Игорек, – сказала девушка.
– Может, останешься?
– Ой, что ты! Ни за что!
– Погоди, подам пальто как полагается.
Палька бестактно вышел за ними и смотрел, как Игорь вежливо и равнодушно провожает девушку, а девушка смотрит на него влюбленно, ожидающе. Дверь за нею закрылась. Следовало уйти и Пальке. Он прислушался к оживленным голосам Липатова и Матвея Денисовича – говорят, смеются, а о нем и не вспомнят.
– Папа, одевайся! – крикнул Игорь.
Липатов вышел из кабинета и, улучив минуту, шепнул:
– По-моему, надо смываться.
Краснея до корней волос, Палька прошептал в ответ:
– Неудобно. Пришли, похозяйничали – и смываться.
Липатов обидно хохотнул и сказал: что ж, бывает и такая точка зрения, мы, конечно, института благородных девиц не кончали, и здесь тоже не английские лорды. После чего громко спросил:
– Матвей Денисович, по совести – уходить нам или дождаться фаршированных помидоров, для которых я фарш крутил?
Матвей Денисович со смехом ответил:
– Кто ж от такого харча убегает? Оставайтесь.
Звонок… Нет, это не у двери, это телефон. Матвей Денисович взял трубку и, не здороваясь, закричал:
– Так что ж вы не едете? У повара помидоры перепреют! И гости ждут – томятся. Нет, из Донбасса, старые знакомые. Почему ревет? Ерунда! Берите ее с собой, раз просится.
С этой минуты всё и все будто провалились куда-то. Существовала только дверь в передней и звонок у этой двери. Вероятно, прошло много времени, потому что Липатов с Матвеем Денисовичем успели поспорить и до чего-то доспориться, потом Матвей Денисович долго и подробно о чем-то рассказывал, обращаясь и к Пальке, Палька старался изобразить внимание, но не слышал ни слова.
Звонок прозвучал как гром, как набат.
Кровь прихлынула к голове, а потом отхлынула так, будто ее совсем не стало, – ни поднять глаза, ни пойти за всеми в переднюю, ни шевельнуться. На весь дом звякнула цепочка, щелкнул замок.
– Вот и мы! – сказал ее голос, и перестало существовать все, кроме ее голоса.
Самой страшной была минута, когда гости снимали пальто, здоровались с хозяевами и с Липатовым, смеялись чему-то и неотвратимо приближались к двери столовой.
– Павел Кириллович! – пропел знакомый голос. – Рада встретить вас в Москве!
Он видел только черный шелк ее узкого платья. И носки ее туфель.
– Галя, не приставай к Матвею Денисовичу! – сказал ее голос. – Вы знаете, эта неистовая девчонка бредит преобразованием природы. Матвей Денисович настолько покорил ее, что она учится на пятерки…
– Так это ж хорошо, – с усилием сказал Палька и поднял глаза.
Перед ним была она и не она. По-иному, гладко причесанная, очень загорелая, очень тонкая в черном платье, она была совершенно не похожа на ту женщину, что стояла перед ним лунной ночью в степи и произнесла «Все равно!» и «Пусть!». Она не была похожа и на веселую озорницу, что пела в громыхающем фургоне песни своей комсомольской юности, и на дружелюбную гостью, что приходила в сарай Кузьменок и старалась всем понравиться. Чужая, ни о чем не помнящая, уверенная в своем умении держаться в любых обстоятельствах – такою она предстала на этот раз. Новая – и по-прежнему ненаглядная.
За весь вечер он не сказал с нею и двух слов. Было жарко, в маленькой комнате надышали и накурили так, что не спасала и открытая форточка. Все хвалили поварские способности Игоря, только Палька не заметил, что ест.
– Расскажите же, Иван Михайлович, кому вы передали мой отзыв и как его приняли в Углегазе, – сказал Русаковский.
– Ну как они могут принять? С уважением!
Липатов покосился на Пальку и как ни в чем не бывало начал рассказывать, кому передал отзыв, с кем говорил…
Так и есть! Липатов сам разыскал Русаковского и добился отзыва… А ненаглядная могла подумать, что Липатов приходил с его ведома!
– Вот ты какой обманщик! – воскликнул Палька, обретя смелость оттого, что самолюбие оттеснило другие чувства. – Тишком бегал к Олегу Владимировичу!
Русаковский улыбнулся:
– А почему не прибежать? Отзыв я написал короткий. Бог вас знает, что у вас выйдет в природных условиях, но лабораторный опыт любопытен. Я рекомендую перенести его в шахту – в конце концов, без этого нельзя ни подтвердить вашу правоту, ни опровергнуть ее.
В его словах сквозило не только сочувствие, по и пренебрежение. Он подчеркнул это, сразу заговорив о другом.
Ужин был съеден, чай выпит. Татьяна Николаевна поднялась – Матвей Денисович с дороги, Гале пора спать. Галя заупрямилась:
– Дядя Матвей обещал показать интересное.
– Но ведь не ночью же! – сказал Матвей Денисович, подталкивая ее к двери. – И давай условимся, кадрик: если хочешь быть изыскателем, капризы – долой. Поняла?
Все вышли в переднюю. Мать и дочь стояли рядом – крепенькая скуластая девочка и тонкая, очень красивая женщина с холодным лицом.
– Мы проводим вас до трамвая, – сказал Липатов.
Остановка была слишком близко. Трамвай подкатил слишком быстро – звенящий, пустой.
– Приходите, мы будем рады, – сказал ее голос.
Взгляды на секунду столкнулись. Что промелькнуло в ее зеленоватых глазах? Ласка? Насмешка? Летучее воспоминание об одной лунной ночи? Во всяком случае, в них не было ответа на его мучительный, отчаянный вопрос.
– В самом деле, приходите! – сказал профессор с подножки.
Значит, ее приглашение было не «в самом деле»? Палька видел, как она шла по освещенному вагону, выбирая место и не бросив даже короткого взгляда за окно.
– Надо будет сходить к ним, – проговорил Липатов, зевая. – До чего удачно, что я его поймал!
– Помолчи уж, старая лисица! – буркнул Палька и зашагал прочь, не обращая внимания, идет ли за ним Липатов. Пустынны, холодны, ветрены были незнакомые ночные улицы. И некуда было выплеснуть свою ярость.
8
Вначале все напоминало Катенину день, когда обсуждали его проект. Члены комиссии съезжались медленно и, стоя группами, переговаривались о чем угодно, только не о проекте; чертежи были распластаны на стендах, по к ним почти не подходили; профессор Граб предупредил, что торопится; Вадецкий пришел с таким брюзгливо-равнодушным видом, будто делал кому-то великое одолжение своим приходом, а сияющий, как ясное солнышко, Арон Цильштейн появился последним – и сразу всех объединил и растормошил.
Катенин пригляделся к нему – общителен, весел. Кончились у него неприятности? Видимо, кончились. Вот только рассеянности у Арона раньше не замечалось, а сейчас – заговорит и не докончит мысль, засмеется и вдруг как-то отрешенно смолкнет… Значит, не кончились?
От рассеянности или оттого, что не счел нужным, но сегодня и Арон не вовлек в общую беседу новых авторов, и те стояли особняком, бледные, оробевшие.
«Неужели и я выглядел так же?» – подумал Катенин, с гордостью отмечая, что на этот раз члены комиссии приглашают его как своего и каждый считает нужным поговорить с ним. А новички ревниво прислушиваются…
Катенин знал, что их проект получил отрицательные отзывы Арона и Вадецкого, что Колокольников окрестил молодых авторов «вихрастыми гениями» и сегодня «вихрастых» ждет разгром. Было немного жаль их – ведь старались, надеялись… Может быть, стоит присмотреться и взять одного из них к себе на станцию?..
– Не волнуйтесь, – подходя к ним, дружелюбно сказал Катенин. – Я через это прошел – и, как видите, живой!
Двое улыбнулись, силясь подавить волнение, а третий, самый старший, ответил:
– Мы народ выносливый, драки не боимся!
И глянул на Катенина исподлобья хитрущим глазом.
Заседание началось. Колокольников небрежно, вполголоса, доложил, какие получены отзывы; правда, он дважды повысил голос, выделяя наиболее жесткие оценки, а благожелательный отзыв Русаковского изложил такой скороговоркой, что многие не расслышали.
– Сам Русаковский не приехал, видимо не придавая своему отзыву значения, – мимоходом обронил он и повернулся к Олесову: – Есть предложение для скорости начать с выступления рецензентов.
Все согласились. Но тут поднялся один из авторов, Мордвинов, который перед тем показался Катенину мягким до застенчивости; этот мягкий парень весьма твердым голосом попросил (просьба звучала как требование) выслушать их доклад, поскольку остальные члены комиссии с проектом незнакомы.
– Зачем? – отрываясь от бумаг, процедил профессор Граб. – Многие слыхали о нем, рецензенты дадут оценку.
– Нет! – подскакивая, перебил самый молодой из авторов. – Мы настаиваем! Категорически!
И с этой минуты заседание утратило всякое сходство с тем, первым заседанием. Благопристойная невозмутимость была взорвана напором молодых. «Мамонт» Бурмин поддержал их начальственным басом:
– Нехай обоснуют, что надумали, а там уже дело ваше.
Алымов подсел к Бурмину, что-то втолковывая ему энергичным шепотом, но Бурмин грохнул во всеуслышание:
– На то и созвали ученые головы, чтоб разобрались, а мы с вами тут не потянем.
Катенин видел, как радостно сверкнули глаза Стадника, как деликатно потупились профессора и как всех покоробило оттого, что младший из «вихрастых» открыто фыркнул.
– Что ж, послушаем доклад, – миролюбиво сказал Олесов. – Кто из вас будет говорить?
– Все трое, – ответил Мордвинов, не обращая внимания на поднявшийся ропот. – Я доложу физико-химическую часть, Липатов – горную, Светов – технологию и сбойку скважин.
– Целая конференция, – буркнул Граб и напомнил, что скоро уедет.
«Однако они держатся весьма самоуверенно, – думал Катенин. – Молодость? Или они знают что-то такое, что вселяет в них уверенность?..»
Члены комиссии переглядывались. Вадецкий состроил насмешливую гримасу, Колокольников предложил ограничить время. Но тут вмешался новый для Катенина человек – круглолицый, курносый, голубоглазый, типичный русак по внешности и по плавному, слегка протяжному говору:
– Вы послушайте и, честное слово, не пожалеете: проект весьма оригинален, товарищи!
Это был эксперт из Института азота, инженер Васильев.
Не успел Мордвинов начать доклад, как дверь распахнулась от толчка – совсем как в прошлый раз – и на пороге показалась массивная фигура академика, – только ввел его Русаковский. Лахтин от порога сказал высоким голоском:
– Виноват, незваным явился. Да вот высвободилось время, и решил заехать.
Смущенный Колокольников кинулся встречать академика. Здороваясь со знакомыми, профессор Русаковский через комнату обратился к Олесову:
– Извините за опоздание, Федор Гордеич просил заехать за ним.
– И почему мне проекта не прислали? – ворчал Лахтин. – То шлют и шлют всякие вариации, а то и позвать недосуг!
Колокольников бледнел и краснел попеременно. Он не сообщил академику о сегодняшнем заседании, сказав, что не стоит беспокоить старика по пустякам; на самом деле он боялся, что Лахтин захочет поддержать своего аспиранта. Теперь он не понимал, что произошло, – Мордвинов ли упросил своего шефа приехать? Или Рачко, непрошеный адвокат «вихрастых гениев», самовольно позвонил академику? Или Русаковский?..
Заседание возобновилось. Равнодушных уже не было, и все ощутимее делились собравшиеся на сторонников и противников проекта. Только Катенин не знал, с кем он. Смятение – вот что он чувствовал. И в этом смятении у него не было союзников.
То, что говорил Мордвинов, рисовалось Катенину совершенно несбыточным и простым до нелепости, до неприличия. Простое до неприличия решение откидывало все, что казалось несомненным и Катенину, и Арону, и большинству ученых, годами занимавшихся процессами газогенерации. Получалось так, что Катенин долго мучился, изобретал, находил сложные и остроумные решения подземного генератора, а потом пришли три вихрастых парня и сказали: «Ничего этого не нужно, чиркнем спичкой и получим газ! Зачем нам ваша механика, когда есть химия – царица наук!» Нет, и простота была не проста, вокруг нее роились сложнейшие проблемы, и Мордвинов докладывал о них, но выходило, что авторы все-таки одолели сложнейшие проблемы… Что же это такое? Господи, что это такое? Невежественный бред самоуверенных недоучек или то новое слово, что сразу перечеркивает привычные понятия?..
