Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Подошел, вгляделся в изображенный на иконе святой лик, встал на колени, закрестился.

– Господи!.. Помоги, дай удачи – ты это можешь!.. Всегда буду верен тебе и своему народу, всю жизнь отдам служению Русской земле, русскому языку!.. Раз уж я родился по твоей воле князем, то дай им быть!.."

Вбежал дружинник.

– Княже!..

Всеволод смутился-огневился: застали его на коленях – пусть и перед Богом, но увидев лицо воина, пересилил себя.

– Что?!.. – Не дожидаясь ответа, вскочил, накинул на себя (поверх брони) свою золотисто-пурпурную накидку, схватил меч в ножнах и, на ходу опоясываясь ремнем от ножен, выскочил, подбежал к воротам, взлетел вверх и...

За рвом – напротив ворот – трое конных отбивались от окруживших их пешцев-киевлян – звон оружия, крики, треск... Вдруг один из конных вырвался и – галопом по настилу к воротам. Вслед ему засвистели стрелы; одна – около самых ворот, когда всадник уже соскочил с коня, – впилась ему в бок, он начал заваливаться...

Выскочили, затащили раненого... Князь узнал одного из своих гонцов, посланных в Смоленск... Кинулся к нему, стал тормошить.

– Ну, как князь Роман?!.. Пошел ли на Киев?

Гонец, захлебываясь кровью, закатывая глаза, прохрипел: – Уже... под... ходит...

У Всеволода вспыхнули глаза, лицо осветилось, он отбежал, стал звать тысяцкого. Над умирающим нагнулся кто-то из десятников:

– Почему не через лаз-то? Ведь оттуда ждали...

Гонец в ответ захрипел, начал ртом ловить воздух, забился в агонии, глаза вылезли из орбит, из широко открытого рта и ноздрей точками поползли сгустки крови...

Подошел к князю Твердило – он никак не мог оторвать глаз от умирающего племянника.

– Ты что!.. Не слышишь меня? – сердился Всеволод. – Собирайся к Ярославу. Возьми с собой мужей поосанистей, оденьтесь побогаче... Говорить там вам не придется – я грамоту напишу и там все, что нужно, будет написано.

В грамоте сообщалось, что Роман Ростиславич подходит к Киеву, чтобы отобрать у Ярослава Изяславича великокняжеский стол. Всеволод предлагал заключить мир (через себя) с Святославом Всеволодовичем... Прочитав грамоту Всеволода Юрьевича, киевский князь принял послов. Он был не просто удивлен, но и растерян... "Как же так: Романовы братья Давид, Рюрик и Мстислав – со мной, а он поднял всю Смоленскую землю и – на меня?!.."

Ярослав собрал своих бояр, пригласил и князей – Ростиславичей. Действительно, Романовы действия подтверждали и некоторые бояре (они имели своих слухачей-ябедников), а Ростиславичи только головами мотали – они ничего не понимали... Выхода, кроме мира с Черниговской землей, не было – нельзя иметь за своей спиной врага!.. Киевляне, поспешно сняв осаду вокруг Остра, ушли...

Всеволод, не медля, посадил дружину на коней – их ловили, отбирали по всей округе – выехал в Чернигов. На ходу продолжая искать и менять коней – к концу второго дня уже был под городом Черниговым. Их приняли за киевлян – подняли тревогу. Святослав Всеволодович с сыном Владимиром – они так и просидели в городе – погнали всех мужчин на стены для защиты, но, узнав, что вместо Ярослава, подходит Всеволод, смутились и обрадовались... Князь Всеволод Юрьевич потребовал у Святослава Всеволодовича:

– Поставь меня главным над объединенными войсками, чтоб я мог распоряжаться дружинами и воями как хочу!..

Святослав Всеволодович согласился.

Всеволод немедленно послал Владимира в Стародуб и вовремя: вскоре туда подошел со своей дружиной Олег Святославич и хотел с ходу взять город, но не смог. Забрал вокруг весь скот и табуны лошадей и погнал обратно в Новгород-Северский.

Святослав Всеволодович с Всеволодом Юрьевичем из Чернигова бросились за ним, обступили Новгород-Северский. "Олег, устроя свое войско, вышел противо Святославу. И как токмо по стреле пустили, побежало войско Ольгово, а князь ушел в град и заперся. Нa котором бою несколько Ольговых побили, других побрали и острог около града сожгли. Назавтре же выехал Олег к Святославу" и помирился.

Всеволод Юрьевич спешно собрал все конные дружины, имеющиеся у него под рукой, в Стародубе присоединил Владимира Святославича с дружиной и погнал во Владимир-Залесский, но недалеко отъехал – неожиданно встретился с братом Михалком... Всеволод бросился к нему не с приветствием, а горьким упреком: "Почему не подождал! Ведь послал тебе сказать, чтобы ты ждал меня, не сдавал Володимер, не шел на мировую с племянниками..." – "Никто из твоих посланников не дошел до меня... И не с племянниками там нужно говорить – бояре ростовские и Глеб верховодят..." Михалко еще никогда не видел такого разгневанного брата...

Повернули обратно – к Стародубу, – и, чтобы до вечера успеть, шли без отдыха. Измученный болезненный Михалко и молодой полный сил и энергии Всеволод ехали рядом. Сдоговорились: послать во Владимир-на-Клязьме и Переяславль-Залесский людей, чтобы они связались с верными Юрьевичам боярами, для того, чтобы те постепенно повернули народ против Ростиславичей и призвали на стол Владимирско-Суздальский Михалка Юрьевича!

Братья не остались в Чернигове, пошли на Переяславль Русский. (Знали, что Роман, взяв Киев, сразу не посмеет затребовать Переяславль.) Там, на берегу Трубежа, и остался со своей дружиной Михалко. Всеволод вернулся в Остер. Оба стали готовиться, чтобы выступить на Северо-Восточную Русь!..

17

Шел снег. Вот и кончилась осень!..

Крупные хлопья сплошным потоком валили сверху вниз, заваливало все: усадьбу, деревья, поля и речку Яузу, дорогу... Небо, воздух, земля – белый снег. Тишина: слышно как шуршат,задевая друг друга снежинки.

Ефрем с верхней ступеньки крыльца смотрел, широко распахнув глаза, на все это. Он в медвежьей шубе поверх полушубка; на голове меховая шапка. На исхудалом заросшем черной бородой лице изумление и восторг, в темно-синих глазах – слезы...

Вышел Саухал, выбежали слуги и по колено в снегу пошли в сараи, конюшни... Начали расчищать двор от снега. Саухал, стоя рядом, посмотрел на него: никак не мог привыкнуть к той перемене, что произошла после излечения в его друге-брате Ефреме. "Не узнать!.. Как женщина стал..."

Ефрем повернулся, улыбнулся белозубо – радостно, как-то по-детски.

– Саухал, смотри!.. Никакого Рая не нужно на Том Свете – жить бы так на Земле: вон как хорошо!.. Почему раньше не замечал, не ценил, не знал?!.. Самое главное в жизни человека – это вот Жизнь, что Богом дано, – само по себе великое благо! – и дело, которое он должен делать, а остальное – блажь, суета никчемная...

Саухал удивлялся: "Как может мужчина, будучи в разуме, такое говорить, вздыхать по природе, когда от него ушли почти все его воины-джигиты?!.. Говорил ему, что надо в одном месте драгоценности хранить, а не делить, – вот и не нужен стал им сотник Ефрем. Остались с ним только самые честные и верные его друзья-слуги – он, Саухал, и еще трое земляков..."

Холоп-ямщик весело улыбался, радуясь первой санной поездке, подъехал к крыльцу. Сели, черногривый рослый гнедой с места (дернул – постромки затрещали) – в галоп: взметнулся длинный черный хвост и затрепетал в снежном вихре – хруст снега да стук об передок срывавшихся с копыт снежных комьев...

Ефрем щурился из-под воротника тулупа – ничего не видно: по глазам сечет ветер со снегом. Сани трясет, раскачивает из стороны в сторону, скрипит рассохшееся дерево. Русобородый дурень-ямщик, стоя на коленях, насадив меховую шапку по самый нос, хлестал вожжами коня и звероподобно гоготал...

Сотник высунул нос – вмиг и усы, борода, лицо стали мокрыми – он ткнулся в плечо Саухала и, перекрывая свист, шум, тупоток бешеного бега:

– Многое непонятно в жизни, брат, и особенно себя трудно понять. Ты уж прости меня, но пока княжича Юрика не поставлю на ноги, никуда из Руси не поеду. (Саухал усмехнулся про себя: "Когда на княжеский стол сядет и княжить будет, то тем более не уедешь. Да... – заглянул в глаза своему сотнику-другу. – Старая любовь?!..") – Ефрем угадал-понял мысли Саухала, попытался отодвинуться: – Мне теперь... Джани – мать Юрика – княжича и только!.. – и – зло: – Я пред Богом клятву дал, что содеянный грех искуплю!.. Не смотри на меня так!.. – и тихо, скорбно-покорно: – Ничего не могу поделать: видимо и ее люблю... Чего лыбишься?! Тебе не понять!.. Займись-ко делом: поезжай в Рязань, походи – набери дружину – полсотни-сотню мечей Выбирай молодых, из ясинских семей... На Рязанской земле много осело нашего народу – часть уже обрусевает... Нет, из русских только хорошие рабы получаются – не зря на Юге так ценятся русские полоняне...

...Cгyкало: пролетели мосток через Рачку. Дорога пошла в гору; жеребец сбавил ход – перешел на рысь, потом – на шаг. Снег поредел, посветлело. Стали попадаться встречные возки. Внезапно ветер стих – въехали в бор. Скоро Москва. Конь изогнул шею, поворачивая голову, и бешеными черно-фиолетовыми глазами поглядел на ямщика, фыркнул, разбрызгав с атласных губ белоснежную пену, снова попытался перейти на бег.

– Ну, тихо-о!.. – натянулись вожжи, сдерживая коня.

Когда въезжали через Боровицкие ворота в город, Ефрем посерьезнел, нахмурился...

Бояре Брястяне (два брата – у которых жил с матерью, выгнанный из Великого Новгорода княжич Юрий Андреевич) встретили настороженно, почти враждебно, но, когда получили or Ефрема богатые дары, то подобрели, заулыбались.

Вышли Юрик и княгиня-мать. Ефрем побледнел... и у Джани трепетали черные ноздерки, глаза светились... Они встретились взглядами и (о чудо!) увидели друг друга – не только внешне, но главное, внутренне, обменялись чувствами своими... Время и горе испепелило, очистило их души и сердца от того многого, что мешало им любить!..

Ефрем бросился на колени перед княжичем.

– Я берусь оплатить твое содержание, обещаю охрану, – перекрестился: – Я дал слово Богу, что посвящу тебе свою жизнь, если Он мне ее сохранит!..

18

– Купец к тебе просится, – дворецкий поклонился навстречу шедшему Всеволоду Юрьевичу.

– Потом... после трапезы, ты же знаешь – ждут меня, – и на ходу: – Откуда?

– Из Володимера-на-Клязьме...

– Володимера?!.. Кто такой? Как зовут?

– Не спрашивал...

Князь остановился в переходе.

– Так узнай!..

В трапезной уже собрались ближайшие бояре Всеволода: Осакий Тур, Семион Ювиналиевич, печатник, казначей, воеводы и несколько служивых дворян – князь хотел с ними совет держать.

Снег уже сходит – весна. Всю зиму шли приготовления к походу на Владимирско-Суздальские земли. Оголенный, отточенный меч должен рубить, приготовленное войско должно воевать!

Что делается в Залесской Руси – не ясно – в слепую не сунешься... А дружину, воев нужно кормить – они все вокруг Остра объели. Из Переяславля Михалко два раза слал гонцов – спрашивая: "Когда идем?.." Надо сегодня решить: что делать.

Вернулся запыхавшийся дворецкий.

– Княже, Онанием его зовут...

– Ананий!.. – Всеволод расправил плечи, строго повел глазами:

– Вовремя приехал! Приведи купца в сей час ко мне туда – на верх. Всеволод Юрьевич волновался – он ждал вестей из Владимира. Перед ним появился купец-сотник Ананий Вертун, который раболепно исполнил все, что положено при встрече. У князя мелькнуло: "Не подняться – не осилить! – выше сотника Ананию – слишком прост. Купцом-то ему сподручнее – больше похож... – вон какая плутовская рожа у него, да и телом-то не воин..." Помог встать с пола Ананию, приобнял, похлопал по спине – сотник захлюпал носом на груди у князя. Всеволод поморщился, как от зубной боли. Ладно, дядька-боярин Семион в день по нескольку раз так-то – стар, но этот!.." – Перетерпел, ничего не сказал – ждал.

Ананий вспохватился, высморкался в подол своего кафтана, посерьезнел вдруг и – о деле:

– Боярин Михна просил вас с братом Михалком прийти и взять Володимер. Он подымет горожан и откроет ворота...

Князь задохнулся и с хрипом в голосе:

– Почему он просит?!.. И почему не раньше? – ведь снег тает... Тем более там: в северных лесных краях... Знаешь, сколько надо ждать, пока дороги не откроются? – Месяц, если не более...

Успокоился: все равно он рад вестям. Зря погорячился. Улыбнулся Ананию.

– Сядь, расскажи: что и как там?..

... – Как только князь Михалко Юрьевич, не мирясь с князьями-братьями Мстиславом и Ярополком, выехал со своей дружиной из Володимера, володимерцы отворили град, вышли с иконами к князьям... Мстислав же и Ярополк, зайдя в город, утешили бояр и горожан, и разделили Землю: Мстислав взял себе Ростов Великий, Переяславль Залесский и прочие грады и селения на черных землях; а Ярополку – Юрьев Польский и Володимер; Суздаль поделили меж собой. Радовались володимерцы – "без князя не остались!" Вначале все было хорошо, Ярополк Ростиславич женился...

– Слышали...

... – Взял Всеславля дочь (из Витебска): венчался во Володимере февраля три дня во вторник Мясопустныя седьмицы. Неделю князь поил, кормил народ. Нечего Бога гневить, попили вволю, – глазки сотника масляно заблестели. – Но... сильно после свадьбы уверовал в свои силы Ярополк и начал... Вначале потихоньку – наместничества и правления в городах в селах роздал прибывшим с ним служителям русским, которые, надеясь на милость князя, хотели быстро обогатиться, многие обиды начали людям чинить, кое-где стали открыто грабить, оскорблять... Зайдут в дом, выберут покрасивше бабу или девку и давай утехаться... Не боятся никого!..

– А церковь что молчит?!

– Церкви-то? – Да они с нее и начали: взяли ключи от церковной казны в Святой Богородице и выскребли все золото и серебро, драгие камения, а потом отобрали у богослужителей земли, деревни и веси... – оставили их без доходов.

– Народ-то где?..

– Очнулись, начали князя Андрея вспоминать... Челобитчиков посылали в Ростов Великий к Мстиславу...

– А он?!..

– Он словами-то сожалеет, но ничего не делает... Русские бояре обуздали своих князей и управляют, крутят имя как и куда хотят!..

Всеволод изумленно смотрел на Анания: его как подменили – перед ним был прежний Ананий Вертун – деятельный, ловкий в движеньях, быстр в соображении... Воин с головой! Редко такие-то у него... "Надо послать Вертуна к Михне и пусть они поднимут горожан, церковников, бояр против Ростиславичей и пошлют выборных знатных мужей на Русь и от имени Володимера и других залесских городов попросят Михалка прийти на княжение..."

* * *

Бояре одобрили мысли Всеволода Юрьевича, а пока дружину и войско во главе с воеводой Осакием Туром (он сам напросился) посоветовали послать вольницей в Поле "на кормление". Но ходить должны по Окраине, не углубляясь в Степь, когда сойдут снега и полые воды, вернуться.

19

В начале мая 1175 г. в Переяславль Русский к Михалку Юрьевичу прибыли двое знатных граждан с небольшой свитой-охраной и от имени Владимира-на-Клязьме и Переяславля Залесского говорили Михалку: «Прислали нас просить Вас, понеже ты есть старейший ныне во братии и сыновцах твоих и тебе достоит владеть нашими землями, и просят, чтобы ты с братом Всеволодом пришли с войски своими, а мы готовы все вам по крайней возможности помогать. Ежели же ростовцы или суждальцы с нами не будут согласны и пойдут на нас войною, то мы, уповая на нашу правду и милость божию, не убояся, противо им станем и за вас головы своя положим».

20

Между реками Остер и Удай вот уже третий день стояли лагерем всеволожьи войска во главе с Осакием Туром. Воевода не торопился возвращаться в городок на Остре. Из Поля они вели много скота, коней и везли скарб – полона не было: он запретил убивать и брать в плен мирных кочевников – не хотел травить, обозлить половцев, навести их на Русь. Все выглядело как простое ограбление – так-то они и между собой делают...

От Всеволода Юрьевича ждали вестей, так как знали, что из Владимира-на-Клязьме прибыли послы в Переяславль...

Сотник Третьяк Комолый (или, как иногда уже звали, Третьяк Овсюгович), взяв с собой пятерых конных, объезжал сторожей, когда в лагерь прибыли вестовые от князя Всеволода с требованием немедленно быть в Остре...

* * *

Как не спешили, только 21 мая смогли выйти из Чернигова.

Сотник Третьяк со своей семью десятками ехал позади Всеволода Юрьевича. Впереди их шла дружина Михалка, взади – за ним – Владимир Святославич вел свою дружину, усиленную тремя черниговскими сотнями. Вечернее солнце скрылось за тучами, но все равно – кругом зелено, весело. Шли бодро – все-таки первый день пути.

Третьяк оглядывался временами: смотрел на свои вьючные лошади, на Гнедко, которого берег и велел без поклажи вести за собой. Почти не было разницы между дружинниками князя Всеволода и воями, набранными весной в поход с воеводой Осакием Туром в Степь, – все подтянулись, сравнялись: кто был слишком толст, жирный – сбросил, те, кто был слаб (изнежились дома под женскими подолами), окреп, набрал вес. У Третьяка крупное, костистое тело обросло мышцами; успокоилось сердце – он твердо решил жениться на Радуне – поэтому и завелся имением: взял у половцев коней, рухляди... Воевода и князь одобряли его, да и поведением он отличался от всех многих: молился, уходил от пиров и потех... Третьяк стал в последнее время замечать за собой, что он все чаще и чаще начал вспоминать Овсюга Комолого... То, что ему говорил приемный отец, чему учил, только теперь он мог осмыслить и понять... "Все надо делать по-божьи, с умом, а не так, как получится... Грехи, поступки, совершенные умышленно, Богом не прощаются, не замаливаются!" – вспомнилось Третьяку. "Не делай их и тогда сохранишь свою Совесть и Душу... Бойся потерять Совесть, совершая лживые, сладострастные поступки-прегрешения. Совесть дана человеку, чтобы помогать различать плохое от хорошего, черное от белого..." Даже, оказывается, и стыд нужен, чтобы не дать себе делать непристойности. "Без стыда и Совести Душа оголяется, первые две – это одежда, бронь, которые защищает ее... У всех живых, кроме человека, Душа голая, не защищена от бесовских желаний и поступков, и только у нас... Мы, благодаря Стыду и Совести, есть человеки!.. Теперь ты понимаешь, что значит Стыд и Совесть?!.." – однажды взволнованно спросил Третьяка крестный-приемный отец. "Понял" – ответил тогда, но только сейчас начал понимать и усилиями и умом создавать себя...

Впереди зашумели. Оттуда к князю Всеволоду прискакал всадник, что-то сказал Всеволоду Юрьевичу; князь посмотрел на своих (лицо – удивленно-злое), громко приказал воеводе Осакию Туру остановиться, а сам с боярами поехал вперед, где на берегу Свини стояла взволнованная дружина Михалка Юрьевича. Его самого не было видно...

Осакий Тур подозвал сотских, велел расположиться лагерем, Третьяка (как самого молодого сотского) с двумя десятками послал в сторожа – на в стороне стоящий курган, чтобы следить за подходами с юга.

Князь Михалко бледный, лицо в мелких бисеринках пота, лежал на кошме, постеленной прямо на песке на берегу речки. Вокруг его суетились, пытаясь отпихнуть друг друга от князя, знахари, колдуны и поп, и все вместе – лекаря, которому не давали приблизиться...

Всеволод Юрьевич не смог спокойно доехать последние сотни метров – дернул поводья, пятками поддал коню – оторвался от сопровождавших его – и скоком – до Михалка; соскочил, сунул поводья кому-то в руки и, раскидав всех, кто ему мешал, подбежал к брату, нагнулся, встал на одно колено.

– Ты что?!.. Что с тобой?!..

Михалко открыл мутные мокрые глаза, попытался улыбнуться, зашевелились губы и еле слышно прошептал:

– Отхожу... Вот как получилось...

Всеволод вскочил, в глазах бешенство, лицо перекошено от гнева.

– Где лекарь?!.. Мой! Остальные – все вон отсюда!..

Смугленький с небольшой бородкой малорослый лекарь подбежал, наклонился над заболевшим князем, стоя на коленях, слушал сердце. Всеволод заговорил с ним по-гречески:

– Что с ним?!.. Будет жив?..

Лекарь-грек, не спеша, поднялся, выпучил свои миндалевидные глаза. – Похоже... Дали ему яд, – и вдруг заговорил, напрягаясь, спеша, отдал распоряжения своему помощнику, слугам князьим – Михалковым. Больного перенесли в установленный шатер, раздели, обтерли и переодели в cyxoe, дали ему пить – насильно, приподняв, влили в рот, а потом вызвали рвоту. (Все это под строжайшим присмотром Всеволода!) В это время помощник лекаря заканчивал уже приготовление отвара из трав... Михалка вновь раздели, протерли, тепло укутали и дали остуженный отвар, положили. Больной впал в забытье.

Протиснулся дородный духовник Михалка.

– Господи, спаси и помоги!.. Умирает, дайте я с него грехи сниму...

Всеволод Юрьевич от гнева закашлялся:

– Уйди!..

Лекарь с помощником принесли сердечного лекарства (очень резко запахло), растворили в воде и деревянной ложечкой влили в рот уже потерявшему сознание Михалку. Всеволод от напряжения почти не дышал – смотрел на своего брата. "Если умрет, – все!.. Все мои великие мысли и мечты погибнут вместе с ним!.. По старшинству князья власть перейдет племянникам и тогда все – прахом: Русь уже никогда не собрать, никогда не будет Руси – останутся в лучшем случае земли с населением, которое какое-то время будет еще говорить по-русски, а потом... О, Господи!.. Помоги, спаси его!.." – про себя молился.

Лекарь еще раз послушал сердце больного князя – глаза грека ожили и Всеволод без слов понял...

Врачеватель и князь Всеволод Юрьевич, успокоенные, сидели, говорили, как равные. Отсветы костров проникали через полуоткрытый полог в шатер, где горели свечи и лампадка перед иконкой. Собеседник князя усмехнулся и продолжил:

– В Руссии не верят лекарям: лечатся с помощью заговоров и колдовства или же ничего не делают: отдают себя на волю Бога – молятся... Бог сам не лечит, он через нас, людей, все делает. Во всех цивилизованных странах, когда прижмет, то все: и церковные клиры и тайные жрецы-колдуны пользуются нашими услугами...

– Тебе, нерусь, со стороны легче видеть и судить... И я, князь, вижу и удивляюсь тому, что у нас делается... Прошло три века, а народ до сих пор еще не может забыть язычество – суеверен, как триста лет назад; окрестившись, повесив кресты на груди, внутри, в Душе остаются такими же дикарями. Мне больно!.. Но другого народа мне не дано, – с ними мне жить: в добре или зле, и строить Великую Русь!.. Ты что усмехаешься?! – зашипел Всеволод, сжав кулаки, уставился своими жуткими глазищами на собеседника, – Но я верю в свой народ!.. Ты посмотри, какие они в работе и в веселье!.. Где еще есть на Свете такой красивый?.. А как умеют любить!.. Души у них, как у чистых дитяти – еще не испоганенных, не испачканных земными грехами... Да, да согласен с тобой, что при этом они умудряются как-то быть злыми иногда и глупыми... – князь нахмурился и отвернулся от лекаря.

Ночью Михалка еще два раза поили отваром и, раздевая до гола и paстерев, одевали в сухое, чистое и укладывали вновь в постель.

К утру полегчало ему совсем, но был он очень слаб. Всеволод, обезумевший от радости, оставшись с ним, о чем-то тихо говорил...

* * *

На носилках на двух иноходцах в первых числах июня довезли Михалка до Москвы.

21

«Тут встретили их владимирцы, доброжелательные к Михалку, и многие дары принесли, прося его, чтоб как можно поспешил ко Владимиру». Но князь Михалко Юрьевич вынужден был на несколько дней остаться в Москве: чтобы окончательно поправиться...

К нему, лежащему – худое бледно-желтое лицо еще более заострилось у Михалка – зашел Всеволод. Посмотрел на больного брата, на иконку с бесцветно горящей лампадкой – было уже светло, в слюданые оконца проникал утренний свет – небольшую спаленку (на стенах – из сосновых бревен, – кое-где выступила смола), и перекрестился.

– Чую, что нельзя нам долго оставаться в Москве. Приходил ко мне вечером боярин Есей...

– Кто такой?

– Воевода володимерцев, – помнить должен его: бывший сотский. Так вот, – у меня Осакий сидел – они друг друга хорошо знают, – говорили... Нас могут упредить племяши наши. Есей говорит, что они в Суздале стояли со своими дружинами и набранным войском, и они раза три поболе нас-то... Давай, брате, помолись Богу и вставай: пойдем в трапезную, посидим, я воеводу Осакия позвал и Есея Житовича.

В тесной, деревянной – как и все в Москве – трапезной Всеволод Юрьевич попросил разложить на столе карту-схему Владимиро-Суздальской земли.

Есей, в льняной сорочке с косым вырезом, показывал, где и что обозначено.

– Вот мы, в Москве, здесь – Суздаль – они были там, а сейчас кто их знает где! Они попытаются загородить нам путь и дать сражение – к Володимеру не дадут прорваться... Они ближе к нему...

Послышался топот, шум, говор во дворе. Несколько человек подошли к дверям, вошел один – вестовой. Он прижал правую руку к груди, поклонился и, стараясь быть спокойный, заговорил:

– Я из-за Яузы из сторожей... Князь Володимер велел привести к вам ябедников – они с Суздаля, говорят, что очень важную весть хотят сказать.

– Пусти...

Вошел молодой воин, лицо чистое – вымытое, в испачканной одежде – кое-где порвана – высокий голубоглазый золотоволосый и, увидев Всеволода, растерялся, но, узнав Есея, улыбнулся истрескавшимися губами, поклонился старательно князю, заговорил хрипловатым голосом:

– Я десятник боярина Михны Рыжего... Петряевича был послан в Суждаль, чтобы видеть и слышать князей Ростиславичей, и велел боярин, если что... то – к тебе боярин... к вам скакать (со мной еще пятеро моих)...

– Подойди сюда и говори!.. – князь Всеволод показал на карту.

Молодой ябедник взглянул на карту-схему и смутился.

– Я так... вам обскажу, – и продолжил поочередно, поворачиваясь то к Всеволоду, то к Есею (на Михалка и не смотрел). – Мстислав и Ярополк со своими боярами советовались и решили раздвоиться: Ярополку ехать из Суждаля на Володимер, а оттуда двинуться навстречу сюда. Мстислав в то время должен через Переяславль пойти на Москву, там повернуть на Володимерскую дорогу и гнать за вами... Они хотят с двух сторон сжать и уничтожить...

Всеволод метнул темный взгляд на ябедника, потом на брата. Михалко еще сильнее побледнел, у него затряслась бороденка. Осакий раздувал ноздри – набычился.

О Господи!.. – каждый понял, сказанное Всеволодом это слово, по-своему и "на себя"... – Где они на сей час могут быть? – князь вертел глазами. Осакий Тур тряхнул головой – копна седых волос легла на плечи, – начал спрашивать у ябедника: когда он вышел из Суздаля, как долго скакал до Москвы, по какой дороге-тропе, когда (в какое время) Ростиславичи должны были выйти, какое войско у них, сколько пешцев, сколько комонных... Потом, кряхтя, встал над картой (волосы свесились: закрыли лоб, лицо), что-то мыча себе, водил толстым полусогнутым пальцем по ней, потом резко вскинул голову назад – открылось лицо, в ясных глазах – мысль и решительность, – лоб наморщен.

– Ярополк может уже в это время подходить к Киржачу – реку ту ему недолго одолеть: как я помню, на ней много бродов и перекатов; Мстислав может быть на день пути от Переяславля...

Всеволод Юрьевич, – глядя на карту-схему – сквозь зубы:

– Почему Мстислав так тихо идет?

– От Суздаля до Переяславля дорога хуже, чем те, по которым скачет Ярополк. От Переяславля до Москвы – хороша, а от Переяславля до Володимера дороги накатанные...

– Что хочешь сказать?

– А то, что и Мстислав перегородит нам путь – он не глуп... Они временно разделились, а ратиться будут вместе... – Глаза засинели у воеводы: – Нам нельзя позволять им делать что хотят!..

– Что думаешь!?..

– Немедленно выйти нам... И не по Великой Володимерской, а по Болвановской... За Киржачом перейти Клязьму и выйти на Володимерскую – Ярополка минуем; там трехдневный путь пройти за два и выйти во Володимер – это уже не Москов деревянный – двести на двести шагов...

Ну, ну, не скажи, – впервые подал голос Михалко. – Подол чего стоит: он несколько раз поболее самого града, да поселения, села вокруг...

– Чего хочешь этим сказать!? – прервал его Всеволод.

– Да так... ничего, – сник князь Михалко.

Всеволод Юрьевич повернулся к своему воеводе, отдал распоряжение всему войску выступить:

... – Да вели брони, колчаны одеть, мечи и луки на себя навесить, а не извозом вести: чтоб в любой миг могли к сражению готовы!..

Михалко еще не успел закончить молитву как во дворах в Москве зашевелились, задвигались, зашумели.

В полдень через Боровицкие ворота (всего было двое ворот в Москве) выехали и сами князья Юрьевичи. Топот, говор, шум отъезжающих и провожающих; те и другие истово молились, поворачиваясь лицом к старой деревянной церквушке Ионна Предтечи.

Михалко, несмотря на солнечный летний день, в теплом синем кафтане, украшенном серебротканными узорами на рукавах и вороте, трясся в седле, – как только проехали мост через Рачку, попросился на носилки.

Всеволод Юрьевич впервые за целый день улыбнулся: "Давно бы так..." Заплясал конь под князем, он дернул поводья – поскакал (за ним – десятка полтора из его дружины), догнал Осакия Тура, поехал рядом. Старый воевода повернул к нему хмурое лицо и заговорил, рокоча басом:

– Не так начали... Дай я вперед с князем Володимером поеду, а ты с Михалком – за нами... Пешцы тихо идут, посадил бы их на запасных и извозных лошадей и – гнать... А так затяжка с ними...

Всеволод смотрел на воеводу и лицо у него наливалось гневом. Мутными глазами князь глядел на движущуюся массу воинства, вытянутых вдоль дороги, и Душа наполнялась тревогой и злостью и силой. "Все беру в свои руки!.. Господи! Не молюсь тебе – пусть молитвой будет мой труд во имя Земли Русской... Дай мне удачу и я устрою Землю! – Осакий Тур продолжал говорить, показывая рукой. Князь подумал о воеводе, не слушая его: – Хоть близкий ты мне человек (сколько раз меня спасал, выручал из бед, стараешься опекать как сына), но ты все-таки лишь боярин и лезешь не туда, куда не след!.. Я князь, сам должен думать и водить дружину и воев, народ..." – воевода с частью всеволожьей дружины уже было тронулся вперед.

– Погоди, не спеши боярин, – вдруг холодно и твердо заговорил Всеволод Юрьевич (Осакий, изумленный, осадил коня своего, и остальные – кто с ним), подъехал к воеводе: – Вместе... со мной пойдешь; пошли вестовых: к Володимеру Святославичу – пусть стоит на месте и ждет ведомцев и моего слова. Остальных оповести, чтоб, переехав Рачку, поднялись на поле – вблизь усадьбы Якима Кучковича – и остановились.

Некоторые спрашивали друг у друга: "Какое Кучково поле? – оно ведь на левом берегу вверх по Неглинке..." – "Да это просто поле около усадьбы внука Ивана Кучкова." – "А, а, а!.." – открывали рты, кивали головами...

* * *

Ведомцы, хорошо знавшие все дороги и тропы, вели Юрьевичей ("с ним же несколько москвич") по тропам, вспрямливая намного путь, минуя Владимирскую дорогу. Чтобы сбить с толку неприятеля и для разведки боем по Великой Владимирской дороге навстречу Ярополку, был направлен конный отряд во главе с боярином (из русских) Милославом Семиградским – в помощь ему приставили сотского Третьяка с полусотней...