Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Чернов Вениамин Константинович
Разрозненная Русь

О, светло-светлая и украсно украшена Земля Русская! И многими красотами удивлена еси:... Всего еси исполнена Земля Русская!.."

Часть первая

1

-Государь, ябедник просится: хочет что-то в ухо сказать... – мечник-охранник наклонил голову – легкий поклон.

– Пусти, отведи в боковую гостиную...

Вошел отрок. В рубашке чуть выше колен – из беленого холста; ворот, подол вышиты красными нитками; на ногах желтые сафьяновые чеботы с синими узорьями. Светлый тонкий лик, золотоволос, невысок. Блестя голубыми глазами, ловко поклонился низко – брякнули на серебротканном поясе, на бронзовых колечках, огниво и ножичек – выпрямился, огладил нежный пушок на подбородке; молча краснел...

– Говори! – князь стоял в красной шелковой рубашке: широкогрудый, голова гордо откинута назад (не сгибалась шея), черные курчавые волосы – с проседью – прикрывали высокий лоб, – водил строгими синими глазищами по вошедшему: разглядывал.

– Ну! – уже нетерпеливо, грозно... – Выйдите! – показал рукой двоим охранникам. Раздувая ноздри, выпятив толстые губы, – пегобородый, квадратный – шагнул навстречу... Смотрел глаза в глаза и басом: – Как зовут?.. Откуда?

– Фотием... по прозвищу – Богомазы мы... из Рязани.

– О-о-о! – помягчел князь. – Не сын ли Ефима Богомаза?

– Эдак: сын...

– Помню, помню отца твоего – все помнят: в шестьдесятом году церковь Успения Святой Богородицы во Володимере разукрашивал...

Видел?.. До сих пор люди качают головами: "Диво дивное!" – Андрей Боголюбский изобразил на лице подобие улыбки. – Хотел он в Киев ехать: учиться к Лазарю Богше... Что хотел сказать? Говори... – лицо князя приняло вновь привычную суровость.

Фотий вздрогнул и испуганно, со страхом в голосе:

– Великий князь!.. Тебя хотят убить! – и пал на колени.

Как будто тенью накрылось лицо Андрея Юрьевича, исказилось от гнева, в глазах – жуть; придушенно просипел:

– Кто?! Встань!

– Твой шурин...

– Яким?!

– Сказано: старший Кучкович...

– Эй! – зычно, как в степи, крикнул князь, повернулся к дверям. Вбежали сторожа, возник в белом мальчик-паж. Андрей Юрьевич – к нему:

– Прокопушка, сбегай борзо за боярином Михной, скажи, что я велю...

Мальчик-паж, ангелоподобный, поклонился:

– Чичас, господине, – исчез.

Всем телом развернулся Андрей Боголюбский, его жесткий взгляд обломил встречный взгляд Фотия, заставил отвести глаза.

– А мы с тобой еще договорим, да и дело есть к тебе – раз уж Бог послал – пошли... В покои – не каждого вожу...

Проходя мимо охранников, приказал:

– Скажите сотскому, чтобы закрыли ворота и никого в Боголюбово не пускать! На городских стенах, воротах удвоить охрану.

В княжеские покои (на втором этаже дворца) вела каменная лестница, расположенная в башне. Фотий смотрел на светло-зеленые фрески на стенах, на пол винтовой лестницы, выложенный майоликовыми плитками – удивлялся...

Поднялись на второй этаж башни. Охрана прижалась к стене. Теперь шли по пешеходному переходу, представляющему собой двухскатный сводчатый коридор – длиной чуть более десяти метров, – который заканчивался узкой дверью. Проход был тесен – двоим в ряд трудно идти. (Убийцы Андрея Боголюбского прошли этот же путь.) К ним присоединились двое слуг и дородный – с животом – дворецкий Анбал Ясин – круглые щеки по самые маслянистые черные глазки заросли темным волосом. Прищурясь, он льстиво улыбался князю, поклонился.

Пролезли через дверь и оказались в просторной прихожей – куда открывалась неширокая, низкая дверь – в опочивальню и широкая, высокая – вошли туда.

Фотию показалось, что он попал в крестовую палату и монастырскую келью одновременно – похоже было на то и другое: фрески, сосуды церковные, иконы... Около стен – ряд сундуков, ларцы, покрытые золотом и серебром ткаными рубами; на окнах в лучах утреннего солнца переливались шелковые наоконники. Сели на лавки, убранные коврами и бархатными налавочниками.

– Принесите-ка вон тот сундук и откройте замок.

"Книги!" – в серебряных, золотых застежках, в толстых кожаных обложках. Фотий смотрел и не понимал: до этого ли сейчас должно было бы быть князю!..

– Вот тебе, Фотий, работа... Идите Анбал, принесите нам самоцветы – помнишь?.. Я тебе их показывал и говорил для чего.

Когда ушли, – князь:

– Теперь все говори! – Фотий совсем близко увидел лицо государя: усталое, веки припухшие, густые брови с отдельными седыми волосами свисали на глаза... И было в то же время в нем что-то неземное, божественное – не одолеть его взгляд, не мочь смотреть в великокняжеские очи... – Значит отец твой послал... Благодарен ему. Эх, Глеб ты Глеб (Рязанский), что замыслил против меня! Уже послов-бояр: Дядильца и Бориса Куневича во Володимер заслал! Тоже, как бояре, воли от меня захотел? Я своих бояр, главного воеводу Бориса Жидиславича, с прошлого года начал подозревать, когда нас, с огромным войском, под Вышгородом Мстислав Ростиславич разбил... Но что б они так: вместе!.. Не допущу! – и зло оскалился, повернулся к вошедшему Анбалу и слугам.

Вскрыли принесенный медный ларчик с драгоценными каменьями – оттуда брызнул радужный свет...

– Ты, Фотий, посмотри камни-те, почитай книги – дня два, – Анбал будет тебя на день закрывать здесь... Подумай, как украсить мои книги. Может, сделаешь на обложке рисунки из камней, а потом – зальешь эмалью? Углы тоже укрась... Не надо, не говори, не хочу слушать – сумеешь! По твоему отцу знаю... Не хуже Лазаря Богши сделаешь...

– Просил меня? – заговорил, незаметно вошедший, боярин Михна, здороваясь и кланяясь Андрею Боголюбскому, – короткие рыжие волосы и борода (Фотий удивился: "Срамно так-то боярину стричься!") курчавились; красный, потный, он моргал на князя бело-зелеными глазами, ждал.

– Анбал, прикрой дверь – оставь мастера одного. Я потом сам с ним договорю... И найди ему жилье, к вдове какой пристрой – хоть к купчихе Смоляниной... Чего зарделся? Молодой, а не то думаешь – плохо думаешь!.. Христиане же мы – я ж по-хорошему... Сыт, обстиран будешь, да мастерские у ей есть – увидишь... Эй! Еще скажи княгине, как проснется, что меня не будет – на охоту еду, вернусь завтра...

2

Князь с Михной спустились вниз, закрылись. Говорили.

– Скажи ему, что я его на охоту зову.

– Давно ты бояр с собой на охоту не берешь – заподозрит...

– По другому нельзя – не дастся; если у них заговор, то надо, не подымая шума... а то спугнем...

– Может сюда позвать? Как на думу к тебе... На пир... А там, на берегу, можем не взять его – вон у него сколько пасынков-дружиников, – боярин Михна сидел прямо, глаза его смотрели умно и зло (он не моргал теперь): вспомнилось ему вновь унижение: как русские князья велели остричь своим слугам Михну – княжеского посла Владимиро-Суздальской земли! Подумал: "Теперь через Рязань, наших бояр до Андрея Юрьевича добираются!.."

У Боголюбского раздувались ноздри, он зло заговорил: – Все они: Мстислав, Рюрик, Давид Ростиславовичи – князья русские, Глеб Рязанский и бояре ростовские и суздальские – одна свора: хотят Русь... остатки Руси изрезать, чтобы каждому – кус пожирней!.. – и уже спокойнее: – Возьми-ка в свои руки подвойские дела. Дам тебе мечников-детских – нужно упредить их... Сначала по своим боярам пройдемся... Начнем с моего шуряка. Зови Степаныча-старшего на пир-думу!.. Потом об остальных помыслим.

3

Фотий забылся, потерял себя: кто он, где он.... всегда так – не мог спокойно смотреть на камни-самоцветы, что-то делалось с ним, душа отрывалась от тела и, впитывая эти волшебные излучения, оживала: то взлетывала, наполненная жизненной силой, – глядя на красный сердолик и белый оникс; то, впиваясь глазами в белый агат и синий лазурит, как бы пила свежесть и успокоение...

Длинные тонкие чистые с перламутровыми ногтями пальцы его (у хорошего мастера не пачкаются руки) гладили, ласкали эту небесную красоту... Только так: вначале художник наполняет свою душу красотой, восторгом и только потом может делать-творить что-то...

Продолжая любоваться, восторгаться, наполняясь сладострастным вожделением, он начал разглядывать узорья, различать формы кристаллов. "Вот так вот – по нему пущу трещину – отколю пластинку..."

– Ты сперва книги почитай – вникни в суть, – князь Андрей взял у Фотия из рук зелено-голубой кусочек аквамарина и, вертя в пальцах: толстых, с золотым перстнем с крупным рубином: – Что за камень?

Фотий видел, что, спрашивая, князь мыслями, думами был не здесь... Ответил владимирскому князю:

– Светло-голубой изумруд – берилл...

– Знаешь, что из него делают талисман, который оберегает в морских путешествиях и дает победу в морских сраженьях?.. А Агапит (знаменитый древнерусский врач) говорит, что этот камень успокаивает, расслабляет человека... Хорошо мечтать, думать, глядя на него, уйти в мир грез, – говорил мудрый Боголюбский – синие глазища – в раскос: что-то думал свое... – Что за лал на моем перстне?

– Яхонт...

– Дает силу льва, смелость орла и мудрость змеи. Знал?

– Про силу, смелость знал...

– Чуешь камень?

– Чую...

– Вижу. Читай их, – князь начал перебирать тяжелые, в толстых (под кожей – буковые досочки) обложках книги, – и такой сделай рисунок, узор такой формы и цвета, что б была в них суть, по обложке чувствовалось содержание. И века сохранились бы... Вот в этой: "Слово на праздник Покрова" – должна быть связь с Византией... К "Проложной статье" и "Службе" сам подумай – потом скажешь... Особо постарайся к "Сказанию о чудесах Володимирской иконы Божьей Матери" – мне мой духовник Никола помогал писать – добро укрась. Тут их несколько пар; по две книги в Русскую землю вышлю: Киев – Десятинную церковь и Поликарпу – в Киево-Печерский монастырь... Я всего себя вложил в эти книги – пусть познают потомки, какие князья были на Руси!..

4

Князь Андреи Боголюбский впереди, за ним – Михна с мечниками, спускаясь в подвал, поскользнулся – чуть не полетел вниз...

– О, Господи!.. Посвети!

Кто-то из дружинников подскочил с факелом. Боярин Михна на ходу рассказывал:

– Мы его с коня сняли – хотел бежать... Кто-то упредил нас... Пришлось несколько раз стукнуть... Двух слуг убили...

Князь остановился.

– Зачем так-то! – шуму-то...

– Убег бы!.. Я сторожей поставил – никого не пускают и не выпускают с его двора.

– Ладно... Сразу бы сказал.

Боярин Кучкович – окровавленная повязка на голове – лежал связанным на соломе, на полу, рядом пыточная – уже разжигали огонь, готовили дыбу...

Андрей смотрел на шурина – в потемневших глазищах – гнев и одновременно – удивление и жалость... Подумалось: "Как мои сыновья Изяслав и Мстислав были похожи на него – одна кровь! Особенно Мстислав – весь в дядю: телом и лепотой – правда, волосы у сына потемней... Эх, Улита!.. Женушка родная, рано ушла!.. А эта, гордая, молодая, красивая, но чужая мне... Была бы ты, Улитушка, жива и братья твои не вели бы себя так!.."

– Ну, что скажешь, Степаныч?..

В ответ из-под повязки выглянули две синие ледышки – глаза. На крупном пегобородом лице прошлась судорога.

– Развяжи! Так не буду говорить, – синий холодный взгляд шурина – мурашки по коже у зятя...

Шурин моложе – казался старше. Андрею Юрьевичу вдруг стало не по себе: "А может наговор?!.. Нет – очень много доказательств..."

– Развяжите...

Степаныч сел, пошевелил плечами, стал вывертывать руку – смотреть порванное место на локте.

– Что ж ты так, зятек!.. Всего порвали, избили, как татя какого...

– Ты и есть тать – вор!

– Это еще как посмотреть: кто из нас больше тать... Тебя вот эдак-то надо бы...

Князь бешено посмотрел на него, резко повернулся:

– Михна, вели подать нам скамьи, вина!.. – у боярина от удивления поползла кверху рыжая бровь. Боголюбский повторил, и – велел:

– Уйдите! Нужны будете – позову; стража, закройте нас, стойте снаружи!

Сидели врозь: каждый на своей скамье – между ними (вместо стола) – скамья с вином в высоких глиняных кувшинах, закуски: соленые грибы, огурцы... Молчали. Слышно как факела потрескивают, освещая красноватым светом лица. У Андрея дышали ноздри. Степаныч взял кувшин, налив на ладонь вина, сполоснул лицо...

– Скажи: правда ты собираешься убить меня?! – в хриплом голосе князя слышалась угроза и еще чего-то такого... – Один?.. Говори!.. Ну ладно, но скажи хоть за что?! – Андрея затрясло, из последних сил он сдерживал себя.

Шурин поднял на него глаза, смотрел открыто, смело.

– Спрашиваешь! Ты же умный, князь!.. Я тебе дважды местьником должен быть.

– Дважды?! – больше от удивления, чем от гнева, задохнулся Боголюбский:– Обскажи!

– Ты знал как и кто убил моего отца, ростовского тысяцкого, Степана Ивановича?

– Ведомо, знал: в драке порешили...

Кучкович поежился как от холода, шевельнул плечами, лицо исказилось, охватил кувшин руками и начал большими глотками пить... – только бугристый кадык, ходил вверх-вниз в заросшей бородой шее, да слышно было громкое бульканье в горле... Опорожнив кувшин, шурин открыл глаза, смотрел зло – в зрачках красные огоньки – на удивленного зятя...

– Догадался?.. Нет!.. Не веришь!.. Да, да – по повелению твоего отца убили... Развратник был твой отец (Юрий Долгорукий), его похоть одолевала, как язычника... Господи! Какой он христианин?! У вас, у князей, спесь, гордыня, властолюбие – превыше всего... Юрий Володимерович – пусть простит меня Бог – наверное, в аду сейчас вопит за свои прегрешения: сколько русской крови пролил – реки! – все хотел великим князем стать... Да чужих женок любил... Не дал мой отец в обиду мою мати, так вот он и убрал... А потом надглумился над памятью отца, поиздевался над матерью моей: женил тебя на Улите – на моей сестре...

Андрей Боголюбский был поражен – пот выступил на лбу.

– Не верю: побожись!

– Вот тебе крест...

– Почему ты только сейчас сказал об этом?!

– Я сам недавно узнал... Под великой клятвой был тот убийца – перед смертью на исповеди открылся...

– Яким знает?

– Не ведает...

– Кто исповедовал? Почему он эту исповедальную тайну открыл тебе?!.. Молчишь!.. Ладно, узнаем...

– Многие церквослужители не довольны тобой...

– Чем?! Тем, что не даю больше воли земли хватать?.. Землепашцев под себя крепостить?.. Я им дал! Много дал, а они еще хотят... Ну, а второй раз за что ты местьником должен быть?..

– Тоже не знаешь?!.. Смотри, что ты делаешь? Ты же отца своего превзошел: не реки, а моря русской крови льешь!.. Взять хотя бы последние годы: шестьдесят девятом – взял Киев на щит – никогда еще такого не было, чтобы этот древнейший Великий город – Матерь русских городов – так разрушили!.. Разграбили храмы, церкви... Жителей увели в полон твои сородичи в Степь: благодарил ты их за службу русскими женами и дитями... Я еще тогда покаялся, что со своими людьми тебе в том поганом деле помог... Согрешил, Господи!.. Печерский монастырь и то подожгли. Не христиане мы после такого-то... Ты хуже своих язычников-половцев!.. И покарал нас Бог на следующий год под Великим Новгородом... Господи! Сколько же тогда там мы людей положили, в полон отдали?.. За две ногаты новгородцы суздальцев и ростовцев иноземцам продавали... Через два года – опять: на волжских булгар послал, но мы тогда впервые с Борисом Жидиславичем ослушались тебя: попридержали дружину и воев, и один твой Мстислав не мог долго воевать – вернулся...

Князь Андрей сидел как идол – только чернел лицом. Степаныч продолжал истово выкрикивать:

– А прошлогоднее позорище – побоище под Вышгородом!.. Как нас обесчестили русские князья! – и поделом. Ведь сил уже нет ни у бояр, ни у горожан – все ты забираешь на войну... Все!.. И с кем?.. С чужеземными ворогами бы драться, дак нет – со своими – русскими. Вот ты и есть тать!.. – шурин все больше и больше распалялся. – Кто ты есть?.. Ты не русский! У тебя ни капли нет русской крови!.. Ты Русь губишь, изводишь русский народ: скоро мы, бояре, по миру пойдем – ни холопов, ни смердов скоро не останется у нас...

– Замолчи!!! – страшно крикнул Андрей.

– Дай перед смертью сказать – выговорить!.. Посмотри ты на себя, образина! – где ты русский, славянин?.. Родила тебя половчанка, дочь Аепы; бабушка по отцу – из англов (Ригита Гаральдовна); по отцу дед – Мономахыч – гречанин... Скажешь, от Рюрика род наш? – он – викинг...

Тяжелый кувшин с вином ударил в голову боярину – разлетелись черепки, брызнуло красное вино, – Степаныч повалился назад, упал на спину в солому. Андрей, опрокинув скамью, бросился на него, пальцами вцепился в горло ненавистного шурина... Тот захрипел, забил ногами...

Вбежала стража, подскочил Михна... Опомнился князь, рассжал пальцы, встал над ним...

– Ты!!! – задохнулся от ярости князь: – У меня глаза еще голубы!.. Я, Я... – на земле своих отцов!.. Рюрик никогда не был викингом – выдумки! – он варяг, из поморянских словен, рядом с бодричами жили... И имя-то у него славянское: Рюрик – сокол значит... – продолжил потише, скорбно: – Все вы, бояре, только о себе, о своем имении думаете и как побольше мошну нарастить... Того не мыслите, что нет Руси по отдельности: Суздальская, Новгородская, Черниговская, Галическая и другие земли, как бы ни были велики, не смогут заменить Русь... Она есть, если едина, и ее нет, если разделена, как сейчас, на пятнадцать княжеств-государств, – блеснул глазами: – Собрать я хочу земли снова, как было при моих дедичах: Володимере Мономахе и Мудром Ярославле!.. – вновь боярину Кучковичу: – Как я могу не воевать, не проливать кровь – ведь каждый князек насмерть – вместе со своими боярами – стоит за свои грады и имения... Но Бог поможет Руси! – если не я... то другой придет князь и возродит Русь: объединит православные земли... Я сломаю вашу тупость, ваше тугодумие, корыстолюбие, которое для вас дороже своего народа, земли! Бог со мной, а не с вами, хотящими меня... убить!.. Не вами я послан на Землю и не вами меня убирать... Михна! – Андрей Боголюбский повернулся к нему. – Не могу больше с ним говорить. Расспроси его, а потом посмотрим что делать...

Шагнул через валявшуюся скамейку, стал подниматься по лестнице, остановился.

– Допроси... с пристрастием! Пусть все скажет: кто еще с ними, кто у них за Святополка Окаянного, кто Горясер?.. Торчин?..

5

Андрей Боголюбский прошел по переходам из дворцово-соборного комплекса на городскую стену. Здесь, на воле, открывался чудный мир – лик Земли Владимирско-Суздальской – Залесской Руси. Сколько раз он, стоя на этом месте, любовался красотой родной земли; одухотворенный, вдохновленный, снова полный сил спускался через городскую башню на площадь Боголюбова, и шел, чтобы снова жить, творить!.. Но теперь он стоял и не видел, не ощущал красоту... Не завораживали живописные правобережные заречные луга быстрой Клязьмы... Ни синие лесные дали... Тревожилась душа. Временами сердце куда-то падало, то вновь билось ровно...

В стороне стояли детские, посверкивая доспехами, оружием – не мешали князю думать. Неслышно поднялся и подошел Никола – духовник Андрея. Кашлянул, тихим голосам спросил:

– Звал меня?

Андрей Юрьевич развернулся, смотрел недоуменно, непонимающе... В глазах – боль и тоска. Кажется, он не понимал, кто перед ним и что спрашивает, но постепенно взгляд прояснился.

– Не уходи!.. – придержал рукой князь. – Где же Бог?!.. Где божья справедливость?..

– Мужай, все в Его руках. Господи, помилуй и не гневись! – духовник высоко поднял руку и перекрестил Андрея Юрьевича и себя. – Бог с тобой, Андрей!.. Смотри, какую благодать сотворил ты – утвердил Русь на этой земле: возвеличил город Володимер – город "мизиньных людей", – по имению и красоте не уступит Киеву. А какой собор (Успенский собор Божьей Матери) воздвигнул и Печерном городе (средняя часть Владимира)!.. Каменный княжеский дворец и церковь Спаса... А каким градом опоясал!.. С Золотыми и Серебряными воротами с надвратными церквями!..

– Но сей город был поставлен моим дедом – великим князем Руси Володимером Мономахом еще шестьдесят шесть лет тому назад, а отцом моим были сооружены каменные: двор и церковь Георгия... Я лишь продолжил их дело...

– А это-то?.. При тебе же!.. – и духовник взглядом и рукой показал на Боголюбов с белокаменными широкими приземистыми стенами, с блестящими в каменных узорьях дворцом и собором с золотым куполом; внутри красивых боярских теремов, высоких клетей, амбаров и житьих дворов, где кое-где поблескивали драгоценным металлом крестики домашних церквушек. И сам этот – сказочный городок – крепко лежал на пятнадцатиметровом высоком берегу Клязьмы, с которого было видно даже устье реки Нерли и храм Покрова на ней...

Никола повернулся лицом от солнца (на запад – в сторону Владимира – его не видно), взмахнул рукой – показал – на высокий обрывистый берег Клязьмы – вдали блесками искрились купола церквей монастыря за Ирпенью, в Яриловой долине, пониже Княжеского луга. Сюда поближе, под устьем оврага – откуда вытекала Сунгирка – ощетинился деревянным градом крепость-городок Сунгирь (современное село Сурома)...

Андрей Боголюбский вскинулся, глаза блеснули. Действительно, с 1158 по 1165 год он укрепил южные границы Залесской Руси: создал цепь укреплений левого берега Клязьмы: Владимир, Константино-Еленинский монастырь, крепость над Сунгирем, замок-город Боголюбово, – последний к тому же перекрыл путь Ростову и Суздалю по нерльскому пути в Клязьму – это был очень дерзкий и мужественный шаг князя, оно вызвало сильное недовольство старобоярской знати. Никакими чудесами не скроешь суть действий своих! Чего он хотел – добился: взял власть в свой руки – вырвал у бояр!..

Но каковы же эти люди, с большими имениями: и миряне и духовники-клиры?!.. Им, чем хуже на Руси, чем она более распадается, разрозняется на мелкие княжества, тем лучше: легче своеволить, помыкать слабеньким князьком!

Его вдруг пронзила мысль: "Ведь простой работный люд в этом отношении выше духовно и чист перед Богом: каждый считает себя русским – сыном единого народа, на какие бы государства не дробилась Русь. Вот где зиждется суть объединения Руси – на понимании, чувствах и осознании себя единым народом!.."

Он поднял глаза к небу – и синева неба и глаз слились – и мысленно произнес: "Господи! Дай мне силы, дай разум и укрепи мой дух и тело, чтобы смог я одолеть нечестивых бояр и грехопадших церковников, которые, забывши, что они смертны – голые пришли и такие же уйдут – предали свою землю и свой народ – Бога!.."

По Владимирской дороге мчался в Боголюбово комонный. Князь, прищурясь, вглядывался, крикнул своим кнетям-отрокам: "Проведите его ко мне!" – и тяжело ступая, раскачиваясь, зашагал по переходам во дворец...

6

Протас Назарыч поднялся на палубу. Большой, тяжело просевший в воду, насад шел на парусах. Прижав ладонью левой руки широкую пегую бороду, перекрестился: "Благодарны мы тебе, Господи, – помог выйти на большую воду, дал попутного ветру!.." (После впадения Шексны, Волга разлилась, постепенно повернула на юго-восток – потекла "вниз"...)

Запах речной воды, аромат луговых трав – бредили душу воспоминаниями; как будто что-то защипало в носу, глаза увлажнились...

Ведь не молод – скоро уже полвека будет, а он бросил семью, детей (взрослых – у самих уже дети), имение – пусть не богатое, Великий Новгород и покатил... Ладно молодежь – жеребятятся, им все чешется, неймется, все хотят свое, новое, старое отвергают...

Смотрел вдаль – на поблескивающую на солнце воду; на правый гористый берег, заросший лесом; на левый – луга... Перекрестился вновь: "И прости меня грешного!.."

Оглянулся. Взади гуськом шли насады. Поискал глазами ушкуи – не видно...

Из-под палубы показалась лохматая голова Булгака – темно– русые волосы – до шеи. Широко открыв – в зарослях бороды – рот, зевнул, перекрестил его; поднялся и пошел черпать ведром (деревянным – на длинной веревке) воду...

На Булгака закричал кормщик. Еще несколько человек выскочили, побежали править паруса...

Протас поморщился: "Эко!.. Утром и то нет покоя – шумят". Прошел вперед, выставил бороду и, рукой держась за гриву вырезанного из дерева оскаленную голову медведя, задумался...

Какое доверие оказали!.. Считай он, Протас, тот же посадник. А куда ведет: то ли ушкуйничать, то ли насовсем?.. Но он больше не может так жить, когда попираются вековые традиции Новгородского Веча, когда кругом шастают лживые, поправшие совесть и Бога людишки из княжеского окружения, и от имени сына Андрея Боголюбского Юрика (четыре года исполнилось – только титьку бросил) правят делами: грабят!.. Не смог он перестроиться: изменить себе, своей совести, своему родному городу, Богу... – обнищал имением, но не душой!..

Вот и Любим – его тысяцкий – такой же, как он... Больше всех орал, недовольный жизнью, а как на деле поведет себя?.. Сможет ли?.. Смогут ли они вдвоем управиться с такой вольницей?!.. Умаялись люди, хотят пожить достойно, по-человечески: без князей и бояр!.. Но совсем-то без власти нельзя: земной и божественной! – все сгинет...

Начало калить голову солнце. Очнулся от дум. "До полудня далеко, а уже печет. Жарко будет нонче..."

И снова – мысли. Конец июня. Сенокос; скоро и жито будет наливаться...

Слева караван стали обходить два ушкуя ("Где ж они были?") – внешне похожие на небольшие насады, но ох как обманчиво! Они шли на парусах, легко набрали ход и на глазах стали удаляться – ведомцы ушли вперед.

– Ты что отстаешь?.. – Любим вылез на свет. Волосы и подстриженная курчавая бородка отливали золотом. Блеснули зубы – хохотнул.

Кормщик ответил:

– Это они могут эдак-то, бесясь, нестись – на шкурах-то в леготу плыть...¹

Протас слышал сопение Любима, но не оборачивался ("Что-то завеселел, изменился Любим-то!..") – продолжал смотреть на воду: насад не отставал от катившихся гребешков волн, и казалось, что он не плывет, а стоит на месте...

7

Третьяк (христианское имя – Трофим) влетел на взмыленном гнедом коне в широкие ворота. Весь в пыли – только ощеренные зубы белели да глаза посверкивали из-под серого валенного колпака.

– Эко отрок, как запалил коня!.. Тут езды-то... (от Владимира до Боголюбова 11,5 км) – ворчал старый воротник, закрывая створки городских ворот.

Вестовой лихо промчался по площади, остановился напротив входа во дворец, бросил поводья подскочившему навстречу охраннику... Снял колпак, стряхнул – войлочный колпак стал черным; смел ладонью со лба гроздья пота, размазал по молодой светлой бородке грязь, открыл пересохший рот:

– Мне велено к князю!..

– Иди за мной, ждет он, – и повел его.

Третьяк поклонился князю низко, заговорил:

– Послал меня Есей – сотский...

– Ты кто?

– Я десятник... Недавно...

– Почему без брони, без оружия?!..

– В город въехал великий боярин Борис – воевода ростовский – во множестве дружины...

– Как он миновал Боголюбово? Прошел мимо или мои проспали?!.. – злость в глазах у князя, смотрел на десятника потемневшими зрачками. Третьяк начал заикаться, сухой язык костенел. – Говори внятно! – разъярился Боголюбский. – Что ты видел, знаешь!..

– Дак он... Сразу же твою дружину заменил своей...

– И в моем дворце тоже?!

– Нет... Мы не поддались... Сотский меня послал... Я переоделся – никого из Володимера ратных не выпускают... Велел сказать Есей, что все остальные сотские переметнулись к Борису... Просил послать помочи.

– Иэх! – скрежетнул зубами князь, от гнева исказилось лицо. Как смел Бориска?!.. Сегодня же отберу воеводство!. Повернулся Андрей к двум сотским, потом – к начальнику стражи:

– Иди, в подвал, пыточную: казните с Михной перевертника-боярина, и – ко мне оба!..

Тот побелел, кивнул головой – звякнули кольчужные бармецы, закрывающие шею и затылок, – и, раздувая ноздри, бородатый, коренастый, шагнул к выходу.

– А ты, – обратился к одному из сотских, – возьми всех детских – оставь только сторожей – и скачи во Володимер, в княжеский двор, к Есею и ждите: боярин Михна подойдет с дружиной, – обвел взглядом стоящих дворян, приказал: – Созывайте дружину, пошлите людей звать, пусть, идут в борзе, комонно... Подожди, останься, – рукой придержал за плечи высокого седого боярина, – поговорим...

Третьяк вновь почувствовал на себе жуткие, неземные, сковывающие волю, глаза:

– Ну чего рот-то разинул? Что стоишь?.. Иди! Завтра, в субботу придешь, скажешь начальнику стражи, что я тебя к себе беру.

Высокий, плечистый, бронзовые волосы до плеч, десятник, изумленно вытаращив глаза, пошел – "Во как!.. У Самого буду служить – в личной охране..."

Топот, крики, звон, лязг оружия; храп и визг взнузданных и оседланных жеребцов на коновязи. Андрей Боголюбский с высоким старым боярином и с двумя дружинниками-охранниками вошел в гридню.

Все заспешили, заскакали... Десятники кидались с кулаками к воинам: "Давай, давай!.." – торопили. На ходу одеваясь, ратники выбегали во двор...

– Зовите боярина Михну!

Князь ждал, хмуря брови, смотрел на последних, оставшихся, которые, подхватывая оружие, спешили к дверям.

Вошел Михна. Меловое лицо покрыто бисеринками пота; полоумными глазами уставился на князя; руки дрожали.

– Все!.. Зарезали... Мучался, кричал очень: не мог умереть – пришлось мне самому...

Дрогнула нижняя губа у Андрея Юрьевича. Перекрестился:

– Господи!.. По грехам ему, но и меня прости, грешного, – не могу по-другому... Завтра день памяти апостолов святых: Петра и Павла (29 июня), и надо помнить слова апостола Павла: "Всяка душа властем повинуется, власти бо от Бога учинени суть, естеством бо земным, подобен есть всякому человеку царь, властью же сана яко Бог веща бо великый Златоустець темже противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть..."

Поезжайте, Михна с Димитриевичем, берите дружину. С вами все обговорено, будьте тверды, делайте как велю!..

Старый боярин отвернулся от князя – сделал вид, что рассматривает выходящих дружинников-мечников – его серые глаза поблескивали недобро, затаенно...

8

– Сам-то он едет? – Петр, зять Кучковичей, ходил по гостиной. Анбал и Ефрем Моизович сидели, поворачивая черные головы, следя за ним. Анбал ответил. Петр остановился напротив – кулаки сжаты:

– Зачем дружину шлет?!.. Выпытал или же разгадал?..

Вбежал Яким Кучкович и белобровый тучный Егор Домнин и с ними несколько дворян. Оба с выкаченными глазами – кинулись к Петру и страшными голосами закричали:

– Брата мово казнил!..

– Зарезал, аспид, в подвале!..

– Сейчас нас возьмет, и эдак же с нами!..

Петр в ответ затопал ногами и еще страшнее и громче:

– Перестаньте вопить!.. – и вдруг тихо и спокойно: – Ефрем, приведи своих ясинов ко мне во двор – вместе с моими пасынками будут сторожить... Анбал, скажи князю, что мы мое день рождения отмечаем, и его зову – хоть знаю – не придет: брезговать начал нами, как со своими холопами начал обращаться...

А ты с Егором, – обратился к своему шурину, – соберите всех наших... Зови на пир...