Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Поди жен-то у тебя не одна?..

"Комонные" – в коротких рубашках – до колен, в портах (из оружия – только тупоносые мечи на поясах, – все остальное: бронь, луки со стрелами, верхняя одежда – навесили на вьючных лошадей), раскачиваясь в седлах – ехали шагом – загоготали. Уставшие, изнуренные кони запрядали ушами, напряглись, пошли резвее.

– Крещеный я, робяты, нельзя больше одной-то иметь, а жаль, – сам тоже смеялся – широкая борода тряслась.

– Знаем мы тебя, жеребца, у тебя во дворе табунами ходят кобылицы-полонянки...

Снова смех. Позади и впереди, не слыша разговор и не зная, над чем смеются, тоже смеялись.

Спустились в низину, перешли речку Вабая (по брюхо лошадям), которая текла с горы на юг, и, проехав вдоль речки по правому берегу до того места, где она стала полого заворачивать на восток – к Стародубу, встали лагерем на ночлег.

Всеволод позвал к себе воевод, сотских и Третьяка. Сидели на земле на седлах, около шатра, вокруг полотняных скатертей со снедью и вином. На четырех кострах дымились паром огромные котлы – оттуда стряпчие вытаскивали куски кабанины и, положив в деревянные мисы, разносили... всем: воинам, дружине и отдельно сидящим с князем ватаманам.

Обжигаясь горячим душистым мясом (давно горячего не ели), говорили; чавкали, слизывали по локтям текший жир (рукава засучены), запивали вином. В затухающем свете ушедшего дня и от костров было видно, как раскраснелись лица, завеселели... Удивлялись про себя: не спешит князь, как будто чего-то ждет. Смотрели, как он аккуратно ест, прихлебывает вино. Всеволод улыбался – в последнее время тоже редкость, – говорил со всеми, по-совиному уставя глазища, а потом с каждым по отдельности – в шатре.

Поговорив с князем, молча, не прощаясь, уходили...

Стало уже темно. Здесь, на юге, вечерняя заря быстро тухнет, перейдя в угольно-темную ночь; на черном небе, как висячие, покачивались крупные звезды – яркие, посверкивающие синевато-красными огоньками. В глубине небо опоясывал широкий жемчужный пояс – Млечный путь. Все это, когда-то родное, знакомое, пробудило у Третьяка воспоминания: детство, трехлетняя жизнь полонянина в Степи...

– А мы с тобой поговорим здесь, все ушли...

Третьяк не заметил, как князь подсел напротив, завертел головой: действительно, они были одни около догоравшего костра. Слышались где-то неторопливые прохаживающиеся шаги сторожей, да стреноженные кони у речки вдруг испуганно всхрапывали и топотали...

– С того, первого – при встрече – разговора я приметил тебя. Не зря в свою личную охрану хотел взять Андрей... Нравишься ты и мне: ликом и телом пригож, честен (в народе любят князя строгого, чтобы порядок на земле был, а боярина – честного), истинно веруешь в Бога?.. Кажись грамотен?..

– Да я так – плохо, – смутился десятник, – только церковные читаю...

– У нас на Руси тепрешние бояре и этого не делают и не умеют, – Всеволод фыркнул носом. – Только чрева свои отращивают – у кого больше – тот и важнее, – как будто и не православные: никогда не постятся, видать – чисто азиаты-купцы!.. – глотнул вина, велел и ему выпить: – Со временем из тебя – из таких как ты – хочу делать бояр...

Третьяк поперхнулся, кашлянул. Даже в темноте чувствовал мощный покоряющий взгляд Всеволода.

– Беру тебя в личную охранную сотню... Сиди, сиди не вставай!.. Подбери из своих: кто может и кто подойдет... – а остальных – в дружину... Завтра утром чтобы были! Как только приедет из Стародуба боярин Семион, мы поедем... Знаю, коней заменим, сбрую, одежду, бронь, оружие получите новое... Иди!..

Рядом с князем возникли две тени – сторожа...

11

Страшко торопил. Проскакали, часто меняя коней, всю ночь. Еще какое-то время ехали по утренней росе и с первыми лучами восходящего солнца отошли в сторону от большой тропы, заехали в сырой черный лес, опутали коням ноги и пустили их пастись на поляну. Сами тут же разложили одежды и легли отдыхать. Спали крепко – устали. Даже сторож, прислонившись к березе, дремал...

Десятник Страшко почувствовал, как кто-то начал его душить, чем-тo вонючим затыкали рот. Он никак не мог понять: во сне или же это наяву... Ему почему-то казалось, что сторож Матвейка навалился на него. "Бес в него вселился, коровий сын?!" – и он с силой пнул, отбросил от себя и... проснулся. На него теперь уже набросилась двое, один поднял меч – другой крикнул: "Не до смерти бей! Он у их голова, его живого надо..."

* * *

Боярин Семион с трудом слез с коня, детские помогли дойти до шатра князя Всеволода. Боярин с помощью княжьего слуги разделся, сел, на мгновение прикрыл глаза – кочкастые брови нависли над веками, – пересилил усталость.

– Может, принести что-нибудь поесть тебе? – князь сидел в постели – черные глаза его горели от нетерпения.

Старик отрицательно замотал головой, потом разлепил толстые губы средь пегой бороды и усов:

– Пить только... Хлебного квасу.

Всеволод суетился – так это не шло ему, – подал братину. Боярин выпил полбратины, повел белесыми выцветшими глазами. Князь понял его: велел слуге выйти из шатра. Семион Ювиналиевич, неторопясь, передыхивая слова, начал говорить:

– Готов помочь Володимер Святославич, но только отца своего хочет испросить...

– Конечно!

– Просил он, чтоб ты подождал – вместе с тобой в Чернигов поедет, а полк твой советует к Стародубу поставить: в случае чего за градом можно укрыться... Туда же он табуны сгонит, скотину сгрудит... Да я буду – останусь: сделаю как надо – что войско-то туда-сюда гонять – самим-то налегке быстрее...

* * *

...Часто переходили вскачь, но Третьяк не устал: ногами, телом он чувствовал, как свежий рослый конь дает ему силу. (Есть лошади, которые, наоборот, забирают силу у всадника – такие годятся только для извоза.) Он временами клад свои ладони Гнедку на горячую, потом пахнущую холку, и успокаивался: вся тревога куда-то исчезала...

К вечеру, подъезжая к Чернигову, он уже решил: "Как только возьмем Володимер, поеду к Радуне, окрещу ее и женюсь... Перед Божьей Матерью помолюсь, попрошу прощания за содеянный грех (должна простить – по любви содеяно, по согласию!) и церковную виру заплачу"⁶ – ему стало совсем хорошо – снова увидел мир, любовался берегами Десны, природой, дышалось свободно, на сердце растаяла тяжесть...

Когда Страшко отъезжал, шепнул ему: "Никому не говори, – еду в Володимер к Михалку... Скоро и вы на помощь приедете".

...Вот они и приехали к князю Святославу Всеволодичу, чтобы, взяв черниговскую дружину, набрав воев, двинуть на Залесскую Русь. Вон как молодые князья-то торопятся: не дали нигде Всеволод с Влодимером полную ночь ночевать.

Но, въезжая в ворота Детинца со своей сторожевой десяткой вслед за Всеволодом, Третьяк вдруг вновь заволновался: "Она же божья невеста!.. Отдадут ли ее?.. А может за другого уже вышла замуж!? – Вон сколько времени не вертаюсь к ней..."

* * *

Святослав Всеволодович, как всегда, в чистой белотканной русской рубашке с красным вышитым воротом и подолом, сидел с князьями за дубовым – до желтизны скобленым – столом с небогатым угощеньем. Если бы не осанка и надменно-хитроватое лицо с темно-синими всегда настороженно всматривающимися глазами, то можно было подумать, что не князь перед тобой, а муж из простолюдинов, уже набравший года и силу.

Всеволод горячился. На золототканной одежде – под желто-красными огоньками свечей поблескивали вышитые двухглавые орлы – у него не было простой: привык с собою возить немногое, что у него имелось – царственные византийские, сшитые царьградскими мастерами. На смуглом, маслянистым от пота лице глаза метали черные молнии – не было с ним боярина Семиона – некому было его сдерживать. Он бешено смотрел на Святослава: по вине этого черниговского князя – подстраивающегося, подыгрывающего под народ – он остался теперь без всего... В прошлом году почти в это же время Всеволод сидел в Киеве – правда, по воле Андрея, – а сейчас просит помощи у по-мужицки медленно, острожно, нерешительно думающего князя, который никак не может решение принять – боится себе навредить, – а ведь, что надумает, то у него из башки ничем не выбьешь – упрям. Все остальные: брат Святослава Ярослав, сын его Владимир, двое молодых племянников сидели молча... Вдруг Святослав побледнел, ноздри вздрогнули гневно и впервые за вечер повысил голос:

– Что ты все кричишь, Всеволод, – схватил горсть своей пегой бороды, – погоди, послушай... Да я ни в чем тебе не отказываю!.. Но только нужно обдумать... Помогу тебе... Дай договорить!..

Всеволод замолк, подобрался, поставил локоть на стол, уперся в ладонь, опущенной молодой смоляной бородкой, подбородком и, уставясь огромными глазищами на черниговского князя, смотрел, не мигая.

– По Правде Михалко должен получить Володимерский стол после Андрея, но война на Руси опять!.. Ярослав Изяславич и смоленские Ростиславичи, кроме Романа, сдоговорились с Олегом, моим двоюродным братом, на меня идти: Олег никак обиду не может забыть на меня, – когда я в Киеве сидел, не дал ему Чернигов... Игорь может с ним пойти...

– Знаю!.. Вот потому-то и хочу упредить...

– Как ты их упредишь?! – Они с двух сторон идут. Остер возьмешь, а Олег с северской дружиной – на Чернигов...

– Если мы будем ждать их, то нам – конец!.. А так можем мы не победить, так хоть не дадим им выиграть рать. Дай мне сына своего! Мы с ним возьмем Остер – это моя вотчина, там я смогу набрать дружину и воев – всю землю, всех: от холопов до мужей подниму!.. Ты, Володимер, почему молчишь? Мы же с тобой говорили об этом!..

Владимир стряхнул с себя сонное оцепенение, в темно-синих глазах растаяла муть, взгляд прояснился... ("Похож на отца своего – Святослава... – такой же тугодум!" – со злостью подумал Всеволод, глядя на Владимира). После короткого молчания заговорил, блуждая глазами по столу:

– Я же тебе, Всеволод, сразу сказал, что с отцом надо говорить... Я-то согласен...

Взметнулась над столом темно-красная князья накидка, – задвигались на ней, вышитые золотом, клювами орлы, зашевелили крыльями, заскребли когтями, – и громовой голос Всеволода загремел под сводами низенькой горницы:

– Иду один!.. Мне лучше голову сложить, чем жить в оскорблении и унижении. Я – сын своего отца – Великого князя Киевского Юрия Володимеровича, внук Мономаха, пращур мой – Ярослав Мудрый... По матери – внук византийских царей, племянник ныне правящего императора; по бабушке (по отцу) – во мне кровь Великого Гаральда!.. – опустил голову, глаза потухли – и тихо, скорбно – сердечно (все напряженно смотрели на него) сказал:

– Но я – русский князь и мне богом дана земля Русская и народ... Не для себя хочу жить!..

Широко шагнул к дверям, нагнулся, вышел – только шелест его одежды в ушах, запах чуть заметный, легкий, но достаточный – розового масла, да трепетанье огоньков свечей в глазах и слова, сказанные Всеволодом – в сердцах...

Первым шевельнулся Святослав Всеволодович, кашлянул в кулак, сам налил в братину вина, отпил глоток – пустил по кругу.

– Давайте еще по одной... и – спать!.. Не так уж велик полк соберет, если даже всю остерскую землю подымет. Дак ведь отвоевать эту землю-то надо, удержать! – так просто Ярослав не отдаст: киевскую дружину, Ростиславичей бросит... – рать великая!..

– Отец, все равно война!..

12

Радуня сидела на полусухом, упавшем вершиной в воду, дереве. Напротив, на луговой стороне Нерли, над дымчатым туманом висело солнце – еще красноватое – утреннее... Воздух свеж, тих, – и только комариный писк: уже редкие, вились вокруг вкусно пахнущего девичьего тела, – да запах реки... Девушка опустила босые ноги в теплую парную воду, – улыбнулась впервые за последние недели: приятно щекотали ступни. Широко открыв глаза, она посмотрела вокруг, вздохнула, прижав к себе лубочный сундучок со своими вещами, и, опустив голову, глядя на полусонный ток светло-прозрачной воды, задумалась... Вдруг чуть продолговатое красивое лицо у нее исказилось, как от боли, и из под длинных черных ресниц покатились друг за дружкой крупные светлые слезинки, около верхних губ срывались и, сверкнув на солнце, со стеклянным звуком падали в воду.

Недалеко затрещали кусты и оттуда выглянули: длинная молодая женщина в розовом сарафане и маленький коренастый мужичок – борода с проседью. Радуня подняла голову, хлюпнула полным носом, утерлась ладонью... Всмотрелась: вспомнила этого мужика – только неделя прошла, как он просил у нее – "божьей женки"... Страшно дышал, пугал шепотом, делая свое дело, говорил, что будет, если она откажет ему, какую беду наведет на всех жителей...

Радуня сощурилась, вгляделась в плутоватое лицо мужичка и неожиданно (и для себя!) истерично захохотала... Мужик – юрк в кусты, за ним, медленно с разинутым от удивления и суеверного страха ртом длинная баба...

"Кобели!.. Пользуетесь тем, что я не могу в течение года – пока "божья невеста" – никому отказать". Не стало у нее сил больше терпеть. Чувствовала, как будто тело испоганено, хотя беременность считалась во время ритуала при севе жита великим благом, и зачатый всем миром будет всю жизнь в почете: от рождения до смерти – самым уважаемым в среде поселян и жителей ближайшего округа...

Вокруг – живая природа: чистая светлая Душа Реки, разноголосые души деревьев и кустиков, шепотом говорящие души трав и, живущих в них тварей, зверюшек, птиц и мелких тварей... Все это укрыто Сверху девятью небесами. На главном – седьмом небе, – где среди неиссякаемых пресных вод небесного океана, на райских островах ("иридиях") живут души безгрешных умерших людей, оформленные в невесомые телеса; на синей небесной тверди катит отец всех живых на свете – Солнце, а внизу – Земля – мать всего живого... – в том числе и людей. До встречи с Третьяком Радуня, – когда впервые почувствовала, познала, что такое любовь, – не определяла себя в этом мире, но теперь нет: она знает, что надо делать: очистить тело свое от грязи – вытравить плод, спасти свою душу – принять православную веру!.. То, что христианство заставляет после венчания жить супругов в чистоте, верности – это великое благо. Она любит "своего" парня, и не хочет быть "божьей женкой": оскверняться, выполняя желания мужиков... А то, что он – любимый – долго к ней не едет, то значит – не может – дела. Она знала, что и Третьяк о ней думает и это знание шло изнутри и оно никогда не подводило ее.

Она закатила кверху золотистые сияющие влажные глаза – русые волосы свисли из-под повоя.

– О Небо и ты, Даждьбог Сварожич, не предаю я вас и никогда не брошу вас: всегда буду и вам молиться – общаться с вами, только помогите мне, дайте жить как я хочу: по любви с суженым – с семьей... Вон, звери-птицы и то попарно живут... Простите!.. Ведь Православный Бог – это общий Бог всех Богов...

* * *

На рыбачьей лодке-долбленке переправилась через Нерлю, пошла по тропе к Огненному озеру, где был остров с идолами-богами на горе. Путь до озера Радуня знала. Природа, близкая и понятная ей, успокаивала и давала силу. Прошла дубняк со стройными высокими дубами, вышла на луга, свернула с тропы налево... Началась низина с кустами ивняка, обвитыми ежевичником – на ходу хватила горсть свисающих темно-синих ягод и отправила в рот: сладких – чуть с кислинкой... Неожиданно выскочила на затененный кочкастый, поросший осокой, берег озера – напротив (на расстоянии полутора полета стрелы) виднелась обрывистая высокая сторона заросшего лесом острова. Всматривалась, но так и не видно отсюда – хотела рассмотреть на вершине деревянных богов во главе с Перуном. Она ни разу не была там – по рассказам знала, что давным-давно женщин и девушек приводили туда для жертвоприношения богам, но шли они туда добровольно – никто не заставлял их – с радостью: впереди их ожидала вечная жизнь в раю. Прадед как-то ей рассказывал, что боги огорожены, что с той – северной – стороны остров полого снижался к воде... Там и тут из воды поднялись большие пузыри и лопнули – Радуня вздрогнула... Затосковала: "Не туда вышла!" Отсюда она была не видна с острова и Светлозар не мог ее заметить. Кричать здесь не принято – хоть умри!.. И все: эта летняя прохлада, воздух луговой озерный, стрекозы с радужно-прозрачными спаренными крыльями, синее небо с редкими белоснежными облаками – показалось ей нерадостным, темным...

Послышалось сплескивание воды веслом. Вот ближе и ближе: справа кто-то плыл вдоль берега на лодке. (Радуня даже привстала на цыпочках, чтобы рассмотреть, кто приближается, но камыши не давали увидеть – только небольшие волны морщили слюдяную поверхность озера...) Неожиданно в разные стороны открылись камыши и появился смоленый нос долбленки, а затем и вся лодка с улыбающимся белоголовым двоюродным прадедом. Радуня подпрыгнула от удивления и радости.

– Дедуня!..

– Садись, доченька, перевезу к себе, – от Светлозара исходила могучая исцеляющая доброта. Синеглазый, с светло-коричневым загаром лицо – моложавое, без морщин, – как бы светилось. – Никогда еще "просто так" женщина не бывала на Святом острове – ты первая... К богам, конечно, не пущу – поживешь внизу, а потом посмотрим...

Она сидела в лодке и чувствовала, как борта лодки глубоко ушли в воду, как при каждом взмахе весла, она раскачивалась и просмоленное дерево слегка прогибалось под давлением воды – было страшновато и весело. "Ах, как глубоко!.. Жутко! – сквозь прозрачный верхний слой воды виднелась бездонная чернота... которая притягивала и завораживала. – Дна не видать!.."

– Радунюшка, не смотри туда!..

Когда начали подплывать к острову, снова за лодкой появилась – вначале еле заметная – дорожка из пузырьков... Казалось, что вода закипала за ними, появился какой-то странный неприятный запах.

– Дедуня, что это такое?..

– А ты знаешь, почему озеро называется Огненное?

– Не знаю.

– Расскажу тебе... Хочешь увидеть Богов на Святой горе?

– Хочу!..

– Покажу, – но как будто свет погас на его лице, потухли глаза, – кому вот только... в какие руки перейдут они после меня?!.. – пересилил себя: вновь заулыбался: – Не скоро это еще будет: я полон сил и Дух мой молод и крепок!..

13

Страшко, связанного, как куль, положили поперек на вьючную лошадь; подпругой закрепили, чтобы не сполз со спины коня и погнали... Всяко ему приходилось, но такого он никогда еще не испытывал: руки, ноги, перетянутые веревками, онемели; голова его (первое время он пытался – пока не обессилел – приподнимать, чтобы лицом не тыкаться в потные грязные бока) отяжелевшая, дергалась, болталась – носом, губами, лицом билась о костистые ребра... готова была разлететься.. Сыромятный ремень разрезал спину... От тряски он не мог дышать, думать, сердце едва билось... постепенно он перестал чувствовать боль и на туловище... Мир куда-то исчезал, истаивал... Чернота и немота поглотили его...

...Очнулся и в первое время не мог понять даже себя: кто он есть, где он, что с ним случилось... Через какое-то время осознал себя: свою Душу, тело, которое было будто бы изломано... Вот стал слышать: говор, плеск воды, почувствовал, как на него полили свежую воду. Он открыл глаза и увидел мужиков-воев: один черный, ощерил зубы:

– Смотри, мыргает.

Второй, старше, рыжеватый, уставился на Страшко.

– Ожил?.. Молодец, а то нам за тебя ужо было бы... Иди-ко скажи сотскому – он велел, – приказал молодому, черному.

Страшко помогли подняться (он лежал на берегу речки), посадили на траву под тень.

Сотский, седобородый сухой злой, не спрашивал, а лаял:

– Где Всеволод?.. Куда повернул?.. Кто ты таков?..

Устало, едва обдумывая, Страшко отвечал. Сотскому не нравилось (если бы не слабость пленного, то, наверное, побил...)

– Обратно повернул, говоришь? А откуда он узнал, что Михалко в Володимере осажденный сидит?..

– Узнал вот откуда-то, испугался и вернулся на Русь.

Сотский подобрел: "Не врешь?"

– Зачем мне врать: я сам от него убег – к себе в Суздаль возвращаюсь. (Говорил, а сам с тоской думал, как бы до Владимира-на-Клязьме добраться и передать Михалку от Всеволода послание. Из разговора понял, что он в руках Рязанцев, скорее всего у Глебовских соглядатаев.) Я десятником у Всеволода был...

– У Всеволода, говоришь, десятником?.. Так ты все знаешь!.. Ты мне все скажешь, а нет... живьем!.. Вон, – рукой показал на верхушки двух рядом стоящих деревьев, – туда за ноги привяжу и разорву!..

– Тогда ничего не узнаешь, – Страшко приподнял голову, лицо напряглось: – Перехожу служить в Суздаль и мне есть что сказать ростовско-суздальским князьям и боярам. Вели отправить меня к ним! – тебе я больше ничего не скажу... (Про себя подумал: "Лишь бы поближе к Володимеру быть, а там все равно убегу!")

Смотрели бешено друг на друга. Сотский не выдержал: засопел, отвел свои блестящие от гнева глаза от синих холодных глаз Страшко. Понял: "Не обломать – ничего не скажет!"

* * *

...Страшко сразу же привели к шатру боярина Бориса Жидиславича. Он главный воевода осаждающих Владимир войск и это было по всему видно... Долго ждали, когда позовут...

Вышел сам, кажись, с ним был князь Глеб Рязанский, с которым воевода о чем-то спорил. Вот остановился боярин-воевода и все стали. Большой, грузный смотрел сверху вниз белесыми холодными глазами – ("Выше князя себя ставит – погляд, как у шатуна-медведя!" – что-то похолодело внутри у Страшко – почувствовал вдруг, что не перехитрить ему главного воеводу) – спросил басом:

– Десятником был у Всеволодки?

– Был...

– Почему же ты бросил его в такое трудное для него время!?.. Раньше ведь ты у нас крутился?..

Пот выступил на лице, спина взмокла под рубахой у Страшко: надо было что-то особенное сделать, такое сказать!.. Он весь собрался, дерзко взглянул на Жидиславича.

– Боярин, Всеволод с помочью сюда идет!..

В глазах у Бориса мелькнуло удивление, вспыхнули гневом, он повернулся к Глебу. Тот смутился – будто и не князь. До Страшко долетел приглушенный голос боярина.

– Говорил же: "Не снимай заслон!" – Подозвал старшего из сторожей: – Накорми, да соли не пожалей и отведи его... (не было слышно куда – только в конце разобрал слова: "Раз продал хозяина – другой раз и нас предаст – нет ему веры, не надобен...")

Когда отвели пленного, обеспокоенные Борис и Глеб, обратно вернулись в шатер, вызвали всех воевод, позвали к себе Ярополка.

Через какое-то время лагерь, осаждающий Владимир, ожил, зашевелился, пришел в движение: половина войск ушла, чтобы перегородить путь Всеволоду на дальних подступах к городу, и этим лишила возможности одновременного удара (Всеволода и осажденного Михалка) по лагерю, другая часть отошла от стен, стала копать – где можно – ров со стороны города, насыпать вал, на нем "чинить" острожно-земляные стены, чтобы лишить Владимирцев делать внезапные вылазки...

Михалка решили взять измором.

14

...Обогнули остров и пристали на северной стороне. Радуня удивленно смотрела: весь пологий склон под городком Богов был обстроен домами-полуземлянками...

– Что, неведомо было?.. Целый посад большого города можно здесь, в подоле, заселить.

– Дедуня, а кто тут живет?..

– Люди, доченька, русские люди, которые еще не предали веру своих отцов и дедов!.. Они приходят и живут в праздники, устраиваемые в честь богов... Да и так, в такие дни постоянно кто-то живет: помогают мне – правда с каждым годом таких все меньше и меньше становится...

Зашли в одну из полуземлянок. Внутри как в курной избе – только световых окошек нет – свет и воздух попадали через входную дверь и волоковое окошечко над нею. Темно, прохладно. Постепенно глаза привыкли. Прадед сходил принес с погреба мяса копченого, хлеба, мед восковой печатный, соль. Подал пустой кувшин:

– Рядом ямка-родник, набери водицы.

Долгим изучающим взглядом смотрел Светлозар, как ест правнучка мясо: жадно, хватает большими кусками; хлеб – густо солонит; сотовый мед глотает вместе с воском, запивает ключевой водой.

– Которая неделя уже?..

– Месяц... более чуть – сразу не учуяла, – Радуня перестала жевать, зло сверкнула глазами: – Мне противно... Я живу, счастлива только тогда, когда с одним мужиком... с любимым, а так, как будто я и не человек, а животное...

– Значит ты пришла, чтобы я тебе помог?..

– Да!

Старик сильно огорчился, заволновался (такого первый раз видела) и заговорил горестно и страстно:

– Радунюшка, надо до конца... до конца быть верным – тем более перед богами, народом! Люди так и так отошли, но пусть хоть двурушничают: Христу крестятся и поклоняются своим богам. Если и ты еще... то они уже совсем отойдут от веры нашей...

Ведь что теперь делается: никто не знает своих богов – так, назовут имя, да кое-что... В праздники несут требы и не могут к Богу обратиться: слов не знают!..

Всё славяне забыли... даже письменность: задолго до рождения Христа имели письменность!.. Что не удивляешься? Или не веришь?.. У подножья Перуна в земле закопана медная пластина, где явно видна запись... На остатках-прахах древних истуканов есть, кое-где – можно даже понять... Некому разобраться: огнем и мечом многожды проходили крестоносители по нашим землям... Богов, храмы пожгли, жрецов – отцов-вероносителей поистребили – культуру нашу – а это душа народа – изничтожили!.. У них, христиан, заповедь христова: "Не убий!.." А они что делают?!.. Может, сама вера и верна у них, но вот люди, которые несут божьий крест, не доросли до христиан, не стали ими! Куда же ихний Бог смотрит, если допускает такое?!.. Что Он не видит, как поганые люди, одевшись в церковные одеяния, губят все хорошое, человечное и через свою корысть, бессовестность заставляют людей усомневаться в христианском Боге – вот почему люди, приняв крещение, на всякий случай продолжают в тайниках поклоняться своим старым богам, – Светлозар приподнял руки, затряс ими, и громогласно зарокотал басом: – Это же смерть народу, когда его лишают Веры! Любой народ будет жить, преодолеет все, пока Вера едина и крепка у его, а нас, славян-русских "верховые люди" отлучают от своей Веры, а новую не могут привить, обучить... А вина в них – "верховых" – эти недоучки, полуграмотные, они нас ведут к гибели. Как еще не исчезли с лика Земли русские после такого?! – другой народ давно б сгинул...

Успокоился. Взял большой кус копченого мяса, нарезал ножом и ножом же, – насадив на кончик, – стал по одному отправлять в рот и, вкусно жуя сочное ароматное мясо, отрывисто говорил:

– Ты... скажи... Отстанут мужики, возрадуются люди... По всем приметам – вон как родила нынче земля жито! – большой силы родится муж.

– Может девка... Откуда знаешь?

– По тебе вижу... В нашем роду через 2-3 поколения по женской линии добрые волхвы-ведуны рождаются... Он меня заменит!.. Велимира я упустил: не заметил, как он серебро и злато полюбил, а такой уж не может быть святым, посредником между Богом и человеком – таких не любят ни Бог, ни народ...

Поел. Запил родниковой водой, утерся рукавом. Поблагодарил еще раз богов.

– Не бросай больше богам – они уже поели, вечером еще покормят. Много ли им надо: поклонение да уважение...

Ночью сидели около костра. Небо беззвездное – укрыто то ли низкими влажными облаками, то ли туманом с озера. Но от большого огня тепло, сухо, хорошо! Лишь изредка сверху мелко посыплет влагой, когда дунет резко и тогда, не успевшие испариться от жары капельки падают вниз, но тут же высыхают. Да иногда невидимый мужик опахнет свежестью, подкидывая в костер сухие дрова, и тут же вновь исчезает.

– Завтра с утра съезжу на лодке в Заозерное – там князя Андрея боярин – вот уже неделю с ним... Теперь ему легче: будет жить... Потом до полудня поднимемся к богам... Преемник мой еще в утробе матери должен быть принят богами – он укрепится плотью и Дух его зародится и примет священную силу! Вот почему я тебя пригласил сюда. Ты без него просто баба и не было бы тебе пути за Огненное озеро в Божьий городок!.. А потом решим, что и как делать. Наши боги велят нам самим все решать и делать: они только помогают, подсказывают...

Радуня смотрела на красные угли. Глаза у нее огненно золотились, на возбужденном лице раздувались ноздри.

– Думаешь, доченька?.. Думай, думай – редко, вам, женкам, головой-то приходится думать, и запомни: вы, женки, сами по себе ничто есть, вы проявляете себя только, родив и воспитав дитя, – другого не дано и не старайтесь: иначе зря жизнь проживете или же будете несчастны.

...Наконец Радуня оторвалась от огня, посмотрела на прадеда смиренными глазами и попросила:

– Расскажи мне про богов и о нечистой силе.

Взади ее возникла тень, за светлым пространством вокруг костра – непроглядная чернота. Стало страшно! Она мелко задрожала...

– О!.. Сколько я знаю, никто сейчас уже не знает. Вот и хочу все это оставить преемнику, иначе все уйдет со мной... Много ночей мне нужно для того, чтобы обсказать то, о чем просишь, а чтоб подробно – то потребуется жизнь... Давай сегодня начнем... Слушай и пусть твоими ушами слышит мой праправнук!..

Вначале хочу сказать вот о чем: все вокруг нас – живое: деревья, лес, реки, озера, земля...

– Знаю, знаю...

– Не встревай и слушай!... Так вот... Живые, конечно, и все твари, ползающие и летающие. Ты же знаешь, как мы травами, отварами лечим или некоторые калечат... Так же можно излечиться и набраться сил жизненных у природы... Только для этого нужно уметь-смочь настроить больного и он сможет, если слаб, принять силу дерева – дуба, например, или наоборот, когда расслабиться надо, то подойти к осине, содрать кору и приложиться голым телом – уйдет тревога, напряжение... Также, стоя у реки и озера, можно глазами, ушами смотреть, слушать и впитать в себя радость бытия, – Душа воспрянет, захочется жить... Ладно, этому мы потом поучимся. Надо о богах сказать:они по-другому на человека действуют, но... они тоже борются, живут – везде идет жизнь, везде – борьба: добра со злом. Не так-то просто и им, богам: небесным, земным, подземным и водяным, а тут еще – нечистая сила...

О каждом боге и о каждой нечистой силе нужно по-отдельности говорить и долго, а я сегодня так – сколько успею... А потом о каждом – будет время – обскажу...

Бог всех богов – это Род. Его зовут и Святовитом и Стрибогом (Отец – Бог) или – просто Бог.

Раньше для него строили отдельные храмы. В середине храма ставили Святовита: огромного, с четырьмя головами, на каждую сторону света глядело по голове, без бороды, в короткой одежде, в левой руке – лук с заложенной стрелой, а в правой – рог, кованный из металла, на бедре – меч в изукрашенных ножнах. В ногах лежали седло и узда, тоже величины непомерной.

Раз в году, после окончания жатвы, в месяце Серьпене (август) приносили Богу в жертву много скота; рог наполняли хмельным медом, пекли большой каравай и ставили перед ним.