Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Полдня пути осталось доехать до своих лодей (уже шли по левобережному лугу вдоль Итиля), когда умер Изяслав...

Лето, жара, через день труп засмердит, вздуется. Но не хоронить же христианского князя на магометанской стороне, – тогда на век будет погублена Душа князя Изяслава! Остановились. Всеволод Юрьевич собрал князей и больших воевод под тенью дерев на совет. Оглядел каждого усталыми потухшими глазами на безвольном вытянутом лице, спросил:

– Что скажете?!..

Всякое говорили. Один предложил завернуть труп, укрепить на извозных конях и наметом без передыху, на бегу меняя коней, мчать на Русь; другие – другое, но ничего толкового – все выходило, что не довезти в цельности...

Князь Всеволод перекрестился.

– Прости нас, Изяслав!.. Мы с тобой и проститься-то по-человечески, по христиански не смогли, – отошел ты в Мир Иной тихо, незаметно, никто-то с тобой и не попрощался, никого из нас рядом с тобой не оказалось, когда твоя Душа покидала Тело, – глянул, как бы одновременно на всех, вдруг огневившимися глазищами: – Так давайте довезем хоть, похороним на своей земле!.. Не дадим сгнить!.. Господи, прости нас грешних!.. Позовите ко мне моего лекаря.

Илья посоветовал очистить от внутренностей живот (убрать кишечник с печенью, селезенкой и почками), забить мятой и крапивой и, положив в деревянную колоду, залить медом и, закрыв плотно крышкой, по воде (такую тяжесть лошади не поднимут) везти во Владимир-Залесский.

Вначале все закричали возмущенно, даже Всеволод грозно смотрел на Илью, но потом, накричавшись (лучшего-то не придумали!), решили частично согласиться – внутренности не стали убирать.

Илья даже не обиделся: знал, что хозяева и те, кто у власти, богатые – всегда правы, – лишь Всеволоду Юрьевичу, зная его ум, еще раз – тихо, только для него, – сказал: "Не довезти будет – разложится изнутри..." – и осекся под недовольным нетерпящим возражения взглядом своего господина.

* * *

Срубили огромный осокорь. Выдолбили колоду. Пока все это делали, в разные концы в поисках меда послали к местным жителям закупщиков; за каждый пуд платили очень дорого – тут же русские рассчитывались золотом, серебром, – поэтому жители-булгары охотно помогали: сами продавали и указывали путь, где можно было приобрести жидкий (не сотовый) мед.

* * *

Всеволода Юрьевича не радовала победа, – лишь в теле и душе – усталость, опустошенность, желание скорее вернуться домой.

"Стоила ли жизнь Изяслава этого похода?!.."

Часть шестая

1

Боярин Третьяк Овсюгович изменился: волосы стали темно-русыми, лицом погрубел и посмуглел, телом погрузнел. Весной и летом ходил без головного убора – будто простолюдин. В жаркую погоду, где-нибудь на лугу или на реке, мог оголиться (снять рубашку, сорочку), как из подлого рода. Ему казалось, что прошло уже много лет с тех пор, как живет он с семьей здесь, на Руси, в Городке-на-Остре.

К своему имению (к селу Долгополью) он тогда так и не успел привыкнуть, хотя ему начало нравиться жить хозяином, по-совести и как велит душа. Конечно, будь он воспитан прирожденным боярином, не изменял бы жизнь смердов-крестьян: не вводил облегчения, – и тогда не пришлось бы познать неприятностей, чинимых местными боярами-соседами, – а что впереди его ждало, можно было не сомневаться, – спас от будущих напастей и бед стольный князь владимирский, сослав его на свою вотчину – островок Залесской (будущей Великой) Руси среди бушующего моря междуусобий русских княжеств и сражений: мало того, что Поле, живя и питаясь враждой с Русью, постоянно совершало набеги, с постоянной периодичностью угоняло людей, скот и, унося все, что можно увезти, унести, – русские князья, собрав в дружины и в рати своих подданных, шли друг на друга и рушили, грабили, жгли города и веси. А какие сражения между собой!.. С той и с другой стороны бились до последнего – никто не сдавался, не отступал, не убегал!.. Крови лилось и гибло людей намного больше, чем в войнах с иноплеменниками. Бывало в течение года несколько раз менялись правители и границы русских государств-княжеств – этих искусственных суверенных образований, созданных князьями и боярами, чтобы иметь кормление и звание и должность.

А что князьям русский народ, если с ним у них нет ни кровного родства, языка, культуры, веры (древней, коренной веры), ни исторических связей!.. Бояре же ради личных амбиций, похотей и злата-серебра, готовы предать не только свой народ, но и свои души заложить дьяволу. Но слава тебе, Господи! Есть и истинные, Богом даденные, князья-правители, на которых держится-живет Русская Земля – это такие, как Всеволод Юрьевич. (Хотя Третьяку никогда не забыть то, что устроил вместе с Михалком, мстя за Андрея!) Он и как человек умен, порядочен и учен.

Перед отправкой сюда Всеволод Юрьевич, вызвав его к себе, беседовал с ним: "Не жить-быть тебе, белый ворон, среди черных ворон – заклюют... В конце концов найдут вину, которая даст им расправиться с тобой моими руками... Долгополье останется за тобой, – продолжил он, помолчал, отпил из рога греческого вина; посмотрел на боярина, князьи глаза блеснули отраженным светом горящих свечей: – Не как отступника-изгоя, а как верного мне боярина, посылаю тебя на Остер... Мне свой человек-управитель там нужен, да и не каждый справится... Городок-на-Остре очень важен для нас, Владимирско-Суздальско-Ростовской земле!.. Поживешь, понравится, полюбится там..."

Действительно, Третьяк привык быстро, стало нравиться, и семья: жена и двое сыновей (погодки) – прижились; он впервые почувствовал, что такое свой дом (было что-то подобно в туманном раннем детстве).

Жил он как бы односторонней жизнью: свой дом, хозяйство, жена, дети, – к другой стороне – деловой – жизни еще не приступал, то вел тысяцкий Твердило.

* * *

Боярина Третьяка встретили за полдня пути до Остра – навстречу ему выехали местные бояре, деловые мужи во главе с тысяцким Твердилой – седоваласым, пегобородым.

Знакомство с Городком Третьяк начал с церкви. Небольшая, каменная уютная церквушка с подзолоченным восьмиконечным крестом на главе, приятно удивила. Он уже знал по своему опыту, что по состоянию церкви можно судить о крепости-городке. Видать, и без него, наместника княжеского, здесь дела идут неплохо. Это обрадовало, хотя и было у него желание показать себя, наведя порядок. "Да ладно!" – перед тем, как войти в церковь, вгляделся в лик Спаса, нарисованный в печурке над входом; посмотрел на стены из красного кирпича – кое-где свежела известь – подремонтировали, залатали щербины.

А внутри!.. Море огня (от свеч) и блеск золота и серебра. Нестарый поп – из русских – улыбался.

– С прибытием к нам, – и перекрестил боярина владимирского... Третьяк не скрывал восхищения, похвалил клира. Батюшка вновь заулыбался, заговорил: – Вот даст Бог, колокола повесим – хоть от христиан-латынян пошло это, но ведь красиво и божественно...

Но крепостные укрепления требовали ремонта. На второй день Третьяк попросил прислать к нему мастеровых и долго с ними ходил, осматривал, слушал ихние советы, что, как нужно подлатать, подремонтировать, что подстроить, но когда боярин приказал немедля приступить к делу, старший из них поклонился:

– Боялин, нам сейчас велено другое делать... Тысяцкий сказал нам избу и двор тебе чинить...

Не обиделся, а наоборот, обрадовался, ожил. "Во как заботятся, встречают!".

У тысяцкого, оказывается, недавно погиб старший сын. С ним оставался младший – Неждан – десятник. Не по годам развит и умен был он. Третьяк подружился с ним.

Вокруг Городка, близко был лес – дубрава основном. Как княжеский управитель, он велел вырубить леса, которые близко подходили к Городку-на-Остре, чтобы враг не мог незаметно подкрасться к городским стенам, к воротам, но Твердило отказался выполнять.

– Мне сказано только умные распоряжения твои выполнять, прости боярин, – и головой сделал небольшой кивок-поклон.

Третьяк опешил: "Вон оно что?!.." – И вмиг пропало желание вмешиваться в жизнь Городка. Полюбил рыбалку. По утрам брал удочки и сидел под стенами (под обрывом) – ловил язей, лещей, окуней. К реке спускался по подземному ходу – она была расширена и отремонтирована. Лаз выходил в небольшой заливчик; сверху и снизу (по ходу течения) сделаны были искусственные завалы, засаженные колючими кустами и деревьями – даже знающему места трудно было проникнуть сюда (со стороны реки сделан был затор-остров), так, что в этом тихом, затененном от солнца месте никто ему не мешал, не мог его видеть. Думалось, отдыхивалось...

Прошел год. Окончательно выяснилось, что он действительно сослан! Но как же быть?!.. Честный неущербленный человек всегда, живя для себя, – живет для кого-то, для чего-то: для семьи, детей, близких и родных людей; для своего дома-хозяйства, земли, на которой живет родственный по крови и языку, культуре, единодуший и единоверный народ; и, конечно, чтобы никто не мог зорить, трогать-обижать их, чтобы все могли хорошо и безбедно жить в своих гнездах, нужно иметь умное справедливое государство-Родину! – Для которого в конечном счете и должен служить! – через князя-государя...

С женой – повезло: из скромных, совестливых, чистоплотных и ласковых девушек получаются прекрасные жены, любящие мужа и детей – преданные до конца жизни! Авдотья, к тому же, была из трудовой, – в третьем поколении, – крещеной семьи. Женился на ней и не думал, что полюбит так...

Прошло два года, родились дети, она расцветала, все умела, все что нужно знать женщине, знала...

2

Третьяку Овсюговичу привезли приказ от Всеволода Юрьевича подготовить, усилить свою дружину из местных и быть готовым, если призовет к себе для «помочи» Ярослав Всеволодович Черниговский. «Наконец-то!.. – обрадовался, ожил боярин Третьяк. – Вспомнил обо мне». И стал набирать людей. Вместе со своими получалось почти 300 человек, – более не дал Твердило: «Нельзя оголять Городец – случись что, некому будет на стенах стоять.» Вооружил, снабдил запасными конями, начал выводить в «поле» для тренировок, ждал вестей от Ярослава Всеволодовича...

Сюда, в Городок-на-Остре, приходили вести со всех сторон (правда, с запозданием) поэтому, что творится-зиждется вокруг, знали: "погорел Владимер едва не весь" – на Клязьме, сгорело 32 церкви; преставились: епископы Дионисий и Леон...

Третьяк, узнав, что с похода на Волжскую Булгарию, зайдя на Мордовские земли, привели на поселение много полона, подумал: "Не пройдет и полвека, как будет в Поросье, где живут теперь одни черные клобуки (на исконно русской земле!) – в Залесской Руси не будет синеглазых, русоволосых (князья-то вон давно уже не русские – у них уже в жилах не течет русская кровь)."

Кругом шли войны, только удивительно: этот островок земли во главе с Городком оставался нетронутым – может, боялись великой Залесской Руси?! Второй год Русь и Степь ожесточенно, без передыху воевали между собой. Даже в далеком Северо-Западе, где было всегда (относительно) тихо и спокойно, нынче Псковская и Литовская земли с переменным успехом ходили друг на друга "многое разорения чиня"...

3

Половцы, очередной раз нарушив обязательство хранить мир, пришли о огромным войском к Дмитрову – вели их ханы Кончак и Глеб Тиреевич.

Святослав Всеволодович, посоветовавшись со своим сватом Рюриком Ростиславичем, призвав на помощь черниговского и новгород-северского князей, выступил вместе с Рюриком к Олжичу и стал их ждать. Но ни Ярослав Черниговский, ни Игорь Новгород-Северский не пришли. (Половцы отступили, скрылись в Степи.)

Игорь не мог прийти на помощь Киеву и Белгороду: только что половцы, неожиданно глубоко вторгнувшись в область Северскую, жгли, топтали, разоряли землю и, полонив людей, взяв скот, ушли в южном направлении. Князь Северский, Игорь Святославич, взяв с собой брата Всеволода Святославича и Всеволода Святославича черниговского, Андрея с Романом Святославичем, черных клобуков во главе с князьями Кудером и Кунтувдеем, кинулся в погоню.

Степняки, перегруженные награбленным, и из-за большого полона не успели выйти из русских земель. Игорь их настиг и, прижав к разлившейся от дождей Хоролу, бился... Большая часть половцев, загнанная в воду, потонула, другая – принявшая бой, была побита и пленена.

* * *

Тем временем, вернувшиеся домой, великий князь Святослав и Рюрик, услали вестовых ко всем ближайшим князьям русским, в том числе и к черниговскому и новгород-северскому, с просьбой прийти со своими дружинами к ним для совместного похода на Степь.

Охотно откликнулись и присоединились: Мстислав и Глеб Святославичи, Владимир Глебович из Переяславля Русского, Всеволод Ярославич из Луцка с братом Мстиславом, Мстислав Романович, Изяслав Давидович, внуки Ростислава, Мстислав Владимирович городенский, Ярослав Юрьевич из Пинска с братом Глебом Добровицким; из Галича прибыл полк го главе с воеводой. Родственники Святослава Всеволодовича вновь не пришли.

Русское объединенное войско под единоначалием Святослава Всеволодовича в среднем течении Орели, на левом берегу, в решающем сражении 1-го июля в понедельник на память святого Иоанна Воина разбили половецкие орды; взяли половецких ханов: Кобяка Каллиевича с двумя сыновьями, Билюлковича и зятя его Тавлыя с сыном, брата его Такмыша Осолукова, Барака, Тoгpa, Даныла, Содвика Колобицкого, Башкарта и Корязя Колотановича; "побили" Тарсука, Изуглеба Тереевича, Иекона, Алака, Атурия с сыном, Тетия с сыном и Турундия и многих других.

Всего пленили около 7000 и освободили русских из "полона".

* * *

Игорь Святославич, призвав брата Всеволода, сыновца Святослава Ольговича, зная о походе русских на Степь, решил совершить набег на половецкие станы на Донцу, рассчитывая на то, что там остались только женщины и дети. "И как были за Мерлом, встретились с половцы". Вел их Обослый Кестутович.

Встречный скоротечный бой – и побежденные степняки бежали. Эффект неожиданности был утерян, – оповещенные половцы стали собираться, чтобы встретить идущего на них с полком Игоря Святославича...

Князь северский велел повернуть домой.

* * *

1185 год. Под горячими лучами жаркого весеннего южного солнца снега днем оседали и плавились на глазах, истекая ручейками, сверкая живыми мелкими чешуйками-искорками; ночью покрывались-сковывались серебряными пластинками льда...

Передовые отряды огромного половецкого войска, ведомые "безбожным и свирепым Кончаком", вошли в русские земли, достигли реки Хорол и встали – ждали основные силы. С собой степняки везли укрепленные на больших телегах гигантские самострелы, которые могли стрелять огнем и метать "каменья в середину града в подъем человеку". При помощи такого оружия можно было взять или уничтожить любой град. И сделано было это фантастическое, небывалое по мощи оружие мужем-греком.

Чтобы скрыть истинные намерения, Кончак послал в Чернигов к Ярославу Всеволодовичу (льстя последнему) посольство с богатыми дарами для "учинения мира". Ярослав поверил и с ответом о своем согласии снарядил своих бояр во главе с Олстином Алексичем.

Святослав, узнав о коварстве (донесли русские сторожа) Кончака, велел немедленно собрать войска, послал за Рюриком, Мстиславом и Владимиром, и все вместе они, "не стряпая", поспешили навстречу врагу. А в Чернигов послали сказать, чтобы Ярослав не верил, и предложили вместе идти на Кончака. Но увы, разве убедишь надутого от гордости князя: ведь такая честь оказана от главного хана половцев!

Игорь Святославич, узнав о том, разгневался на Ярослава. "Кто-кто, а я Кончака знаю!" – и, собрав войско, пошел на помощь Святославу с его союзниками – русскими князьями, – но в пути настигла их "великая вьюга", – к сражению не поспели, и, "уведав", что русские, победив половцев, идут обратно, тоже возвратились.

Игорь, князь, северский, страшно огорчился: уже который раз не участвует в совместных походах на Степь!..

4

Третьяк прилег с женой под утро... Ласки, объятия... – короткий сон-забытье – проснулся. Вновь тревога; сна нет, голова ясная (несмотря на выпитое вечером); часа через три – вставать: отправление в путь... Все вроде бы уже обдумано, переговорено, уложено, приготовлено. С детьми попрощался вчера, чтобы их утром рано не будить...

Жена спала, посапывая, у него на руке, расплескав золотом отблескивающие шелковистые волосы. Он понюхал ее голову, тело... – тоска, боль в груди стала невыносима... Еще ни разу он их не оставлял таких – беспомощных и родных. Когда не был женат, не было у него семьи, тогда он не задумывался, не боялся – что за себя бояться...

– Господи, помоги и сохрани меня ради моих детей и женки милой, любимой!.. – прошептал он, глядя в потолок, слегка освещенным новым светом рождающегося дня.

Осторожно вытянув руку, он встал, босиком, ступая по выскобленному холодному деревянному полу, прошелся, шаря в темноте прохода, в крестовую, где перед Спасом, едва освещая, шевелился красный язычок лампадки; зажег от нее свечу, поставил перед иконкой и, встав на колени, начал молиться, обращаясь к Богу, всматриваясь в суровый лик на черной иконе.

Во дворе всхрапывали кони, переговаривались-перекрикивались сторожа на стенах городка.

Он молился.

И, когда в подклети заходили застукотили, Третьяк встал, погасил догорающую свечу, – через слюдяное окошечко уже проникал белый свет.

Спустился вниз. Баба Фекла (в переднике) перед протопившейся печью катала круглые тестяные мячи и ложила в берестяные кольца-формы – пекла хлеб. Она улыбнулась (забелели зубы), поклонилась – руки были у нее в тесте, – вкусно пахло: кислым хлебом, – вытерла кисти рук о передник.

– Подать, хозяюшко, брашки? – спрашивая, уже протягивала в деревянном ковшике-утице брашку-медовушку.

– Лучше кваску...

Медленно вытянул белопенный ядреный квас, вытер руками губы.

– Ах хорошо стало! Благослови меня, Феклушка!..

Поднялся наверх, оделся. Жена проснулась, подбежала в одной длинной сорочке – простоволосая, босоногая, прижалась к нему всем телом – слилась... От нее пахло постельным теплом, домом...

– Ну, не плачь, женушка... Мы с тобой обо всем обговорили: что и как, если что... Давно я хотел к ним в Степь сходить – поквитаться с ними...

Гладил, целовал коноплей пахнущие волосы и ему вновь стало ее, детей жалко так, что в груди сердце будто вывихнулось и стало биться с болью и перебоями, отдаваясь в висках и затылке.

– Давай, еще раз здесь попрощаемся, а там... – во время проводов, смотри, не показывай свою тоску-кручину...

* * *

Боярину Треьяку полегчало только тогда, когда отъехали на полдня пути от дома. Жена, как обещала, не плакала, когда во главе трехсотенной дружины провожала своего мужа, – только глаза у нее, – круглые, карие – блестели неистово молитвенно-жалостливо...

"Случись что со мной и она беззащитная, с детьми!.. Господи, помоги и убереги меня", – мысленно попросил он Бога, – в Душе появилась уверенность, что с ним ничего не случится.

Смотрел на своих воинов, качающихся в седлах, ребячествовавших, забыв уже о домашних делах – радовались воле...

Вспомнилось наставление воеводы Твердилы: "Береги коней – в Степи без них, что в море без лодий!.."

Да он сам знает. Кони были тучные, несмотря на то, что они не раз выходили на ученья-походы вокруг Городка. Холодный предутренник сменился хорошим солнечным днем, кони шли тяжело, только под угор – широким размашистым шагом, кое-где приходилось перебродивать разлившиеся ручейки, – но слава Богу – по пути не было рек, – под солнцем быстро сохли кони и люди. На передних копытах поблескивали новые подковы, – на мокрых и крутых спусках и подъемах лошади не оскальзывались.

Когда выехали на Бакаеву дорогу (шла по гребню водораздела рек Сулы, Псела, Ворскла, Северного Донца и левых притоков реки Сейм), то их встретил воевода Олстин Олексич с полком ковуев, – вместо князя Ярослава Всеволодовича с черниговской дружиной, – с руганью! "Тихо идете – мы вас уже сутки ждем!.. Надо теперь князя северского Игоря Святославича догонять, – они так и так до нас прошли!.."

Не понравился ему обрусевший воевода-половчанин, да и ковуи тоже – это, считай, те же кочевники, чуть присевшие на землю, еще не привыкшие трудом на земле добывать себе пропитание, одеваться – жить безбедно, и видно, что вольная жизнь им дороже, – вон как веселятся и резвятся, – даже кони у них сохранили зимой ходкость и легкость, – наверное, они больше на конюшнях пропадают, чем на зернотоках...

Русский боярин-воевода и воевода Олстин на привалах и на ходу старались держаться друг от друга отдельно.

Ковуи иногда далеко уходили вперед, оставляя русских на тяжело дышащих потных тучных, с раздутыми животами конях (у каждого, кроме запасного, были извозные).

5

Тридцатипятилетний Игорь Святославич, присоединив в Путивле дружину 15-летнего сына Владимира, переправившись через разлившийся Сейм, останавливаясь на короткие привалы дневные и недолгие ночные, как мог быстро шел по Старой Бакаевой дороге к Пселскому Перевозу. Здесь, на правом западном берегу, его должен был поджидать со своим полком племянник князь Рыльский Святослав Ольгович. Как было условлено, к ним, идущим по Бакаевой дороге, князь Ярослав Святославич не присоединился. Ни того – ни другого...

Потный, без шлема – темные мокрые от пота волосы свисали до плеч, коротко стриженные виски постепенно переходили в широкую русую бороду – в легкой кольчужной броне, князь северский слез с коня – он был вне себя...

Его тысяцкий Рагуил, – поджарый, сухой, черная борода коротко подстрижена, смуглое лицо поблескивало – вслед за своим князем ловко соскочил с седла, крикнул-приказал водрузить шатры; подозвал двух сотских и велел строить дополнительные весельные паромы. Передовые сторожа-ведомцы, не дожидаясь указаний, прыгнули в лодки и погребли на ту (луговую) сторону и там стали засадой. Боковые и задние сторожа совсем не показывались – сели там, где остановились (они на привалах не готовили еду, не разжигали костры – спали-дремали по очереди сидя, стоя, не впадая в глубокий сон).

Рагуил подошел, сел напротив Игоря Святославича. Светлые глаза тысяцкого переливались ореховым цветом, пытались встретиться с темно-синими глазами князя. Рядом уже горел костер – вкусно пахло дымом, окоренной ивой, речной пресной рыбой... По одному, по двое подходили бояре-воеводы, сотские, садились, молча смотрели на полупрозрачные пляшущие розовые фигурки пламени. Стряпчие на вбитые двурогие колья повесили на толстой длинной поперечине огромный черный котел с водой...

Наконец, встретились глазами – тихо, чтобы никто не слышал, заговорили: "Не этим путем надо было идти нам!" – "Я тебе, княже, опять скажу: дело не в пути, а во времени, – не в то время выступили мы опять..." – "Ты что?!.. Нельзя мне теперь после стольких неудач не воевать..." – "Да все знают, что ты не нарочно..." – "Хоть ты и тысяцкий, но ты больше книжник-писатель... После разгрома их Святославом они убоятся." – "Много ли он их побил? – Большая часть их разбежалась и все они ушли в гору – туда, куда нынче мы идем..." – "Все ведь помнят, как я вместе с половцами воевал Киев, а потом вместе с Кончаком, – теперешним моим сватом – в одной лодке спасался бегством от Рюрикова воеводы Лазаря и Бориса Захаровича..."

Прибежал дозорный с задних сторожей и уведомил, что подходят черниговцы и владимирцы "Всеволожьи".

Но как изумлен был Игорь Святославич – даже не мог огневаться, – когда вместо черниговской дружины увидел ковуев, а вместо "полка" владимирцев стояли усталые три сотни русских, – большую часть из которых составляли городецкие вои во главе с молодым незнаемым воеводой!.. И, когда к ночи прибыла дружина из Рыльска, он даже не вышел из своего шатра, чтобы встретить сыновца.

* * *

29 апреля (понедельник) выехали на Муравский шлях.

Не останавливаясь, пересекли в дневной жаре широкую дорогу-шлях, кое-где высохшую, вытоптанную до пыли. Бакаева дорога сузилась, – вкусно запахла свежая изрубленная копытами молодая трава, – местами до тропы, пошла вилять между кустами, чуть поднимаясь, на восток.

Ехавший рядом с Третьяком сотский Жмень Бродник (друг Твердилы, не был никогда женат – вся его жизнь прошла в походах, битвах, в княжеских пирах), когда проезжали шлях, показал на свежие следы.

– Только что проехали туда, – махнул рукой на юго-запад. – Они быстрее нас доедут до Степи: мы еще только подступимся к Сальнице, a они уже перебродят Донец (реку Уду), обойдут Дон (Северный Донец) и выйдут на Торскую дорогу...

– Может, купцы?.. Идут в Низовья Днепра-Славутича – на Олешье?

Старый сотский повел светлыми выцветшими глазами на своего воеводу, качнулся туда-сюда в седле, мотнул головой (лохматая шапка едва не слетела), ощерил на солнце из-под широкой пегой бороды крупные желтые зубы.

– Я следы извозных жидово-купеческих лошадей отличаю от рысью прошедших стременных половецких коней, – сторожа-кипчаки или русские бродники... Я в молодости побывал в ихних ватагах: русские по языку – в жизни они нерусские – обманут-разорят, отымут, а когда и башку отсекут. Схожи они с степняками и тем, что и у тех и у других нет Родины-Отечества – они как звери – живут там, где сытно, где можно богатеть и легко наживиться – не для Бога, не для людей живут они, а для себя, для живота своего – это одно и тоже, что не жить на Свете – все равно зря жить. Бог засчитывает только то, что ты хорошее, доброе на Земле сделал, а если такого не будет, то Бог не примет Душу в Рай!..

– Отмолят... Многие пред смертью в старости начинают отмаливать грехи.

– Ха-ха-ха, – посмотрел Жменя на своего воеводу и снова: – Ха-ха-ха... Знатный ты боярин, грамоту знаешь, потому не должен уподобляться недоумку или человеку родовитому, но нечестивому... Бог дурак, что ли?! Все бы так: грешили-грешили, а потом перед смертью раз и помолились, поклонились, или же требы наложили и все – в Рай... Тогда и на Земле невозможно было бы жить – перебили бы люди сами себя – самые лучшие превратились бы в звереподобных: каждый себе поболее, чтобы ему было поболее, сытнее, а другие пусть голодают, страдают, мучаются от худой жизни... А может, русские окраинные поселяне, живущие в городках-сторожках, проскакали – они на половецких на некованных лошадях ездят... Ты заметил, что у нас к ним тоже нет доверия – проезжая мимо, мы не заходим в русские селения и ничего не просим у них, и они на нас будто бы не обращают внимания: многие на полях землю работают, по водоемам рыбалят, скот пасут на зелень-траве...

– Так ведь они наши!

– Их и половцы не трогают и также как и мы не доверяют, но они нужны: землю метить. Но в отличие от бродников – русские еще и имена, прозвища – русские, а не "чуки" и "енки"...

– Как это так?

– А так: меня называли в бродниках Жменько Броднячук, – и опять засмеялся: – Да между двумя они... "Нашим и вашим" – двойные такие – живут и привыкли, и сосут иногда двух маток.

– Не понял: как это?..

– А вот так вот, – и громко зачмокал губами, – кони запрядали ушами, а некоторые – вскачь... Вокруг дружно гоготнули.

Третьяк дернул головой: "Совсем не смешно!" – начал осматривать своих дружинников, как будто видел их впервые...

30 апреля и до обеда 1 мая (с ночным и двумя короткими дневными отдыхами) достигли Северного Донца.

Третьяк впервые видел эту реку, хотя так много о ней слышал. В верховьях была она не широка и, если бы не весна (паводок-верховодье уже спадало), то, наверное, при переходе всадник не замочил бы ноги.

С возвышенного правого – западного – берега спустились по крутому глинистому мокрому обрыву к мутной, медленно, но величественно-мощно текущей воде. На широкой сухой полосе берега, заросшей зеленой мягкой сочной травой, разместились, чтобы передохнуть и перекусить, начать переправу. На тот берег ушли сторожа, наверху остался для прикрытия Путивльский полк Святослава.

К сидящим – Третьяку и сотскому Жменю – около разгоравшегося костра из сухих топляков, подошел походный (временный) сотский сын Твердилы Неждан. (За его спиной прятался десятник, которого послали с его людьми попасти извозных коней.)

– Вот он говорит, что у извозных копыта разбиты, не могут идти... Сам ходил, проверил: правда, так...

Жменя почернел, из-под косматых бровей зло взглянул на десятника, тот вновь спрятался за сотского.

Третьяк вначале спокойно воспринял сказанное, но когда до него дошло... Вскочил:

– Что будем делать?!.. – и смотрел на сотских: Жменя, на Неждана. Твердилов сын – могучий, с орлиными сине-стальными глазами – не отвернул взгляд, лишь стряхнул со лба темно-русую прядь.

– Знамо, нужно менять...

– Менять!.. А где коней взять?!..

Когда Тpeтьяк лично пришел к воеводе Олстину и доложил, тот не только не разгневался, но даже не удивился.

– Знаю, – и впервые раздраженно? – Зачем набрали таких быков? – Олстин вскочил – сухой, жилистый – пробежался туда-сюда вокруг костра: – Выгрузите извозных, перекладите на запасных... Иди, готовь к переправе...

Сторожевая полуторасотня, посланная во главе с Ратмиром по Муравскому шляху с приказом догнать тех, кто до них прошел и узнать, кто такие и, если это половецкий разъезд, – побить, должна была еще к утру вернуться.

Князь Игорь и его тысяцкий волновались, – особо Рагуил – за сына.

– Давай, иди!.. Начинай переправу с Володимером – помоги ему вести полк, – вставая и дожевывая, приказал Игорь Святославич рядом сидящему тысяцкому...

Забегали десятники, захрумкал песок под ногами, зашумели, загалдели. Выделенные табунщики погнали обратно – домой – покалеченных хромающих (их набралось со всех русских полков немало) коней. Вот они уже поднялись на берег, скрылись из виду.

Первым, как было велено, начал входить в текучую воду (брызги, визги – крик) полк Владимира Игоревича. Оголенные люди – одежду и оружие привязали к седлам – тянули за поводья упирающихся, храпящих своих коней, которые, не поенные, не только не пытались пить воду, но задрав морды, широко открытыми красными ноздрями начали что-то вынюхивать в воздухе, крутя лиловыми зрачками, а потом встали...

Шедшие за ним Новгород-Северский и Черниговские полки тоже остановились. Спустившаяся рысью дружина Святослава Ольговича ткнулась, въехала, смешалась с ними.

Природа вокруг замерла – слышно только как журчит вода, да как дико всхрапывают кони... Вдруг стал тускнуть свет: белый цвет начал превращаться в фиолетовый... И тут, подняв головы, наконец увидели, поняли, в чем дело: с Солнцем творилось что-то неладное!.. Правую верхнюю часть солнечного диска как будто кто стал откусывать, – "кусаемый" край забрызгал слепящими искорками.. Постепенно вся верхняя половина "поглотилась", а оставшаяся нижняя – узкая полоса (двурогая) – стала похожа на "угль горящий"...