Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Кто говорил?!.. Убью!..

Петр схватил рукой за плечи сотского – ясина.

– Да что ты, что ты!.. Это так: с дуру – перепил... Коренастый, ростом с Петра, но сухой, натянутый как струна – в глазах посверкивают голубые искорки – сотский Ефрем застонал, скрежетнул зубами: ух! сколько у него теперь злобы!.. О-о-о! Как он их всех ненавидит... "Все!.. Хватит терпеть – в первую очередь этого старика – князя, который отобрал мою любовь, а потом – вон того: Кучкова!.." – Он взял со стола кубок с вином, опрокинул себе в рот. Поднял глаза и увидел своего земляка, Анбала – низкородного, холопа – дворецкого, у которого ничего не было за душой, а сейчас сидит с боярами и как равный с равными... "Да как Анбал может сравнивать себя?!.. Он позорным способом разбогател: воровал у своего господина-князя... Этот выродок, родившийся от совокупления половецкого быка, на человека-то не похож... Какой он ясин! Какой мне земляк!.. Позорник, весь мой народ позорит – мужчина-джигит добывает себе имение в бою или честным трудом!.. А чваниться ворованным богатством... О! Что еще может быть поганее!... – Ефрем сжигал Анбала глазами: он поставит этого холопа на место – раб от рождения не должен и не может быть господином!.. Человек, с детских лет росший в нищете, в невежестве, дорвавшийся до богатства, власти, неимоверно возгардывается и спесью, чванливостью губит свою душу!..

Петр налил, протянул кубок с вином, попросил Ефрема выпить и сесть. "Не-ет! Я больше не буду пить – нельзя мне быть пьяным..."

В горницу влетел один из Петровых холопов – охранников и – в ухо своему господину: "Снаружи подошли князьи пешцы и обложили двор!"

Петр – громко:

– Много их?..

– Два десять и еще три...

Все смолкли. Только слышно хриплое дыхание обезумевших людей. У многих на бледных лицах – пот...

* * *

Андрей Боголюбский сидел, напротив его – стояли: сотский – начальник охраны, три полусотских. Князь говорил, строго поводя глазами:

– Из Петрова двора никого не выпускать! После полуночи начнем – ждать рассвета не будем... Сделаем как уговорились: никого в живых не оставлять!.. Вы, – к полусотским, – отправьте в ближние селения гонцов собирать воев. Обещайте хорошую добычу-плату – отбою не будет... Их вместе с дружиной поведу во Володимер. Там к нашему приходу Михна с Димитричем перехватят Бориса с его людьми...

Еще поговорили. Сотского князь попросил остаться на слово.

– Ты про двор Степаныча не забыл?.. Смотри... Всех пасынков и дворовых его – тоже...

– Я уж потом их, сейчас не хочу шум подымать, да и сторожей у меня не много – часть отпустил отдыхать...

– Забери из дворцовой охраны – оставь восемь-десять и хватит...

* * *

– Не берут, не пьют. – Петров холоп стоял растерянный.

Боярин Петр вопросительно взглянул на сидящих. Посыпались советы. Кто-то предложил приглашать их по одному – по два сюда... Его обругали дураком.

Петр озлился.

– Надо что б пили!.. Споить, взять их руками, перевязать – и в подвал... Иначе они нас!..

* * *

Прокопий заметил, как повеселел под вечер князь. В опочивальне, раздевшись, Андрей Боголюбский долго молился, шепча про себя обращения к Богу; затем стоял смотрел сквозь зарешеченные окна (решетки из кованого железа) на устье реки Нерли, где с этой стороны, на лугу, словно из сказки, белея телом и светясь золоченым куполом-головкой, красовался собор Покрова. Любовался и о чем-то думал... Повернулся к своему пажу – слуге.

– Вот, Прокопушка, еще на несколько лет отодвинулась от меня смертушка... Мне нагадал тут один ведун – Светлозар – за Нерлей у него капище, – что приму я мученическую смерть подобно Борису и Глебу... Вот я и построил такой дворец, чтобы не так легко было ко мне пробраться... Я чуть не поверил языческим гаданиям. Истинный христианин не должен верить суевериям и гаданиям, разным предсказателям... Иди спи.

Прокопий лег к себе на лежанку-лавку, рядом с дверями. Как будто из далека он услышал голос князя.

– За полночь постучат – разбуди меня...

Проснулся Андрей сам – как кто-то ткнул его. Где-то вроде бы шумели. Встал, в ночной сорочке, – в окнах белые ночные сумерки. Тяжело ступая, дошел до двери. Прислушался, но, кроме сопения, рядом спавшего слуги-мальчика, ничего не слышно. Хотел вернуться и лечь, как услышал – теперь уже явственно – приглушенный топот ног, и, кажется, голоса...

– Спишь?!.. Ох, паробче, любишь же спать! Мне приходится за тобой ходить, а не тебе за мной... Встань! Посмотри-ко, что там такое?..

Княжий отрок прошел переход-коридор, соединяющий верхние этажи каменного дворца с сенями (в виде башни) с винтовой лестницей. Где-то тут должны быть сторожа, но никого не было. Подумал, что они, наверное, ушли вниз, и действительно, на первом этаже слышны приглушенные шаркания ног, раза два звякнуло оружие. Он стал спускаться...

– А-а-а!.. – чьи-то грубые, сильные руки схватили горло; вонючая ладонь прикрыла рот, нос... В рот затолкали тряпичный кляп, связали, пнули (больно!) босыми ногами, оттащили под лестницу – бросили. Негромко позвали:

– Эй!.. Идите.

Андрей Юрьевич приляг, расслабился, как в двери постучали – в груди екнуло: "Кто такие?!.." – стук: осторожный, недобрый – повторился. Князь (пытаясь на цыпочках) подкрался к дверям. Почувствовал сквозь толстые дубовые доски – тянуло холодом-жутью... Оттуда послышался голос:

– "Княже, господине!.."

– "Кто ты?"

– "Я Прокопий".

– "Рабе, я слышу, что ты не Прокопий..."

Дверь начали ломать: рубили, били чем-то тяжелым...

В какое-то мгновение князь, оглушенный от грома ударов и неожиданности, оцепенел, онемел – не верилось, что это явь!.. Но в следующее мгновение он закричал, побежал в спальню, рванул в темноте ножны – меча не было!.. Андрей все понял, но не мог он вот так вот умереть – слишком ужасно и дико! – у себя в спальне... "О Господи! Зачем ты не взял мою жизнь в бою?.." Такое невозможно было представить... "Неет! Я не жертвенное животное! Я еще жив и ты, Господи! отведи от меня этот позор-зло... Я все сделаю... Да ты знаешь ведь, сколько мною сделано, построено, но этого мало – я еще не успел доделать свое дело... Ты же знаешь мои мысли – много раз я в молитвах об этом тебе говорил... Господи! Не для себя живу, не для себя прошу..." – двери затрещали.

Князь схватил с постели одеяло, побежал к двери, на ходу обмотал левую руку, прикрыл слева грудь...

Двери проломили. В проеме показались силуэты – не людей, а дьяволов: крики, брань, шум, лязг оружия – вот две тени бросились вперед... (На Андрея пахнуло винным перегаром.) Князь успел левой рукой отбить сабельный удар – острая боль рванула локоть, левое плечо... Правой он схватил одного из нападавших, дернул на себя, переломил длинное тело, подмял под себя. Еще двое, пролезшие вслед за первыми (только по двое могли протиснуться в дверь), тут же в темноте, закололи своего товарища – тот закричал смертельно раненый... Вот теперь их уже много – они окружили в прихожей Андрея и старались поразить его: в тесноте и во тьме кололи, рубили, били... Князь вдруг поверил, что его действительно убивают, и он от боли и мучительной тоски, сжавшей сердце, теряя сознание, закричал:

– "Нечестивцы!.. Зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на землю, то Бог отомстит вам за мой хлеб!.."

Очередной удар и что-то жгуче острое пронзило под правое подреберье – сознанию гасло, погружаясь в холодную жуткую муть... Но все равно он чувствовал – хотя уже не мог думать, – что жив, не умер... Ощутил, как подняли рядом лежащего убитого, ушли... Пытался вынырнуть, выбраться на поверхность из этой удушающей жути; откуда-то пришло понимание, что, если не вырвется, не выкарабкается, то все: конец ему... Смог... Открыл глаза. Темь. Боль! – не шевельнуться, не вздохнуть... "Жив!.. Господи! Спас ты меня,– по щекам текло: то ли слезы, то ли кровь – затекало в ухо, бежало по шее... – Как просто умереть и ничего на Земле не изменится... Человеческая жизнь ничего не стоит!.. Но я же великий князь, Андрей Боголюбский, мне еще надо жить, многое сделать!" – откуда только силы взялись?! Перемогая адские сверлящие, колющие боли во всем теле, он перевернулся на бок, упираясь руками, встал на колени, поднялся на дрожащие и подгибающиеся ноги, опираясь правой рукой за стену, с громкими стонами (помимо воли), рыгая кровью, пошел по переходу... Спускаясь по винтовой лестнице, начал кричать – звать своих дворовых слуг, охранников...

"Убийцы услыхали (они не успели далеко уйти) и вернулись назад". Забежали в спальню – нет его там. Кто-то закричал: "Если не найдем, то пропали мы!.." Зажгли свечи и по кровавому следу нашли князя: Андрей сидел за лестничным столбом. "...И как он хотел меч отвести рукою, то Петр отсек ему руку, а протчии кололи..."

Смертельная боль сжала железными тисками грудь, голову и давила и давила!.. Валяющееся тело перекатывалось от наносимых ударов, он уже не чувствовал ничего, кроме нарастающей внутренней боли в груди, голове... Теперь уже все: остановилось дыхание, сердце – "Конец!!!" Ох как долго!.. Что-то темное, безумное быстро, все быстрее, еще быстрее начало накатываться, поглощая его... И последним проблеском земного сознания прогорело: вспыхнуло – погасло: "Господи, в руце твои предаю тебе духъ мои..." Взрыв! – душа оторвалась: от тела, от боли, от всего... Взлетела, начала вращаться, втягиваться в воронкообразный туннель, в конце которого – яркий свет. Вращение все убыстрялось, вибрирующий полет ускорялся – вот свет приближается... Все ярче и ярче – вспышка и... фиолетовая тьма!.. И последнее: яснее ясного – и уж никому, никогда не скажешь (но только каждый человек обязательно об этом – с глубочайшей неземной, неощущаемой, бесчувственной, но как-то осязаемой – и от этого еще ужаснее! – болью и тоской в конце своей жизни узнает) – что после смерти уже НИЧЕГО и НИКОГО нет!!!

Часть вторая

1

Чем ниже спускались по Волге, тем тревожнее на душе у Протаса Назаровича. Он, старшина ватаги-вольницы, куда ведет?!.. А может не он, а его ведут?..

Многие, не понимая, хотят идти на булгар: пограбить, потом вернуться домой или же сесть где-нибудь, обжиться. Но ведь их, новгородцев, чуть больше пяти сотен. Как такими силами можно воевать Булгарию?! – это не на чудь, не на весь ходить...

Белая ночь. Кормщики сменились. По течению, по чуть заметному отблеску воды они видели глубину, и смело водили суда по незнакомым рекам. А тут, на Волге, – такая ширь, простор!..

Сидели на палубе, на чурбаках: напротив Протаса – Любим, рядом, слева – к корме – дед Славата. (Тудорский – неопределенного возраста: то ли мужик, то ли старик, но голова его не седа, голосом и телом крепок, если бы не знали возраст, то не поверили бы, что ему седьмой десяток...) Взяли его как ведомца-путеводителя. Но и не только: он и хороший сказитель; кроме того, лечит, советует; хоть и крещенный, но предсказывает судьбы, болезни... Конечно, на Новгородской земле были и более сильные предсказатели-гадатели – не перевела еще христианская вера колдунов и ведунов. Можно найти и лекарей-знахарей не хуже Славата, но чтоб в одном человеке, – к тому же не язычнике – все это... Да и сам он просился, кланялся собравшимся, сказал, что хочет ехать с ними на новые земли, и там помочь им обжиться, наладить вольную жизнь. Новгородцы, хоть и христиане, но каждый в глубине души все еще оставался язычником: верил в приметы, в суеверия – и то, что к ним присоединился дед Ведун (так его прозвали между собой ушкуйники), сочли благоприятным знамением.

Уже за короткое время совместного плавания Протас и Любим убедились, как ценны его советы, мысли. Но личная жизнь деда и им была неведома. Знали, что он всю жизнь ездил, плавал, путешествовал, жил помногу лет в разных землях, местах. Семью не имел, но, говорят, в молодые годы имел красавицу-женщину, (некоторые сказывали, что из полонянок), которую очень любил, возил ее с собой, имел от нее даже детей, а потом какой-то страшный случай... и он – один... После той женщины никого никогда не любил... Кроме своего родного, славянского, хорошо понимал и говорил – даже читал и писал – по-гречески; знал языки местных народов, которые проживали на русских землях и рядом. Начнет разговаривать, говорить – заслушиваешься, все забудешь – и ведь не врет, сказки не сказывает: все правду – быль... И всегда бодр, ясен – только очами своими ярко-синими ворочает и, если кого поймает его взгляд, то уже не выпускает – держит. Говорят, так-то он человека может против своей воли делать заставить: человек будто ума лишается, скажет дед пой – тот поет, плачь – плачет...

Журчала вода за кормой. Поскрипывала мачта, серые полотнища-паруса, наполненные приятным несильным ветром, закрывали светлое, как будто выбеленное, небо. Позади шли гуськом, чернея парусами и бортами, насады, высокие учаны, низкие узенькие ушкуи... Тихие звуки нарушались вдруг вскриками ночных птиц; переговаривались кормщики – голоса их далеко слышались над водой; коростели скрипели на луговой стороне; притихшую, укутанную в дрему реку нежно гладил ветерок.... Сплеснула темную воду рыбина, всплывшая из холодных глубин...

Любим очнулся от своих дум, посмотрел на Протаса:

– Может меду?..

Славата блеснул глазами, сказал глухо, низким голосом:

– Погоди-ко с хмельным-то – смотри, дыши, слушай – отдыхай душой и телом, – когда еще такое будет...

Протас закряхтел, кашлянул – получилось громко – смутился.

– Ты уж не обессудь нас. Мы люди шалые, когда что взбредет, тогда и говорим и делаем, не смотрим... Днем народ, не дадут вот эдак-то посидеть... Ты, Любим, потерпи уж, не обсохнет, чай, горло – так, всухую, поговорим... Мы вчерась – знаете ведь – собирали сотских и десятников и говорили, что хотит – ватага-вольница... Как ты, Славата, думаешь нам поступить?..

– Ждете от меня предсказания?.. – дед замолчал. Смотрел на левый берег, где из-за поднимающегося клубами тумана, кое-где были видны на лугах темные стога сена. – Зачем оно вам? Вам Бог дал разум... вот и ведите людей, а не можете – не губите дело – Бог вам этого не простит – отдайте вожжи в другие руки... – Нюхнул воздух: – Ах, пахнет-то как: свежим сеном!.. Вот и тут живут русские люди.

– Может, не русские...

Приходилось терпеть, пока старик не выговорится, и ждать ответа на главный вопрос: "Воевать булгарские земли или обживать новые?"

– Кроме русских никто сено не заготавливает на зиму. Хотя вокруг пошли земли, заселенные цармиссами² – воинственные люди переводится... Охотники они – живут в лесах, сами никого не трогают, но сунься к ним... С русскими живут мирно – разные земли нужны: цармиссам – охотничьи угодья, а пришлому люду – пахотные. Охотничьи племена живут родами и больше между собой воюют – уничтожая друг друга.

– Я слышал, что они родственники мерянам³.

– Да, это одно и то же: язык, одежда, обычаи, верования – все схоже, но цармиссы не мирные, живут в лесах, а меряне – оседлы, глядя на русских, начали заниматься земледелием, некоторые уже крестятся и смешиваются с русскими...

Цармиссы хорошие воины и непревзойденные лучники. Известно, что великий киевский князь Игорь Рюрикович вместе со славянскими племенами и маамиссами (эстами – тоже финские племена, как и народы мари) призвал их воевать Царьград. Так вот, на их земле нам не сесть мирно... Свободных земель нет – так вот сразу для всех – много нас... Что улыбаешься, Любим?.. Нас много, но не настолько чтобы воевать булгар!.. Удачи не будет. Единственные благоприятные земли – это то, о чем я уже вам не раз говорил: земли вятчан-удинов. Вот где мы можем обжиться, пустить корни! Народ этот вельми добр, мягок, совестлив и честен, как дитя. Там городки нарубим, женок наберем.... Давайте завтра пристанем, соберемся и поговорим со всеми. Я обскажу, как два раза бывал – живал в тех местах; предскажу им добрую жизнь. Я говорю и предсказываю не как нехрист-язычник, а как человек, через кого Бог говорит и направляет и пасет... Быть там русской земле!.. – Дед начал смотреть то на Протаса, то на Любима – поочереди, глаза у него светились. – Когда-то в верховьях Вятки и Северной Двины была Великая Биармия – Страна Северных Людей. Могучая, богатая; варили железо, соль добывали, пушнину, торговали через север – по Двине, с Югом – по Вятке, Каме ходили, были грамотны – имели свою письменность. Я запасся пергаментом, буду там писать, описывать были, легенды, которые мне довелось слышать про эту страну, да и про свои путешествия, свою жизнь запишу... Где только не бывал, в каких землях не живал я, – помолчал, пожевал губами и продолжил другим, каким-то торжественно-строгим голосом: – Там, в большом кованом ларце, все мое имение, и, если что со мной... – возьмите... Но только – на строительство и устройство церквей!.. Все наше могущество и будущее – через Православие... Вера объединяет русский народ в единый народ, земли княжеские – в единую Державу и вытащит народ из полудикого состояния. Господи! – посмотрел на небо, перекрестился. – Когда же истово поверим в тебя?! Когда же будем истинными верующими?.. Ведь мы людей темных крестим... И страшно-то даже не то, что людей не готовых, не переставших верить в суеверия и приметы, в ворожбу и гадания принимаем в христиан, а то, что человек, научившийся махать руками крест и бить поклоны, считает, что он уже крещенный, православный... Господи! Да это только начало... Душа-то еще у него темная, надо ему перевоспитаться и просветиться... Вон наши-то крещены, а меня от колдуна-ведуна не могут отличить – беспутны, бестолковы: называют меня колдуном и прозвище, слышал, такое дали! Надо сделаться истинным вероносителем христовым, а так – народ будет оставаться стадом диким, зверем... Такому дай благо, богатство, так он от этого еще больше только обнаглеет и озвереет... Жадность, корысть, неумеренная гордыня, распутство – погубят... Я из купеческого рода: отец, братья – были купцами, и я был, но потом понял, что деньги ради денег, это – ничто... Лучше совсем не родиться и не жить, если только жить, работать и думать только о деньгах – копить деньги ради денег! Другое дело, если эти богатства пустить на дело или на благодать, на то, чтобы помочь своему народу просветиться лучезарным животворным христовым учением, Православной верой... Я все свое имение обратил в золото, серебро, каменья и везу... – Славата добро улыбнулся, – средь темной бороды белели зубы: – Да, да на новом месте построю я церкви, монастыри – это островки культуры и знаний, а остальное, мирское, вы обстроите... – Долго молчал: – Я на вас все равно в обиде: не послушались меня, предлагал вам через Белое море, Северную Двину на Вятку идти – пусть подальше, но зато вернее... Ах, начинаю разочаровываться в вас: буйноголовых, – да разве в ваши башки втемяшишь какую-нибудь добрую мысль – ничего вы не боитесь: ни Бога, ни черта – одним словом, ушкуйники вы и есть!.. Все равно, исподволь да есть мыслишка у вас поохальничать в Булгарии, а потом уж будете думать, что дальше делать... Ох, бойки вы, так-то мы и до рыжих вятчан-удинов не дойдем... Да не вам лично говорю, а вообще... Ведь дело-то серьезное очень, рискованное: надо сквозь земли цармиссов плыть – ниже до Камы даже и на правом высоком берегу они, потом – булгары, там как встретят?.. И только потом сможем подняться по Вятке или Каме. А на правом высоком берегу Вятки опять-таки цармиссы, – даже реки с одним и те же названием встретим: скоро поворот на Волге и с левого берега будет впадать река Немда, и в Вятку впадает река Немда, но справа... Как переводится?.. – глухонемая – вроде этого. И Волга тоже ведь по-ихнему: "Блестящая" – переводится по-русски. Но арабы, греки и другие народы, живущие ниже по течению, зовут эту великую реку Ителем, Итилем или Иделем.

– А Вятка что обозначает? – Любим с интересом посмотрел на деда.

– Ну, это уже не с мерянско-цармисского, а с вятского языка переводится: "Серебряная река", а может: "Серебряная вода". Не надо путать вятичей – славян-русских, которые живут на Оке, с вятчанами-удинами, живущими на Вятке.

– Почему рыжие они?.. Чем-то на славян, русских похожи?

– О-о-о! Это-то я вот и опишу... Еще Геродот писал о рыжих удинах – это целая летопись, потом я все расскажу, а теперь давайте соснем – вон заря красная улыбается, не будем грешить – ночь создана, чтобы спать... – дед встал, тело длинное сухое, – голова велика и лик выразительный, солидный – возвысил голос: – Никогда русские, которые не из инородцев, ни рыжими, ни черными не бывают! – Золото – волосы да...

2

Князя Всеволода Юрьевича будили:

– Вставай, проснись Всеволодушка... Димитрий! – боярин Семион Ювиналиевич потряс за плечо.

Всеволод узнал голос своего дядьки-пестуна, проснулся – зря ночью не будет тревожить.

В небольшой комнатке-опочивальне горела лампадка пред иконой, изукрашенной серебром и каменьями яркими. Красный свет высветил большой нос и усы, и пегую бороду ближнего боярина. Почувствовав на себе взгляд больших черных глаз, излучающих силу и заставляющих повиноваться, он сел, продавив своим дородным телом постель, у ног своего – одновременно – господина и дитяти, которого вынянчил и воспитал, и до сих пор продолжал учить и наставлять и считал его (в тайне от всех) сыном... Вот уже восемнадцатый год пошел, как призвал к себе умирающий великий князь киевский Юрий Долгорукий его, ближнего (думного) боярина, сына переяславльского боярина Ювиналия Семиона, и просил стать пестуном малолетнего княжича. Обещал ему боярин, клялся перед иконой Божьей Матери, целовал крест, что будет "смотреть" за княжичем, как за своим сыном... Шестой десяток перевалил, все отдал этому родному человеку; им и его семьей: жена и полуторагодовалая княжна Елена – жил. У самого у него – ни семьи, ни родных – утерял: ушли, как время сквозь года...

– Княже! – ябедник Онаний Вернут с товарищем прискакал. Не стали они дожидаться утра, воротников купили, и те пропустили в город... Вести весьма скорые и потайные, да и не хотел, чтобы лишние глаза видели...

– Давай его сюда... Принеси питье и снедь, и вели никого не пускать к нам, пока мы с тобой не послушаем его.

Князь встал, оделся. Придвинул скамейку к небольшому дубовому столику, сел, задумался... Руки локтями – на стол, сжатыми кулаками подпер скулы. Никогда ему не было так трудно, не мучался он, не страдал так даже тогда, в детстве-юности, в изгнании... Сейчас решалась судьба не только его и его семьи, но всей Земли Русской!.. Теперь он поднимется или опустится – потеряет даже то немногое, что имел: княжий двор – человек шестьдесят, личную дружину – вместе с детскими чуть больше полутора сотни, и ту (часть) посылает по землям: ябедниками – это его глаза и уши, – последние деньги тратит на это, но без них нельзя – слеп и глух становится он. В Городке-на-Остре и то больше имел, а сейчас как нищий – живет подаяниями Святослава Всеволодовича, по вине которого они с Михалком остались без земель, без городков и имений и живут они оба со своими дворами в боярских хоромах в Чернигове, да – так: для приличия – несколько сел имеют... Жена с ребенком мучается в таком же закутке. Стало жалко Марию, стыдно перед нею. Наверное, потому и родилась дочь такая – слабая телом и умом – сколько же жене пришлось перенести вместе с ним – мужем!.. Перед глазами возник образ жены: высокая, стройная, синеглазая; черные волосы не вмещаются под повоем (она надевает кокошник только на торжества, да по праздникам). Как он ее любит!.. Никогда не разлюбит, не предаст, не изменит ей... – даже в походах, когда по обычаю воина, пользуются женщинами-полонянками, он ни разу не делал, не желал этого... Он – князь благороднейших кровей, не может уподобиться мужланам-князьям, боярам-выскочкам из простолюдинов, которые только стремятся, как бы разбогатеть – каким способом – неважно, пресытиться, попрелюбодействовать, обмануть – это за честь у них считается – в плебейской крови!..

Какое счастье – хоть тут-то Бог дал ему удачу – они любят друг друга. Чтобы князья по любви женились – это редкость. Черному люду – легче: они могут – по любви, а богатые, да знаменитые – нет: нужно им еще богаче стать, еще знатнее – у них не высокие человеческие чувства определяют жизнь...

Вошел боярин Семион, принес свечи, еду, кувшин с вином. Зажег от лампадки свечи, закрепил на столе. За ним – боком, застенчиво – Ананий – невысокий, лет тридцати пяти. Несмотря на тепло – в свитке, в белых холщевых портах, серые шерстяные наговицы до колен, на ногах – поршни. Низко поклонился, – лицо светлое, честное; борода русая, рыжеватые волосы, свисая, закрывали лоб, из-под бровей светились умом ясные глаза; добро улыбался, посмотрел в сторону иконки и на всякий случай перекрестился.

– Сядь...

Сел напротив князя. Руки не знает, куда деть, положил себе на колени. Успокоился.

– Прими от меня сию чашу, испей, ешь и расскажи, как убили моего брата, – Всеволод перекрестился: – Господи! И брат Андрей, простите, если что не так!.. Ероша ты послал не мешкая, молодец, – он раньше пришел в Чернигов, чем слухачи Святослава Всеволодовича. Как только сообщил, что убит Андрей Боголюбский, мы с князем Михалком тут же отслужили молебен в Борисоглебском соборе и говорили с князем Святославом и со своими племянниками: Мстиславом и Ярополком – Ростиславовичами – не узнай мы раньше об этом, не обговори с ними, – улетели бы они в Залесскую Русь, а так они будут ждать приглашения... Как, кто убил?.. Знаем только то, что в Боголюбове его... ночью... Что решила дружина?.. Бояре некнязьи?.. Володимерцы чего говорят?.. Послов, говоришь, к Ростиславовичам дружина и бояре послали?.. И Глеб Рязанский своих бояр шлет?.. Значит, моих племянников все же решили призвать?! Ну, это мы еще посмотрим!.. Хорошо, что ты и на этот раз обогнал их... Пей, пей!.. и давай начни с убийства Андрея...

* * *

... – Петр, значит, отсек ему руку, а другие прикончили его?!.. – перебил, переспросил рассказчика задыхающимся шепотом Всеволод. В черных блестящих очах кипели слезы – в них жалость и одновременно ярость и еще чего-то... Налил себе остатки вина, выпил. – Ну! Дальше что?..

Ананий откашлялся в кулак.

– Порешив князя, пошли, убили Прокопия, потом поднялись в сени, ключами открыли и взяли золото, дорогие каменья, жемчуг; вынули ткани и всякое дорогое именье; навьючили на лошадей и тут же отослали в свои дворы, усадьбы загородные, а сами стали набирать дружину – благо было на что нанять, – они все таки боялись, что володимерцы ударят на них. Послали туда своих людей, чтобы те поддержали в городе смуту, произвели резню между жителями, и предупредили их: "Не собираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами; ведь не одною нашею думою убит князь, есть и между вами наши сообщники". Володимерцы не двинулись на них, – хотя многие из простого работного люда и купцов хотели этого, – ответили: "Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен". Без князя-то, самостоятельно, не привыкли володимерцы-то еще что-то решать...

Между тем, как узнали, что убит Андрей Боголюбский, жители Боголюбова и остальных сел и деревень явились на княжеский двор – пограбили что осталось, потом бросились на церковных и палатных строителей, призванных Андреем, пограбили и их... Грабежи, убийства начали происходить по всей волости; убивали посадников, тиунов, детских, мечников... Грабежи начались и во Володимере... Тогда попы с образом Богородицы стали ходить по городу, и смута в городе стихла...

– Куда Андрея дели?..

– А его, прости Господи! – Ананий завертел головой, перекрестился. – Нагого, изрубленного бросили в огород... Все боялись подходить к нему, так как было сказано, "если кто за него примется, тот нам враг, убьем и его". Но Кузьма киевлянин, преданный покойному слуга, пошел к телу и начал плакать над ним: "Господин мой, господин мой! Как это ты не почуял скверных и нечестивых врагов, когда они шли на тебя? Как это ты не сумел победить их: ведь ты прежде умел побеждать полки поганых булгар?!

– Что, так и лежал он там?!

– Усовестился Анбал и бросил ковер и корзно; Кузьма обвернул тело и отнес его в церковь, но Кузьму внутрь не пустили. Он, поплакавши, положил тело в притворе, покрыв корзном и здесь оно лежало двое суток. На третьи сутки не выдержал козьмодемьяновский игумен Арсений, отпер церковь, отпел тело князя и положил в каменный гроб.

На шестой день утихли волнения, горожане-володимерцы сказали игумену Феодулу и Луке, демественнику Богородичной церкви: "Нарядите носильщиков, поедем, возьмем князя и господина нашего Андрея". И, взявши тело, привезли во Володимер с честью и плачем великим. Володимерцы, встречая у Серебряных ворот, рыдали и приговаривали: "Уже не в Киев ли поехал ты, господин наш, в ту церковь у Золотых ворот, которую послал строить на великом дворе Ярославом; говорил ты: хочу построить церковь такую же, как и ворота эти золотые, да будет память всему отечеству моему..."

– Почему решили Ростиславичей звать?

– Говорят ростовские и суздальские бояре просили, – особо Борис Жидиславич... Да рязанцы: Дедилец и Борис – посланцы Глеба Рязанского, – яро стояли за племянников твоих...

– Даже клятву не помнят! Дважды нарушили, окаянные: первый раз, когда Андрея ставили, а теперь вновь... – даже не вспоминали, наверное, что Ростов и Суздаль мне и Михалку по ряду с моим отцом должны они были дать!..

Ладно!.. Вечером договорим. Идите отсыпайтесь. Через день выедешь со своим товарищем... Говоришь, себя он Страшко Суздальским называет? Это добро: у человека есть гордость, достоинство, если он помнит и любит землю, где он родился, рос. Если не зазнается или не проснется у него жадность, то со временем добрый из него выйдет боярин... Не веришь?.. Не из простолюдинов или смердов-землепашцев делать же мне бояр! Вы, такие как вы: честные, преданные – замените старших бояр. Мы создадим с вами могучую русскую империю – великое княжество!.. – князь повернул голову к старому боярину своему: – Вели печатнику написать на них грамоту и составить с ними ряд: десятника Онания назначаю сотским, Страшко и Ероша делаю десятниками... – Ананий легко вскочил и поклонился низко – в ноги – своему князю.

– Благодарствую премного, государь мой...

– Треть имения получишь серебром за службу, а остальное – выделю землю, когда получу в руки княжение... Возьмешь с собой и семью свою – все, что нужно, подходи ко мне или вот к боярину. Страшко поедет нынче чуть дальше: в Суздаль – к себе, – скажи ему, что я велю ему жениться и осесть... И еще раз предупреди их, чтобы говорили всем, что отъезжают от меня, – правду должны знать только Бог, я да вон боярин...