Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Ошеломленные, испуганные люди смотрели, не отрываясь, на явление...

– "Княже! Се есть не добро знамение се!"

Игорь посмотрел на своих ближних бояр, оглянулся (глаза его излучали какой-то фосфорическо-синий цвет и лицо его будто бы освещалось этим фантастическо-жутким светом) назад – как ночные сумерки (только звезд не видно), – и громко:

– "Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець бог и всему миру своему, а нам, что створить бог, или на добро, или на наше зло, а то же нам видити..." Но начало нашего пути не здесь, а было 23 апреля – в день Святого Георгия (При крещении князь был наречен Георгием и об этом знали), – в мой день и Бог уже положил удачу в начале нашего похода!.. По-другому не можно: хватит им ходить по нашим землям и зорить-полонить!.. Надо выйти нам на Поле и стреножить их, показать нашу силу, чтоб отбить охоту у нечестивых гулять по нашим полям и селям, – и потише, – да и братья наши по крови уже говорят, что мы заодно с ими, что уже не ходим совместные походы против их, не бороним землю русскую, не трогаем ихние вежи, роднимся с ими, миримся!..

Тут уже рядом ихние земли, вот Бог и дает знать... Им это недоброе знамение – пусть они, язычники, трепещут... Мы христиане и от таких примет огораживаемся божьим крестом, – и первый перекрестился, глядя на четыре пятых ущемленное солнце...

Все равно в течение всего затмения (началось в 16 часов по местному времени) воины были в изумленно-заторможенном состоянии. Лишь, когда серпообразный диск солнца вновь приобрел форму огненного шара, вошли в разум и снова, благодарно, закрестились:

– Спасибо тебе Господи – не допустил конца Света, оставил живым сотворенный Тобой же Мир!..

Кони раньше людей пришли в себя, перестали всхрапывать, прижимать ужи; в глазах исчез звериный погляд – снова привычный одомашненный взгляд.

Третьяк облегченно вздохнул полней грудью – (вновь почуял запах речной воды, услышал голоса, шумы) – глянул на своих – у всех на лицах выражение, как будто вновь родились. Сотский Жменя, стыдясь за свою былую слабость (поддался, глядя на других, Богом сотворенному страху!), петушился... кричал-приказывал во время переправы, обзывал⁷ собачьими детьми, ушканами, но никто не обижался – радовались жизни. Третьяк чувствовал, как приятно и живительно щекочет прохладная вода, журча, его левое плечо, грудь...

На левом пологом берегу Донца одел он на сырое тело сухую одежду, прикрылся легкой кольчужной броней и пустил коня, привязав к седлу оставшегося запасного ездового, в рысь – вслед за ускакавшими вперед ковуями Олстина Олексича...

Игорь Святославич не дал в эту теплую весеннюю ночь разлеживаться войску. Велел передать: "3автра днем, придя на место, отдохнем."

2 мая до обеда дошли до "места": к верховью речки Корочи, где она прорезала Изюмскую сакму⁸, и, извиваясь, уходила на восток на 25 км сквозь заросшие лесом взгорки, луговые низины, – вливалась в реку Оскол.

По обеим сторонам сакмы расположилось новгород-северско-путивльско-рыльско-черниговское войско. Вокруг поставили крепкие сторожа – хотя еще на русской (северской) земле, но уже редки стали майданы-городки русские, – только одни небольшие огорожа-селения и то они в основном южнее – по Сальнице, по Левобережью Донца. Стали ждать, – сюда – с полуночной стороны – выходила на сакму Пахнутцова дорога, по ней должен был подойти Всеволод Святославич со своим Трубчевско-Курским полком.

6

После обеда пригнал Ратмир. Тысяцкий Рагуил был вне себя от радости, встречая, обнимал, хлопал по мокрой от пота спине сына и снова тискал. Сын начал отталкиваться от отца, ушел в шатер – неудобно: видят...

Ратмир переоделся, попил, поел немного и засобирался.

– У князя и расскажу...

– Уж спешное, сынок, что?.. – и вопросительно-тревожно посмотрел. Сын мало походил на отца – высокий, голубоглазый; доброе открытое русое лицо; длинные волосы при дневном свете отливали золотом.

Рагуил настороженно слушал, о чем докладывает Paтмир князю и одновременно любовался своим старшим сыном. (В этом году женил его – дома у него осталась беременная жена. "Хорошо хоть со мной живут, – есть кому присмотреть, если что!..")

Игорь Святославич, сидя на обтесанном бревне, – вместо лавки – хмурил брови, морщил лоб, – слушал. В походном шатре, кроме их троих был еще Владимир Игоревич – не по годам серьезный, – подражая отцу, тоже морщил свой смуглый лоб...

– ...Мы было уж догнали их, но они вдруг съехали со шляха и исчезли...

– Так вы их видали видом иди по следам?!.. – привстал князь. Рагуил как будто проснулся, вдруг – резко:

– В каком месте?! – тысяцкий сухопар, жилистый – чуть выше среднего роста – впился взглядом на сына, – в выкаченных каре-ореховых глазах – гнев.

– По следам... Не доходя до Торской дороги с версту...

– Почему не проследили?! Может они, сойдя со шляха, – прямо к своим вежам за Каялу?.. – отец, привстав с места, пытал своего сына.

Ратмир, крутя головой, отвечал то князю, то своему отцу. На его лице временами появлялось выражение растерянности, но он тут же брал себя в руки... Раскраснелся, пот обильно выступил на лбу, мокрые виски; белая рубашка-косоворотка прилипла к телу.

– Почему не проследил, куда ушли?!.. Вдруг Ратмир бухнулся на колени. У тысяцкого и князя от неожиданности глаза полезли на лоб; Владимир так и застыл с открытым ртом, глядя на стоящего на коленях...

– Простите меня за Христа ради!.. Божье знаменье... Не пошли дальше... Отказались слушаться меня...

Игорь Святославич совладал с собой, отвернулся от Ратмира, повернулся к Рагуилу-тысяцкому.

– Может, Володимер (Переяславль и Новгород-Северский враждовали в это время между собой!) что надумал и меня пасет?! – спросил князь. Тысяцкий отмахнулся:

– Нет, ему сейчас не до того... Давай-ко, сынок, встань! – Мы не боги и ты не монашка – еще раз, теперь уже подробно, обскажи-ко все по порядку...

* * *

Князь Северской земли и его тысяцкий остались одни. Красные лучи закатывающегося солнца уже не светили сквозь тонкую ткань, занавешивающую вход в шатер, стало темновато и душно, но на ночь не открывали – неистребимые дикие рои комаров – черных (чем-то похожие на степняков) – до смерти бы изъели!

Зашли стольники князьи, поставили на низкий широкий походный столик чаши и мисы со скромным походным ужином, кувшин квасу и два – вина. Вино Игорь велел тут же унести обратно.

– Это нам сейчас ненадобно. Зажгите свечи и идите... И скажите сторожам, чтоб без моего сказа никого к нам не пускали... Кроме, ежели от Всеволода что будет...

Ели намеренно не спеша, запивая квасом; говорили, думали, решали...

В шатер проникал размеренный лагерный шум-гул. Иногда резко врывались отдельные крики о чем-то разбирающихся между собой мужиков, слышались дикие взвизгивания дерущихся жеребцов. Князь переставал говорить и жевать, недовольно скривив лицо, пережидал.

– Ох жеребя!.. И брат что-то запаздывает – тихо идет... – подавился – закашлялся.

Рагуил, перегнувшись через столик, постучал кулаком по широкой потной спине князя.

– Не нужно ждать его, надо немедля послать дальних сторожей-ведомцев, чтобы просмотреть Поле, и выходить самим... А таких людей, знающих те места, и у нас найдется... Узун (Современный Изюм) оседлать пошлю своего сына.

Оставь, пусть отдышится, отдохнет.

– Ему и его людям нужно от стыда отмыться!.. Всеволода еще день-два не будет, – сам знаешь, от него даже еще дальние сторожа-вестовые не пришли... Ладно, отдыхай, княже, – я пойду, сделаю я все...

Игорь Святославич, подняв усталое полное темно-русое бородатое лицо, посмотрел на спину согнувшегося, чтобы выйти из шатра, своего друга-тысяцкого.

– Ладно...

Рагуил вышагнул, выпрямился перед входом, втянул в себя сладкий прохладный воздух, насыщенный ароматами цветущих трав, ягодников-кyстoв, древ, наполнил им до приятной ломоты грудь, вытеснив из тела всю усталость – вернулись: жизненная сила, брызнула свежесть чувств, появились желания...

Восток уже потемнел, но на западе светилась еще чуть светло-розовая полоска горизонта. Окрикнул ближнего сторожа:

– Эй, позови ко мне в шатер черниговского воеводу Олстина и его боярина-воеводу Третьяка Остерского с их воеводами и сотскими.

Вокруг лица загудели, завились комары, стараясь сесть, ужалить и напиться крови. Размахивая руками, отбиваясь от несносных вездесущих вампиров, Рагуил пошел к себе: в недалеко стоящий походный летний шатер.

7

В низком в широком из темно-синего полотна шатре было тесно от людей и запахов: густо-жирно вкуснo пахло жареным (на костре) мясом, медом... пСтом. Иногда стенки и потолок слабо колыхались от наружного дуновения ночного сонного ветерка, и тогда красно-язычные огни больших сальных свечей установленных на специальных высоких стояках по «углам», слабо шевелились; вокруг расстеленных прямо на полу (на войлочном ковре) широких белых рушников и заставленных деревянными мисами с дымящимся мясом и белопенным медом («насыти») в больших – потемневших от времени и потребления – деревянных с уткоголовыми ручками ковшах, сидели, лежали черниговский воевода Олстин с четыремя своими воеводами-пятисотниками и Третьяк с сотским Жменем. Перед ними сидел на низеньком раскладном стульчике тысяцкий Рагуил и продолжал говорить.

– ...И запаздываем сильно!.. До сего дня нет князя Всеволода – у курян есть люди, которые каждую тропинку, ложбинку-луговинку знают в тех местах. Они должны были пойти в дальние сторожа, но... придется из твоих выбрать (тысяцкий посмотрел на Олстина Олексича, тот перестал чавкать, преподнесенный к чернобородому смуглому лицу ковш с "медовушей" застыл в руках, – прислушался, глядя в сторону из-под сузившихся век черными глазками) и послать лучших конников, знающих места, дороги, чтобы ночью не путались, и сей же час... за Узун-гору⁹ (Изюмский курган – возвышенность напротив брода через Северный Донец – напротив впадения речки Сальницы). Пусть пройдут, спустившись с горы, до Каменки-речки (правобережье Северного Донца), не переходя, идут вдоль ее в сторону речки Суюрлий; идя по правобережью Суюрлия, обшарьте боковыми дозорами... Особо надо оглядеть и быть осторожным у Кaялы-речки, та речка вытекает из глубокого длинного каменистого балка с крутыми склонами-берегами и там могут сидеть ихние сторожа-засадники. В верстах трех (~5,6 км) ниже от места слияния Каялы с Суюрлием, напротив впадения-слияния Суюрлия с Тором, на левобережье последнего растеклось Соленое озеро, обойдите вокруг озера, поверните обратно и идите на северо-восток, слева оставив исток Каялы, выйдите на Большую Поляну, она ограничена с юго-востока речкой Каялы, с северо-запада – Суюрлием, – до самого придонного (Северного Донца) леса – на полдня пути тянется та поляна... В дальнем углу, поближе к Тору-реке, лежит большой град – станица Шарукан, пошлите туда несколько человек – пусть глянут: есть ли там собранные для похода на Русь половецкие полки. Две другие станицы, которые будут по пути, объедьте стороной... Посмотрите табуны. Весной в том Поле кормят-готовят коней для наезда на наши земли. Без коней они, что птицы без крыльев. Вот мы, как это делывал Великий Мономах каждую весну, и подрежем у них крылья, чтобы черные вороны не летывали к нам. Надо нам успеть, покуда не подошли Кончак с Гзаком – для них, ихнего войска уж коней должны приготовить, – но достанутся те кони нам... Скажи-обещай посылаемым в дальние сторожа, что они получат столько коней, сколько попросят, – когда мы войдем в Поле, мы заберем тьму коней, полоним людей-половчан в вежах, настрижем злата-серебра, драгих камней у ихних женок...

Поблескивая белками (когда поворачивал глаза) меж припухлых век, Олстин внимательно слушал Рагуила, – смуглый морщинистый лоб и свободные от бороды щеки лоснились от пота; в одной руке – кус мяса (жир капал на подол рубахи, портки и, застывая, белел), в другой – ковш с медом.

Третьяк, красный от жары и выпитого меда, обливаясь потом, полулежал и смотрел то на тысяцкого, то на черниговского воеводу.

Тысяцкий продолжал:

– На Узун-гору посади вот его, – Рагуил показал на Третьяка. – Сам ты, не доходя до Узунского брода, встань со своим полком за Холм (справа обтекала Сальница) – из-за него не будет тебя видно, и жди нас... С того места удобно ужо оборониться, если вдруг пойдут-упредят на наши земли Кончак с Гзаком... Только дай им некоторым перейти на русскую сторону, а потом неожиданно выскочи и, подковой обхватив, ударь, пустив копейщиков вперед – бей и вгони их обратно в Дон, но за реку за ними не ходи один... Так-то сделал в этом месте Мономах в 1111 году – во много раз сильнее кипчакское войско побил...

Воеводы встали, попрощались-поклонились, пошли. Выходящего последним Третьяка из шатра, Рагуил попридержал за локоть и, чтобы не было слышно остальным (уже вышедшим) – тихо ему:

– Оседлай Узун и будь на стороже – все может быть! Я тебе нескольких дам, если что, то в утай – ниже по течению Дона переплывут и – ко мне... Всеволод будет здесь самое скорое только завтра к вечеру; мы сможем выйти только послезавтра и... сам знаешь: за ковуями глаз нужен – чует мое сердце, что беда может быть через них...

Тысяцкий вышел вместе с Третьяком и уже – ко всем стоящим тенями:

– Гоните! Идите без остановок, больших привалов – нужно закрыть на замок Узунский брод... Через Переяславльские земли они не пойдут – их там только что били, – говорил уже вслед шагающим, – не видно было, как перекрестил воздух в сторону уходящих...

* * *

Тысяцкий огляделся: вокруг – чернота – костры, разожжённые в лагере для приготовления пищи догорели, – прислушался, – нет не спят еще сторожа; взглянул на небо: покачиваясь, висели, алмазно поблескивая, крупные звезды; вокруг них искрились серебряной пылью мелкие звездочки; широким бело-матовым поясом Млечный Путь соединял две противоположные небесные полусводы...

Ветерок потянул в темноте уже прохладой. "Время самое то!.. Нет ночной духоты, как летом, и – холода, как ранней весной". Комаров сдувало, только одиночные – самые ярые – неожиданно в неожидаемых местах жалили больно, – чесалось. Судя по ветру, скоро должна появиться Луна – угольно-красная огненная огромная (пока не поднимется) – на востоке.

Какая-то тоска-тревога... Вдохнул в себя полную грудь весенне-летнего непередаваемо вкусного, родного воздуха – отошло-отпустило; подумал: "Вроде бы рядом, но в Поле не так пахнет – там горький полынный дух, – а тут: свое, русское, земля сама испускает какое-то особое благоуханье и придает энергию и жизненную силу для тела и востоpгaeт радостью Душу!.."

И задумался крепко Рагуил... Не сразу и понял, кто это перед ним появился темной скалой в окружении полутора десятка вооруженных теней-людей. Paгуил слышал знакомый голос, слова, но смысл не понимал, – так глубоко ушел в свои мысли, образы, чувства.

– ...Не могу никак уснуть-отдохнуть – трясет всего... Пойдем ко мне!.. Очнись, что с тобой?! – только теперь узнал-понял Игоря Святославича.

В княжьем шатре горела свеча. Двое домовых заприбирались, подставили низенькую скамеечку Рагуилу, и тут же вышли. Тихо похлапывает ветерок завитками макушки шатра, да сонно переговариваются где-то недалеко устроившиеся домовые и сторожа.

Игорь Святославич не спеша снял поблескивающий шлем с прибранным забралом, бережно положил позади себя, отцепил меч, положил рядом, колчужную рубаху, усиленную спереди и сзади стальными – до зеркального блеска начищенными – пластинами, не стал снимать. Сидя, достал столик, – осторожно, чтобы не уронить стоящую большую сальную свечу, и не опрокинуть посуду с яствой, – поставил между обоими; протянул руку в сторону – в затененное место, – вытянул огромный булькающий бурдюк... с квасом. Налил ковш себе, потом – Рагуилу.

– Что улыбаешься?.. В походе не пью меды и вина, как некоторые и хожу в колчуге... Сам ходил проверял сторожей.

Выпил одним вдохом белопенный шипучий квас, крякнул, вытер ладонью губы, бороду, вопросительно взглянул на друга-тысяцкого.

– Я, княже, – говорил Рагуил, – нарочно не одеваю броню, – пусть знают, что их тысяцкий воевода уверен в своих воинах и знают, что меня нужно оборонять, сберечь. Конечно, в Поле, на чужой земле, когда рядом ворог, другое дело... Ты, вижу, доволен, что завтра к вечеру доспеет Всеволод с дружиной, а по-моему, мы не успеваем!.. Может быть так, что вот этих двух дней и не хватит нам! – Да какой – двух – одного!.. Одной ночи может не хватить!..

– Что не хватить?!.. Предлагаешь не ходить?!.. – Игорь набычился, вылезла нижняя губа из-под русых усов и бороды. – Я же не могу больше такое терпеть: ведь каждый русский знает, что мой сын помолвлен с дочерью Кончака и поэтому смеются надо мной: мол Кончак друг-сват Игоря, потому северский князь и не ходит со всеми русскими воевать Поле, на Кончака... – налил князь себе еще ковш, запрокинув голову, влил себе в рот, оскалил зубы – громко рыгнул. Мышцы лба, лица расслабились вновь, хлопнул по плечу друга Рагуила.

– Давай поговорим о чем-нибудь о другом... Как Бог даст так и будет, – невесело, баском хохотнул: – Дома мы с тобой начнем о чем-то говорить, но так и не договариваем... А тут вон сколько пустого времени – не знаешь и куда деть, куда деться; но вот оказия: говорить не хочется... И у тебя, вижу, то же самое, но ты же гусляр-песняр: вон всего сколько знаешь... Пей, ох какой ядреный! Не смотря ни на что бодрит-веселит, – а вино нельзя во время ратного дела – от вина – вина да горе будет...

– Мы с тобой уж четыре раза так-то не ко времени и не к месту ходили – поднял глаза на князя. – И опять нынче идем не так!.. – Рагуил выпил квасу, аккуратно вытер подолом рубашки-косоворотки рот, заставил себя улыбнуться, – белые зубы на чернобородом худощавом красивом лице молодо блеснули. – Говоришь – песняр-гусляр... Наверное, теперь уж нет: разве можно совмещать тысяцкого и песняра?!.. Сколько уж лет ничего нового не пою, – да какой там – и старые песни забываю ...

– Что ты!.. Вон ты в какой образованной, воспитанной, умной, высокородной семье родился. В такой семье труд не для зарабатывания, чтобы прокормиться, а – в радость: сколько у тебя написано! Об Володимере Мономахе чего стоят... – еще хлебнул. – Ну, а чего стоят человеки, вышедшие из подлого рода, из нужды? Всегда алчны, – из таких бывают писаки (но не песняры-гусляры) которые марают-красят пергамент ради гривен или, чтобы имя свое вырисовать... Да знаю – можешь не говорить, – истинный писатель на Руси никогда свое имя или прозвище не указывает...

– Зачем указывать: слово пишется для тех, кто умен, кто хранит человеческую мудрость и дальше по роду-племени передает, обучит – вот для кого книги... – для народа...

– Народ?! Может это пахари-земледельцы, которые и буквы-то не знают, или городские холопы-ремесленники, – вся мудрость которых в умении и навыках рук?

– Каждый человек своим положением кто есть: боярин или холоп, – уже определен кем быть – это верно, верно и то, что в каждой группе людей есть свои мудрецы, – носители человеческих знаний и умений, культуры.

– Поясни: что-то не совсем ясно говоришь.

– Ну, например, крестьяне-землепашцы: есть среди них никчемные и те, на которых держится ихняя жизнь – они передают из поколения в поколение трудовые умения, знания, верования, культурные навыки...

– Ясно...

– Тут еще вот что: и в определенном соотношении-количестве должно быть и людей, чтобы народ, государство не просто существовало, но и было сильным и живучим, – например, тех самих управителей должно быть столько, сколько нужно – не более, иначе они, хитроумы, сожрут, растащат, ради себя и наживы разрушат государство почище любого внешнего ворога!..

– М-да!.. А князь каким обязан быть?

– Он сам должен знать и быть таким каким нужно! – Если – нет, то от такого только вред народу

– Ну все таки?..

– В Мономаховом Поучении все сказано... Видишь ли, писатель не учитель, но только изобразитель... показывает правду, истину, и читатель сам возьмет, – по тому, кто он есть, – себе то, что ему надо. Можно судить о человеке, зная что он читает. Что так смотришь?.. Ну как писатель, например, не будучи зодчим, будет учить, как строить храмы, если – он, кроме писала и лебединого пера с красками, ничего не держал?!

– Но это к тебе не относится – у тебя отец как раз был знаменитым зодчим, дед – православный священник-грек... А по матери ты из знатного рода русских бояр-воевод... Хотя, действительно, сколько угодно таких пергаментоизводителей, но самыми опасными, вредными являются переписчики: каждый из них может изменить, вставить что-то свое в переписываемую книгу – ох какое зло от них!.. А поучения?! – Кроме Володимepa Мономаха, – что в них жизненного, путного!!! Это потому, что авторы в миру-жизни были никем – правильно ты сказал: кроме пера и красок ничего не видели. Ну что в поучениях жизненного, нужного у Феодосия Печерского, Луки Жидяты или Кирилла Туровского?!..

– Ты, Святославич, про Кирилла Туровского не все знаешь, – он хотя и ушел от мирской жизни, был монахом, а в конце жизни – епископом, – многое сделал для земной плотской и духовной жизни и оттого и в поучения внес великую пользу, – он в своей жизни и деяниях печется не о себе, и славы себе не искал, – таким, как он она не нужна – они по своему рождению славны и души у них свободны от алчи к злату и серебру, зависти и гонора... А русским князьям пример надо брать у Мономаха! В его образе: князя, человека и писателя ответ: "каким обязан быть князь..."

– О-о-о! – так они с Ярославом Мудрым носили титулы когана!..¹⁰

– Ну о Ярославе я тебе потом скажу – он двояк, – о нем я сейчас начал писать и многое о нем читаю и думаю, а вот Володимер Всеволодович действительно за свои годы (жил: 1052-1125) сделал столько для Руси, как ни один до него князь – может придут другие, но и то вряд ли превзойти его смогут!.. Он прекратил между русскими князьями усобицы, объединил Русскую землю – развал которой заложил Ярослав Володимерович (Мудрый), отбросил врагов от границ Руси...

А какой правопорядок он навел, – и все не ради личных, своекорыстных семейных интересов делал... Вся его жизнь – это пример высокого служения князя интересам своей земли.

Бог дал такого князя!.. Если бы слушались его русские князья!.. Как можно не понять, что священные обязанности князя – это заботы в первую очередь не о благе своего личного удела, а о всех русских княжествах, о Русской земле, о государстве, о его единстве и силе, где должна строго соблюдаться законность... Кроме того, он писал (и делал), что князь должен "пещись о хрестьянских душах", "о худом смерде" и "убогой вдовице", обязан сохранять мир.

Второй, – после заботы о государстве, – обязанностью князя является попечение о благах церкви, которую называет верной помощницей, и велит заботиться о священном и иноческом чине. Но он предупреждает от ухода в монашество или чрезмерное неразумное преклонение – все-таки земная жизнь творится через разум человека и его деяний, а не с помощью крестоцелований и поклонов перед иконами – пусть и святыми.

Мономах был примером высокой нравственности и трудолюбия и того же требовал в Поучении от своих детей (бишь от нас). Труд, в его понимании – это прежде всего воинский подвиг, занятие охотой, когда в непрестанной борьбе с опасностями твердеют тело и Душа...

Он наводил порядок в государстве и мир не округлой говорильней с размахиваниями руками, а делом: только больших походов совершил он более 83 (а малых не упомнить), где пленил 300 половецких ханов – из которых 200 самых лютых, неисправимых и несговорчивых, казнил; 100 – отпустил под откуп и клятву; заключил 20 мирных договоров...

Он не раз рисковал жизнью – не трусил, не отсиживался, не прятался за спины своих бояр или дружины даже на охоте... Писал: "Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бил, а 2 лоси, один ногами топтал, а другой рогома бил... лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже."

А основным пороком, что ты думаешь, он считал?

– Пьянство!..

– Да, это тоже – он говорил, что от лжи, пьянства и блуда: ..."В том Душа погыбыеть и тело", но главным человеческим пороком он считал лень: "Ленность бо всему мати: еже уместь, то забудеть, а егоже не уместь, а тому ся не учить..."

– А еще, как полководец, Володимер советует во время военных походов не полагаться во всем на воевод, а самим "наряжать" сторожей и спать, не снимая оружия и брони... Что?!.. Ха-ха-ха!.. – хохотнул, перегнувшись через стол, хлопнул по плечу Рагуила. – Читал и я Поучение, конечно, знаю, что и в быту князь должен быть образцом: посещать больного, проводить покойного (но это он уж слишком – для чего тогда бояре?)... В семье должно быть уважение мужей к женам, но он сказал, что жену свою нужно любить, но не давать ей над собой властвовать... Только не ведомо мне: сам-то он любил ли свою жену?

– Гиту Гаральдовну? – Да-a! Они редко расставались: всегда, если было можно, он брал ее с собой. Володимер Мономах стал таковым не само по себе, – любой плод носитель того древа, которым порожден: он сын Великого Всеволода Ярославича – честнейшего, умнейшего князя; от матери получил кровь византийских императоров и наследие древнейшей мировой культуры...

– В свою очередь, Всеволод – сын Великого Ярослава Мудрого!..

– Да... Ярослав был грамотен, но... честным, порядочным не был! – Вернее, двуликим был!.. Погоди!.. Я же говорил, что пишу, изучаю его...

– Оx-оx-ox, что ты говоришь! Кто открыл школы для обучения боярских детей в Киеве, – хотя насильно, из-под палки, а по-другому русских не научишь... – и обучал грамоте? Кто столько языков знал?..

– Языки... Его сын Всеволод не менее знал... Давай все обскажу, послушай – времени у нас много... Он действительно в жизни – поверь, – был человеком хитрым, коварным, непорядочным, но, удивительное дело, сделал много хорошего, хотя... много и такого, чего нельзя простить...

– Чего такого?!

– А то, что Русь раскололась-рассыпалась на множество государств-княжеств!

– Интересно, давай по порядку, говори!

Рагуил подставил ковш, испил, вытер белую пену с черной бороды и усов, заговорил, не торопясь:

– Ярослав Володимерович, – по прозвищу Мудрый, – так о себе он веливал говорить и писать летописчикам, – хотя о его мудрости можно посомневаться, а о святости – тем паче...

– Ну, не говори! Он в святости родился и воспитывался: отец его... еще прабабушка великая княгиня Ольга (в крещении Ирина) Церковью были признаны святыми!

– Да святыми Ярослав и сделал их, посылая просьбы с бессчетными дарами злата и серебра Патриарху... Ты же сам знаешь, как никто другой, что княжение – это не монашество и всяко приходится в жизни, – Рагуил посмотрел в глаза Игорю Святославу, тот опустил голову, взял ковш, допил.

Тысяцкий продолжил:

– Так вот в начале же своего княжения Ярослав начал с убийства своего отца...

– Что ты, что ты говоришь, окоянный! Как был ты гусляр-песенник, им же и остался...

Рагуил, – не меняя выражения своего напряженного лица:

– При отце Ярослава, великом князе Володимере Святославиче, Русь была едина, могуча, хотя оставались несколько славянских племен, – и не только славянских, – которые окончательно не были обращены в Русь, но дань платили исправно все – русское государство состоялось. И кто, думаешь, разрушил с таким трудом созданную Русь?.. Ярослав!.. Посаженный на княжение в Великом Новгороде (это ведь равный Киеву по древности и могуществу!), он отказался посылать ежегодную дань...

Предательство сына великий князь не простил – не мог позволить разрознять Руссию, – приказал своим боярам: "Исправляйте дороги и мостите мосты!.." Как отец, по-человечески переживал, и не выдержала Душа и Сердце старого Володимера Красного Солнышка ("Ладно бы – вятичи или мещера так-то!.."), разболелся и умер...

Мало того, Ярослав погубил тысячи христиан, пролил озера крови на новгородской княжиемой земле: вначале он ничего не сделал (бездействие тоже действо), чтобы предупредить от гибели варягов из Скандинавии, нанятых им, чтобы воевать против своего отца, – перерезали и порубили новгородцы их во время пира на дворе Паромона...

– Поделом же, – они стали сильно обижать новгородцев и их жен.

– ...Потом вдруг князь решил отомстить за свою наемную погубленную дружину: хитростью пригласил к себе тех горожан, кто участвовал в устроенной бойне и велел умертвить. А на второй день, получив весть из Киева от сестры Предславы: "Отец умре, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса; послал и на Глеба, берегись его", – Ярослав жалел не о том, что погубил христианские души, перебив русских и, позволив, предав, зарезать варягов, а о том, что этими убийствами отнял у себя воинов, которые теперь были очень ему нужны.

Благо хоть Ярослав покарал Святополка – своего брата (не родного по крови), который убил до этого трех братьев Володимеровичей: Бориса, Глеба и Святослава – последний, сидевший в земле Древлянской, узнав о гибели Бориса и Глеба, бежал в Венгрию, но Святополк послал за ним в погоню, и Святослав был убит в карпатских горах...

С четвертого разу с помощью Северной Руси Ярослав достал окончательную победу над Святополком Окоянным: в 1019 году на реке Альте, где был убит Борис, они сошлись – "сеча была злая, какой еще не бывало на Руси, – секлись, схватываясь руками, трижды сходились биться, по удольям текла кровь ручьями", к вечеру одолел Ярослав¹¹.

Теперь из соперников Ярослава в живых остались: братья Мстислав¹² и Судислав, да племянник Брячислав, сын Изяслава полоцкого.

И вот Мстислав пришел и сел в Чернигове. Ярослав послал до заморских варягов, так как киевляне и новгородцы отказались идти воевать за него – сколько можно!. И к нему пришел слепой Якуп с дружиною.

Совокупив небольшую свою личную дружину с варягами, Ярослав отправился на Мстислава и встретился с ним у Листвена...

– Где это? В каком месте?

– На речке Рудне, впадающей в Снов с правой стороны, в верстах 40 выше Чернигова.

– Вон где! – Так как не знать мне те места...

– Мстислав с вечера исполнил свое войско: северян поставил в середине против варягов Ярославовых, а сам стал с дружиною своею на крылах. Ночью началась гроза-буря – дождь, гром оглушал, молнии слепили, – Мстислав не стал ждать утра – напал. Сеча была сильная и страшная... Ярослав с Якупом бежали – князь варяжский свою золотую луду¹³ потерял...

– В Киеве-то Ярослав сел?!

– Князь Мстислав Володимерович, – в отличие от Ярослава (ко всему еще, маленького, сухонького, хромоногого) был благороден и добропорядочен, – и внешне-то противоположный: красавец-богатырь, большеглазый, очень похожий на своего знаменитого деда Святослава, – послал сказать вдогонку Ярославу: "Садись в Киеве, ты старший брат, а мне будет та сторона". В следующем, в 1025 году, заключили мир у Городца: братья разделили Русскую землю по Днепру, как хотел Мстислав: он взял себе восточную сторону с главным столом в Чернигове, а Ярослав – западную – с Киевом. И писано о тех временах: «...Начали жить мирно, в братстве, перестала усобица и мятежи, и была тишина великая в Земле».