Текст книги "Разрозненная Русь"

Автор книги: Вениамин Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Дошли, – передохнём сейчас.

От его слов всем стало легче.

Богдан посмотрел на своего сотского и поразился: до того Осип Ефимич был бледен и изможден, что и испугался: "Не добро сотскому таким-то быть!"..

Сели там, где шли. Сотня шла впереди, поэтому они лучше, чем остальные могли просматривать булгарский городок.

Сотского Осипа вызвал воевода. Пришел он как будто отдохнувший.

– Кожмяк, собери-ка всех десятников, нужно кое-что обговорить с вами.

Сам, стоя в стороне, ждал. Когда собрались десятники, он, показывая рукой на вражеский городок, – недалеко от которого бражировали легкие конные разъезды русских, – сказал:

– Видите?.. В городке булгарские пешцы и есть там конные. Русские князья, с пришедшим им на помощь конным полком, перешли реку и ратуются с остатками царского полка, но на помощь бусурманам приходят новые и новые отряды. Нам надо взять Торцес прямо сей же час – до утра нельзя откладывать – будет поздно – могут прийти на помощь с Булгара Великого. Основные силы у них были там, в Великом Булгаре, они туда нас ждали, поэтому большая часть войск была собрана там. Если они нас выбьют с левобережья «Черемисан», то вновь форсировать реку эту не сможем – придется обходить ее, а это не только потеря времени, но и успешного похода... Наша сотня пойдет вперед, мы будем на самом челе, и, чтобы ни было, мы не можем оглядываться назад или отступить. Смерть или победа – каждый из вас решит исход битвы!.. Сжечь городок нельзя – в Торцесе съестной припас большой сделан и – корм для коней – огромные запасы овса...

Богдан, со своей десяткой возьми таран-бревно – вон уже волокут на лошадях (срубили в овраге). Впереди сотни пойдешь ты, – показал на рослого могучего телосложения десятника, – возьмите в руки длинные щиты... Не смотрите так! Если нужно Богу, то умрем, и я умру вместе с вами... Вы берите длинные лестницы (их сделали из длинных еловых жердей). Все ненужное оставьте здесь...

Идите еще немного полежите, вздремните, пока трубы молчат.

Богдан прилег на бок. Смотрел на природу вокруг, дышал через рот, сквозь приоткрытые зубы. Давило в груди от тоски: "Неушто вот здесь мне и умереть?!.." Не хотелось, но умом знал – все-таки достаточно был опытен в ратном деле (не зря десятник), чтобы знать, что живым не быть ему, – тем более идти в "лоб" на врата с тараном!..

Краем глаза замечал, что и его товарищи тоже не дремлют – с тревогой в лицах ждут сигнала...

Приволокли и бросили бревно-таран. "Путем даже от веток не очистили!" – Богдан привстал, хотел ругнуться, но передумал: не все ли равно – все равно до ворот не дойдем – перебьют их, только третья-четвёртая смены дойдут и по воротам будут бить. "Кто же на голову тарана-бревна железный наконечник наденет?.. Куда только воевода смотрит?!.."

...Заревели призывно боевые трубы, загрохотали барабаны. Сотня за сотней поднимались, брали в руки оружие, приспособления, лестницы. Богданова десятка и еще пятеро данных в помощь, подняли на плечи "таран" и пошли.

Куда-то исчезли тревожные думы, волнения, страх. Огромный русский полк, как гигантское чудовище, расползалось-разливалось пред открытым пространством городка Торцеса, и с грозным ревом и грохотом покатило-поползло на городок. За несколько сот шагов до рва из между рядов наступающих выскочили лучники и, рассыпавшись впереди полка, пустили тучи стрел, которые с жжуканьем и шелестом взвились в небо и накрыли стены городка.

В ответ на русских с городских стен полетели, едва долетая, полтора десятка стрел.

Богдан преобразился, заблестели глаза у него. Жердяй, который до этого шел низко пригнувшись (нес таран), выпрямился – бревно приподнялось – несколько человек, идущие сзади него, остались без груза...

Вдруг боевые трубы и барабаны смолкли, русские остановились, – на городских стенах махали копьями, к которым были привязаны треугольные стяги.

Богдан еще не понял, что случилось, но уже знал, что смерть от него отдалилась на несколько дней... месяцев... лет... Только теперь он понял и поверил до конца, как был близок к смерти, и что он из боевого похода может и не вернуться домой. "Как я был наивен и глуп, думая только о победах на заморских землях. Мечтал увидеть сказку, привезти домой богатство, нажиться, а то, что убивают, – забыл!... Я один только такой в семье – все трудом зарабатывают, и оттого у них радость в душе, а тут – рать, кровь, смерть... Останешься жив до следующего боя и ты счастлив... Да, радость жизни трудового человека всегда основательна, жизненна, чем ратника, который, считай, тот же самый разбойник... Конечно, если ты защищаешь свою землю, то это другое дело!.."

Войска стояли. К русским воеводам вышли послы от булгар. Всеволоду Юрьевичу доложили, что булгары просят их выпустить из Торцеса, пропустить, дать возможность с оружием уйти к своим. К удивлению своих воевод и русских князей, владимирский князь приказал выполнить требования их, а своим сказал: "Нам время дорого, да кровь прольем, и пусть знают, что мы сдавшихся не бьем и оставляем им честь: отпускаем с оружьем, не чиним позор над ними..."

3

Воевода Фома Назариевич свой «Белозерский» полк расположил в глубине продолговатого лесистого большого острова. Как утверждали белоозерцы, привычные и знакомые с водой, остров этот был частью луговой стороны волжского левобережья.

Насады и большие лодки, которые перегнали после высадки русских на булгарские земли на остров, "подняли" на берег – целых два дня вытягивали их, подкладывая под днище катки, сделанные из осиновых чурбаков – хорошо, хоть берег был пологий.

Галицкий воевода Дорожай расположил свою дружину тут же – рядом с судами.

В последующие дни воевода Фома велел своим на вершине острова (невысокий заросший лесом холм) вырубить деревья и кустарники, сделать шалаши; вокруг лагеря рыть глубокий ров, с внутренней стороны сооружать земляной вал, на котором "учинить" частокольную изгородь.

* * *

Коротка летняя ночь, тянуло в сон, – намахались за день, возводя укрепления. Ждан – беловолосый белоглазый (альбинос) лет 18 – то и дело клевал носом. Его товарищ, сидя к нему спиной, уже спал. Жданкина голова мотнулась и стукнулась об пень... – аж в голове у него треснуло от боли, – вмиг сон сдуло, он открыл глаза и начал смотреть, не моргая, на реку... Стал протирать веки с бесцветными ресницами, вскочил на ноги, заорал товарищу (с которым сидели в сторожах):

– Эй! Проснись, глянь!..

Товарищ его повернул с неохотой голову (лицо сонное) и – вмиг проснулся.

– Булгары!.. Беги, Ждан, подыми, буди сотского, скажи, что во многих лодках плывут к нам тьма бусурман, – а я здесь останусь!..

Галицкий воевода, взяв с собой десяток дружинников, сам прибежал к воеводе Фоме. (Его сторожа тоже увидели булгар.)

– Слышь, Фома, не нужно ждать, а встретить их около берега, на воде – не дать им высадиться...

– Да ты посмотри, сколько их! – при подступе начнут стрелять – перебьют они нас, а не мы их. Надо с ними в ближнем бою встретиться, они малы ростом, слабее нас, как подростки – один на один русский любого из них осилит, поэтому нужно выманить с лодки, а потом ударить и смять, не дав им разбежаться, рассыпаться по острову.

– Не можно им дать идти на нас – смотри, каково их много – количеством возьмут – набравшую ход массу не остановить!..

– Господи! От того: одолеем, не одолеем мы их – судьба решится всего русского похода – без судов князья наши с войском пропадут – не смогут переправиться... Булгарский царь соберет всех бусурман своих и чужих, да еще кипчаков натравит...

Булгары тем временем уже достигли берега и с диким воплем (кучно) кинулись наверх на лагерь белоозерцев, другая часть побежала вокруг острова, надеясь обойти и напасть на той стороне, на оттащенные от воды насады, большие лодки русских.

Дорожай потный, красный от бешенства, засверкал голубыми выпученными глазищами, часто дыша, прохрипел:

– За благо приму твои слова, вели как делать!..

– Иди беги... Чтобы не подожгли суда, охрани, а я побью вот этих и приду к тебе – помогу.

* * *

Воевода Фома построил свой полк "бреднем", а чтобы не порвали "бредень", в середину (в "мотню") усилил сотней Темита.

Наступающие с душераздирающими воплями и устрашающими криками, размахивая саблями и полуизогнутыми односторонне-острыми мечами, кинулись вверх; передние достигли рва, остановились, стали накапливаться; кое-кого из них сняли из-за спины луки и стали стрелять.

Русские укрылись за изгородью, прикрывшись щитами залегли за земляным валом – ждали.

По рядам передали приказ воеводы: "Подпустить, ждать сигнала!.."

Вот уже сгрудились булгары в ярких, пестрых одеждах, – редко у кого железные кольчуги (пластинчатые брони – только у нескольких – видать, воеводы ихние) – перед рвом; стали уже закидывать местами ров чем попало; настраивать мостки из валявшихся бревен; часть начала прыгать в ров, чтобы потом вскарабкаться на другую сторону – более высокую...

Вдруг (неожиданно для русских – хотя ждали) призывно загудели с флангов и задних рядов белоозерского полка боевые трубы. Темит встал, за ним последовали и остальные – такие же могучие, рослые, – бешено сверкая синими глазищами из прорезей железной личины, заревел-запел боевой клич, многосотенный рев русских глоток подхватил клич и перекрыл все остальные звуки; одновременно с этим, несколько сот сулиц, сверкнув острыми отточенными железными жалами, метнулись в передние ряды булгар и повалили их, разрядили ряды наступающих. Перепрыгнув через ров, как ураган налетели русские храбры и ревя и разметывая все вокруг, пошли вниз к булгарским лодкам. Туда же, отбиваясь от русобородых великанов, бежали уцелевшие бусурмане, крича "Алла, алла!.." А за ним, грохоча, гремя и ревя выкатилось на берег огромным валом русское воинство – грохот, треск, ор, крики победителей и молебные вопли поражаемых – отдельно, как свечи, до самого Неба уходили ввысь гортаннонутряные плач-крик-вопли душеиспускающих (так может человек только раз в жизни – расставаясь с жизнью!)...

Каких-то четверть часа и – горы трупов – от вершины острова до воды, где русские добивали тех, кто смог добраться до своих лодок-дощатников. Рубили, кололи, зайдя в воду, сидящих в лодках.

Только малая часть булгар смогла отплыть на лодках от берега...

Воевода Фома Назариевич приказал Темиту собрать всех здоровых не раненых молодых и бежать на ту сторону. "Туда уже должно быть подошли те, кто пошли в обход, – помоги оборонить наши насады и лодки!.."

– Слышали! – Темит обратился к близ от него десятникам. – Идите бегите – соберите сюда борзо людей...

Сам, красный (личину у него сбили – потерял), потный зашел в воду, черпнул большой горячей мозолистой ладонью – сполоснул лицо, попил, вышел, встряхнулся, обратился к собранным воинам:

– Ну, рёбяты! Не отставайте... Бог с нами! (последние слова кричал уже, бежа) – И повел сотни полторы бегом напрямую – через вершину острова.

Успели вовремя, напали сверху – с тыла, перебили почти всех...

Когда пришли остальные белоозерцы, все было кончено: кругом трупы, раненые ползали. Русские подбирали своих, перевязывали раненых, погибших – немного – своих укладывали на берег, врагов кидали в реку в быстрое течение.

Воевода Фома подошел, наклонился над тяжело раненым Дорожаем, что-то тихо говорил, потом перекрестил его и велел отнести наверх – в лагерь белоозерцев. Оставив сильный сторожевой полк на берегу для охраны судов, увел всех на вершину острова.

* * *

Несколько булгарских лодок плыли вдоль острова, приблизившись к русским на берегу. Вновь собранная флотилия лодок стояла у них вдали – развернувшись носами против течения – веслами тихонько гребли, чтобы не уносило течение.

Темит сел на песчаную кочку, заросшую травой, положил меч между ног; тут же вдоль по берегу расположились остальные из сторожевого полка. Он повернулся к рядом стоящему Мокею Портку.

– Сядь, не пойдут они уже на нас.

– Откуда знать, пристанут – не пристанут, налетят – не налетят?..

В этот момент разведчики булгарские (плывущие вдоль берега) закричали с лодок – никто из русских не понял, но Мокей запрыгал на месте: "Обзываются, обзываются!.."

Темит посмотрел на него, улыбнулся.

– Что им теперь остается делать?

– Обзываются!..

До этого молчащий белокурый десятник устало улыбнулся (чем-то подражая Темиту).

– Не боись, не тронут – они уж знают, как мы их...

Другие сидящие тоже оживились. (С вершины острова спускались остальные русские – их вел воевода Фома.)

Ехидный голос спросил:

– Слышь, Порток, почему у тя ни одной царапины на теле, ни одного синяка на лице? Ты, поди, где прятался?...

Заулыбались все, повернув головы к Портку, с любопытством стали ждать ответ. Но вместо Мокея ответил другой еще более ехидный голос:

– Так ведь булгаре-те его за своего приняли.

– Ха-ха-ха!..

Далеко по воде катилось веселое гоготанье русских парней. Мокей Порток начал было буравить черными глазами смеющихся, но потом сам улыбнулся, разинул свой широкий рот, среди редкой черной поросли на смуглом скуластом лице, и тоже начал смеяться – безудержно, до слез...

Даже дальние в лодках булгары, отчетливо слыша веселый смех, суеверно поеживались, некоторые вспомнили своего бога: "О Алла! Что за люди русские, их не понять нам!.."

Так и не посмели булгары высадиться еще раз на берег.

4

Объединенные русские полки пришли к Буляру, «и в первый день, устроя полки, стали советовать, что делать, ибо чаяли булгар встретить в поле. Но оные все заперлися во граде и, перед градом укрепя оплотом крепким, стали со всем войском своим».

* * *

В походном шатре Всеволода Юрьевича – душно, жарко. Князья и ихние воеводы-меченоши были в доспехах, из-под кожаных ременных подкладок пластинчатой брони пахло потом, супонью...

Владимир Святославич, страдая от головной боли, вышел на ветер. Сидели на низких скамеечках, кто по-булгарски – на пятках, – пили квас (вино нельзя, поэтому владимирский князь распорядился распечатать бочонок брусничного квасу), все, кроме одного, – насуплены, хмуры. Молодой Изяслав Глебович посматривал весело – он единственный из князей, который воевал и бил булгар. (Правда, если не помощь воеводы Есея, как бы еще вышло.)

Высказались Мстислав Давидович и Владимир Муромский. Роман и Игорь Глебовичи молчали, – они хоть и "молодшие", но князья, и пустое не могли говорить, – лучше ничего не сказать.

Всеволод Юрьевич хмуро (он тоже не знал, как поступить) оглядел всех, остановился взглядом на Михаиле Борисовиче, который, сидя по-булгарски, небольшими глоточками пил квас, с раздражением подумал: "Сидит, попивает квасок, как-будто не главный воевода?" – Но вслух:

– А что скажет наш главный воевода?.. Не вставай.

Михаил Борисович, уже не молод, – за тридцать, – статью и голосом (должно быть и умом) – в отца (то, что его отец, Борис Жидославич, предал Андрея – брата – Всеволод всегда помнил, но верил в наследственно-профессиональный талант полководца Михаила стольный владимирский князь и нуждался в нем – за ним, Михаилом, стояло все боярство Ростова Великого и большая часть знати из Суздаля), будто не слыша, встал – все поневоле залюбовались могучей статью воеводы и притихли, повинуясь обаятельной силе этого человека. Он спокойно, деловито, сильным рокочущим басом рассказал о сведениях, которые приносили ведомцы-разведчики, о положении врага в настоящее время, о своих возможностях – как главный воевода, он знал больше, чем кто либо из князей (кроме Всеволода, конечно).

...– Нам Буляр приступом, сходу не взять... Это не тот град... – Первым очнулся от заворожения Всеволод Юрьевич.

– Мы не можем долго здесь быть!..

Михаил Борисович вежливо повернулся к нему. Большие строгие глаза засинели, на высоком лбу выступили крупные капли пота, горстью провел по лицу – оправил темно-русую бороду:

– Говорю, как твой воевода... Что можно и как нужно, а принять мое или не принять, – это вы уж, князья, решайте (вдруг заговорил побыстрее и порезче) – я под вас не лажу... Прошу только, чтобы князя Ямака с его кипчаками направили бы навстречу булгарам, идущим на помощь Царю, – их так и так нужно убирать от нас, – если что, то мы от них своей конницей оборонимся, даже пусть они объединятся с идущими на помощь...

Буляр-град надо обложить и начать кидать камни и огонь из камнеметов, а там как Бог даст...

– Дайте к моей дружине еще полк пешцев – я через ворота, на плечах булгарских войду в Буляр... И через стену можно – не так уж и велики, – Изяслав Глебович посмотрел на всех: "Во я какой!"

У главного воеводы задергалась щека под бородой, но он, старясь быть спокойным, как взрослый ребенку, понимая, что все (пожалуй, с большим вниманием, чем Изяслав Глебович) слушают его, стал объяснять:

– Чтобы добраться до ворот или стен Буляра, нужно одолеть два ряда глубоких и широких рвов с валами, где сооружены низенькие – издали не различить – городки с бойницами... Даже мостки над рвами, по которым въезжают в град, поднимаясь, превратятся в высокие неприступные стены... И булгарский оплот, который стоит перед воротами, не отступит – их просто не пустят в город... Но даже, если пробиться к воротам, то с двух сторон с боков, башен, будут стрелить, бить сулицами – попадешь как бы в ловушку...

Изяслав Глебович вскочил.

– Давайте опыт учиним!..

– На войне побеждает тот кто по разуму воюет, а не наудачу: "повезет – не повезет?" – и расстроенный (теперь уже не скрывал) Михаил Борисович снова сел на пятки, налил себе братину шипучего пенного квасу выпил одним духом и – больше ни слова.

* * *

Сотского Осипа вечером вызвали к воеводе. Вернулся быстро, собрал всех, сообщил:

– Значит, завтра пойдем на Буляр – будем брать на щит...

После, до поздней ночи обсуждали:

...– Возьмешь!..

– Воеводы и князья, чай, не глупы, – будем камнеметы собирать, чтобы камни и смолу кидать, – так не взять царевград...

В больших котлах вылавливали руками остатки говядины, – доедали. Еды было много: в Торцесе запаслись кормами, кое-что и из пожитков взяли. Отдыхивались, отъедались; спали днем, вечером, по ночам – теплым – сидели и говорили, рассказывали друг другу быль и небыль, вспоминали дом, родных; балагурили – смеялись над Жердяем, – тот никак не мог себе сапоги подобрать. Уж всякие приносили – раз даже женские...

Сотня расположилась на краю неглубокого широкого оврага с прохладным чистым ручейком, заросшим по берегам высокой травой и кустарником. Богдан своих ребят разместил под самым кустом орешника (лещины).

Настроение у ребят было сегодня не такое хорошее – знали, что с утра – бой – на штурм Буляра пойдут в составе передового полка ведомым русским князем Изяславом Глебовичем.

Богдан Кожемяка вовсе не ложился – хотя под утро многие прилегли, – решил спуститься на дно оврага и, умывшись, переоделся в свежее чистое исподнее. Надел новые сапоги – туго: сильно жало ноги, начал смотреть: в чем дело? Вчера носил – все было хорошо, – а забыл, он перепутал, оказывается, "левые" с "правыми" – то ли дело у русских – нет различия – по ходу ношения становятся "правыми" или "левыми"; да и юфт потверже у них, – русский юфт помягче, кажись, и посуше. Богдан поднял сапог и попробовал кожу на зуб...

– Эй, Кожемяк, ты что сапоги ешь?!.. – у сотского лицо улыбалось, но глаза – тусклы и невеселы. (Богдан заметил, что во время похода стал так-то улыбаться сотский.) – Подними ребят и вели собираться...

* * *

Всеволод Юрьевич волновался, – понимал, что успех или неуспех этого довольно-таки великого похода объединенных русских войск зависит от сегодняшней битвы. Коню передавалось его волнение, он перебирал нервно копытами, мотал головой, прядал ушами.

Легкий прохладный утренний ветерок приятно освежал разгоряченное лицо. Владимирский князь смотрел как разъезжал его главный воевода, расставляя людей, давал указания воеводам и даже князьям. Хотя Михаил Борисович был против сегодняшнего штурма без соответствующей подготовки, но раз уж решили "учредить" битву, то он полностью отдавался делу, вкладывая весь свой ум и опыт.

(Основным полком руководил сам Всеволод, полком правого крыла – Владимир Святославич, левого – Мстислав Давидович; взади, в стороне должны были быть – их не видно отсюда – два запасных полка во главе с князем Владимиром Муромским и рязанскими князьями-братьями.)

Спешащие на помощь окруженному царю в Буляре, разметывались и громились еще на дальних подступах русской конницей и ордой Ямака, – он не обманул, его отдельные разъезды далеко уходили от своего стана и грабили, жгли селения и городки.

Передовой полк заканчивал перестраиваться и готовился к атаке.

Стольному владимирскому князю жалко было своего племянника Изяслава, и не только по-родственному, но и еще оттого, что с ним у него наладились такие отношения, которые практически позволяли Переяславлю Русскому быть в военно-политической орбите Владимирско-Суздальской земли. Случись что с Изяславом Глебовичем, его место займет брат Изяслава Владимир и тогда это древнерусское княжество, всегда принадлежащее Мономахичам, уйдет из-под влияния Залесской Руси. Но кто из князей мог бы вести передовой полк на приступ, как не Изяслав?! Не им, Всеволодом Юрьевичем, заведено то, что на войну идут и гибнут самые лучшие, умные, сильные!..

Оставшиеся (не задействованные в штурме) войска были брошены на усиление блокирующих Буляр.

Изяславов полк с лучшими приданными сотнями пешцев приготовился, ждал сигнала. В челе вместе со своей личной конной дружиной стоял сам русский князь.

Теперь все зависело от него, передового полка: сможет ли он прорваться через булгарский оплот и взять их. Если получится, то в бой будет введен основной полк, полки правого и левого крыла, которые должны ворваться в город и взять его на щит. Все просто! Но почему булгары, зная и понимая, что хотят русские сделать, дают возможность – шанс?.. Зачем они рискуют? Хотят показать, что не боятся или же еще что?.. "Ответ получим только в битве!" – Всеволод Юрьевич перекрестился, посмотрел на своего главного воеводу, который, блестя доспехами, сверкая глазами, подъехал на белом рослом коне, встал рядом с князем. (С другой стороны, чуть впереди владимирского князя, стояли всадники-знаменосцы – могучие, в тяжелых бронях – сами и кони укрыты – поблескивали сталью.)

– Ну, Михаил, – с Богом!..

Затрубили боевые трубы – сигнал к атаке...

* * *

...Свист, гик – кони у некоторых – на дыбы и – с места тяжелая конная дружина переяславльская стала набирать ход, оторвалась от пешцев. Богдан Кожемяка вместе со своей десяткой шагнул вслед; за ними – многочисленный топот передового русского полка.

Как две огромные встречные лавины врезались друг в друга... загрохотало, застучало – звон стали, разноязычные крики сотен глоток – сеча... Как однообразны и в то же время различны эти неповторимые по непередаваемости и ужасти звуки боя!..

Десятник Богдан ринулся туда, где – пыль, бой-сеча; оглохший, с бешено стучащим сердцем, открыл рот – кричал (не слышал себя), навстречу сверху на них полетели тяжелые (дальнобойные) стрелы, – одна царапнула левую щеку, и вместо того, чтобы прикрыться щитом, он начал махаться мечом. Кто-то длинный, выставив щит и размахивая обоюдоострым мечом, обогнал его. "Жердяй!.."

Русская конная дружина, топча, рвалась сквозь плотные железные ряды кольчуг и шеломов, отбивая направленные на них копья и мечи. Впереди, огнем горя на солнце, мелькал позолоченный шлем князя Изяслава Глебовича. Русские пешцы передового полка подтянулись, теперь шли они вплотную за конной дружиной, то и дело вступая в единоборство... Гибли и сами (пешие и конные). Богдан никак не мог привыкнуть к страшному крику-реву-плачу смертельно раненых коней – это его всегда сводило с ума – "Так даже человек не может!.." Боевые кони, преданные хозяину-воину, умнейшие, даже когда оставались без седока-друга, продолжали биться – рвали зубами, топтали, вставали на дыбы, а потом сверху били передними копытами по железным шеломам врагов, – пока не падали, пораженные копьями или стрелами.

Богдан, прикрыв раненный левый бок (даже не заметил, когда и чем ранили!) щитом, рубил, колол, был как бы в беспамятстве; вдруг пронзившая острая боль в правое плечо, потом в руку, вернула в реальность, он уронил меч, следующий удар – в голову – его оглушило, но он не потерял совсем сознание: – "Только бы не упасть – затопчут свои же!" Сколько хватило сил, он попытался уйти в сторону – не так-то просто. На глаза потекло что-то, мешало смотреть. Он бросил и щит, левой рукой протер глаза, – руки в крови! Его закачало, повело, закружило – теперь ему уже явно конец. "Господи! Помоги!.." – почувствовал, что кто-то его приподнял и понес; последнее, что он успел подумать, перед тем, как потерять сознание, было: "Есть все-таки Бог!.."

Осьмак Жердяй вынес своего десятника, положил, а сам вновь кинулся в самую гущу озверелой драки.

К раненому десятнику подбежали другие и понесли в стан, под навес, и положили вместе с другими умирающими и ранеными...

Переяславльский князь "гнал их до самых врат... Тут и ударен был Изяслав стрелою сквозь бронь под сердце так тяжко, что уже принуждены его на руках в стан отнести."

Считай, передовой полк был уничтожен. Но и булгарский оплот почти весь был разбит – остатки убрались в город.

* * *

Изяслава Глебовича уложили на кошму в своем шатре. Туда прибежал лекарь князя Всеволода Илья. Он вытащил из кожаного пестеря-сумки пузырь со снотворным отваром – влил в рот раненому князю.

– Иначе умрет от боли, не приходя в сознание, а так... будет спать.

Затем Илья попросил княжеских слуг помочь раздеть раненого; обработал рану, перевязал, но при этом был очень огорчен, – судя по ранам, не жилец Изяслав на этом Свете, но вслух ничего не говорил. Нагнулся к груди князя, приложил ухо – сердце у Изяслава едва билось-трепетало. Надо было дать сердечного настоя, но... тогда вновь пойдет кровь из раны, не дашь – остановится сердце. Лекарь задумался, морща лоб всматривался в мертвецки бледное лицо с мокрой золотистой бородкой-пушком. В это время в шатер вбежал владимирский князь – лицо напряжено, глазища выпучены – в них вопрос, тревога и печаль великая.

– Как?!.. Будет жить?.. Жив!!!

Илья приподнял голову, повернулся к Всеволоду Юрьевичу искривил в гримасе рот.

– Густого свекольного сока надо!..

У Всеволода дернулась щека, но понял, крикнул одному из сопровождавших отроков-дружинников-охранников:

– Беги и скажи чашнику моему, пусть найдет свеклы и наделает густого свекольного сока.

– Княже, отварить его надо, тогда сгустится... – говорил Илья, вливая в рот, осторожно приподняв голову Изяслава Глебовича, сердечного отвара. (Опять остро, как тогда, когда с Михалком было плохо, запахло в шатре – запах этот на всю жизнь запомнился Всеволоду Юрьевичу.)

Духовник Изяслава подошел к своему князю, наклонился.

– Господи, отходит!.. Надо причастить, а то уйдет, – ну-ко, пусти меня – и оттолкнул лекаря в сторону.

Илья растерянно закрутил головой. Всеволод Юрьевич озлился, глаза налились бешенством, шагнул к попу, схватил его за пояс, потянул назад, и с гневом в дрожащем голосе:

– Святой отец, не торопи его на тот свет!.. – взял себя в руки и уже, стараясь быть спокойным, отпустил попа, заговорил: – Великая печаль по всему нашему войску. Нельзя ему умирать – иначе падет дух русского воинства... Иди и помолись за него, за нас всех, а умирать моему племяннику еще рано... А ты, Илья, не отходи от него – дневай и ночуй рядом – делай, что надо!.. Оставьте нас одних – мне нужно поговорить с лекарем моим.

– Скажи Илья... правду!

– Княже-господине, он в любой час может умереть... Самострельная стрела угадала между пластинами и глубоко зашла в грудь – задела само сердце... Там, в груди, и остался конец стрелы... – Нагнулся лекарь, послушал, – глаза его радостно блеснули. – Ясно стало слыхать тук!.. Будет жить... Сколько-то... Я пока здесь не нужен – без меня дадут свекольного сока, – пойду помогу, а то многие раненые без меня умрут, – никак не могут русские язычество-дикость забыть: все еще шептаниями да колдовскими заклинаниями "лечат", – лучше уж бы совсем не прикасались, чем раны замазывать заговоренными грязными зельями – от этого обязательно горячка начинается и раны загнивают, чернеют; нас, лекарей, не слушают, – перекрестился: – Господи, дай им человеческого разума!..

В шатер влез Михаил Борисович. С улицы плохо было видать, – глазами поискал, увидел лежащего Изяслава Глебовича. Осторожно ступая, подошел к нему, нагнулся (громадное туловище воеводы нависло над раненым князем), перекрестил его, пробормотал короткую молитву, разогнулся-выпрямился – голова под свод шатра, – спросил:

– Куда уязвлен?

Лекарь пояснил-ответил.

Дай Бог, чтобы он прожил дольше, чтобы мы успели взять Буляр, закончить поход... – перекрестился; и сразу же, озабоченно, – к владимирскому князю:

– Княже! Давай делать то, что я давеч тебе говорил... Немедленного действа ждут не только русские, но и булгары – все другое будет приниматься за слабость и нашими и врагами.

– Ладно... Пошли, – перед тем как выйти, обратился к своему лекарю: – А ты будь здесь, как сказал, никуда не ходи... Слуги, охрана, другое, что нужно – снаружи – спросишь, а внутрь никого не пускай, особо попов не пускай!.. – вышли.

Михаил Борисович сам (от помощи слуги-стремянного отказался) вскочил на своего белоснежного жеребца – конь под тяжестью всадника присел. Князю Всеволоду тоже подвели коня, помогли сесть в седло.

Главный воевода крикнул своей свите:

– В борзе соберите всех воевод!

Всеволод Юрьевич добавил:

– И князей попросите ко мне в шатер прийти.

* * *

После короткого совета воеводы поскакали в войска, где тут же, собрав сотских, дали указания-приказы, и вот уже ожило, зашевелилось, двинулось русское войско... Два отряда самострельщиков побежали: один к южным стенам, где втекала речка Буляра, другой – к северной, – откуда вытекала речка. Они, стоя на краю наружного вала, загородились длинными щитами, стали прицельно бить по бойницам деревянных стен, где сидели защитники города, – не давали им даже высунуться.

В это же время русские начали вокруг окруженного города ставить-собирать камнеметы и забивать сваи на речке (южной стороне) – готовясь запрудить ее – и пустить по новому руслу – в обход города, чтобы оставить без воды его жителей и защитников.

К вечеру пригнали под конвоем первую партию местных сельских жителей на большеколесных телегах-арбах и заставили их возить землю для плотины. Другая часть плененных булгар начала прокапывать новое русло.

На другой день речка потекла по новому руслу – воду отвели в ближайший овраг. По городу стали кидать огромные камни вперемешку с горящей смолой... Конечно, до центра города, где было немало каменных зданий (в том числе бани и мечети), ни камни, ни тем более горшки с горящей смолой не долетали. (Площадь территории города Буляра в 12-13 веке была более 500 га!)