Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Вениамин Кисилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Иногда, полюбив со студенчества, Линевский игрывал в теннис. Если бы каждый раз выказывал такую, как сейчас, реакцию, мог бы многого добиться.

– Мне нужен! – И первым схватил мужчину за руку.

Сидя в самолете, Линевский немного расслабился. Пока все, чтоб не сглазить, шло хорошо. Да что там хорошо – замечательно. Цепь счастливых случайностей вселяла в него надежду, что и с мамой, Бог даст, обойдется. Давно ведь известно – если уж не заладится с самого начала, хорошего не жди. Но и в обратном не однажды имел возможность убедиться. Благоволение судьбы простерлось настолько, что даже с соседом-попутчиком повезло. Разговорились, Линевский посвятил его в свои неприятности. Тот соболезновал, утешал. А главное – сказал, что в аэропорту будет его встречать машина, и он обязательно подбросит Виталия Михайловича к неотложке, тем более, что ему по дороге. Учитывая сомнительное ночное время – немалая удача. Линевский еще больше укрепился в надежде на благополучное завершение этой истории. Успокоился настолько, что сумел переключиться на мысль, откуда и как сообщит на работу о неожиданном своем бегстве…

Во Львове было тепло, моросил нудный дождик. На площади у вокзала их ждала заляпанная грязью «Волга». Проходя мимо длинной очереди на стоянке такси, Линевский преисполнился к благодетелю-соседу еще большей признательностью.

В машине сидело трое – два впереди, один сзади. Попутчик галантно пропустил Линевского, втиснулся сам, захлопнул за собой дверцу. Дремавший с другого краю здоровенный усатый толстяк занимал много места, Виталий Михайлович оказался стиснутым с обеих сторон. Встречающие, узнав о постигшей Линевского беде, зацокали языками, принялись вспоминать подобные случаи. Он сидел, слушал их оживленную болтовню, былой оптимизм сменялся все усиливавшейся тревогой. Сначала подумал, что вселилась она в него, потому что близилась – застанет ли живой? – встреча с матерью. Но через какое-то время поймал себя на том, что присоединилось еще что-то – смутное, непонятное. И вдруг прозрел.

– Куда вы меня везете? – спросил он добряка-попутчика.

– В неотложку, как вы просили.

– Но ведь мы едем совсем в другую сторону!

– Дорогу ремонтируют, крюк приходится делать, – пояснил здоровяк. И удивленно добавил: – Неужели в такой темноте ориентируетесь?

– Я здесь вырос, – пожал плечами Линевский. – Странный какой-то у вас крюк получается.

– Не беспокойтесь, – здоровяк положил ему на плечо тяжелую руку. – Доставим в лучшем виде.

Позади остались жилые строения, потянулся реденький перелесок.

– Ничего не понимаю! Куда мы едем? – Линевский изумленно посмотрел на самолетного соседа. – Что происходит? Остановите машину, я выйду!

– Вам же объяснили, доставят в лучшее виде, – внушительно произнес тот. – И не дергайтесь, сидите спокойно. И лишних вопросов не задавайте. К тому же вы пьяны, дышать рядом с вами невозможно. Не стыдно в таком состоянии к умирающей матери ехать?

– А вам-то что до этого? – перешел в наступление Линевский.

– Мне до всего есть дело. Проспитесь, придете в себя, утром доставим вас в больницу.

«Волга» подкатила к приземистому, укрывшемуся среди деревьев домику. В двух окнах, несмотря на позднее время, горел свет.

– Приехали, – сказал воздушный благодетель. – Выходите, Виталий Михайлович, и заходите. Будьте как дома, для беспокойства, уверяю вас, нет никаких оснований.

– А если не выйду? – сумрачно спросил Линевский. – Силком потащите? И что вам вообще от меня нужно? Денег у меня с собой немного, а в портфеле старая электробритва.

– Силком вас никто тащить не станет, дорогой товарищ. Выйдете сами, как только узнаете содержимое моего портфеля. Бритвы там, правда, нет, но есть кое-что другое, очень для вас интересное.

– Что же именно? – Линевский готов был хоть до рассвета вести переговоры, только бы оттянуть время до вхождения в этот незнакомый дом, холодно глядевший на него красноватыми глазами-окнами. И еще эти три амбала в машине…

– Так, пустячок, зеленая папочка с листочками. Представляете, какой переполох поднимется, когда не обнаружат ее в сейфе одной вам известной лаборатории? Боюсь, кое для кого подобный факт окажется неизмеримо большим потрясением, чем ваше неожиданное бегство. Вы же умный человек, Виталий Михайлович, а я от вас ничего не скрываю, двойной игры не веду. Вам предстоит все хорошенько обдумать и сделать выбор. И странно мне, что вы завели речь о каком-то насилии. Вы здесь гость. Понимаете? – желанный гость. – Вылез из машины и учтиво поклонился, делая плавный жест рукой в сторону домика. – Прошу! О матушке, кстати, не волнуйтесь, с ней все в порядке…

Если бы даже не болели у меня голова и горло, я не сомневался бы, что заболел. Есть у меня, неисправимого курильщика, один достовернейший симптом. И когда, отчаявшись заснуть, решил покурить, чтобы расслабиться, больше трех затяжек не мог сделать – муторно стало. Загасил сигарету, снова лег и накрылся с головой. Будильник был заведен, как всегда, на семь часов, но я уже знал, что из дому мне утром выбраться не удастся. Наступавший день обещал немалые проблемы. Но давно известно: один из вернейших способов решения проблемы – по возможности избегать ее, по крайнее мере не изводиться понапрасну, если просвета впереди не видно. Так я и поступил. Одинаково плохо представлялась мне дальнейшая судьба Виталия Михайловича Линевского. Но и о нем старался не размышлять. Завтра будет день, как-нибудь все образуется. Великолепное слово в русском языке – «образуется». Совершенно убежден, что перевести его на любой другой язык один к одному, со всей палитрой оттенков – просто невозможно…

11

Разбудила меня мама, спал я настолько крепко, что не слышал трезвонившего будильника.

– Тебе сегодня не нужно на работу? – спросила она. – Зачем же тогда будильник завел?

Она уже собралась уходить, стояла надо мной в пальто и шапке. Я осторожно глотнул – в горле запершило, но сильной боли не почувствовал.

– Нет, у меня сегодня дела в городе, – ответил я осипшим голосом. Отвернулся к стене и тут же заснул еще крепче.

Проснулся я, когда стрелки на циферблате моего старого друга и недруга показывали без малого одиннадцать. Разыскал в коробке для лекарств градусник, сунул под мышку. И очень удивился, выяснив, что набежало тридцать восемь и восемь, – чувствовал я себя вполне сносно, только горло саднило. В детстве я часто болел ангинами, и лечивший меня старый доктор, мамин приятель, любил приговаривать, что ангина – коварнейшее заболевание, «лижет суставы и кусает сердце», обязательно нужно «вылежать». Я позвонил к себе в отдел, сказал, что немного прихворнул и назначенные встречи на денек перенесу, постоял перед зеркалом, с неудовольствием рассматривая полыхавший зев, решил в поликлинику не обращаться, заняться самолечением. Прополоскал горло горячей водой с содой и несколькими каплями йода, проглотил еще две таблетки аспирина и вернулся под одеяло.

Полежав немного, надумал позвонить Светке. Если трубку возьмет кто-нибудь из родителей, узнаю хоть о ее здоровье. Но ответила мне сама Светка. Сказала, что температура у нее уже нормальная – да здравствуют американские антибиотики! – чувствует себя вполне сносно, но отец велел минимум два дня еще полежать, спросила, когда к ней зайду. Я же, стараясь зачем-то преподнести все в юмористическом свете, поведал ей, как меня самого сразила та же болячка, пообещал, что, если ртуть на шкале выше сорока не поднимется, обязательно ее вечером навещу. Светка заволновалась, требовала, чтобы обязательно вызвал врача, заявила, что если я сегодня покажусь у нее, вообще откажется со мной разговаривать. А под конец совсем меня огорчила – сказала, что придется ей, видно, просить отца зайти посмотреть меня.

Я представил на секунду, как заявляется в нашей квартире ее папенька – и сразу же расхотелось острить и хорохориться. Пообещал, что обращусь в поликлинику, и в приходе ее отца совершенно не нуждаюсь. Мы проболтали еще минут десять, но разговор этот передавать словами бессмысленно. Подслушивал бы его кто-нибудь, подумал, что озорничают два подростка. Недомолвки, намеки, подначки – непосвященному не понять. Каждому хотелось услышать признание другого, едва ли не любая фраза таила в себе два или даже четыре дна. Игра эта доставляла мне ни с чем не сравнимое удовольствие, и сердце переполняла теплая, мягкая нежность. Свершилось очевидное и неизбежное – я уже не мыслил свою жизнь без Светки. Без ее омутных глаз, без ее гладкой шеи, без ее голоса.

– Совсем, значит, меня не любишь? – «беспечно» спрашивал я.

– Совсем, значит, – тихо, загадочно смеялась Светка, и я слышал долетавшее до меня по заиндевевшим проводам ее легкое дыхание. И млел, и радовался, и счастлив был, перезревший оболтус…

После этого нашего диалога пришел я еще к одному бесспорному решению. Нужно, упирая на высокую температуру, в самом деле вызвать врача и лечиться изо всех сил, чтобы как можно быстрее восстановиться и встретиться со Светкой. Обнять ее, прижать к себе…

Дабы рассчитаться с имевшимися у меня тягостными обязательствами, сделал еще несколько нужных редакционных звонков, потом позвонил в поликлинику и снова забрался в постель.

Ото всей предыдущей маяты я несколько подустал, отяжелела голова, кожа покрылась испариной, но Светкин голос подействовал целительно – не кручинился, не унывал. Я лежал, разглядывая до мельчайшей трещинки знакомый потолок, думал о Светке. Думал медленно, обстоятельно, растягивая удовольствие. Представлял, как все у нас будет…

А еще мне захотелось поскорей дописать свою повесть. И чтобы очень она Светке понравилась. Пусть даже окажется единственным ее читателем, могу, если на то пошло, никакому издательству не показывать. Мой подарок Светке. Светке, а не какому-то Андрею, хоть и он был инициатором этой авантюрной затеи. Ему, вопреки договору, вообще не дам. Обойдется. И Светку предупрежу. Она, надеюсь, не откажет мне в таком пустяке. А я, в виде компенсации, дарую Андрею Буркову свободу. Пусть «раскалывается», выкладывает Крымову все, что знает, и уматывает ко всем чертям. Постараюсь в дальнейшем даже не вспомнить о нем ни разу. Представляю, каким заявится он, промаявшись тюремную ноченьку, в кабинет следователя – куда что денется…

– Как спали? – спросил Крымов, без улыбки глядя на Андрея.

Тот не ответил, лишь оскорблено зашмыгал носом, давая понять, что на дурацкие вопросы отвечать не намерен.

– Знаете. Андрей, я, честно сказать, тоже сегодня неважно спал. Подустал немного, мысли всякие одолевали. И, конечно же, тоже от вас не стану скрывать, готовился к этой нашей встрече. Не для того, чтобы переиграть, перехитрить, шансов у вас, вы же понимаете, никаких не осталось – просто хотел ускорить развязку, выгадать время, которое очень сейчас дорого. Поэтому жду четкого однозначного ответа: будете сами со мной откровенны или принуждать вас, каждый раз уличая во лжи?

Андрей к поединку тоже готовился и отчетливо понимал, что держаться надо до последнего. Шансов действительно не оставалось, и любой, даже незначительный выигрыш мог оказаться решающим для меры ожидавшего его наказания. Знать бы только, какими точно уликами располагает против него следствие. Не исключалось ведь, что Крымов, хоть и многое у него в руках, еще и блефует. Но вдруг, совершенно для себя неожиданно, по-детски сказал:

– Вы сначала расскажите, что именно обо мне знаете, тогда я подумаю.

Глеб не рассмеялся, не выразил ни удивления, ни возмущения. Лишь вздохнул.

– Увы, худшие опасения мои оправдываются. Человеческого языка вы не понимаете. Что ж, будем разговаривать на милицейском. И подумать вам придется. Очень хорошо придется подумать, потому что, вижу, плохо себе представляете глубину разверзшейся перед вами пропасти.

– Какой еще пропасти? – глухо пробормотал Андрей, только чтобы не молчать.

– Не догадываетесь? – чуть сузил глаза Глеб. – Речь идет не только о – выделил окончания, – человеческИХ жизнЯХ, хотя уже одного этого достаточно, чтобы обрушить на вас всю тяжесть закона. Но существуют еще – и вы не хуже меня понимаете – государственные тайны, подрыв оборонной мощи страны. Может быть, это слово покажется вам устаревшим и с некоторых пор двусмысленным, но живо еще такое понятие, как патриотизм. И если вы…

– Бросьте вы! – перебил его Андрей. – Чего вы мне лапшу ни уши вешаете? Какая оборона, какие государственные тайны? Смеетесь надо мной?

Крымов поглядел на него с нескрываемым интересом. Осуждающе покачал головой:

– И вы это говорите мне после того, как я показывал вам для опознания фотографию Линевского? Несмышленышем прикидываетесь?

– Да при чем тут фотография? – не угасал Андрей. – Какое она имеет отношение… – И вдруг почувствовал, как разом изменилось что-то – не в глазах капитана, а в нем самом. Холодно и тоскливо сделалось почти так же, как вчера, когда возвращался через мост домой. Произнес непослушными губами: – При чем тут Линевский?

Глеб вытащил сигареты, закурил – древний, как простокваша, способ выгадать время. В ответ на молящий взор Гуркова протянул ему пачку, поднес зажженную спичку. А пока тот нетерпеливо, жадно втягивал в себя первые дымовые порции, Глеб старался свести начавшие вдруг расползаться концы. Неужели в самом деле не знает? Похоже, не притворяется… Но Линевский проходит еще и по другой службе, не наследить бы ненароком… Прерваться пока, со Свиридовым посоветоваться?.. Медленно, осторожно подбирая слова, спросил:

– А для чего же, вы думали, я начал наше знакомство с его фотографии?

– Ну… – вяло пожал плечами Андрей, – вы же сами сказали, что интересуетесь всеми, кто имел отношение к Неверовой… А Линевский… ну… дружил с ней… и вообще…

И Глеб решился:

– Дело в том, что Линевский исчез. И вы это не хуже меня знаете. Вместе с ним пропали важнейшие документы, в сохранности которых крайне заинтересованы не только медицина, но и оборонное ведомство. Параллельно с нами этим делом занимаются органы госбезопасности – стране нанесен значительный, трудновосполнимый урон. Иначе я не стал бы заговаривать с вами о патриотизме.

– Какие документы? – поперхнулся дымом Андрей. – И куда исчез Линевский? Мы же вместе возвращались! Меня с Галиной, правда, раньше высадили, а его домой повезли.

– Кто повез? – быстро спросил Глеб.

– Ну… – голос Андрея задрожал, – ну… этот… Кеша повез! – И, выдавив наконец из себя это страшное имя, безысходно закрыл лицо ладоням.

– Рассказывайте, – всего лишь одно слово произнес Глеб…

Через несколько минут заглянул в кабинет Юрка, но Крымов замотал головой, сделал нетерпеливый жест, чтобы тот не мешал. Юрка удивленно захлопал глазами, скрылся за дверью.

– Любопытно… – задумчиво сказал Глеб, когда Андрей, выговорившись, замолчал. – А зачем, по вашему мнению, устраивался пикничок, зачем Кеше нужно было, чтобы и вы, и тем более Неверова с Линевским принимали в нем участие?

– Я догадывался, что ему зачем-то очень нужен Линевский, но в планы свои он меня не посвящал. Просто Галка без меня в чужую компанию не поехала бы. Кеша велел…

– Но это же бред какой-то! – не выдержал Глеб. – Или я вообще ничего в людях не понимаю! Что значит – Кеша велел? Неужели из-за какого-то обещанного вам сборничка рассказов вы готовы на что угодно, в щенка на поводке превращаетесь! Вы же так кичитесь своей независимостью, своим вольнолюбием! Не стыдно?

– Зачем вы так? – совсем помрачнел Андрей. – Лежачего не бьют, этот постулат должен и в милиции соблюдаться. Не знаете, как еще больше меня унизить? Будто не ведаете, что не стал бы я из-за сборничка…

– Из-за чего тогда?

Андрей, ни кровинки в лице, отрешенно глядел на Крымова, не в силах высвободить из себя гибельное признание.

– Этого я не могу сказать…

– Опасаетесь, как вчера вечером, лишиться сознания? – жестко спросил Глеб. – Считайте, что вы его уже потеряли.

– Но вы ведь сами вчера… – начал было Андрей, однако хватило его только на то, чтобы на этот раз совладать с собой, не разрыдаться. Зябко охватил себя крест-накрест руками и мученически, как бы сильною боль превозмогая, закрыл глаза, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Рассказывайте, – снова одним словом ограничился Глеб.

– Я не виноват! – закричал Андрей. – Я ничего не помню! Я вообще понятия не имею, как этот сволочной нож у меня в кармане оказался! Я бы не мог человека ножом, даже пьяный в дымину… Я…

– Когда это было?

– Неделю назад… Семнадцатого февраля… В парке… А теперь… Теперь делайте со мной что хотите… Мне уже все равно…

– Рассказывайте.

Андрей вдруг успокоился, обмяк. Коль справедлива мысль, что покаяние приносит облегчение, нечто похожее происходило с ним. Если, конечно, можно назвать спокойствием и облегчением овладевшее им чувство тупого безразличия. И голос звучал невыразительно, глухо…

Глеб встал из-за стола, подошел к двери. Юрка не ушел, сидел, читал газету.

– Зайди, – сказал ему. И когда тот уселся на свободный стул в кабинете, спросил: – Что тебе удалось выяснить?

Юрка многозначительно покосился на поникшего, оцепеневшего Андрея, но Глеб, кивнув, дал ему понять, чтобы не смущался, говорил открытым текстом.

– Пока ничего похожего за последние три месяца не выявил. Сегодня продолжу.

– Три месяца уже не требуется. Нужен парк семнадцатого числа. – Повернулся к Андрею: – Точно помните, что семнадцатого? Во сколько?

– Точно, – ожил Андрей. – В парке Горького, часов, наверное, в десять. – Сопливый лейтенантик почему-то всегда ему был неприятен более, чем въедливый Крымов, но сейчас посмотрел на Юрку не только с проклюнувшейся надеждой.

Глеб несколько раз прокрутил телефонный диск:

– Крымов говорит. Есть ли по сводке за семнадцатое февраля что-нибудь по парку Горького? Ориентировочно двадцать два часа. Ничего? Хорошо посмотрели? Благодарю вас. – И положил трубку.

Андрей, словно катапультой подброшенный, слетел со стула, заорал на Крымова, потрясая в воздухе кулаками:

– Сволочь! Подонок! Обманул, значит! Обвел вокруг пальца, как последнего дурачка! Ну, гад! Ну, я ему… – Пробежал несколько раз по кабинету, снова плюхнулся на сиденье – и принялся вдруг хохотать. Громко, лающе, захлебываясь и задыхаясь. Из глаз потекли слезы, лицо сморщилось, побагровело. Тело его сотрясала крупная, размашистая дрожь, вены на шее угрожающе набухли. Снова порывался встать, но Глеб удержал его. Юрка наполнил стакан водой. Струйки потекли по дрожащему Андрееву подбородку, зубы ритмично клацали о стекло.

– Ну, все, все, – поглаживал его по плечу Глеб. – Успокойтесь. Нельзя же так…

– Негодяй, – с трудом восстанавливал дыхание Андрей, – я же в петлю хотел… До чего довел меня, сволочь…

– Неверову вашим ножом он убил?

– Не знаю… Наверное… Вряд ли… Они с ней оба пошли… Я ведь не знал, что они хотят ее… что мой нож у них… Второго на даче впервые увидел… Брови у него такие… Все шуточки отпускал… Глаза глубоко, не видать… Сволочи… Галка ко мне прибежала, требовать стала…

Потрясение было слишком велико, и не скоро Андрей обрел способность внятно соображать и говорить. Но рассказывал теперь быстро, многословно, точно наверстывая упущенное. Глеб слушал внимательно, не перебивал…

Пил он на даче много, специально хотел перебрать, чтобы забыться, не видеть счастливую рожу Линевского, не слышать его ненавистного голоса. Галку он всегда считал красавицей, но в тот роковой вечер, возбужденная, единственная в компании расточавших ей комплименты мужчин, была она особенно хороша. И мысль, что сам он содействовал ее приезду сюда с Линевским, что вынужден по-холуйски сидеть с ними за одним столом, отравляла жизнь. Пил – и не пьянел, лишь все черней на душе, все муторней делалось…

Только и отрады за весь день, что высадил их Кеша возле дома, а Линевского повез дальше – избавился наконец. Поднимаясь в лифте, ни слова ей не сказал, даже в глаза посмотреть не мог, потому что избегала Галка его взгляда. А когда вышли на своей лестничной площадке, довел Галку до дверей ее квартиры, подождал, пока откроет она, и хмуро сказал:

– Я к тебе пойду.

– Зачем? – заслонила Галка вход.

– Поговорить надо.

– Сегодня у нас разговор не получится. Ты слишком много пил.

– А когда получится?

– Я же сказала, когда протрезвеешь, уходи, я спать хочу. И не делай глупостей.

Тут он потерял самообладание. Втолкнул Галку в прихожую, ринулся вслед за ней, запер дверь, пытался повалить на пол. Жаждал отмщения, искупления за этот мучительный вечер. Может быть даже, не столько овладеть ею хотел, сколько оскорбить и унизить – чтобы перестала она пренебрежительно улыбаться, чтобы плакала и просила, чтобы оказалась в его власти. Но она не просила и не плакала, сумела выскользнуть, оставив в его руках шубу, метнулась на кухню. Он побежал за ней, но она уже стояла перед ним, подняв над головой табуретку.

– Если ты сейчас же не уберешься, я проломлю тебе голову. Повторяю, Андрей, не делай глупостей. Я же сказала, завтра обо всем поговорим, на трезвую голову.

Он не испугался ее табуретки. И возможно, не прочь был сейчас, чтобы она в самом деле в черепки разнесла его никому не нужную голову. Остановил его Галкин взгляд – на удивление спокойный, холодный, неуступчивый.

– Ты еще пожалеешь об этом, – сказал сквозь зубы и ушел, оставив дверь распахнутой.

Желание у него осталось только одно, громадное, неизбывное желание, но ни капли спиртного в доме не оказалось. Упал поперек кровати и затих, зарывшись лицом в подушку…

Сколько пролежал он так, в полузабытье каком-то, сказать не сумел бы, не меньше получаса, наверное. Пробудил его дверной звонок. Угрюмо подивившись столь позднему визиту, подумал сначала, что заявился кто-то из бесцеремонных приятелей, решил не открывать. Ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Но звонок повторился – длинный, настойчивый. Андрей разозлился, однако мелькнула вдруг мысль, что поздний гость мог заявиться не с пустыми руками.

Открыл – и ошарашенно заморгал. Кого угодно ожидал увидеть, только не Галку. Она стояла перед ним, не в домашнем халате, в красной, с короткими рукавами блузке и узкой черной юбке, глядела хмуро, настороженно.

– Ты чего? – пришел в себя Андрей.

– Мне надо срочно поговорить с Кешей. У тебя есть его номер телефона?

– Нет… То есть… не его номер… А что случилось?

– Так есть или нет?

Он долго не отрывал взгляда от ее лица, потом сказал:

– Уходи. Уходи от греха. Переживешь без Кеши. Хватит с тебя одного прохвоста. И с меня тоже. Мразь на мрази… И ты не лучше… Дрянь!

Он намеренно хамил, заводился, и в самом деле хотел, чтобы она ушла – боялся самого себя, чувствовал, что очередного позора не вынесет. А она еще больше поразила его: бровью не повела в ответ на оскорбления, бесцеремонно вошла, демонстративно уселась на стул посреди комнаты.

– Не уйду, пока не дашь телефон. – И уже более мягко, проникновенно: – Андрей, я ведь никогда ни о чем тебя не просила. Пришла бы разве сейчас к тебе, если бы не изводилась так?

– С чего это ты вдруг так изводиться начала? – накручивал себя Андрей. – Чего это тебя распирать стало на ночь глядя? Приспичило?

Галка словно не замечала издевательских ноток в его голосе.

– Андрюша, будь человеком. Мы же с тобой столько лет дружны, с детства. Ты ведь меня знаешь. Не дрянь я и не стерва. Боюсь я. Что-то случилось, понимаешь, нехорошее, подлое…

– С… Линевским твоим? – заставил себя выговорить Андрей.

– Да, – односложно ответила Галка.

– Боишься, что завез его куда-нибудь не туда Кеша?

– Да. Понимаешь, он… Ну, все равно уж теперь… Я не стану тебя… Да и нечего мне скрывать. В общем… он, когда я из машины выходила, шепнул мне, что через десять минут вернется…

– И ты места себе не находишь, что не вернулся, не осчастливил тебя? – Андрей, что сил было, старался не показать, как больно ему от Галкиных слов.

– Не надо ерничать. Просто у меня есть основания для беспокойства, сердце не на месте. Помнишь, хозяин дачки пригласил меня? Так вот, когда я с ним танцевала, то случайно заметила…

Историю с похищением ключей, а затем с неожиданным их появлением Андрей выслушал молча, спросил лишь:

– И поэтому ты всполошилась, что не вернулся к тебе твой распрекрасный Линевский?

– Не только поэтому. Мне там не понравилось многое. И вообще вся эта странная затея с обмыванием диссертации… Раньше как-то не придавала значения, просто внимания не обращала, а потом, когда домой вернулась… Что-то там нечисто. А уж вспомнила, как обрабатывал Кеша меня, чтобы обязательно привезла Виталия… Со мной, допустим, ясно, там одни мужики собирались, но он-то им зачем понадобился?

– Да, компанийка там собралась ушлая, – неосторожно хмыкнул Андрей.

– Правда? – всем телом подалась вперед Галка. – Ты тоже заметил? А как ушли вдруг они, шептались о чем-то в другой комнате, помнишь? А потом сразу засобирались… Ведь неспроста же все! Виталию грозит опасность, а может быть, уже… Телефон его не отвечает, три раза звонила… Я должна поговорить с Кешей, он же с ним последний из всех остался. Неужели тебе так трудно?..

– Гал, – замялся Андрей, – я все понимаю, но… ты требуешь от меня невозможного… Я ничего не могу тебе объяснить, но… Не могу я… Извини…

Галкино лицо покрылось красными пятнами, глаза влажно заблестели. Резко встала, пошла к выходу. У дверей обернулась:

– Эх, ты! Ну, не любишь ты Виталия, отомстить хочешь, но не думала, что ты такое ничтожество. Как же раньше я тебя не разглядела? И какой из тебя к черту писатель, если душонка у тебя такая мелкая? Телефон пожалел! Я тут перед ним распинаюсь, а он… Знать тебя больше не желаю, предатель!

– Погоди, – глухо произнес Андрей. – Я сейчас позвоню. И не думай обо мне хуже, чем я есть, ты же ничего не знаешь! Я для тебя… – Не договорил, безысходно махнул рукой, набрал номер, сказал в трубку: – Это Андрей Гурков. Извините, что так поздно, но у меня очень важное дело. Мне обязательно нужно связаться с Кешей. Речь идет о Линевском. – И вернул трубку на рычаг.

Галка, все еще стоявшая у двери, непонимающе округлила глаза:

– Ничего не поняла. Что это за штучки?

– Никакие не штучки, – неохотно ответил Андрей. – Просто теперь надо ждать, когда он сам позвонит. И не расспрашивай меня, все равно ничего больше не скажу.

Прошло, однако, пять минут, десять, пятнадцать – телефон безмолвствовал. Андрей все так же сидел, понурившись. Галка не отходила от двери.

– Скажи, – нарушил наконец тягостное молчание Андрей, – ты действительно его любишь или решила просто…

И в это время прозвенел звонок. Но не телефонный – входной. Галка вздрогнула от неожиданности, потянула на себя дверную ручку, вошли Кеша и с ним бровастый.

– Какой приятный сюрприз! – осклабился Кеша. – И вы здесь, королева моя! И мечтать не смел…

– Где Виталий? – не стала выслушивать дальнейшие комплименты Галка.

– Вопрос не по адресу, – еще шире разулыбался Кеша. – Это уж, сударыня, в ваши функции входит следить за тем, где пребывает ваш благоверный.

– А все-таки, – снова не приняла игривого тона Галка. – Вы отвозили Виталия Михайловича домой, а дома его нет.

– Ну и что? – подмигнул бровастому Кеша. – Мало ли куда мог забуриться вольный молодой человек!

– К тому же подшафе! – подыграл бровастый. – Можно вообще домой до утра не попасть!

– Линевский как раз попасть мог, – в упор глядя на Кешу, отчеканила Галка. – Ключи ведь у него были в целости и сохранности, никуда из кармана пиджака не делись!

– А при чем здесь ключи? – выгнул одну бровь Кеша.

– Все при том же! – Галкин голос зазвенел. – Не думайте, что меня убедили ваши цирковые фокусы. Что вам от него нужно? И куда завезли его? Учтите, если я не получу ответы на все свои вопросы, вынуждена буду обратиться в милицию. Позвоню прямо сейчас, при вас.

Кеша покаянно склонил голову, скорбно вздохнул:

– Верно говорят, не делай людям добра. Сколько раз зарок себе давал не лезть, куда не просят, будь оно проклято, это наше русское благодетельство! Что ж, звоните, телефон 02, надеюсь, помните? А я, горемычный, схожу водички попью – вдруг они меня на допросах жаждой пытать будут? – снова растянул губы в улыбке и вышел из комнаты. Бровастый неопределенно гмыкнул и последовал за ним.

Галка и Андрей остались одни, выжидательно смотрели друг на друга. Из кухни доносились приглушенные голоса, что-то звякало.

– Звонить? – одними губами спросила Галка. Вдруг безмятежно, громко захохотал Кеша. Вслед за ним задребезжал бровастый.

– Ну? – появился на пороге смеющийся Кеша. – Дозвонилась? Скоро наряд прибудет? Ладно, хватит ломать комедию, в самом деле перебор получился. И актер, боюсь, из меня неважный, особенно на подпитии. Хотите увидеть Виталия Михайловича? Прямо сейчас, не отходя, так сказать, от кассы?

– Как… прямо сейчас? – выморщила лоб Галка.

– Потому что нет ничего проще. Он внизу, в машине. Просим прощения за этот маленький розыгрыш.

– Но… почему же он с вами не поднялся? – все еще плохо соображала Галка.

– Ваш дружок оказался удивительным человеком. Раньше я считал его сухарем, академической, можно сказать, личностью. А он простой, свойский, компанейский парень, пошутить не прочь. Короче, несколько секунд в лифте, можно даже налегке – и увидите свое сокровище, ждет вас.

Галка снова посмотрела на безмолвного Андрея, решительно тряхнула головой:

– Хорошо, поехали!

– Андрюша, – сказал Кеша, – двери не закрывай, мы скоро вернемся. Время детское, готовь стол, посидим немного, покалякаем по душам! У меня маленький запасец есть!

Галку еще один раз, последний, Андрею суждено было увидеть на лестничной площадке возле лифта. С ножом, торчавшим из груди. Его ножом… Вскоре после их ухода услышал он крики в подъезде, встревожился…

– Зачем же было убивать? – задумчиво спросил Глеб. – Не могли ведь они так испугаться смешной угрозы позвонить в милицию…

– Наверное, меня хотели доконать, потому что нож мой, – мрачно предположил Андрей.

– Сомнительно… Слишком уж велика цена. Да и не та это публика…

– Значит, – вмешался Юрка, – действительно слишком велика была на что-то цена. Может быть, на время. Во всякое случае, сомневаться в крайней заинтересованности этой братии в Линевском не приходится. На убийство решились…

– Да, Линевскому, кажется, не позавидуешь, – сказал Глеб. – Ва-банк пошли…

– Кто его знает? – усмехнулся Юрка. – Может быть, как раз и позавидуешь. Что мы о нем, в сущности, знаем? Мнения сослуживцев и Андрея? Маменькин сыночек? И кто наверняка может сказать, как поведет себя любой из нас в экстремальной ситуации?..

Трещинки на потолке – второй год обещаю маме заняться ремонтом! – сливались, множились, нависший надо мной белый известковый прямоугольник задышал, тихо, коварно поплыл, закружился. Я прикрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, сопротивляясь головокружению. То ли ангина меня подтачивала, то ли думал слишком напряженно. Выдумывать вообще трудно, не ерунду какую-нибудь, понятно, а уж писать, умело излагать мысли словами – стократ. А еще – держать в памяти все хитросплетения сюжета, помнить, кто как выглядит, как говорит, стараться, чтобы в нужный момент выстрелило каждое подвешенное в начале ружье… Тяжеленный труд, я говорил уже. И хорошего здоровья требует, выносливости, легкости требует, бодрости, уверенности. Иначе ничего путного не получится – в лучшем случае на страничку-другую хватит. Заставить себя, пересилить – редко кому удается…