Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Вениамин Кисилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Света не ответила, улыбка ее погасла. Проклиная себя, что завел об этом речь, Паша сделал отчаянную попытку соскочить с опасной дорожки, вернуть Свету к недавней игривости. Затараторил о буфетной, где, если постараться, неплохо можно и едой, и напитками разжиться, и вдруг осекся, сраженный внезапной догадкой. Если та же, например, Света или Славка способны переходить в другое, земное существование, почему бы не случиться такому же еще с кем-нибудь? Уж девчушка-то эта крохотная, дитя невинное, по всей справедливости обязана жить. Или живет уже, только он, Паша, не подозревает? И она, и мама ее, и все остальные… Просто это жизнь такая, не каждому открытая…

Он пересел на Светин лежак, примостился на краешке, чтобы не стеснить. Взял ее за озябшую руку – все-таки холодно в самолете, – заговорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово:

– Светик, я, кажется, начал понимать. Вы просто не всегда пускаете меня к себе. Не доверяете. Но я… я докажу. Вот возьму сейчас – и приведу сюда маму с девочкой. К нам в гости. Я их уговорю, обещаю тебе. Ты тогда поверишь мне?

Света наконец-то снова улыбнулась. Едва заметно, украдкой, но Паша успел выхватить у надвигавшихся сумерек лукавое шевеление волшебно очерченных губ. И принялся ковать железо пока горячо. Сильней стиснул ее ладонь, убежденно изрек:

– Поверила! А хочешь, я подружку твою доставлю, чтобы тебе веселей было? Эту, черненькую, под мальчика остриженную. Ее ведь Галка зовут, правда? Видишь, мне уже и об этом известно!

– Дурачок ты мой, – теперь она не прятала улыбки. – Ложись-ка ты лучше спать, у тебя же глаза красные, слипаются, я вижу. Завтра обо всем потолкуем. Да и я, честно сказать, устала.

– Нет! – запротестовал Паша. – Я с тобой останусь! Я не буду без тебя!

– Я и так с тобой, куда я денусь? Но завтра нам предстоит тяжелый день, нужно хорошо отдохнуть, подготовиться. Ты ложись, Пашенька, ложись, все равно скоро совсем стемнеет, не разглядеть нам друг друга.

Паша неохотно выпустил ее руку, пересел на свой лежак, затем, поколебавшись немного, лег.

– Видишь, Светик, какой я послушный. Знала бы, как не хочется разлучаться с тобой, но любое твое желание закон для меня.

– Я это оценю. – В маленькие, законопаченные в большинстве иллюминаторы хиреющий свет проникал скупо, Светины глаза сейчас казались темно-синими, залитыми глубокой водой нежности. – Я это оценю, – еще тише повторила она. – И очень скоро, обещаю тебе.

– А я отсюда смотреть на тебя стану, все одно не засну. Какие у тебя, Светка, волосы красивые, они, наверно, даже в темноте светятся.

– Светятся, Пашенька, светятся, у нас еще не одна ночь впереди, насмотришься.

Пашины глаза увлажнились, он прикрыл их отяжелевшими веками, чтобы Светлана не заметила предательского блеска, и до конца осознал, какой он, оказывается, везучий, счастливый человек. Не мог только понять, чем заслужил, за что ему выпало такое огромное, такое не вмещающееся внутри счастье. А когда раскрыл их снова, увидел Свету…

Она не лежала. Она стояла над ним. В тронутом лунной зеленью фиолетовом свете точеная фигурка в белой блузке и белых колготках показалась ему очень высокой и тонкой. Нимбом сияло невесомое облачко пушистых волос. Лицо ее трудно было разглядеть, но Паша угадал на нем тихую светлую улыбку.

– Пойдем, – протянула она белую руку. Он взял ее в свою, ощутил, какая она нежная и теплая. Одними губами произнес:

– Куда?

– Со мной. – Тот же, так хорошо знакомый ему серебристый колокольчиковый смех.

Он пошел за ней, не выпуская ее гладкой кисти, по неразличимому во мгле проходу между креслами. Не удивлялся, что тот такой длинный, ровный. И чем дальше продвигался, тем больше разбавлялся обступавший их мрак, вскоре он сумел разглядеть какие-то вертикальные, насыщенней воздуха тени. Вдруг сообразил, что это стволы деревьев, споткнулся, впервые с начала путешествия подал голос:

– Где мы, Света?

– В самолете, – не поворачиваясь, ответила она. – Ты не бойся, Пашенька, доверься мне.

– Я не боюсь, – крепче сжал ее руку. – Когда мы вместе, мне ничего не страшно.

Светлело с каждой секундой, теперь они ступали по лесу, тихому березовому лесу, и листья на ветках были зелеными, зазеленела под ногами мягкая трава. Деревья прореживались, расступались, все шире, явственней распахивалась за ними чистая голубая даль. И вдруг – сразу, в одно мгновенье – они выбрались на большую, яркую, залитую ослепительным солнцем поляну. Весенне-зеленую, в желтых, красных, синих, оранжевых цветах. Посреди нее возвышалось одинокое дерево. Света повела его к нему, и Паша издалека еще высмотрел усеявшие тугие ветви спелые красные лоснящиеся яблоки. Они шагнули в прохладную яблоневую тень, сели в шелковую траву. Света высвободила руку, поднялась на ноги:

– Отвернись.

– Зачем? – молитвенно поглядел на нее снизу вверх Паша.

– Ну отвернись, пожалуйста. Я тебя прошу. И закрой глаза. Ты ведь говорил, что любое мое желание закон для тебя.

Он прислонился щекой к теплой и шершавой яблоневой коре, прижмурился. От бьющего в лицо солнца заиграли, замножились под опущенными веками радужные крути.

– Паша, – позвал его Светин голос.

Она стояла перед ним обнаженная, легкий ветерок шевелил длинные желтые волосы. Тело ее, снежно-белое на зеленой траве, хлестнуло его по глазам двумя торчащими розовыми сосками на выпуклых грудях.

– Я тебе нравлюсь? – лукаво сощурила она посветлевшие до прозрачности глаза.

Голос ему не повиновался, сумел лишь несколько раз ошарашенно тряхнуть головой.

– Ты еще не передумал взять меня в жены? – влажно заблестели за раздвинувшимися губами сплошные Светины зубы.

Паша снова замотал головой, теперь уже по горизонтали.

– А тебе, Пашенька, не жарко? – потупилась она.

И Паша вдруг ощутил, что ему ужасно, невыносимо жарко, просто задыхается под свинцовой тяжестью навьюченной на него одежды. Принялся исступленно сдирать ее с себя, расшвыривая куда попало, выпрямился перед Светой, не стесняясь собственной наготы и печалясь лишь об одном – что чуть ниже ростом. Протянул к Свете ладони, и она подалась вперед, прильнула к нему всем телом, оплела его шею горячими руками, задрожала. Он почувствовал, как проникает в него эта лихорадочная, нетерпеливая дрожь, как полыхает в нем огненное, неудержимое желание, и повалился на траву, увлекая Свету за собой…

Он все никак не мог напиться, насытиться ею. Не мог оторваться от ее прекрасных глаз, сладких губ, от ее податливой, набухающей от его прикосновений груди, от ее неутомимого упругого живота, от атласных гибких рук, ног, от ее божественного лона. Он плохо соображал, весь, без остатка поглощенный своей любовью, лишь две гибельных мысли не пропадали, тревожно искрили где-то в закоулке туманящегося сознания – что вдруг разорвет, разнесет его от бешеного восторга или, того страшней, иссякнет его неудержимое влечение к ней. Никогда он не был так счастлив раньше и никогда, твердо знал, уже не будет. Хотел сказать ей тысячу самых нежных, самых ласковых, самых заветных слов, которых никто еще никогда и никому не говорил, но способен был лишь повторять раз за разом:

– Солнышко мое, солнышко мое…

И сильно, гулко стучало в груди ошалевшее сердце…

Неожиданно ему почудилось, что к этому единственному во всей вселенной звуку присоединился еще какой-то. Далекое, едва различимое гудение.

– Ты слышишь, родной? – спросила Света, замерев.

– Слышу… – Ему передалось ее беспокойство.

– Что это, знаешь?

Он не ответил, но догадался уже, что ее насторожило. Так гудеть мог только мотор.

– Это за нами… За тобой… – обреченно прошептала Света. – И закрыла ему похолодевшей ладонью рот, не давая заговорить. – Молчи, Пашенька, молчи. Спасаться нужно. Они не должны нас увидеть, не должны разлучить. Обними меня крепче. – Охнула, простонала: – Вот так, еще сильней… Спасибо, суженый мой… А теперь отпусти меня…

Легко, словно бескостная, выскользнула из его рук, и оттого, что разъединились их тела, по разгоряченной Пашиной коже знобко прокатились мелкие студеные волны.

– Не бойся, Пашенька, мы избавимся от них, – донесся до него откуда-то сверху Светин голос. – Они всего лишь люди, обыкновенные человеки. Ты только лежи, не двигайся, они подумают, будто ты тоже…

Отлетающий голос ее становился все глуше, неразличимей, последнюю фразу Паша вообще не разобрал…

«Лежи, не двигайся, лежи, не двигайся», – костяным вороньим клювом задолбили по затылку темные слова.

– Почему, – воззвал он к ней, исчезнувшей, – почему не двигаться, Света?..

Голоса… Он отчетливо различил их в наступившей тишине. Что связаны они с шумом мотора, сомневаться не приходилось. Приехали на вездеходе? Или это вертолет гудел? Но более всего не мог постичь, как Свете удалось вернуть его в самолет, напялить на него разбросанную по поляне одежду. До него уже дошло, что лежит на своем сделанном из кресельных сидений и чемоданов лежаке, одетый и обутый. Лежит на животе, уткнувшись мокрым лбом в скомканную, изжеванную штору. Затаив дыхание, осторожно скосил глаза. Света вытянулась рядом, ее профиль смутно белел в тусклом свете зарождавшегося утра. Ни одна черточка не дрогнула на ее застывшем лице, но Паша все-таки уловил таящуюся в губах прежнюю лукавую улыбку.

– Ты это колоссально придумала, – неслышно шепнул он ей. – Я люблю тебя, Светик. Больше жизни люблю. Слышишь? Больше жизни. И не отдам тебя никому. И всех остальных тоже не отдам, пусть не думают!

Кажется, она попыталась удержать его, но Паша одним махом выбросил в проход свое измученное, в липкой одежде тело, побежал к наружному люку, одергивая на ходу задравшуюся серую куртку. Сдвинул чуть в сторону прицепленное им одеяло, заглянул в щель.

Их было шестеро. Шесть черных фигурок на белом снегу. Паша до боли стиснул кулаки, отшвырнул завесу, выпрямился в искореженном проеме.

Его появление настолько поразило их, что все шестеро, словно по команде, замерли. Потом шедший впереди, невысокий, плотный, в командирской фуражке, радостно выкрикнул что-то, замахал руками и бросился к нему, вздымая сапогами белую снежную пыль. Пятеро других тоже загалдели, замахали, устремились за ним.

– Стойте! – заорал Паша во всю силу легких. – Не приближайтесь к самолету! Я запрещаю вам!

Тот, в фуражке, старшой у них, наверное, снова притормозил от неожиданности, пятерка обступила его. Паша понял, что они о чем-то совещаются. Командир наконец отделился от них, в одиночестве зашагал к Паше, раскинув руки и внятно, с паузами, произнося:

– Не надо волноваться. Мы спасатели. Мы вам поможем.

– Не подходи! – разъярился Паша. – Хуже будет! Последний раз предупреждаю!

– Успокойтесь, пожалуйста, – офицер заговорил потише, мягче, но движения не замедлил, – мы сейчас накормим вас, согреем, увезем отсюда.

Паша увидел, как пятерка тронулась вслед за ним.

– У тебя же пистолет в кармане, припугни их! – вовремя подсказал сзади Славка.

Паша ухнул, выхватил «тэтэшник», направил на командира:

– Стой! Стрелять буду!

Их разделяло уже не больше пятнадцати шагов, старшой остановился, набычился.

– Не делай глупостей, парень. Спрячь оружие, не валяй дурака. Мы ничего плохого тебе не сделаем.

Пятерка начала растягиваться в цепочку, один из них, прячась за уцелевшими деревьями, стал огибать самолет.

– В кольцо хотят взять, сволочи, – пробасил Славка.

– Не возьмут! – огрызнулся Паша. – Эй, вы, там! Если еще хоть кто-нибудь шаг сделает – начинаю стрелять!

– Повторяю, не делай глупостей, – медленно, в растяжку, сказал командир. – Сам же потом жалеть будешь. – В упор глядя Паше в глаза, вытащил из сугроба ногу, чуть выдвинул ее вперед.

Он выстрелил, не целясь, бросив руку с пистолетом вперед. Выстрел прозвучал неожиданно громко, просто оглушительно. Старшой охнул и, схватившись за бедро, повалился в снег. Двое бросились к нему, захлопотали над ним. Третий, отскочив за дерево, заорал:

– Что ж ты творишь, негодяй? Брось пистолет, не сходи с ума!

– Сам ты негодяй, – прошипел Паша и выстрелил в него. Пуля шоркнула о ствол, содрав с него кусок коры.

– Я ведь предупреждал! Я вас предупреждал, пеняйте на себя! – затряс над головой пистолетом Паша. И вовремя краем глаза успел заметить крадущегося вдоль самолета того пятого, лазутчика. Мигом развернулся к нему, еще раз пальнул. Тот согнулся, прижал руки к животу, зашатался.

– Что, взяли?! – завопил Паша. – Светка, ты видела, как я их? Убирайтесь вон отсюда, всех порешу к чертовой матери!

– Ну, ты гигант! – похвалил Славка. – Если честно, не ожидал от тебя такой прыти. Светке за тебя краснеть не придется.

– Слушай, парень. – Теперь это говорил командир. Лицо у него было одного цвета со снегом. Он уже не лежал, стоял на коленях. В руке чернел нацеленный на Пашу револьверный ствол. – Ты убиваешь людей, которые хотят тебе помочь. Не бери грех на душу, брось оружие. Мы ведь пришли не только за тобой.

– Они, Паша, пришли не только за тобой, разумеешь? – хмыкнул Славка.

– Разумею! – крикнул Паша и выстрелил в белое лицо командира.

И сразу же вслед за его выстрелом прозвучал другой – намного тише, сухой, короткий хлопок…

Невидимая рука толкнула его в грудь, он не удержался на ногах, упал на спину. Рухнувшая на него чернота просветлела, засинела, ярко заалели в ней сочные красные гроздья. Не сразу даже сообразил, что это свисающие над ним яблоки в безоблачном небе – совсем близко, только руку протянуть. Лунно выплывший из ветвей матовый овал преобразился в чистое Светино лицо. Склонилась над ним, тонкие брови обеспокоенно сдвинулись:

– Ты не ушибся, Пашенька?

– Нет, все хорошо, – улыбнулся он.

– Да, Пашенька, все хорошо. Пойдем, – протянула она, как тогда, белую руку.

А он снова, как тогда, спросил ее:

– Куда?

– Со мной. – И тот же, хорошо знакомый ему колокольчиковый смех серебристыми брызгами разлетелся над зеленой цветочной поляной…