Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Вениамин Кисилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

У Олега была та самая третья резус-отрицательная, очень редкая, все в больнице знали об этом и, когда подпирало, звали на выручку.

– Надеюсь, сифилиса или СПИДа нет у вас? – подмигнула разбитная приемная сестрица. – Анализы вам давненько не делали.

– Ручаться не могу, но по жизненным показаниям дозволяется, – в тон ей ответил Олег.

Прямое переливание – времени было совсем в обрез – решил делать тут же, в приемном, вызвал на подмогу сестру из реанимации. Старуху попытались вывести из комнаты, но она так упорно сопротивлялась, что махнули на нее рукой. Сев на корточки в углу, немигающими угольными глазами смотрела, как по прозрачным трубочкам кровь из розовой руки доктора перетекает в другую руку – восковую, безжизненную. Кто же все-таки он ей, этот внук-сын? – хмуро размышлял Покровский, лежа рядом с ним на каталке. – Перитонитище такой… – Потом представил брезгливое лицо шефа, разбуженного среди ночи, вспомнил его любимую фразу «корифеи безрукие» и решил оперировать сам, помощи просить только в самом крайнем случае.

Длилась операция недолго – анестезиолог сказал, что сердце не работает, уже минут через десять после того, как Покровский приступил к ней. Сердце пытались запустить, кололи, массажировали, но безуспешно. Не один раз доводилось Олегу сообщать людям о кончине близких, всегда это было непросто, но к поджидавшей в коридоре диковинной старухе выходил чуть ли не с трепетом. Оттягивая для чего-то трудный разговор, поплелся с ней в ординаторскую, усадил на диван, долго искал что-то в папках на столе, лишь затем решился взглянуть ей в лицо. И невольно вздрогнул – оно у нее, и раньше очень темное, сделалось почти черным, как у эфиопки.

– Не надо ничего говорить, – чудовищно коверкая слова, процедила старая женщина. – Я знаю. Ты не спас его.

– Я сделал все, что мог, – с неудовольствием улавливая в собственном голосе искательные нотки, сказал Покровский и для вящей убедительности приложил даже руку к сердцу. – Его слишком поздно к нам привезли…

– Резать было обязательно? – прицельно сузила она глаза.

Снова раздражаясь на себя, что по-школярски оправдывается, Олег торопливо, сбивчиво заговорил об «остром животе», перитоните, осложненном к тому же массивной кровопотерей.

– Помолчи, – выставила перед собой старуха узкую обезьянью ладонь, – зачем слова, если ты не спас его? Не потому, что не хотел, а потому, что не сумел. Ты сам всё про себя знаешь, перед собой и ответ держать. Но ты отдал ему свою кровь, она до последней секунды текла в его жилах, смешалась с его кровью.

Покровский вдруг осознал, что почти не улавливает в ее голосе акцента, и речь старухина грамотна и плавна.

– Мне судить себя не за что, – глухо сказал.

Она замолчала, долго, в упор глядела на него мазутными глазами в черных морщинистых веках. Как ни старался, выдержать этот взгляд Олег не смог, потушился.

– На, держи. Это тебе за твою кровь.

Он чуть приподнял голову, увидел, что темные костистые пальцы протягивают ему какое-то подобие высохшей куриной лапки. Ошарашенно выпучился, но старуха, предвосхитив его вопрос, сумрачно улыбнулась:

– Это не куриная, это воронья. С ней у тебя многое сбудется. Только не отдавай ни в чьи руки. И не желай во вред кому-то другом. Если один нашел – значит, другой потерял. Но ты же сам себе судья, думай.

Олег осторожно, недоверчиво взял лапку, холодную, скользкую, непонимающе захлопал ресницами. Но прежде чем успел хоть слово вымолвить, женщина не по возрасту круто развернулась и зашагала к выходу. Громыхнула за ней дверь – и он остался в комнате один, сжимая во взмокшем кулаке сомнительный подарок диковинной старухи. И хоть как-то прояснить для себя эту нелепую историю Олегу не удалось – привезли аппендицит, потом ущемленную грыжу, замотан был до упора. На утренней планерке, отчитываясь за дежурство, докладывал о гибели снятого с поезда пассажира, зав слушал со скептической ухмылкой, многозначительно пообещал продолжить разговор после вскрытия.

Олегу самому не терпелось узнать результаты посмертного исследования, даже не пошел сразу отдыхать, заглянул сначала к заведующему патологоанатомическим отделением, мужику толковому и бывалому. Но тут его поджидал ошеломляющий сюрприз – труп исчез. Исчез из морга, запертого снаружи на огромный висячий замок. В полнейшем смятении отправился домой, в его болтавшейся на плече сумке лежала завернутая в носовой платок серая воронья лапка.

Чем ближе подходил Олег к девятиэтажке, где снимали они с Леной и Максимкой комнату, тем больше портилось у него настроение. Удручала неминуемая скорая встреча с Петровной, необходимость разговаривать с ней, выслушивать ее нескончаемые жалобы и попреки. Сейчас это было особенно противно. Как радовался он, перебравшись сюда из убогой двухкомнатной халупы, где обитал с вечно чем-то недовольными Лениными родителями и ее вздорной младшей сестрой! Как счастлив был, когда эта Петровна, лежавшая у него в палате с воспалением желчного пузыря, предложила переехать к ней, оставшейся после смерти мужа в трехкомнатной квартире. Туалет, ванная, горячая вода – только мечтать можно! И плату запросила по нынешним временам смехотворную. Сказала, что ей дороже, чтобы вместе с ней жили сразу два врача. Конечно, приходилось терпеть склочный характер немолодой хозяйки, ее пакостную болтовню, бесконечные придирки к сыну, которого «воспитывала», но овчинка с лихвой стоила выделки. И очень жаль, что Лена этого не понимала. Вернее, отлично понимала, но сверх меры раздражалась и выговаривала ему, Олегу, будто от него что-то зависело.

С Леной он встретился возле подъезда – отводила Максимку в садик. Опаздывала на работу, торопилась, однако не преминула все же в очередной раз позудеть на «вконец обнаглевшую» хозяйку, заявила, что терпение лопается.

– Предлагаешь вернуться к твоим родителям? – угрюмо пробурчал Олег. – Или снять другую квартиру на обе наши зарплаты?

– Но она ведь этим и пользуется! – кипятилась Лена. – Знает, что мы в угол загнаны, обращается, как со слугами! Жирует одна в трех комнатах, а мы с Максимкой угла своего не имеем!

Покровскому хотелось одного – отделаться от всех, накрыться с головой, выспаться. И выдал классическую мужскую фразу – палочку-выручалочку на все случаи жизни:

– Я сегодня устал, потом поговорим. Что-нибудь придумаю.

А поднимаясь по лестнице, пожелал Петровне провалиться куда-нибудь, чтобы хоть сегодня все оставили его в покое. Нажимая на звонок рядом с внушительной бежево-пухлой, в золоченых шляпках дверью, вспомнил колючие Ленины слова: «Жирует одна в трех комнатах, а мы с Максимкой…» И то, о чем он в сердцах подумал вслед за тем, Петровне вряд ли понравилось бы.

Хозяйка почему-то долго не открывала, пришлось позвонить еще раз. Коснулся щекой двери, прислушался. Наконец различил шаркающие медленные шаги, клацнул замок. Петровна стояла перед Олегом, держась одной рукой за косяк, прижимая другую к груди, бледная, несчастная. С трудом шевеля побелевшими губами, поведала Олегу, как вдруг стиснуло что-то у нее внутри, еле до двери добралась. «Так еще никогда не прихватывало». Тот изобразил великую озабоченность, чуть ли не на руках отнес ее в комнату, накапал в скляночку валокордин, присел рядом. Очень спать хотелось, но не мог себе позволить оставить сейчас хозяйку одну. Особо не всполошился – подобное с Петровной случалось частенько, и каждый раз она заявляла, что «так еще никогда не прихватывало». Обходились дежурным валокордином. Минут через пятнадцать она глубоко, с явным облегчением вздохнула, открыла глаза и скорбно улыбнулась:

– Отпустило немного… Хорошо, вы рядом оказались, Олег Петрович, что бы я без вас делала? Испугалась я…

– Нет причин волноваться, – успокоил ее Олег. – Обычный спазм. Вы постарайтесь заснуть, а я тоже пойду отдохну, ночь была тяжелая. Но если что, сразу будите меня, не церемоньтесь.

Еще раз, для проформы, пощупал ее пульс, встал, но Петровна придержала его за руку:

– Погодите, я хочу вам что-то сказать.

Замолчала, близоруко вглядываясь в его лицо, несколько раз шумно втянула и выпустила из себя воздух, а когда снова заговорила, Олег в полном смысле слова обомлел. Непривычно ровным неокрашенным голосом Петровна повторила давно ему знакомую историю о том, что никого у нее на всем белом свете нет, глаза ей некому будет закрыть. Потом – что чует ее сердце, недолго ей осталось жить. Сегодня так прихватило, как никогда еще не прихватывало. И она признательна ему, Олегу Петровичу, за уважение. Квартиру она приватизировала и составила завещание, всё после ее смерти достанется ему. От недавней сонливости у Олега следа не осталось. Растерялся, покраснел, принялся многословно ее благодарить, уверял, чтобы ни о какой смерти и думать не смела – какие там у нее годы, да и сердчишко еще хоть куда. Руку целовал.

– Ладно, устала я, – сказала Петровна, – идите и вы отдыхайте, намаялись на дежурстве. Я, пожалуй, тоже вздремну немного.

Олег наскоро проглотил оставленную Леной жареную картошку, запил остывшим чаем и бухнулся на диван, ошалевший от радости. Все колдобины минувшей ночи превратились в никчемную пыль. Об одном жалел – что Лена уже из поликлиники ушла на участок, до вечера ничего не узнает. Сердце возбужденно трепыхалось, частило дыхание, знал он, что ни о каком теперь сне и речи быть не может, но заснул неожиданно быстро и крепко. Пробудившись, он сразу поспешил к Петровне. Она лежала на кровати в той же позе, в какой он ее оставил. Мертвая. Для того, чтобы убедиться в этом, хватило одного взгляда…

Через месяц подоспело Олегово тридцатилетие. Решили отпраздновать на всю катушку – и дата круглая, и давно друзья намекали, что не мешало бы обмыть квартирку. С деньгами было туговато, назанимали. Лена старалась вовсю, желая сразить гостей своими кулинарными талантами. Олег тоже принимал в этом посильное участие. В субботу, накануне торжества, встали пораньше, возились на кухне. Лена в тысячный раз восторгалась, какое счастье жить в собственной квартире, ни от кого не зависеть, поминала добрым словом незабвенную Петровну.

– Эх, Олежка, – мечтательно вздохнула, – нам бы тут еще ремонтик сделать да мебель эту допотопную поменять – совсем бы жизнь замечательной стала. А еще Максимку, с его кашлем, к морю хоть на пару недель свозить, самим на солнышке понежиться, поплавать… Опять, небось, все лето в городе проторчим.

– Остановка за малым, – хмыкнул Олег, вскрывая банку с зеленым горошком, – получить еще какое-нибудь наследство. Много, думаю, не потребуется – на ремонтик миллиончиков пять, на мебелишку сотенку, на понежиться-поплавать вообще пустяки – каких-то захудалых три-четыре миллиона, чтобы скромненько. Да, чуть не забыл, еще триста тысяч, которые мы задолжали. Петровна была не права, оставив на книжке всего двенадцать тысчонок.

– А ты опять что-нибудь придумай, – подстраиваясь под его шутливый тон, сказала. Лена. – Ты ведь счастливчик у нас, кто там тебе, интересно, ворожит?

Олег медленно отогнул упругую баночную крышку, с излишней тщательностью взялся вытирать тряпкой консервный нож, собираясь с мыслями. Лене он ничего о вороньей лапке, валявшейся на дне его сумки, не рассказывал. Сам не понимал, отчего утаил, скрывать что-либо друг от друга у них было не принято.

И вообще очень старался не связывать внезапную смерть Петровны с бредом той старухи, даже не думать об этом.

– Ты чего? – удивилась Лена, заметив в нем перемену.

– Да так, – уклончиво ответил Олег. И вдруг, для самого себя неожиданно, выпалил: – А знаешь, не исключен вариант, что я действительно что-нибудь придумаю. Заведутся у нас денежки.

– Отличная идея, – разулыбалась Лена. – Только придумывай, пожалуйста, побольше, чтобы хватило на Канары слетать, мне давно хочется. А для начала придумай, как разделаться с мусорным ведром, переполнилось уже.

Выбегая с ведром к мусорному баку, Олег заметил, что сквозь дырочки почтового ящика что-то белеет.

Кроме «Вечерки», выписанной еще Петровной, в ящике лежало письмо. Олег с удивлением глянул на смазанный лиловый штамп вместо обратного адреса, надорвал конверт. И ахнул, развернув сложенный вчетверо лист бумаги.

– Ленка! – заорал, врываясь в кухню и размахивая над головой нежданным посланием. – Представляешь, меня вызвали в Москву, на «Поле чудес», к Якубовичу! На, читай! – Обнял жену, расцеловал, закружил.

Чуть ли не полгода назад, на дежурстве, вздумалось вдруг ему послать на «Поле чудес» парочку своих кроссвордов, мнение о передаче высказал. Ответа, как он и предполагал, не последовало, и вскоре он начисто позабыл о той ночной блажи. А теперь сразу решил, что в Москву поедет обязательно, чего бы это ему ни стоило – такая удача не часто выпадает. Ликовала вместе с ним и Лена.

– Я ж говорила, тебе ворожит кто-то! Видик хочу! Выиграешь мне, Олежка? Ты ведь так здорово всегда отгадываешь!

– Видик, сказала тоже! – куражился Олег. – Меньше чем на машину не согласен!

Вечером собрались гости, юбилей был загнан куда-то в дальний угол, шумно обсуждали сногсшибательную новость – поездку Олега на «Поле чудес». Ехидина Валерка, институтский дружок, попугивал Олега:

– Ты плохо представляешь, что такое стоять перед направленными тебе в рожу софитами и знать, что лицезреют ее сейчас миллионы людей! Собственное имя забудешь!

– Не забудет! – вступалась за мужа Лена. – Хуже других, что ли? Олежка у меня умничка, кроссворды как семечки лузгает! И сам запросто сочиняет. Вот увидите, обязательно что-нибудь выиграет. Да и не в выигрыше дело, покрутиться там интересно, неужели не понимаете? Своими глазами на все поглазеть!

– Почему же не в выигрыше? – сытым котом жмурился Олег. – Вернусь на собственном автомобиле, выходите встречать!

– Уж лучше тогда на собственной квартире! – не угасал Валерка. – В Москве! Кого это там Якубович рекламирует все время, «Юнисстрой», что ли?

– Для начала хватит машины, «Юнисстрой» в следующий раз.

– Привет нам передать не забудешь? – подзуживал Валерка.

– Это уж как положено! Всем дядям, тетям, всем Валеркам!

И почему-то уверен был Олег, что все у него получится, не растеряется он и не опростоволосится. Не потому только, что выпил не одну рюмку, – чувствовал, что поймал удачу за хвост. Представил вдруг уксусное лицо своего зава, сидящего перед телевизором, и громко, запрокинув голову, расхохотался…

Забот хватало. Опять пришлось занимать деньги на дорогу, договариваться о переносе дежурства, купили новый галстук. Хорошо еще, у Лены в Москве жили родственники, было куда заехать. Больше всех радовался Максимка, рвался ехать вместе с папой. Лена тоже сияла, как новогодняя елка, по-девчоночьи гордилась удачливым и смышленым мужем…

Пятничным вечером в квартиру Покровских набилось человек двадцать, стульев не хватало, сидели друг на друге, пялились на экран. Олег появился в последней, третьей тройке. Лена, пока дождалась, извелась вся. Волновалась, конечно, страшенно, и все-таки свято верила, что ее ненаглядный Олежка выглядеть будет достойно, в грязь лицом не ударит. Но всё, что происходило затем, превзошло любые ожидания. Олег творил чудеса. Везло ему фантастически. Призовой сектор выпал ему с первой же попытки. От приза он отказался, продолжил игру, нужное слово отгадал мгновенно. Та же история повторилась в финале – снова отказался от выпавшего ему приза и сходу назвал слово. Усатый Якубович расточал Олегу комплименты, поздравлял российское здравоохранение с такими замечательными кадрами. Перешли к суперигре, барабанная стрелка уперлась в табличку с надписью «автомобиль». Визжал Максимка, молилась Лена, охали и ахали заполонившие комнату гости. Сказочный вишневый «Рено» последней модели, красовавшийся на постаменте, через несколько минут мог обрести владельца. Якубович засуетился, соловьем заливался, Олег стоял с отрешенным лицом, не улыбнулся ни разу…

Он плохо понимал, что с ним происходит. Шум в зале, выкрики, аплодисменты, веселое ёрничанье Якубовича почти не касались его сознания. Ощущал себя каменисто твердым, крепко сжатым кулаком. Голова работала холодно, ясно, четко, ни тени волнения. Слова в клеточках угадывались легко, без малейшего напряжения, будто специально для него придумывались, а вращая барабан с призом на суперигру, Олег уже точно знал, что выпадет ему автомобиль. То самое сверкающее вишневое чудо, которое сразу же бросилось ему в глаза, едва переступил порог телевизионной студии.

Взмокший, раскрасневшийся Якубович решающее слово загадал недлинное, из семи букв, разрешил назвать три. Олегу три буквы были не нужны, из каких-то непостижимых глубин памяти тут же всплыло название этого хитрого орнамента в виде раковины.

– Рокайль, – четко сказал Олег и впервые за вечер улыбнулся…

…Мужики были похожи как братья – оба коренастые, темноглазые, усатые. Только пиджаки разного цвета – бордовый и синий. А может быть, они и были братьями. Отвели Олега в сторонку, вызволив из толпы поздравлявших его зрителей, разговор завели неслабый, все сводилось к тому, что предлагали Олегу продать им выигранную машину. Расплатиться обещали на месте, долларами. Тридцать тысяч долларов.

– Зачем тебе такая тачка? – убеждал Олега бордовый. – Ты ж на ней домой можешь не доехать, время-то сам знаешь какое.

– А держать ее где? Ремонт, ежели что случится, с нашими дорогами и водилами? – стращал синий. – Догадываешься, во сколько выльется? Проклянешь день, когда связался с этой француженкой!

– Мы хорошие деньги даем, – снова подключился бордовый. – Очень хорошие. Купишь себе нормального «жигуленка», и на гараж хватит. Еще останется с семьей на Канары слетать на недельку, в теплом море побултыхаться.

Олег вспомнил, что именно об этих ставших притчей во языцех Канарских островах говорила перед отъездом Лена, невольно улыбнулся.

– Чего ты лыбишься? – досадливо зашевелил усами бордовый. – Ты ж умный человек, всему миру сегодня это доказал, соображать должен. Тридцать тысяч зеленых – и никаких забот, все хлопоты мы на себя берем!

Под каждым словом пиджаков Олег мог бы расписаться. Машины у него никогда не было, равно как и водительских прав, – вообще за рулем сидеть не приходилось. Да и ни к чему ему была эта офигенная иномарка, деньги сейчас прельщали много больше. И прекрасно поладил бы с усатыми, если бы не опасался, что те облапошат его – фальшивые доллары подсунут или, того хуже, пристукнут где-нибудь. Сделал первый ответный ход:

– Не возьму в толк, почему вы именно к этой машине прицепились. Время в самом деле уже не то, деньги у вас есть, запросто можете здесь же, в Москве, любую иномарку купить, еще и «спасибо» вам скажут.

– Можем, да не можем, – непонятно ответил синий. – Есть тут, понимаешь, некоторые… – покрутил перед носом пальцами, подыскивая нужное слово, – соображения.

– А где гарантия, что вы меня не кинете? – Олег перевел насмешливый взгляд с одного на другого. – Почему я должен вам верить?

– Согласны, – кивнул бордовый. – Но мы не кидалы, мы порядочные люди. Валюту, ничего не подписывая, сможешь проверить в Сбербанке, нанять парней, чтобы до самого самолета тебя вели. Поговори с любым из ребят-охранников, что здесь на телестудии «пасутся», они это мигом устроят. Не хочешь валютой – рублями расплатимся, по курсу.

Все-таки ворочались у Олега некоторые сомнения, вдоволь наслышан и начитан был о нынешних бандитских нравах – любую газету разверни, телевизор включи, – но пришла спокойная уверенность, что ничего плохого с ним не случится, не может случиться. «Да пропади она пропадом эта дармовая „Рено“ вместе с этими делягами, – подумал, – у меня свой интерес»…

Голос из динамика объявил, что закончена регистрация и начинается посадка на Олегов рейс. Покрепче ухватившись за лямку драгоценной своей сумки. Покровский, будто подтолкнул кто, зашарил взглядом по внуковскому залу ожидания и выхватил из людской толчеи знакомый бордовый пиджак. Один из тех усатых медленно, понурившись, брел мимо кассовых окошек. Движимый каким-то скверным предчувствием, Олег подбежал к нему, тронул за плечо:

– Что-нибудь случилось?

Тот мутно, отстраненно поглядел на него и не сразу ответил:

– Случилось… Брат погиб… Машину отгонял, грузовик в него врезался… На полном ходу… В лепешку… – Безысходно махнул рукой и поплелся прочь от застывшего Олега…

Он хмуро глядел в иллюминатор на ползущие внизу драные облака, убеждал себя, что все это не более чем совпадение, роковое стечение обстоятельств. Как со смертью Петровны. И ни при чем здесь дурацкая птичья лапка, всученная ему выжившей из ума цыганкой. Если на то пошло, Петровна была хилой, болезненной, доживавшей свой век старухой. И кому она могла завещать квартиру – домоуправлению? А разве не видит он каждую пятницу на том же «Поле чудес» таких придурков, что ему, Олегу, в подметки не годятся? Он, что ли, первый выиграл автомобиль? Разве у него единственного этот автомобиль купили? Но настроение все равно не улучшалось, даже лежавшая в сумке толстенная пачка денег, о которой вчера еще и мечтать не смел, сейчас не тешила. А воронья лапа… А что – лапа? Пусть себе валяется, никому она не мешает. Чепуха это все, патологическое самовнушение. Он бы и без лапы отгадал якубовичские заморочки – не сегодня же слова эти узнал. Совпало все удачно. И от призов дважды отказывался не из-за «Рено» – поиграть хотелось, для того и в Москву ехал. Сквозь прореху в пухлых облаках зазеленела, засинела, затемнела внизу земля, нарезанная кривыми ломтями. Люди на ней, строения, машины. Жизнь продолжалась…

На Канарские острова они не полетели. Но все остальное, о чем мечтала в то субботнее утро Лена, сбылось. Ушлые фирмачи быстро и классно сделали в квартире ремонт. Заблестела, засверкала она, как пасхальное яичко, – роскошными обоями, узорчатым кафелем, лоснящимся паркетом. Купили два роскошных гарнитура, кухонный и в гостиную, финскую спальню. И впервые познали неведомое раньше счастье делать и покупать всё – ну, почти всё, – что нравится, не поджимаясь, не трясясь над каждым рублишком. Ласковый июнь плавно перекатился в душный июль, накупили всякого барахла, взяли отпуск и подались на российские Канары – в Сочи. Шиковали вовсю – сняли дорогущий «люкс» в гостинице, каждый вечер ужинали в новом ресторане.

Но больше всего радовал Олега Максимка. Сыну осенью предстояло идти в первый класс, и эта поездка на море пришлась как нельзя более кстати. Максимка с первого же дня не кашлянул ни разу, шоколадно загорел, его светлые волосики выгорели на солнце до льняной белизны. Из воды его было не вытащить, чуть ли не каждые полчаса просил чего-нибудь пожевать. Преобразилась и Лена – тоже забронзовела, помолодела, посвежела, без конца меняла наряды. И, пожалуй, никогда еще не была такой красивой, грациозной, смешливой. Олег замечал, как поглядывают на его жену вальяжные сочинские мужички, подтрунивал над ней. Дни стояли погожие, небо сияло девственной голубизной, и на душе у Олега было так же чисто и безоблачно, ни одна тень не набегала. Наслаждаться бездельем, теплом и морем Покровские собирались весь отпуск, однако уехать пришлось на неделю раньше…

Поплавать, понырять он всегда любил, и пловцом был изрядным. В эти же сочинские каникулы особенно разохотился, заплывал так далеко, что порою берег из виду пропадал. Путешествовал один – Лена едва держалась на воде, к тому же караулила непоседу-Максимку.

В тот злополучный день загреб он не особенно далече, но вдруг устал, перевернулся на спину отдохнуть, продышаться. Лежал, раскинув руки, томно щурился в вылинявшее от полуденного зноя небо. И неожиданно ощутил легкое покалывание в икре левой ноги, сменившееся несколькими довольно чувствительными спазмами. «Никак судорога, – насторожился Олег, – этого только не хватало»…

Испугался, конечно, но не очень. Хорошему пловцу, пусть даже обе ноги сведет, ничего не стоит сколь угодно долго продержаться на плаву, если паниковать не станет. Судороги его изредка прихватывали и раньше, но быстро отпускали и особо не досаждали. Сейчас же все обернулось каким-то кошмаром. Сначала скрючило одну ногу, до самого паха, затем другую, боли сделались невыносимыми. Олег попытался щипать, массажировать свои взбунтовавшиеся конечности, но по вытянутой до ломоты в плече руке тоже забегали предательские колкие мурашки, предвестницы судороги. Вот тут он струхнул по-настоящему. Темный, мохнатый, пещерный страх навалился на него всей своей давяще-липкой тяжестью, доводил до безумия. Отчетливо понял, что в одиночку ему не выпутаться, что через несколько минут он глупо, безнадежно сгинет в этом проклятом море, если кто-нибудь не придет на помощь.

Корчась от боли, исступленно завертел головой – и обрадованно завопил. Позади, метрах в десяти, не больше, от него покачивался на легкой волне матрас. Что называется, Бог послал. Веселенький такой матрас, розовый, в синих цветочках. На нем, выпуклым животом и футбольными грудями кверху, млела дебелая женщина в черных очках. Услыхав его истошный крик, лениво повернула голову.

– Я тону! Помогите! – взмолился Олег.

Толстуха ойкнула и торопливо зашлепала по воде ладонями, подгоняя к нему свой цветастый плотик. Заняло это несколько секунд, показавшихся Олегу бесконечными. Но вот, наконец, протянутая к нему рука оказалась рядом, он вцепился в нее капканьей хваткой…

Уже потом, на берегу, обретя способность хоть как-то соображать, Олег осознал, что вовсе не имело смысла карабкаться на матрас, достаточно было потерпеть немного, пока отпустят судороги, держась за руку так счастливо оказавшейся поблизости женщины. Но помутился от страха рассудок, угасавший свет клином сошелся на одном – поскорей взобраться на этот утлый островок земной тверди, подальше от смертельных щупалец, тянувших его в бездну. Кипела вокруг вода, матрас кренился, дыбился, женщина орала, что перевернется сейчас, что не умеет плавать, оба пропадут, умоляла отпустить ее руку – и ни живой души рядом. Сделав нечеловеческое усилие, Олег сумел забросить одну ногу на ускользавшую резиновую подушку, сделал последний судорожный рывок всем телом – и тьма обрушилась на него. Когда сознание вернулось, обрел себя лежащим поперек матраса, всего в блевотине. Море было тихое, умиротворенное, без единой морщиночки. Женщина исчезла…

Много ночей подряд он боялся заснуть. Едва смыкал глаза – надвигалось на него перекошенное ужасом лицо со съехавшими в сторону черными очками и красным провалом разинутого рта. Изведшаяся Лена будила его, мученически вопившего, старалась успокоить. В несчетный раз уговаривала, что нет на нем никакой вины, всего лишь роковая случайность, от которой в этом мире никто не застрахован. А однажды, когда засиделись допоздна у телевизора, сказала вдруг:

– Знаешь, Олежка, я в последнее время почему-то ждала какого-нибудь несчастья, только не говорила тебе. Уж больно хорошо, чересчур хорошо все у нас получалось, везло немыслимо. Словно испытывал кто нас.

Замолчала, и когда решила уже, что ничего в ответ не услышит, он, почти не размыкая губ, пробормотал:

– Не нас, а меня. Одного меня, везунчика.

– Почему одного тебя? Разве мы не одно целое? – Придвинулась ближе, обняла мужа за шею, прижалась влажной щекой к его лицу.

– Иди-ка, дружок, спать, – сказал Олег. – Ночь давно. Я скоро приду.

Оставшись в одиночестве, он еще какое-то время тупо пялился на светящийся экран, потом вышел в коридор, где на тумбе возле двери лежала его сумка. Расстегнул молнию, нащупал на донышке завернутую в носовой платок воронью лапку. Зашагал в кухню, включил свет, долго разглядывал серые, словно заплесневелые, скрюченные птичьи пальцы и тихо, зло произнес:

– Я не верю, что все это делаешь ты, еще не совсем, слава Богу, рехнулся. Но я сейчас вышвырну тебя к чертовой матери в форточку, и пусть, если не побрезгует, сожрет тебя какой-нибудь бродячий пес.

– С кем ты тут разговариваешь? – услышал он за спиной удивленный Ленин голос.

Олег заполошно, точно застигнутый за чем-то предосудительном, скомкал платок, повернулся к Лене, сумел улыбнуться:

– Так, дурака валяю. Почему ты не спишь?

– Тебя жду. А платок тебе зачем? Засопливил, что ли?

– Говорю ж тебе, дурака валяю. Не обращай внимания. – Обнял жену за плечи и повел в спальню. Проходя мимо раскрытой сумки, бросил в нее злополучный сверток и снова, уже не для Лены, криво усмехнулся…

Как ни старался Покровский, на работе заметили, что после отпуска он сильно изменился – помрачнел, замкнулся, разговаривал мало и неохотно.

– Чего это ты смурным таким заделался? – пристал к нему, когда остались вдвоем в ординаторской, Валерка. – Уж не влюбился ли?

– Разве что в тебя, – буркнул Олег.

– Имеется кое-кто, кроме меня, – хитро подмигнул Валерка. – И не делай вид, будто Наташка тебя не зацепила. Ножки-то – модельные. Я бы сам с ней закрутил с удовольствием, да, боюсь, не по Сеньке шапка. А хороша деваха, ничего не скажешь! И папочка такой при ней – закачаешься!

– При чем тут папочка? – не понял Олег.

– В самом деле ничего не знаешь? – округлил глаза Валерка. – Ты ведь уже два дня тут околачиваешься, неужто не посвящен? Папочка у нас – зам главы администрации, силища! Может, скажешь, ты и «девятку» Наташкину не заприметил?

– Представь себе, не сподобился. – Олега раздражала Валеркина жизнерадостность. Чтобы отделаться от него, сказал: – Схожу щитовидку в девятой палате погляжу.

– Кстати, – хохотнул ему вдогонку Валерка, – даю вводную. Разведка донесла, что деваха тобой интересуется. И полгода, как развелась, факт, заслуживающий всяческого внимания.

Что появилась в отделении субординатор, свежеиспеченная выпускница мединститута Наталья Сергеевна, Покровский, конечно же, знал. И что симпатична она, высока и хорошо сложена – тоже заметил. Но все это едва касалось его внимания, как и многое другое в последние дни. Привычно, заведенно исполнял свои врачебные обязанности, радовался любой возможности остаться в одиночестве. А вернувшись вскоре после разговора с Валеркой в ординаторскую, застал там Наташу. Сидела за столом, что-то писала. Увидев Покровского, обнажила в светлой улыбке белые зубы:

– Вы завтра дежурите, Олег Петрович?

– Да, – односложно ответил Покровский, мельком взглянув на нее и не улыбнувшись в ответ. Сел, уткнулся в папку со своими историями. Наташиного лица он теперь не видел, но не сомневался, что улыбка с него бесследно исчезла. Трепыхнулась легкая досада на себя, что не очень-то дружественно повел себя с молодым врачом, – давно ли сам начинал, на каждую мелочь болезненно реагировал? – но тут же растаяла.

– А можно я с вами подежурю? – мелодично пропела Наталья Сергеевна.