Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Вениамин Кисилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Андрей хмыкнул, долго, старательно приглаживал взлохмаченные волосы, хмуро глядя на себя в зеркало, потом быстро пересек комнату, сел на широкий подоконник и коротко сказал:

– Спрашивайте.

– В каких отношениях вы были с Неверовой?

Вопрос Андрею явно не понравился.

– Это не может иметь отношения к ее убийству.

Глеб не возразил, выжидательно смотрел.

– Мы… дружили, – ответил все-таки Андрей. – Понимайте, как хотите.

– Догадываюсь, что дружили, иначе она не ходила бы к вам, не угощала. Извините, некоторые подробности случайно узнал.

– Знаю я ваши случайности! – фыркнул Андрей. – Этот старей козел, небось, настучал! Только, – скорбно усмехнулся, – тогда мои концы с вашими не сходятся. Черный юмор, но кто же станет резать курицу, несущую золотые яйца?

– А где работает Неверова, чем занимается, не интересовались?

– Не интересовался. Мне ее работа ни к чему. Медучилище она закончила, в поликлинике, кажется, вкалывала.

– Вам знаком этот человек? – Глеб показал фотографию Линевского.

Андрей не приблизился, мельком взглянул и отрицательно помотал головой:

– Впервые вижу.

Крымов молча спрятал фотографию в карман куртки.

– У вас можно курить?

Теперь Андрей соскочил с подоконника:

– Если не жалко, угостите и меня. Весь день из дому не выходил, сигареты кончились.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок? – улыбнулся Крымов, протягивая пачку.

– Один-один. – На лице Андрея тоже появилось подобие улыбки. – Прихватил по пути со стола пепельницу, сел на диван, поставив ее между собой и Глебом…

Я раздавил в пепельнице до фильтра сожженную последнюю сигарету. Нужно сбегать в гастроном, запастись. Одеваться, выходить, тем более не побрившись, не хотелось. Но выбора не было – не гонять же маму. А Андрюха-то – спекся! Тут капитаном Крымовым быть не надо. Ведет себя подозрительно, на воре шапка горит, но это еще можно оспорить. В конце концов, просто смертью Галки потрясен. А вот что заявил, будто впервые видит Линевского, хотя десять минут назад Козодоев рассказывал, как оттаскивал пьяного Андрея… Явно воду мутит Андрюха, тень на плетень наводит. Но… Я, как незадачливый мой герой, пристроился на подоконнике, приуныл. Злосчастное «но» заключалось в том, что издыхала моя мстительная версия сделать убийцей Андрея. Не мог он убить Галку, не тот человек. Цеховое чувство к собрату по перу? В какой-то мере да, однако всего лишь в какой-то. Придуманный Андрей Гурков сопротивлялся мне, его породившему, не давался. Но если не Андрей, кто же тогда безжалостно всадил нож в нежную Галкину грудь, в лифте застрявшем на восьмое этаже? И если Андрей не виновен, почему темнит, психует? Почему Линевского не опознал? Я скомкал пустую пачку, швырнул в пепельницу. Схожу за сигаретами, развеюсь немного, глядишь – и взбредет в голову что-нибудь путное…

Погода не улучшалась. Чуть потеплело, но лишь еще противней от этого стало. Ожило, зачавкало под ногами грязное снежное месиво, и ветер, налетевший сразу злющей изголодавшейся собакой, можно было, казалось, отжимать и выкручивать, как мокрое белье. Я поднял воротник, закрыл лицо шарфом по самые глаза и затрусил к магазину. Смазливая продавщица из бакалейного отдела работала здесь давно, и меня, постоянного клиента, узнавала и привечала улыбкой – немалая, кто понимает, честь. Пока достиг прилавка, наблюдал, с какой презрительной сноровкой расправляется она с очередью, томится, кокетничает или капризничает в зависимости от ей одной ведомого рейтинга покупателя. И вдруг подумал, что это она, та самая, которая увела Андреева отца, расколола семью Гурковых. Не будь ее, все у них могло сложиться иначе, даже Галка, может быть, осталась бы жива…

– Вам чего? – неприязненно спросила продавщица.

Так она со мной никогда не разговаривала. Неужели почувствовала что-то в моем взгляде? А я тоже хорош – с ума потихоньку схожу, чертовщина всякая в голову лезет.

Домой возвращался в некотором смятении. Я давно сочиняю, первый рассказ в восьмом классе написал. Но никогда прежде не участвовал в придуманных мною событиях и не пытался оживить своих героев. Сейчас же возникло ощущение, будто знаю их, что называется, в лицо и опознал бы, встреться мне кто-нибудь из них на улице. Хорошо это или плохо? Случается ли с другими литераторами?

Дома меня ждал сюрприз. Мама сказала, что звонила какая-то девушка.

– Кто? – Я позабыл обо всем на свете.

– Она не назвалась. Услышала, что тебя нет, и положила трубку.

– И ничего не просила передать? – спросил я упавшим голосом.

– Ничего.

– Почему же ты не поинтересовалась? – выпалил я прежде, чем сообразил, какую чушь несу. Мама слишком хорошо вышколена, чтобы задавать подобные вопросы. И посмотрела на меня скорее с беспокойством, чем с удивлением. Бедная мама, как хочет она, чтобы женился ее великовозрастный оболтус! Внуков хочет – подслушал я случайно, как по телефону знакомой какой-то жаловалась. Я взял себя в руки, сотворил беспечное лицо и небрежно сказал:

– По работе, наверно. Ничего, надо будет, еще раз позвонят.

Закрывшись в своей комнате, жадно закурил, склонился над недописанной страницей, но меньше всего сейчас думалось об убиенной в лифте Галке. Кто звонил? Неужели Светка? Связаться с ней, полюбопытствовать? Но если не она – как же быть с зароком ни под каким видом не звонить ей сегодня? Нет, надо проявить характер, иначе потом она себе и не такое позволять будет.

Эти маленькие победы очень важны для женщин, неуправляемыми становятся. Я уговаривал себя не превращаться в посмешище, быть мужчиной, вспоминал, чтобы распалиться, как принимала она вчера меня, но ведь знал, знал, что позвоню. И вертелась уже в голове оправдывающая меня первая фраза: «Я тут отлучался ненадолго, мама сказала, звонил кто-то, я подумал, что ты…» И гнал от себя мысль, какими неуклюжими и фальшивыми покажутся ей эти слова, если не звонила, посидел еще несколько минут, раздраженно барабаня пальцами по журналу, медленно разогнулся и поплелся в коридор. Принес телефон, плотно закрыл дверь и, резко, зло прокручивая цифры, набрал Светкин номер.

– Нет, я тебе не звонила, – сказала Светка в ответ на заготовленную мною фразу.

В боксе после такого удара открывают счет. Осталась последняя возможность не выглядеть в ее глазах побитым песиком, попытаться сохранить хоть какое-то достоинство.

– Ну, извини тогда, – прогудел я, изо всех сил, как руку с занесенным надо мной ножом, стискивая телефонную трубку. – Просто мне почему-то подумалось, что это ты.

И еще раз показал себя медузой бесхребетной. После этих слов надлежало сразу же грохнуть трубку на рычаг – многое бы искупило. Но я покорно и позорно ждал. Ждал, что она соизволит ответить.

– Ну не дури. Валька, – устало, точно мы два часа уже беседуем, – сказала она. – И без того погода такая, что жить не хочется, жаль воскресенья. Между прочим, если достанешь билеты, могли бы сходить вечером на итальянский фильм в «России», Андрей видел, хвалил.

Ну как же без Андрея! Было бы странно! «Если достанешь билеты»! А не достану – зачем тогда время на меня тратить? К тому же я очень занят. Очень-очень. Завтра мне еще сто пятьдесят строк… Да и какие могут быть билеты в воскресенье, тем более в эту мерзкую погоду?

– Не знаю, – промямлил я. – Дел у меня сегодня много, статью надо завтра в редакцию принести… Ладно, если что – я себе звякну.

Получилось ли хоть это, как задумал? Но размышлять было некогда. Глянул на часы – без четверти четыре. И помчался в ванную бриться.

Выскабливая шею, задирая голову, как взнузданная лошадь, я сосредоточился лишь на том, чтобы не порезать свой нахально торчащий кадык. Почему именно в эти секунды пришел ни ум Гурков – судить не берусь. Но стало вдруг совершенно ясно, что вести себя со следователем так, как он, мог только человек, очень боящийся чего-то. Или ради какой-то большой корысти. Последнее, однако, отпадало – ведь речь шла о жизни девушки, которую он любил. Любил? Этот вариант я доселе не отрабатывал. Ну конечно же любил, отчего же тогда в драку с Линевским полез! А если любил – совсем другая канва получается. Значит, просто-напросто боялся. Кто-то – сам преступник? – крепко держал его на крючке, шантажировал. Чем шантажировал? Чем-то из ряда вон выходящим… Ну вот, доигрался: одно неверное движение и засочилась кровь. Мое собственное микропокушение на жизнь, только не в лифте, а в ванной. Чего все-таки боялся Гурков? Чего он, вольный художник, ни от кого и ни от чего, кроме редакторского сумасбродства, не зависящий, мог так сильно опасаться? Да, а на что он, кстати, жил? Нужны ведь ему были деньги, если не печатался, гонораров не получал. Деньги, деньги…

Я смыл с лица остатки пены, сделал струю холодной, мочил палец и прикладывал к порезу, чтобы унять кровотечение. Нет, пойти на преступление ради денег – чересчур мелко и вообще похабно. Прокормиться, в конце концов, пишущему человеку всегда можно – переводами какими-нибудь, рецензиями, статейками. К тому же у него мать и отец живы, могли подсобить. Нет, пресловутый крючок. Андреев, иными словами, страх, должен хоть как-то соответствовать загубленной Галкиной жизни. А что может уравновесить ее? Только чья-то другая жизнь. Но чья?.

Лишний билетик у меня начали спрашивать еще за три квартала до «России». Ни на что уже не надеясь, подошел к кинотеатру, сумрачно вглядываясь в шевелящуюся толпу возле касс. Предчувствия мои оправдывались – приобрести билеты не удастся, как бы ни старался. Неизвестно для чего приблизился к длиннющей очереди – «надежда умирает последней»?

Возле входа вдруг началась какая-то возня, послышались громкие выкрики. На пожилого мужчину, растерянно хлопавшего глазами, налетело несколько парней. Как нетрудно было догадаться, у него чудодейственно объявились те самые «лишние», и оказавшиеся поблизости старались заполучить их. Рослый парень, не по сезону без шапки, первым успел выхватить заветную голубоватую бумажную полоску, но тут же был взят в плотное кольцо тремя ребятами, оспаривавшими его первенство. Вели они себя агрессивно, один, похоже, вожачок, толкнул для острастки парня в грудь, давая понять, что шутки с ними плохи.

Тот, без шапки, был на несколько лет старше и возвышался над ними чуть ли не на голову. И что соперников противостояло трое, его не смутило. В свою очередь оттолкнул обидчика, пообещав «обломать рога», сунул билеты в карман и шагнул в образовавшийся просвет. А лидер атаковавшей троицы не удержал равновесия, поскользнулся и упал. Тут же вскочил и, величая недруга «козлом», бросился на него. Еще секунда – и подоспели два приятеля.

Галдящая очередь мгновенно затихла, поглощенная зрелищем разгоравшейся драки. Никто не пытался их разнять, никто не звал на помощь. Верзила оказался большим умельцем. Хулиганистая троица тоже, без сомнения, была искушённой в потасовках, но слишком тяжелы оказались удары противника – отлетали после каждого, падали. Мат стоял невообразимый. Все шло к тому, что восторжествует девиз «и один в поле воин». Троица, кажется, тоже начала это понимать, прыти у нее заметно поубавилось.

– Отойди все! – заорал вдруг предводитель, стоя на колене и задыхаясь. Только что он рухнул, поверженный увесистым тумаком, и теперь медленно подымался, непримиримо мотая из стороны в сторону головой. – Отойди от него, я сказал! – И вот он уже на ногах, тускло блеснуло узкое жало ножа, невесть откуда появившегося в руке.

От неожиданности и страха внутри у меня все затряслось, перехватило дыхание. Это только чудилось, будто перед тем была тишина, по-настоящему тихо стало лишь сейчас. Невыносимая, невозможная, гробовая тишина…

Они, двое во всем мире, во всей вселенной, стояли друг против друга, глаза в глаза – широко раскрытые, остановившиеся одного и прицельно, хищно суженные другого. И два шага между ними – ничто и пропасть. Вожачок вдруг резко шагнул вперед, махнул от плеча до плеча, точно не нож у него в руке, а бритвенное лезвие. Верзила отшатнулся, потом отскочил, защитно выставив перед собой локоть.

– Что, козел, не нравится? – ненавистно прохрипел нападавший. По подбородку его текла кровь. – Не таких, как ты, фраеров учили! – И снова замахнулся.

Парень без шапки проклял, наверное, тот день, когда собрался в кино. Если вообще способен был сейчас размышлять о чем-либо. Он доказал, что не трус и постоять за себя умеет, но тут откровенно запаниковал. Нужны, видать, особые нервы, особая какая-то подготовка, чтобы не испугаться ножа. А в том, что негодяй, в слепом, зверином своем бешенстве, ни перед чем не остановится, можно было не сомневаться. Вожачок, грязно ругаясь и брызжа розовой слюной, снова двинулся вперед, и парень – сильный, удалой, настоящий атлет в сравнении с этими плюгавыми бандюгами – бросился бежать. С победным воем и улюлюканьем троица помчалась за ним. Лихая компания скрылась за углом, я наконец-то позволил себе выдохнуть. Одно утешало – догнать им жертву не удастся, возможности не те.

Появились признаки жизни и у очереди, заговорили, зашумели, зароптали – возмущения, проклятья. Извечное и обязательное «куда милиция смотрит?», «совсем обнаглели»…

Мне уже ни билетов, вообще ничего не хотелось. Брел от кинотеатра, вяло удивляясь, какими ватными, непослушными сделались ноги. Нытье в животе не унималось. Я журналист, за шесть лет довелось уже немало и увидеть, и услышать, но эта не такая уж редкостная, увы, история повергла меня в совершеннейшее смятение. Неужели так легко оборвать человеческую жизнь? А ведь тот подонок, не среагируй парень, наверняка полоснул бы его по горлу. Из-за каких-то паршивых билетов… Отчего все это так сильно подействовало на меня? Обострились, усугубились мои ощущения собственными детективными эмоциями? Но хуже всего – что я размазня и трус. Трясся, как волочимый на заклание баран, глаза пучил. Ну, хорошо, не достало характера вмешаться, но мог же по крайней мере закричать, воззвать к толпе, к людям – их же рядом едва ли не сотня стояла. И почему никто другой этого не сделал? Еще до появления ножа, когда три сопляка-хулигана бесчинствовали?..

Изводя себя этими безрадостными мыслями, плелся по замызганному тротуару и вдруг поймал себя на том, что движусь к Светкиному дому, совсем уже рядом. Сами ноги принесли? А зачем я к ней иду? Сказать, что билеты приобрести не удалось? Она почему-то никогда не приглашала меня в гости. Не хотела, чтобы меня видели родители? Опять же, почему? Смею надеяться, что не шокировал бы их ни внешним видом своим, ни поведением. Пригласить ее погулять? Сегодня – только погулять, поторчать в крайнем случае где-нибудь в укрытии, потому что все другие варианты отпадали, включая гостевание у меня. Я уже несколько раз пытался затащить Светку к себе, но она так упорно всегда сопротивлялась, точно предлагал я ей нечто совсем невозможное, даже предосудительное.

Уныние и досада, прихватившие меня, когда уходил от кинотеатра, вытеснялись всплесками уязвленного самолюбия. И, под настроение, накручивал себя все больше и больше. Пора уже расставить акценты, пора прийти к какому-то знаменателю. Давно пора. Я на добрый десяток лет старше и не должен позволять вертеть собою как мальчишкой. Ну, а рассоримся – так, значит, тому и быть. Топиться не побегу.

Сейчас мне уже хотелось поскорей встретиться со Светкой, выяснить отношения. Поглядеть в ее непроницаемые мазутные глаза. И детектив этот злосчастный брошу к чертям собачьим, охота была над всякой ахинеей голову ломать! Подумаешь, мозгляк Андрей какой-то будет мне еще задания давать! У меня повесть начата – интересная, серьезная, почти автобиографическая, о журналисте, вступившем в борьбу за безвинно пострадавшего человека, затравленного самодуром-директором. Была у меня такая история в прошлом году, на фабрике этой мебельной дневал и ночевал. И вообще мне загуливаться сегодня не следует – статью ведь так и не подготовил.

Светку я навещал, не считая, понятно, вчерашнего вечера, впервые. Обычно созванивались – и встречались на углу возле ее дома. Я мог бы и сейчас позвонить ей из автомата, предупредить, но принципиально не сделал этого. Хватит по струнке ходить.

Открыл мужчина, показавшийся мне очень знакомым. Но память напрягать не пришлось – тут же сообразил, что Светка здорово на него похожа, просто удивительное сходство. Такой же смуглый, чернобровый и курносый, только смуглость его имела другой оттенок – яркий, багровый, словно он из парилки вышел. Поглядел с хмурой подозрительностью:

– Вы к кому?

В нос мне шибанул крепкий спиртовый запах, и сразу же сделалась понятной краснота его лица.

– Здравствуйте. Светлана дома? – вежливо спросил я.

– А зачем она вам?

Этот простейший вопрос поставил меня в тупик. И что вообще можно на него ответить?

– Видите ли… – неуверенно начал я, но в коридор вышла Светка, изумленно выгнула брови. Не похоже было, чтобы испытала особый восторг.

– Иди вниз, – коротко сказала она, – я скоро спущусь.

Забыв попрощаться и чувствуя затылком тяжелый взгляд Светкиного отца, я поспешил к лестнице.

Светка довольно долго не выходила, было время и сигарету выкурить, и поразмыслить. Все склонялось к тому, что она не приглашала меня к себе, чтобы не встретился с алкоголиком-отцом. То ли стыдилась, то ли из других каких-либо соображений. Злость моя на Светку потихоньку испарялась. Не очень-то, наверное, будешь добрым да покладистым, общаясь каждый день с этим мрачным пьянчугой. Мне это известно было не понаслышке – мой собственный драгоценный папочка закладывал частенько и немало нам с мамой попортил кровушки, пока ушел испытывать на прочность другую семью. Потом я подумал о том, что Светка, возможно, не выходит долго ко мне из-за разыгравшегося конфликта с отцом. Не выпускает ее.

– Что случилось? – спросила появившаяся наконец Светка.

Вопрос напрашивавшийся – должно было, по ее разумению, обязательно что-то случиться, чтобы я позволил себе явиться к ней без приглашения.

– Ничего, просто так зашел, – собрал я остатки прежней решимости. Опустил глаза и заметил, что она в домашних тапочках. Значит, вышла лишь объясниться со мной, никуда идти не собирается.

– Отчего ж не позвонил? – И явно недовольная моим молчанием: – Ты в последние дни странно ведешь себя.

– Ты тоже.

– Извини, мне сейчас меньше всего хочется выяснять отношения.

– А не мешало бы.

Мы, как играя в теннис, обменивались быстрыми, жесткими ударами. Я думал, она сейчас уйдет, но Светка не уходила, лишь уголок пухлой губы прикусила. Мне вдруг стало жаль ее.

– С отцом нелады?

Непроглядные глаза ее мстительно сузились:

– Уже выводы сделал? Что ты знаешь о моем отце? Думаешь, если… – Она не договорила, но о чем хотела сказать, я без труда догадался. Во всяком случае, сразу дала понять, что никаких выпадов в адрес отца не позволит. Ссориться мне расхотелось.

– Боюсь, разговор у нас сегодня не получится, – примирительно буркнул я.

Она посмотрела на меня внимательней:

– У тебя в самом деле ничего не случилось?

И я, неожиданно для себя, принялся рассказывать о драке возле кинотеатра, о том, как на моих глазах чуть не убили человека.

– Казнишь себя, что не вмешался? – медленно сказала Светка, когда я закончил.

В проницательности ей не откажешь. Станет, наверное, со временем неплохим врачом.

– Да тут все вместе… – увернулся я от простого ответа.

– Расслабься, – дотронулась она до моей щеки холодной ладонью. – Что проку от самоедства? Ты прав, разговор у нас сейчас в самом деле не получится. Ты звони, не исчезай. – Быстро поцеловала меня и ушла.

Снова, как вчера вечером, возвращался я домой пешком. Но в настроении более светлом. Что придавало мне бодрости? Сказанное ею напоследок «не исчезай»? Поцелуй? Участливые, потеплевшие глаза? Что все-таки не разругались мы, не разошлись? И держался я с ней вроде бы достойно, не уронил себя. Почти как героический Крымов. Недолго, однако, этому Крымову жить осталось. Равно как и заполошному Гуркову… Я взглянул на часы – половина шестого. Весь вечер впереди, успею поработать. Тем более, что других развлечений сегодня уж точно не предвидится. И хватит с меня детективных историй. Добью статью, посмотрю программу «Время», почитаю, пока сон не разберет, – и на боковую. Но одновременно с этой мыслью пришла другая, никак с ней не связанная, выплыла нежданно-негаданно из мглистых сумерек. Я вдруг понял, чего боялся Андрей Гурков и что сопоставимо в какой-то мере с Галкиной жизнью, вернее, смертью. И даже пошел медленней, осторожней, чтобы не расплескать обретенное. Опять детектив, накручивание одного на другое? Уподобляюсь мифическому Глебу Крымову – рассчитываю ходы своих подопечных? А что вообще этот «людовед» знает о них? Кто они и что? Как это обычно в фильмах преподносят? – бодрствует не ведающий сна и усталости оперативник за столом, мыслительное лицо крупным планом, анализирует. Темная ночь, ущербная луна, любимый город может спать спокойно…

5

Глеб задумчиво вывел на блокнотной странице два слова – «Галина Неверова» – и несколько раз обвел волнистой линией. Что известно ему о ней? Двадцатитрехлетняя лаборантка из отдела НИИ, возглавляемого кандидатом наук Линевским, правая его рука. Почему, кстати, она, простая лаборантка, а не какой-нибудь коллега Виталия Михайловича? Потому что особые, дружеские у него с Галкой отношения? Нет, для сделанного им открытия слишком примитивно. Дружеские-то дружеские, но служба, по расхожей поговорке, службой. Скорее, Линевский ревниво оберегает свое драгоценное детище даже от институтского окружения, ему нужен только исполнительный и надежный человек для технической, в основном, работы. С остальным сам управляется. Галка служит ему верой и правдой и, конечно же, восхищается талантом своего блистательного шефа. А для женщины восхищение, поклонение почти равнозначно любви. Однако, как узрел Козодоев, Виталий Михайлович позволяет себе навещать помощницу на дому. Ни о чем еще это не говорит, могли просто симпатизировать друг другу? Могли, хотя Галка слишком привлекательна и молода, чтобы тоже молодой и холостой мужик, к тому же один-одинешенек в этом городе, пренебрегал ее несомненными достоинствами. Неверову нахваливал не только Козодоев. В медицинской, тем более научной среде нечасто встретишь добрые отношения, о Галине же все, с кем ни беседовал, отзывались тепло. Веселая, незлобливая, всегда поможет, руки золотые…

А как же тогда Андрей? А что – Андрей? Ну, общается с ней по-соседски, пусть даже любит – отношениям Галки с Линевским это вовсе не помеха. И не противоречит. Глеб вывел под первой надписью другую – «Андрей Гурков» – и тоже ограничил ее волнистой рамкой. Но тут же решительно разделил их жирной чертой – до Андрея очередь еще не дошла.

Итак, снова Галина Неверова, живет пока одна – родители по вербовке куют деньгу на Севере. Хороша собой, умна, самостоятельна – собирается поступать на вечерний биофак университета, ходит на подкурсы. В день, когда исчезли из сейфа бумаги, а вместе с ними и сам Виталий Михайлович Линевский, пробыла на работе «до звонка», вела себя, по мнению сотрудников, обычно. Линевский покинул лабораторию минут через десять после нее. Где была и что делала до того, как обнаружил ее мертвой Козодоев, – неизвестно. В лифт вошла не с улицы – теплой одежды на ней не оказалось. И дверь за собой не закрыла. Шубка и шапка висели на вешалке, так что ограбление исключалось. Главный вопрос – как, с кем и почему оказалась в лифтовой кабинке, куда, раздетая, собралась ехать со своего, если верить Козодоеву, восьмого этажа? И убили ее именно в лифте, не втаскивали туда мертвую, на это экспертиза дает однозначный ответ. Убийца был силен – хорошо размахнуться, чтобы нанести такой удар, в тесной кабине невозможно. А устанавливать точное время убийства не было надобности – понятно ведь, что лифтом, даже в позднее время, кто-нибудь в таком большом доме обязательно воспользуется. Козодоев наткнулся на нее в одиннадцать. В любом случае больше четверти часа там она не пролежала…

Глеб еще раз для чего-то обвел контуры облачка, которое сотворил вокруг ее имени и фамилии, со стуком положил шариковую ручку поперек листа. Все это, конечно, хорошо – вернее, нехорошо, – но имеет ли отношение к исчезновению документов и Линевского? Ими сейчас, не покладая рук, занимаются другие люди из «конторы», и многое бы прояснилось, если такая связь будет доказана. Не исключается роковое совпадение – Линевский сбежал с документами, а в этот же вечер какой-нибудь маньяк или ревнивец зарезал Неверову. Но ведь не Андрей же хлипкий… Хотя, рыльце у него наверняка в пуху – темнит, следы путает…

Глеб вздохнул, снова взял ручку и принялся по второму разу обводить номиналы Галкиного соседа под размежевавшей их чертой…

Андрей Гурков, двадцати шести лет, бывший журналист, сочинитель. Редактор из книжного издательства сказал, что далеко не бесталанный, но сыроват еще и без царя в голове. Самомнение, однако, не соответствует способностям. Неуравновешен, обидчив, хвастлив. Очень болезненно переносит, когда нелестно отзываются о его творчестве, авторитетов никаких не признает. Считает, что не печатают его, потому что кругом одни бездари и завистники. Самое, пожалуй, интересное, что в последнее время был очень возбужден, прозрачно намекал о коренном переломе в его литературной судьбе, обещал, что вскоре только о нем и говорить будут. Ждал каких-то своих публикаций, но где, в каком издательстве – умалчивал, лишь загадочно улыбался. Поползли слухи, будто заинтересовались его опусами «за бугром». Именно эти слухи более всего занимали Глеба. Но, как удалось выяснить, побеседовав с некоторыми его приятелями из литературной братии, источником служил сам Гурков.

Вот такой Андрей… Но как все это соотносится с убийством Неверовой? Глеб еще раз беседовал с Гурковым, снова тот нервничал и путался в показаниях, но на одном стоял твердо: из дома в тот вечер не выходил, никого у себя не принимал, сидел над рукописью. Об убийстве узнал, заслышав шум и крики в подъезде. И смерть эта – от Глеба не укрылось – была для Андрея настоящим, непоказным потрясением. У него, старательно игравшего роль этакого супермена и анархиста, несколько раз подозрительно увлажнялись глаза, когда заговаривали о Галке. Не укладывалось у Глеба в голове, что способен Андрей всадить по самую рукоятку нож в Галкину грудь, но, как сказал поэт, «и всё же, всё же, всё же»… Предстоял третий, решающий разговор с Гурковым. Пришло время выяснить, почему тот заявил, будто впервые видит изображенного на фотографии Линевского, зачем обманывал. Пока единственная козырная, на крайний случай припасенная карта Крымова.

Ну, и – Линевский. Вариант, что Виталий Михайлович убил в лифте свою подружку и помощницу, а потом бежал, прихватив рецепт изготовления нового консерванта крови, был почти нулевым. К тому же Линевским занимались другие сотрудники, Глеб лишь постольку-поскольку. Петр Петрович, с которым Крымов встречался теперь ежедневно, тоже отметал причастность молодого кандидата к смерти Неверовой. Беседовал Глеб и с ребятами из группы по делу Линевского, так что был достаточно информирован. Крымов ритуально провел ещё одну черту, написал под ней: «Виталий Линевский». И снова впечатал ручку в блокнот.

Виталий Линевский, двадцать восемь лет, кандидат медицинских наук, заведующий лабораторией НИИ гематологии. В отличие от Неверовой, однозначного мнения о себе у тех, с кем общался, не оставил. Замкнутый, аскетичный, истинный книжный червь. И в то же время вспыльчивый, импульсивный, часто неуправляемый, фанатично работоспособный. Но что умница и человек безусловно порядочный – не отрицал никто. Снимал комнату у пожилой дальней родственницы, та ничего вразумительного о его исчезновении сообщить не могла, тем более, что лежала в то время и до сей поры в больнице с обострившейся бронхиальной астмой. Друзей Линевский не имел, во всяком случае, отыскать кого-нибудь, кто был с ним очень близок или хотя бы накоротке, не удалось.

Размышляя над этим, Глеб медленно выводил очередное облачко, заключавшее в своей сердцевине имя и фамилию пропавшего кандидата. По идее, так не бывает, чтобы в большом, людном городе, среди дня, исчез бесследно человек, и ни одна живая душа ничего об этом не знала. Но факт оставался фактом. Версия, что Линевского похитили, тоже отпадала – вместе с ним исчезли зубная щетка и бритва. Все остальные вещи оказались нетронутыми – для подтверждения специально привозили из больницы его тетю. Тетя удивлялась, что он уехал, не навестив ее и не попрощавшись, – Виталий, по ее выражению, был очень «родственным». О «родственности» Линевского в один голос говорили и в институте, особенно женщины. Сыном он был образцово-показательным – оставшейся во Львове матери, часто болевшей сердечнице, писал или звонил чуть ли не каждый день, слал деньги, посылки и отпуск проводил только дома. Известно было Глебу и то, что, как сообщили львовские коллеги, в тех краях Виталий Михайлович не появлялся. Куда же укатил внезапно завлаб Линевский, никому и слова не сказав, он, упорядоченный, дисциплинированный человек, не позволявший себе даже на несколько минут опоздать или уйти раньше? И знал ли он – тоже кардинальнейший вопрос – о Галкиной смерти?..

А я, Валентин Извеков, чудодейственно превратившийся на три троллейбусные остановки в капитана Крымова, совершенно не заметил, как одолел это расстояние. Потерял себя за квартал от Светкиного дома, нашел лишь сейчас, неподалеку от своего. Ни холода не замечал, ни ветра, ни стылой февральской изморози – «просидел» не меньше получаса над милицейским блокнотом, где одна под другой выписаны были три фамилии. Надо же, как въелся в меня этот чертов детектив: живет уже во мне без моей на то воли!

Нет, надо с ним покончить – раз и навсегда. Я ведь, кажется, все для себя решил. Никаких детективов, никаких Андреев – ни живых, ни вымышленных! Разве что… Разве что проследить, как допрашивал Крымов Гуркова. Так, для интереса. Любопытно, как Андрей попытается извернуться, когда припрут его к стенке «незнакомым» ему Линевским, как ужом завертится. Не мною первым и не про него первого сказано – одна ложь неизменно влечет за собой другую. Тем более, что я уже знаю то, что лишь предстоит – конечно, если бы вздумал писать детектив дальше – узнать капитану Крымову. Знаю, на каком крючке висит Андрей, чего боится. Этот фрагмент можно было бы даже, вернувшись домой, записать. Так, на всякий случай, конспективно. Времени много не займет, а ВДРУГ когда-нибудь пригодится. Глеб теперь должен вызвать Андрея к себе в кабинет, прошла пора диванных перекуров-посиделок. Соответствующая обстановка, протокол – все как положено…