Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Вениамин Кисилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Как же так, Светка? Зачем ты заболела? Когда успела? Вчера ведь только…

– Сама удивляюсь. – Голос у Светки был жалобно-приглушенный, хрипловатый, от сострадания к ней у меня даже сердце заныло. – Вчера немного горло побаливало, я внимания не обращала, а ночью проснулась – как на сковородке меня поджаривали, глотнуть не могу… – Забрала у меня руку. – Сядь на стул, Валька, не хватало еще, чтобы ты заразился. И не переживай, скоро все пройдет. Папа американский антибиотик раздобыл, через пару дней на ногах буду.

Я поднялся с колен – занятно бы выглядел, войди сейчас в комнату кто-нибудь из ее родителей! – снова завладел Светкиной ладонью:

– Я же не целую тебя, руку-то хоть оставь! – Придвинул ногой стул, сел, тоскливо уставился на нее: – Ты сегодня такая красивая…

– Только сегодня? – у Светки хватило сил кокетливо улыбнуться.

– Ну что ты! – Я легонько потянул ее руку на себя, губы мои снова нашли горячую гладкую кожу.

– Ты как маленький! – Рука ее исчезла под одеялом. – Расскажи лучше что-нибудь, а то лежу весь день бревном, читать даже не могу. Что ты делал сегодня?

Я покорно вздохнул, начал рассказывать, как охотился за будущими героями моей статьи, но вошел отец, сказал, не глядя на меня:

– Света, тебе скоро принимать лекарство. – Красноречиво зыркнул на часы и вышел.

– Он у тебя, однако, не очень-то любезен, – не удержался я. – Не то что мама.

Светка нахмурилась:

– Я же тебя просила не делать скоропалительных выводов. И почему он должен быть любезным? Он тебя совсем не знает.

– Но понимает ведь, что не с улицы человек пришел, – не сдавался я, – к его дочери… – В упор посмотрел на нее: – В конце концов, будущий его зять! И вообще он, по-моему…

– Что – пьянчуга? – Светкины глаза – две холодные черные щели.

Я вовсе не это имел в виду, но под настроение буркнул:

– Впечатления трезвенника, во всяком случае, не производит. Насколько я понимаю, врач он…

– Да, врач! – опасливо покосившись на дверь, сказала Светка. – Хирург! И прекрасный хирург, многим поучиться!

Я видел, что она занервничала, и нисколько не хотел с ней ссориться, тем более сейчас. Поднял руки вверх:

– Сдаюсь. Не надо, Светка, я ничего такого не имел в виду. Соображаю ведь, что хирург не подойдет к операционному столу навеселе!

– Он теперь к операционному столу не подходит, – неохотно буркнула Светка. – В поликлинике принимает.

Выяснять, почему он предпочел поликлинику, я не стал. Уходить мне ужасно не хотелось, но опасался нового его появления. И обижаться не было оснований – не каприз ведь, Светка в самом деле больна, лекарства принимать нужно. Подался всем телом вперед, словно намереваясь встать:

– Ну, так я пойду?

Смуглая Светкина рука опять явилась мне, легла на мою:

– Посиди еще немного. И не заводись, все нормально. Расскажи еще что-нибудь. Ты уже детектива много написал?

– Написал мало, придумал много. – Я благодарно потерся об ее руку щекой.

– И убийство будет?

– И убийство будет.

– А кого убьют? За что?

– Молодую девушку, лаборантку. Из-за человека одного пострадает. Могла опознать и выдать преступников.

– Много знала? – по-детски округлила глаза Светка.

– Много! – рассмеялся я. Вернулось хорошее настроение. – Забыла великую народную мудрость: меньше знаешь – крепче спишь.

– А тот, из-за которого ее убили, куда потом делся? – не отставала Светка.

– Представляешь, исчез! Растворился! И никто, даже сам он, не знает, где находится.

– Но ты же знаешь!

– И я не знаю. И не выпытывай, читать неинтересно будет, потому что… – Вдруг замолчал на полуфразе, озаренно посмотрел на Светку.

– Ты чего? – поразилась она.

Я вспомнил. Вспомнил, о чем подумалось перед тем, как заснул. Теперь – спасибо Светке! – я знал, куда запропастился Линевский.

Снова скрипнула дверь, но вошла Ольга Васильевна.

– Вы, наверное, прямо с работы. Может быть, покормить вас?

На какое-то мгновение я заколебался. Не оттого, что действительно, когда напомнила она о пище, захотелось есть. Но давно известно – лучше всего сходятся люди за столом, а мне это очень не повредило бы. Не исключался, правда, вариант, что компанию составит Светкин отец – этого мне хотелось много меньше, – но потерпеть можно было бы, и никакой натяжки – будущий родственник ужинает после работы в кругу будущей семьи. Разговоры, шуточки… Увидели бы, в конце концов, что кандидат в зятья кое-чего стоит. Но если бы Светка сидела рядом со мной… Без нее, боялся, все может получиться непредсказуемо, мне же во вред. Да и, если откровенно, опасался я рассиживаться с папашей, послужить – можно не сомневаться – подопытным кроликом. Придется отложить до лучших времен, по крайней мере до Светкиного выздоровления.

– Спасибо, Ольга Васильевна, – выражая предельную благодарность и признательность, приложил я руку к сердцу. – Как-нибудь в другой раз, у меня еще, к сожалению, дела сегодня…

Покидая комнату, прощально оглянулся на Светку. Она грустно улыбнулась мне, забавно сморщила вздернутый свой носик. Как не хотелось мне уходить от нее, как жаль было расставаться… И насколько ближе, желанней сделалась она мне такая – непривычно тихая, слабая, беззащитная. Извечный мужской комплекс сработал? Мне сейчас ничего от нее не было нужно, даже целовать не стал бы – сидеть бы вот так, рядышком, держать за руку, глядеть в милое, родное лицо, рассказывать что-нибудь, а она чтобы слушала…

Валил снег. Настоящий снег, зимний, пушистый. Празднично высветлил, выбелил улицы и деревья, чудодейственно преобразил совсем никудышный в грязи мой город, его многострадальные дороги, о которых предстояло мне писать… И до чего же приятно было ступать по снежку, крепко, здорово хрустящему, впечатывать свои следы в его податливую белизну. Я шел, тихонько высвистывая старозаветную «Вдоль по улице метелица метет», не печалился. Все было хорошо. Светка – хорошо иметь отца-врача, достающего американские антибиотики! – скоро выздоровеет, мы будем с ней, ласковой и нежной, гулять по заснеженным улицам, статью я так или иначе все равно напишу, а дома ждет меня с ужином мама, ждет мой видавший виды, со школьной поры исцарапанный и потертый письменный стол. Мне сегодня, наверное, будет хорошо работаться. И вообще надо составить конспект сюжета, а то опять что-нибудь забуду. Вот только не переборщил ли я с Линевским? Да и технологию нужного мне для сюжета дела представляю не очень-то. Впрочем, я, скорее всего, не одинок – можно представить, как посмеиваются профессионалы, читая детективные поделки даже маститых авторов.

Что-то поделывает сейчас мой неутомимый и неустрашимый сыщик Глеб Крымов? Раскалывает загнанного в угол Андрея Гуркова? Торит дорожку к исчезнувшему Виталию Михайловичу Линевскому? Бедный Виталий Михайлович, сколько злоключений предстоит ему вынести по недоброй моей воле! Но ведь уже не я решаю его судьбу, а четверка злоумышленников, собравшихся на даче за городом. И пока он, благодушный, разморенный хорошей выпивкой, закуской и льнущей к нему красавицей Галкой, посиживает за столом, они, за стеной, копаются в листках из так хорошо знакомой ему зеленой папки…

– Ну, – сказал Кеша, с надеждой вглядываясь в затуманенное лицо хозяина, – то, что нужно? Проколов не будет?

Хозяин еще раз, совсем уже медленно, прошелся глазами по записям, сокрушенно цокнул языком:

– Увы, худшие предположения мои оправдались. – Укоризненно посмотрел на Кешу: – Я же говорил, что Линевского нужно держать до последнего, одной папки может оказаться недостаточно. Как в воду глядел! А то туда же: «зачем нам этот пикничок! зачем маскарад! заполучили ключи – и баста!»

Кеше явно не понравились ни слова его, ни тон, каким они были сказаны.

– Не строй из себя мыслителя. И не спекулируй тем, что единственный из нас кумекаешь в этой химической галиматье. Ты уверен, что без самого Линевского не разобраться? На кой тогда черт он вообще прячет записи за стальной дверью, если ничего нельзя понять?

Хозяин окинул его снисходительным взором:

– Не суди, о чем понятия не имеешь. В каждом деле есть свои нюансы. Формулы все на месте. Да только мостиков переходных нет.

– И где же взять эти твои мостики? – вмешался в разговор лысый. – Завтра ведь нужно передать материалы. Хочешь на бобах нас оставить?

– Что значит «я хочу»? – возмутился хозяин. – Я сейчас выступаю всего лишь в роли эксперта! Пожалуйста, передавайте, я свое слово сказал. Остальное – ваше дело.

– Погодите, погодите, – примирительно сказал Кеша. – Поцапаться всегда успеем. Я правильно тебя понял: без автора эти бумажки полной цены не имеют? Это точно?

– Как в швейцарском банке, – сумрачно пошутил хозяин. Кеша взял у него из рук папку, аккуратно сложил в нее исписанные листки, завязал тесемки, раздумчиво побарабанил по ней пальцами.

– Что ж тогда… Придется, значит, переправлять папку вместе с ее владельцем, другого выхода не вижу.

– Каким, интересно, образом? – впервые подал голос густобровый. – Завернуть в один конверт? Или пойти к Линевскому – простите, дорогой товарищ, но не можем без вас разобраться, не соизволите ли дать необходимые пояснения, очень уж, знаете, нужно!

– Такой вариант отрабатывался. – Кеша его даже взглядом не удостоил. – На самый крайний случай. Очень, предупредили меня, нежелательный, но, повторюсь, другого выхода не вижу. Только хлопотно очень.

– Еще бы! – помрачнел хозяин. – Может, малой кровью отделаться, договориться как-нибудь с Линевским?

– Там, где не помогают деньги, помогают большие деньги! – Густобровый слыл острословом.

– Вряд ли, – вздохнул Кеша. – Я за ним не один день наблюдаю, со всех сторон повертел. Клиент тяжелый, можно, конечно, попробовать, но много времени займет, а дело – не терпит.

– А через Галку его? – предложил лысый. – Взять эту кралечку в оборот…

– Тоже дохлый номер. Там вообще ниточка такая тоненькая – того и гляди оборвется. Знал бы, чего стоило уговорить ее просто приехать сюда с ним. Заодно и этого пентюха Андрея пришлось тащить, чтобы наверняка. Кстати, она видела, как ты брал из кармана ключи, так что еще одна сложность возникла. Грязно работаешь!

– Да я… – начал было лысый, но Кеша не дал ему договорить:

– Оправдываться будешь перед шефом. Я, кажется сумел притушить пожар, но не завидую тебе, если это дело вдруг всплывет.

– Но каким же образом взять Линевского? – спросил хозяин. – К тому же с девицей он. Накачать его, что ли?

– Брать мы его не будем, – впервые усмехнулся Кеша. – Сам прибежит, как миленький. Нам лишний риск не нужен.

– Это каким же образом? – вскинул брови хозяин.

– Я ведь говорил, что не один день уже возле него кручусь. Обойдемся без накачки, хватит обычного телефонного звонка…

10

Писалось мне в самом деле неплохо, но начала побаливать голова. Мне еще хотелось набросать, как допрашивал Глеб Андрея, я выпил таблетку анальгина, минут через десять полегчало.

Никогда не мог понять, зависит ли качество написанного от моего состояния. Бывает, так хорошо работается, слова сами на бумагу просятся, а утром прочитаешь – с души воротит. Порою же мучаешься, насилуешь себя, каждую строчку клещами из головы вытаскиваешь – а потом буковки ни одной не поправишь. Но, в любом случае, писать все-таки надо, когда пишется, иначе каторга перестанет быть не только сладкой – вообще всякий вкус потеряет. Даже с головной болью. Так что будем равняться на целеустремленного Крымова, он-то, небось, никакого послабления себе не даст, характер не тот. Не глуп Андрей, изворотлив, к тому же неминуемой кары боится за «убийство» в парке, да не устоять ему против капитана Крымова. Но нельзя, однако, недооценивать и то, что Андрей до унизительного пинка в грязь и Андрей после него – два разных человека. Такие вещи бесследно не проходят. Теперь уж опаздывать по крымовскому вызову не станет, раньше назначенного срока примчится. О, Господи, как же он может примчаться? – его ведь Юрка доставит, по всем протокольным правилам! Юрка войдет в кабинет и скажет…

Юрка вошел в кабинет Крымова и сказал, улыбаясь:

– Привез красавца. Мог бы и раньше, но видел бы ты, каким он домой заявился! Весь в грязи, синий от холода, зуб на зуб не попадает! Где, спрашиваю его, резвился? В роще, говорит, гулял, воздухом дышал. Шизик какой-то! Пришлось ждать, пока он душ примет и переоденется. Заводить?

– Давай, – кивнул Глеб.

Юрка вышел, вернулся с Андреем. Андрей уселся на знакомый уже ему стул напротив Глеба, Юрка – на другой, поодаль. Крымов на этот раз повел себя иначе – в диспуты ввязываться не стал, молча подошел к сейфу, извлек из него самодельный нож с черной костяной ручкой, положил перед Гурковым:

– Ваш?

– Нет, – быстро, едва взглянув на него, ответил Андрей и отчужденно застыл.

– Бросьте, Гурков, – поморщился Глеб. – Это же несерьезно. Я ведь могу набить полный кабинет людьми, которые видели у вас этот нож. Начиная от соседки со второго этажа, которой вы замок открывали, и кончая многочисленными вашими собутыльниками. Какой смысл запираться?

Ни одна мышца не дрогнула на узком Андреевом лице, только еще туже обтянула побелевшая кожа выступающие скулы. Ровным, без выражения голосом ответил:

– Таких ножей в городе может быть несколько.

– В том-то и дело, что не может, – возразил Глеб. – Нож не покупной, самодельный.

– Нож, о котором вы говорите, я еще мальчишкой делал, в школьной мастерской. И не я один. Поветрие такое было. Куда девались остальные, не знаю и знать не хочу.

Подобный ответ Крымов предвидел, снисходительно усмехнулся:

– Вы недооцениваете возможности нашей экспертизы. Для нее это пара пустяков.

– Отпечатков моих пальцев на нем нет, – так же заведенно сказал Андрей.

– Вы в этом уверены?

Теперь, прежде чем ответить, Андрей помедлил. И голос чуть возвысил:

– Уверен.

Глеб взял со стола нож, принялся вертеть его в руках, насмешливо глядя на Гуркова. Испытание молчанием тот перенес хуже, чем обращенные к нему вопросы.

– Да, уверен! – выкрикнул он. – Не принимайте меня за лопуха! Не хуже вас знаю, что отпечатки исчезают, если элементарно протереть их носовым платком!

– И всё-то вы знаете. – Глеб не убрал с лица улыбки. – До чего приятно разговаривать с эрудированным человеком! Детективчики, небось, почитываете столетней давности в промежутках между собственными сочинениями? Мыслите на уровне примитивной дактилоскопии?

Андрей непримиримо стиснул губы, давая понять, что больше на эту тему рассуждать не намерен.

– Допустим, – продолжил Глеб. – К этой теме мы обязательно вернемся, пока же хотел бы узнать, где ваше школьное поветрийное, так сказать, изделие.

– Не знаю, – сухо сказал Андрей. – Может быть, выбросил. Или затерялся где-то. Давно не видел. Не знаю.

– Я вам и тут могу помочь, – участливо произнес Глеб. – Найти человека, который подтвердит, что видел этот нож не давно, а буквально накануне убийства Неверовой, особого труда не составит. Ну неужели вы таких простых вещей не понимаете, товарищ эрудит?

– Да вы что?! – Андрей вскочил со стула, но тут же, словно толкнули его в грудь, снова плюхнулся на него. – Неужели действительно думаете, что я мог убить Неверову?

– Нет, – медленно сказал Глеб, – особой уверенности в этом нет, но что убита она вашим ножом, – не сомневаемся. Ордер на арест, как вы тоже, очевидно, читали, без санкции прокурора не выдается. А прокурор таковой не даст, если нет оснований. Подозрение, согласитесь, падает на вас, и вам предстоит доказывать обратное. Пока вы это делаете совсем не убедительно. Более того, пытаетесь сбить нас с толку, наводите на неверный след. Понимаете, что себе не в пользу?

– Но существует же презумпция невиновности! – снова возвысил голос Андрей. – Я могу вообще рта больше не открывать! Доказывайте! Доказывайте, что это нож мой, доказывайте, что это я убил Галку!

– Именно этим мы и занимаемся. По крайней мере первое установлено нами достоверно – нож, которым убили Неверову, принадлежит вам.

Глеб замолчал, ожидая ответной реплики, и, когда той не последовало, сел за стол, со стуком, словно точку ставя, положил перед собой нож:

– Хотите откровенно? Вы в равной степени легкий и трудный соперник, потому что обладаете хорошим интеллектом. К тому же, как всякий сочинитель, – даром воображения. Давайте поменяемся местами. Вы – следователь, перед вами человек, о котором известно, что его ножом убили соседку, молодую женщину. Как же ведет себя допрашиваемый? Во-первых, отрицает, что нож принадлежит ему. Подозрительно? Еще как! А если учесть, что с этой соседкой он дружил, тяжело перенес ее смерть, тогда вообще ничего понять невозможно. Ведь он, по идее, должен сделать все, чтобы помочь отыскать убийцу, чтобы возмездие настигло негодяя – так нет же, воду мутит! Логика тут железная – либо сам убил, либо, что не менее подло, покрывает убийцу. Если в цепи моих рассуждений вы нашли какие-то изъяны, укажите на них, пожалуйста, буду очень признателен.

Андрей не отвечал, только дышал часто, загнанно. И руки намертво сцепил на коленях.

– Молчите? – укоризненно вздохнул Глеб. – Тоже глупо, вы же тем самым доказываете мою правоту.

– Я уже сказал, – разомкнул наконец пересохшие губы Андрей. – Ничего говорить не буду. Требую адвоката.

– Адвокат вам будет, как положено. Равно как и все остальное, чем сопровождается обвинение в тяжком преступлении. Жаль, что вы ничего не поняли. Особенно того, что на этом – в сердцах прихлопнул по нему – ноже не только смерть Галины Неверовой.

– Что-о?! – выпучил глаза Андрей. – Что вы сказали?

И снова Глеб, как во время прошлой их беседы, всей кожей ощутил щекочущие лапки быстрых, нетерпеливых мурашек, предвестников охотничьей удачи. Слишком, однако, велика была сейчас цена, чтобы сыграть экспромтом, досконально все не рассчитав. Но знал, наверняка знал – угодил Андрею в место очень болезненное. И окончательно убедился в своем подозрении, когда Андрей вдруг повел себя совершенно неожиданно…

Глеба не смущали ни словесные Андреевы выверты, ни сменявшая их решимость упорно отмалчиваться. Беседовал с ним не впервые, и холерический, шаткий характер его изучил неплохо. Не удивился бы, закати даже Андрей истерику. Но то, чему сейчас стал свидетелем, поразило до крайности.

– Что вы с-сказали? – еще раз прохрипел Андрей. – Что вы… – Лицо его покрылось серым пепельным налетом, тело начало крениться, и не поспей вовремя Юрка, он грохнулся бы на пол.

В чувство его привели с большим трудом. Прыскали водой, попали по щекам. Обескураженный Глеб вознамерился уже вызвать врача, но Андрей шевельнул припухшими веками, глаза посмотрели более или менее осмысленно. Убедившись, что опасность миновала, Глеб вызвал дежурного, велел на всякий случай, чтобы в камеру к Гуркову пригласили доктора.

– Что скажешь? – спросил Глеб, когда Андрея увели. И не и первый раз порадовался Юркиной сообразительности.

– Или я темнее ночи мавританской, или перышко это, – Юрка кивнул на нож Гуркова, – не с одной Неверовой знакомо.

– В яблочко. И Гуркову ужасно не хочется, чтобы кто-нибудь, мы в первую очередь, прознал об этом. Много больше, хотя в голове не укладывается, чем об убийстве Неверовой.

– Информация для размышления… – заходил по комнате Юрка. Остановился, непонимающе посмотрел на Глеба: – Слушай, а почему ж он тогда этот нож, если на нем еще до Неверовой повисло что-то, сразу не выбросил в ближайший мусорник? Приметный ведь такой инструментик, не отвертишься!

Глеб заложил руки за голову, потянулся так, что лопатки сошлись, сказал, смяв первые слова зевотой:

– Ох, Юрочка! Я мог бы тебе поведать десяток версий, почему Андрей сохранил его. Со ссылками на больших корифеев и маленьких. Но боюсь, что дело обстояло много проще. Просто Андрей – это Андрей, авантюрист и психопат.

– Думаешь, не давали ему покоя лавры господина Раскольникова?

– Теперь что угодно в голову полезет – уж больно пахучий след мы взяли. Вот что, Юрка, пока он там в себя приходит и к очередному раунду готовится, поройся в картотеке. Далеко не забирайся, максимум два-три месяца. Соображаешь, что поискать нужно?

– Обижаете, товарищ капитан!

Анальгина хватило ненадолго. Снова начала раскалываться голова, познабливать стало. Еще одну таблетку проглотить, что ли? Или завалиться лучше спать, не мучиться больше детективщиной? Решил выстрелить по обеим зайцам – и обезболивающее принять, и с повестью на сегодня покончить. Сделал я еще одно интересное открытие: почувствовал боль при глотании, когда запивал таблетку водой. Пошел в ванную, раскрыл перед зеркалом рот. Неяркого освещения хватило, чтобы различить красноту в горле. Так, спекся, значит, пылкий Ромео… Оставалось надеяться, что обойдется без американских антибиотиков. Заменил их двумя отечественными таблетками аспирина, лег, накрылся с головой. Согреться никак не удавалось, заснуть тоже. Маму будить не хотелось, да и чем она могла помочь? Дотерплю до утра, завтра видно будет…

Болезнь всегда некстати. Но сейчас мне особенно было не с руки расхвораться: наметил на завтра несколько встреч, Светка опять же… Вот уж никогда б не подумал, что старая плоская острота о поцелуе – переносчике инфекции коснется вдруг меня. А может, пронесет еще? Подумаешь, ангина! Не обязательно ведь должна она у меня протекать так же тяжело, как у Светки. И виски, вроде бы, уже меньше ломит, заснуть бы только поскорей…

Я ворочался с боку на бок, стараясь устроиться поудобней. Почти как узник Андрей в тюремной камере. Кстати, куда в таких случаях сажают? В «одиночку», чтобы имел возможность подумать хорошенько? Или – где этих одиночек набрать? – в общую? Там, по слухам, удовольствие небольшое, уголовнички куражатся… Не приведи Господь угодить… Тьфу, черт, нашел, о чем думать! Но не зря же предостерегает знаменитая пословица, чтобы не зарекался…

Я вдруг пожалел Гуркова. И порадовался про себя, что пожалел: не последний, оказывается, я человек – ведь Андрея своего, хоть и много за эти дни переменилось и в жизни, и в повести, пишу все-таки со Светкиного Андрея. Впрочем, сейчас нетрудно и великодушным стать, так что тешиться-то особенно нет оснований. И что за дурацкая манера отождествлять вымысел с действительностью?

Я перевернулся на спину, постарался отвлечься. Надежней всего – ни о чем не думать, тупо считать, допустим, быстрей сон сморит. Андрея пожалею в другой раз. А если такой жалостливый, зачем Галку – Светку же с Андреем не сравнишь! – убил в лифте? И что вообще такое – жалость? Я, например, люблю всякую живность, мотылька – и того не прихлопну. Летом возле нашего дома много муравьев – целые дорожки на асфальте. Иду – обязательно переступаю, чтобы не раздавить ненароком. Что – каждая жизнь уникальна и достойна сохранения? Почему же тогда с удовольствием, даже с каким-то злорадством убиваю назойливую муху, гоняюсь в кухне за тараканом? Потому что неприятны они мне? Вред приносят? Но если исходить из того, что позволительно уничтожать всех приносящих вред, тех же мотыльков и муравьев, далеко можно зайти. Выходит, сострадание мое и милосердие избирательно, не по движению души, а по каким-то соображениям? Расплющиваю таракана, потому что неприятен внешне и быстро бегает? Мышку, наверное, тоже преследуют за то, что быстро бежит-катится, это почему-то приводит людей в ярость. Ведь какой, если разобраться, приносит вред человеку пугливая мышка? И как повели бы мы себя, если стал бы вдруг от неведомой болезни исчезать, скажем, мышиный род? В Красную книгу занесли бы? Мы любим и холим все, что красиво, что успокаивает, радует глаз? Но самый красивый и привлекательный гриб – это же мухомор… Некоторые бульдога считают писаным красавцем…

Нет, я в самом деле нездоров, о такой чепухе думаю… Или не о чепухе?.. Неужели суждена мне бессонная ночь, вдвойне тягостная оттого, что ни писать, ни читать невозможно? Извечный враг человеческий – бессонная ночь. Почему так боимся ее? Не оттого же только, что на следующий день работаться будет плохо. Потому что не как все? Терзает, что ворочаешься, как дурак, когда все нормальные люди спят? Но, во-первых, не все, и не самые худшие, а во-вторых, кто мешает не спать, «как умному»?. Или гнездится где-то у каждого вздорная мысль, что нормальный спит, потому что совесть чиста? А у кого она, если покопаться, чиста?.. В той же тюрьме, куда засадил я своего Андрея, мало кому, наверное, удается заснуть. Особенно в ожидании суда. Хоть в одиночке, хоть не в одиночке. А уж моему Гуркову и подавно на секунду даже забыться не удастся. Кольцо вокруг него сомкнулось. И не в том лишь дело, что понимает он – не отвертеться от ножа, которым убили Галку. Он ведь уже не сомневается, что милиции известно и о роковой драке в парке. От кого известно? Не в Кешиных интересах заложить его. Кто же тогда? Та парочка, которая встретилась на выходе? Таксист, отвозивший его домой?..

Любопытно, что делал бы я, окажись на месте Андрея? В конце концов, я должен это представлять – мне же писать дальше. Выгодней, пожалуй, откупиться Кешей – по крайней мере отпадет обвинение в убийстве Галки. Но Кеша в отместку может продать самого Андрея, хоть и мало пользы ему, если Андрея тоже в тюрьме сгноят. Или не мало? Обязательно утопающий, особенно Кешиной популяции, тащит за собой на дно всех, до кого сумеет дотянуться? Но в любом случае это лучше, чем сознаться в убийстве – тогда вообще вариантов не останется. А все, что связано с дракой в парке, – отрицать. Нет – и всё тут! Не был, не принимал, не участвовал. Знать бы только, насколько осведомлен этот хренов капитан с его экспертизами… И еще одно не давало покоя Андрею, как бы ни старался, как ни заводил себя – сознавал он, чувствовал превосходство Крымова. Цепче, логичней, настойчивей, просто характером сильней. И туго придется во время следующей встречи с ним – доконает…

Все, хватит с меня! Сейчас буду считать, сколько терпения хватит. До тысячи, до двух тысяч…

Но запретный ящик Пандоры уже раскрылся. Меня и на первую сотню едва хватило. Но думал я уже не о детективе, думал о Светке. Вспоминал нашу последнюю встречу в подъезде, и то ли температура у меня поднялась, то ли распалил себя слишком – дышать нечем сделалось. Уж лучше переключиться на Гуркова. Или, того проще, на Крымова. Глеб, кстати, совсем у меня не действует. Бледная тень. Ни мыслей его, ни поступков. И не слишком ли большую роль отвожу я в его работе случайностям? Один раз мурашки, другой… Хотя, именно в этом, наверное, состоит искусство следователя – сопоставлять, анализировать каждое слово, каждый жест, взгляд…

Чем он вообще занимается? Женат, при детях? Подружка верная у него? Мыслитель и аскет, посвятивший себя одному лишь Делу? Привлекательней, конечно, семейный Крымов – ближе и понятней. Тем более, что два холостяка, Андрей и Линевский, у меня уже есть. Между прочим, Линевский меня навещает реже всего, а ведь главная проблема с ним. В первую очередь потому, что плохо представляю дальнейшие, связанные с ним события. Пока остановился на том, что позвонят ему – и помчится он в аэропорт. Во Львове перехватят. А дальше что? Не заворачивать же, как предлагал один из шайки, в конверт вместе с зеленой папкой…

Зато поспешное отбытие Виталия Михайловича из теткиной обители я представлял хорошо. И натяжек вроде бы особых не просматривалось…

Первым засобирался Кеша. Поглядел на часы, завздыхал, что девять часов уже, а в десять он ждет важного телефонного звонка. Принялся извиняться, уговаривать остальных, чтобы не обращали на его исчезновение внимания, веселились. Но тут же, сославшись на неотложные дела, последовали его примеру лысый с бровастым. Гостеприимный хозяин сокрушался, но когда и Линевский заявил, что пора и честь знать, лишь бессильно развел руками.

Настроение у Виталия Михайловича было распрекрасное, пытался даже что-то напевать. И нисколько его, человека осторожного и предусмотрительного, не смущало, что за руль «Москвича», в котором разместились он с Галкой и Андрей, садится подвыпивший Кеша. Ни одна забота не омрачала его чело. Андрей пристроился впереди, Линевский, не особенно таясь, прижимал к себе на заднем сидении Галку. Однажды лишь огорчился, когда Кеша высадил рядом с их домом Галку с Андреем, а его повез дальше.

Все еще тихонечко напевая, тыкался в замочную скважину ключом в неверной руке, и вдруг услышал за дверью трель телефонного звонка. Справился наконец с замком, поспешил к неумолкавшему телефону.

– Виталий Михайлович? – услышал он далекий, приглушенный голос. – Хорошо, что застал вас, второй раз звоню! Я дежурный врач из львовской больницы неотложной помощи, выполняю волю вашей матушки. Она у нас, в крайне тяжелом состоянии. Боюсь, до утра не дотянет. В сознании была, дала мне ваш телефон, я обещал связаться с вами.

Линевский мгновенно протрезвел.

– Сердце? – спросил он, хватаясь за свое.

– Да, обширнейший инфаркт. Делаем все возможное.

– А мне что делать? – завопил Линевский, тряся в отчаянье головой. – То есть как – «до утра»? Почему вы расписываетесь в собственном бессилии?

– Возьмите себя в руки. И не кричите на меня, я всего лишь выполняю данное вашей маме слово. Между прочим, приходилось мне бывать в вашем городе. Есть во Львов самолет около двенадцати ночи. Сейчас десять, может быть, успеете.

Он, кажется, еще что-то хотел сказать, но Линевский бросил трубку, заметался по комнате, потом бросил в портфель паспорт, бритву, завернул в носовой платок зубную щетку, запихал в карман все хранившиеся в ящике деньги и побежал к выходу. Хоть тут повезло – первая же мимо проезжавшая машина, к которой он бросился, притормозила.

– Выручай, друг, – крикнул он водителю. – Отвези в аэропорт, мать у меня помирает!

– О чем речь! Садись, конечно. Мать – святое дело.

– Только бы самолеты летали! – без конца приговаривал Линевский. – Только бы летали… Погода такая…

Очередной удар Виталий Михайлович получил, вбежав, запыхавшись, в здание аэровокзала. Возле касс толпился народ, покупка билета превращалась в нерешаемую проблему. На световом табло горела надпись, извещавшая о начале регистрации пассажиров на Львовский рейс. Линевский приблизился к хвосту очереди, узнал, что билеты все распроданы, остановился в нерешительности. Единственное, что могло спасти: воззвать к кому-нибудь из местного начальства, рассказать о причине, по которой обязательно должен улететь. Будь у него телеграмма, заверенная врачом, как положено в таких случаях, шансы возросли бы, оставалось уповать, что поверят на слово. А тут еще запах, можно было не сомневаться, после недавних возлияний… Но рассудив, что иного выхода не придумать, и озираясь уже в поисках двери с нужной табличкой, услышал вдруг рядом с собой голос:

– Один на Львов никому не нужен?