Текст книги "Остров традиции"

Автор книги: Василий Сосновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Увы, так продолжалось недолго – в один прекрасный день Помещик был арестован за хранение наркоты и нанесение серьёзных увечий полицейскому. В отсутствие непререкаемого лидера разгорелась борьба за освободившееся свято место, и межэтнический гэнг погряз во внутренних разборках и борьбе за власть. Новые лидеры были начисто лишены харизмы Помещика, и постепенно места общественного пользования вновь были запружены беззаботной и безобидной местной молодёжью. Землемер в эту пору не чурался участвовать в междоусобицах, но на первые роли не рвался. Отныне он не только самозабвенно качался и боролся, но и налёг на местный язык, смекнув, что его незнание только ограничивает свободу его действий. А на действие он вскоре отважился серьёзное.

Мать его к тому времени расплевалась и разошлась со своим суженым коренной национальности и какое-то время прозябала на разовых работах, рискуя на всю жизнь засесть на «велфер», как здесь называли социальное пособие. Но однажды ей подвернулась фартовая синекура: её приняли домработницей в зажиточную аборигенскую семью.

Семья состояла из двух человек – бездетной супружеской пары. Муж был по профессии «хаусвайф», в переводе с местного – домохозяйка; впрочем, чёрную работу он возложил на плечи землемеровой матери, а сам всецело предался любимым занятиям – выращиванию экзотических кактусов и разведению зверюшек, занесённых в красную книгу. В этом он оказывал посильную помощь своей очень занятой работающей жене-профессорше. Пока муж кормил, поил, одевал раритетных животных, обучал их языкам и гражданским премудростям, профессорша заседала в президиумах, митинговала, преподавала и писала книги – всё на тему исправления природы: чтобы никто никого не ел. Только синтезированную еду. А для замораживания численности популяции она считала необходимым запретить всему живому плотскую любовь, заменив оную духовной. Стерилизовывать и в нужных количествах клонировать. Сегодня это было ещё не совсем осуществимо, и редкостной живности разрешалось в известных пределах множиться, но в близком завтра целью человечества провозглашалось полное искоренение насилия из природы.

Неискоренённое насилие поджидало чудаковатое семейство в их же собственном доме: сын домработницы в один прекрасный день передушил и передавил всех выращенных в этих стенах реликтовых зверушек и сжёг их останки, чтобы нечего было клонировать. После этого он обычным рашпилем зарезал прибежавшего на запах гари мужа-хаусвайфа и нанёс многочисленные ранения жене-профессорше. Но полиция в новой стране обитания Землемера работает оперативно: залитую кровью горе-пацифистку успели спасти, а организатора и единственного исполнителя массовой резни препроводили в политкорректную каталажку.

На суде обвиняемый произнёс проникновенную речь о радикальном понижении статуса человека в современном обществе и «экологическом мракобесии». Переводил её очень хороший судебный переводчик, и она стала достоянием общественности. К тому же выяснились обстоятельства прежней жизни преступника, в частности, происшествие в губернской рощице, после чего он стал объектом сострадания всей своей новой родины. К тому же, до совершеннолетия ему оставалось ещё два месяца. Принимая во внимание смягчающие обстоятельства, дали ему всего четыре с половиной года, которые он отбывал в одиночной камере. Впрочем, в камере он по большей части только ночевал; остальное время новоявленного зэка уходило на изучение местного языка, тренинг по кун-фу под руководством лучшего китайского тренера, тягание железа, чтение общеразвивающих книг из обширной тюремной библиотеки и работу в тюремном живом уголке. Особенно много Землемер возился со змеями, чтобы преодолеть врождённый страх перед ними. Его регулярно навещали мать и друзья-соратники по молодёжной группировке, а также социальные педагоги и священники.

В прочитанном отрывке Конрада особенно заинтересовало, что Землемер, оказывается, боялся змей. Как и он сам. Герпетофобия, серпентофобия, офидиофобия… Жуткая парализующая тревога при виде одного лишь изображения змеи, не говоря уже о личных встречах. А между тем по дороге из города он узнал, что неподалёку открылся серпентарий.

Жизнь в посёлке в последнее время налаживалась. Логососы его покинули, автохтонная урла убыла на гастроли, а её подрастающая смена, как ни борзела, всерьёз претендовать на ведущую роль не могла. Власть – формальная и неформальная – безраздельно принадлежала полицай-комиссару. В сельпо один раз даже курятину завезли. На фоне воцарившейся стабильности жители не торопились в загибающийся город и готовились зимовать на дачах, тем более что не у одной Анны было приусадебное хозяйство. Посему не удивительно, что у кого-то из поселковых проснулись какие-никакие духовные запросы. Тем более в выходной.

Не в силах отделаться от мерзкого эпизода с Маргаритой, Конрад решил вышибить клин клином и заявиться в означенный серпентарий, чтобы вкусить омерзение по полной программе. Идти надо было по чавкающей грязюге, но по обочинам она густо была засыпана падшими листьями, поэтому вперёд он двигался ходко. По дороге справился, где находится новоявленный центр досуга. Оказалось совсем близко.

У врат суррогатного зверинца его встретила старая знакомая – старушка-вязальщица. Она бойко и оборотисто торговала входными жетонами. Устремила свой взгляд и на Конрада в ожидании мзды.

Конрад поёжился: его уколола совесть. Он ведь обещал бабульке разузнать, жив ли собес и есть ли надежда что-нибудь с него поиметь. Отступать было поздно – старушка уже заметила Конрада и приветливо ему улыбнулась.

– Привет, милок, – сказала она. – Что-то давно не видать тебя было.

Конрад ответил, что ездил в командировку.

– А я, вишь ты, бизнесом занялась. К нам сюда полгубернии ходит.

– Так это ваш серпентарий? – не поверил Конрад. – Значит, больше не вяжете?

– Нет. В сентябре последнюю вещь продала, а теперь вот змеями командую.

– Добре, – сказал Конрад. – А прогореть не боитесь? Эка невидаль – змеи. Их вон сколько в окрестных лесах ползает.

– Да разве ж это те змеи? Ты заходи, посмотри! У меня тут гадины редкостные, заморские. Любой длины и расцветки.

– Вот как, – удивился Конрад, напрягаясь всем телом от перспективы будущего зрелища. – И где же вы их раздобыли?

– Считай – даром отдали!

– Кто же?! – в Конраде не вовремя проснулся сыщик.

– А вот та клиентка, которая мне вещь заказала. Она сама городская. У неё этих тварей – завались. В каком-то училище живой уголок держала, а власти собрались пресмыкающих народу скормить.

Конрад поинтересовался, не «змеиную» ли шаль заказала благодетельница. Всё сошлось.

Нахлынувшие мысли помогли Конраду достойно оглядеть экспозицию. В принципе, ничего вводящего в ступор или даже сколько-нибудь зловещего та не содержала. В заботливо поддерживаемом микроклимате рептилий, похоже, разморило, и Конрад хладнокровно созерцал дремлющие за толстыми стёклами разноцветные канаты и шнурки. Орнамент некоторых ему даже понравился. Чего он точно не мог бы вынести – если б эти шнурки и канаты вдруг начали ворочаться и извиваться. Но те вели себя смирно. Единственное, от чего он наотрез отказался – фотографироваться с удавом на плечах.

«Значит, не всё мясное было брошено на борьбу с голодухой, – воротясь домой, соображал Конрад. – Поделился Землемер с родным училищем[6]… Но почему небедная директриса так старомодно одевается?»

Он ликовал, как будто судьба позволила ему серьёзно продвинуться вперёд. На самом деле, вновь открывшиеся факты ни о чём не свидетельствовали и никуда не вели.

12. Последнее путешествие

Колючий злой ветрило срывал с деревьев редкие припозднившиеся листья, гнал их по белёсым, заиндевевшим дорожкам сада. Студёными вечерами жалобно выли соседские псы, голый лес горестно шумел, раскатисто каркало вороньё и тревожно кружило в свинцовом низком небе. Осень кончалась, плавно переходя в зиму; Анна ходила в телогрейке, Конрад не расставался с шинелью. Как две тени скользили они по Острову, практически не пересекаясь.

– Конрад, папа очень просил вас зайти к нему.

Вот так сенсация! Кто это сказал? Это ж вам не «извольте убрать за собой». Это вам не «папе нужно отдохнуть». Это значит действительно очень просил.

Благообразен и мудровзор был сегодня почтенный старец. Дочь вымыла и расчесала его заслуженные седины и свежую рубашку натянула на обветшалое тело.

– Дорогой г-н Мартинсен! – торжественно закряхтел отставной прораб Переделки. – Скоро полгода, как мы с вами ведём пустопорожние беседы. Притом один из ваших центральных тезисов гласит: такие беседы an und für sich порочны. Полностью с вами солидарен, а посему пора бы уже поставить точку.

(Садистская пауза с целью понаблюдать, какой эффект достигнут сказанным. Эффект минимальный – еле заметный кивок головы: дескать, сам удивляюсь, как меня столько терпели – давно ожидал подобных заявлений).

– Я очень благодарен вам за полгода хождения по порочному кругу, – продолжил Профессор. – Наши с вами дискуссии помогли мне кое-что осмыслить и переосмыслить. Мне в моём положении, согласитесь, это необходимо. Время подбивать бабки.

– Время собирать камни, – исстебнулся Конрад, как всегда не по делу. По ассоциации.

– Если угодно. Набросали камней, наломали дровишек… Г-н Мартинсен, можете быть собою довольны, своей цели вы достигли. Вы вполне доказали мне, сколь никчёмной и бессмысленной была моя жизнедеятельность.

Конрад сделал протестующее движение.

– Нет, давайте без реверансов. Это была ваша цель. Подсознательная, подтекстуальная. Должен вас, правда, несколько разочаровать: вы далеко не первый. Задолго до вас был вынесен приговор правозащитному движению. Я имею в виду даже не столько аргументы разнокалиберных мудрецов, сколько голые факты… От фактов не спрячешься.

Конрад смотрел в пол.

– Да, действительно, мы, горстка ограниченных, слабых, бездарных одиночек в позитивной нашей программе сплошь и рядом ошибались, заблуждались. Пребывали в плену иллюзий… по вашей терминологии – мифов… Да, это так. Демократическое правовое государство на воздушной подушке осталось воздушным замком. За что боролись, на то и напоролись… И вот, одним из последних, не сегодня-завтра серафимы потащат меня на Страшный Суд. Всевышний Судия, как положено, зачтёт длинный список моих прегрешений, как пить дать достойных геенны огненной. Ишь ты, хором затрубят присутствующие небесные чины, какая гордыня! Жён своих осчастливить – не смог, а возмечтал – всю Родину осчастливить. Всё так. Прекрасные порывы, грандиозные замыслы, благие помыслы не могут быть смягчающими обстоятельствами, благими намерениями вымощена дорога в ад. Вряд ли поможет мне чистосердечное раскаяние…

– Якобы всем помогает, – обнадёжил Конрад.

– И всё-таки, и всё-таки, – просветлев лицом, возвестил Профессор, – кое-что вякнуть в своё оправдание авось да смогу. Давайте посмотрим на вещи, так сказать, всемирно-исторически.

Конрад всемирно-исторически посмотрел на вспотевший лоб Профессора, на дежурный поильник, на голую липу за окном.

– Так вот. Глоток свободы, который стал возможен не в последнюю очередь благодаря деятельности правозащитников, может быть, ничего не дал нашему с вами отечеству. Но для судеб всего нашего шарика он сыграл колоссальную роль. В конце концов – слава Богу, что обескровлено и обезоружено ненасытное милитаристское чудище! Слава Богу, что захлебнулась гонка вооружений. Слава Богу, что окончательно скомпрометирована и развенчана жесточайшая из утопий, когда-либо рождавшихся в человеческом мозгу. Слава Богу, что эксперимент, поставленный в Стране Сволочей, никогда не будет повторён! Наконец – возвращаясь к нашему последнему разговору – слава Богу, что миллионы людей за время Переделки обрели – духовно и физически – свободу! Занимаются любимым делом! Воспитывают в нормальных условиях детей! Живут и другим жить дают!

Конрад пожелал что-то вставить, но Профессора уже было не остановить.

– Нет, помилуйте, по-вашему, что – они должны были ждать как барашки, пока их отправят на бойню? Погубить себя и своих чад во имя туманной идеи Родины – это когда за восемьдесят лет их методично приучали отождествлять Родину с социалистической казармой? Эти люди наконец-то узнали и поняли, что их рабское прозябание – не самый лучший из существующих вариантов, и в этом – уж извините – всё-таки огромная заслуга правозащитников, и крохотную лепту внёс, значит, и ваш покорный слуга.

Конрад раздумал что-либо возражать.

– Да, выяснилось, что наших скромных сил не хватает, чтобы перевернуть сознание целого народа. Произошла революция всего лишь в сознании индивидов. Да, они поняли, что идея личности – личности! – куда ценнее и значимей, чем миф о Великой Державе, ради процветания которой мы должны надрывать себе пупки. Ваш призыв остаться и противостоять – не рецидив ли это тоталитарного сознания? Терпи и скрипи зубами во имя счастья грядущих поколений… Нет уж, лучше выйти из поля зла, чем бороться с ним его же методами или, заливая водкой собственную беспомощность, выть на луну! Хватит гнилой жертвенности! Хватит бесцельной страдальщины! Необоснованной претензии быть за всё в ответе!

Конрад саркастически улыбался своим мыслям.

– А что до вашей головной боли… культура, традиция… Да, тут мне утешить вас нечем. И себя нечем – мне, уж поверьте, не менее, чем вам, дорога отечественная культура. И в борьбе за её сохранение я копий поломал побольше вашего. Так же, как вы, я не могу примириться с тем, что нет сил и способа спасти разрушенные храмы и затопленные библиотеки. Я так же, как вы, в ужасе от нравственного и духовного падения не самого бесталанного народа… Ну что ж. Как говорится – на то, значит, воля Господня. Промысел Божий распорядился так, а если точнее… Нам с вами, дружище, довелось наблюдать закат Великого Этноса… тем более обидно, что мы сами себя считали его частицей. Но, мил человек, ничто не вечно под солнцем, круговерть истории, в сущности своей, трагична – этносы зарождаются, мужают, цветут и гибнут. Вы думаете – римлянам последних лет империи лучше было, чем нам с вами? Ведь им даже эмигрировать было, в сущности, некуда.

– Неправомерная аналогия, – встрял-таки Конрад.

– В истории правомерных аналогий мало. Со времён Алариха и Одоакра много воды утекло. Ситуация за без малого два тысячелетия трошки переменилась…

– Неправомерная аналогия, – повторил Конрад. – В недрах прогнившей римской традиции вызрела новая традиция, христианская, и духовный путь Европы был предопределён на многие века. А у нас…

– Бог ты мой, откуда вам знать, что там – у нас? Вызрело – в недрах? Что мы знаем, что мы видим, лёжа – каждый на своём диване? Да в принципе… нам не дано это увидеть – это новое непостижимо для нас обоих… для любого сложившегося человека уходящей эпохи… Я в этом смысле оптимист – знаю просто, что мой взгляд на вещи ограничен какими-то рамками, и не мне судить о грядущем. Но я с уверенностью могу сказать другое. Наш бедный этнос становится достоянием истории, а тем временем остальное человечество консолидируется в новый единый этнос… Только сообща оно… он… люди смогут одолеть все мыслимые катастрофы: энергетическую, экологическую, демографическую… Конвергенция – вот лозунг и знамя зарождающейся невиданной человеческой общности. Национальная гордыня не в последнюю очередь сгубила атлантов, сгубила этрусков, сгубила и сволочей… Рухнул Рим, а эстафетную палочку приняла Византия… на её руинах набрал силу Третий Рим… рухнул и он. Но выше нос, заявил о себе четвёртый… Пятый, может быть, будет на другой планете… я уж до этого времени не доживу, а вы, Бог даст, доживёте… если бросите курить и ныть, ха-ха!..

– Спасибо, утешили, – почти беззвучно пропел Конрад. Честно говоря, его раздражала не логика профессора, а его дилетантская терминология. И беспрестанное поминание Бога всуе.

– А ну вас… Слушайте, г-н Мартинсен. Конрад!.. За время наших словопрений вы стали мне почти как сын. И уж извините меня… Сегодня… я хочу с вами поговорить по-отечески.

Конрад поблагодарил нежданного усыновителя.

– А ну вас… Я вижу – моя лебединая песнь вас разочаровала. Вы думали, загну что-нибудь в эсхатологической тональности, не так ли?

– Как вы угадали? – прыснул Конрад.

– А вот дудки! Гляжу я на вас, гляжу – нехилый малый, не совсем дурак, в самом плодоносном возрасте. И я ему стану скулить про конец истории? Апокалипсис цитировать? Нет, дяденька, пусть это даже сто раз правда, но вам-то она на хрен не нужна! Просто губительна на данном этапе! Не доросли вы ещё до такой правды… Ведь что получается: я, готовая мумия, и вы, цветущий кавалер – одинаково горизонтальны! Каждый на своём диване! Но мне-то капут скоро, а вы… Знаете, во все века объявлялись самозваные пророки, трубившие о близком светопреставлении. И находились наивные чудаки, живьём забирались в гробы, и давай ждать Второго Пришествия. Вот у них уже пролежни, а Второго Пришествия нет как нет. Что ж – вылезали, делали гимнастику и вновь приступали к выполнению своих посюсторонних обязанностей. Будет конец света, когда будет – нас волновать не должно. Не наша компетенция. Где нас прихлопнет, там прихлопнет. А пока у нас в земной юдоли дел – выше крыши.

– К чему вы это всё? – спросил Конрад недоумённо.

– Ой, знаете, хватит юродствовать… Не надо идиотика корчить, дитё неразумное… Я сказал достаточно. Sapienti sat. Но нет, вы желаете, чтобы за вас ложку в рот совали и за вас жевали… Увы, такое ваше поколение – поколение иждивенцев…

– Не надо огульных оскорблений, – сказал Конрад. – Я никогда не тянул на типичного представителя своего поколения… вообще представителя чего-либо… Да. Значит… я вашу напутственную речь трактую следующим образом: действовать, действовать, без всякой надежды на успех. Альбер Камю, по-моему… Вечная слава героям Сизифова труда!.. Извините, любезность за любезность, кумир вашего поколения – Камю. Его пафос – пафос туристско-альпинистской романтики, которым вы обогатили общипанную идеологию социалистической интеллигенции. Помните эти песни? Сплошной Камю плюс папа Хэм. Скажем: «Пора в дорогу, старина, подъём пропет…» Или: «Погоди трубить отбой, ты ж дорогу до конца не прошагал…» Или попросту: «Дороги трудны, но хуже без дорог». Словом – в лямку-у!..

Порядком упревший от собственных проповедей, Профессор позволил себе улыбнуться:

– Тепло, тепло, дружище. Привал ваш затянулся. Вы ж сами убедились: на диетических харчах толстые бока не наесть. Пора взвалить ношу на плечи и начать новое восхождение, мосье Сизиф. Но… я имею в виду не столько ваш материальный драный вещмешок, сколько ваш – не вами выбранный – крест.

– Да, но как же призыв «Хватит дешёвой страдальщины»?

– Дурья ваша головка… Почём зря лезть в петлю или на плаху – бесспорно, дешёвка. Остаться в живых и держать свой путь – совсем другое… Улавливаете разницу: ставить на себе крест или нести свой крест?..

– Профессор, была ещё такая песенка у той же неоромантической когорты. Но – в стебовом ряду. «Поступью железной, твёрдо, как стена, мы шагаем вслед за, невзирая на…» Знаете, осточертели эти предлоги без существительных и существительные без сущностей. Что это по-вашему за крест, сработанный кем-то для моей сутулой спины? Тридцать один год не могу врубиться, уж просветите…

Вновь вспыхнул Профессор, завращал зрачками:

– Нда-а… Тяжёлый случай. Что ж, кладу в рот и разжёвываю ab ovo. От печки. Императивами, раз вы башку сегодня в тумбочке забыли. Но сперва напомню: не вы ли, ранний склеротик, однажды заявили мне: «Гуманитарий – не профессия, а крест»? А тем паче не просто дипломированный игрок в бисер, а та уникальная гуманитарная разновидность, что получила название сволочного интеллигента? Этот крест вас тяготит, но деваться Вам от него – некуда… Да – вы слабачок, поэтому ежу понятно: здесь, в этой стране вам действительно двигаться некуда. Хотя вы, как истинный сволочной интеллигент, по-настоящему любили – извините за выражение – свою Родину. Но этой страны – как мы с вами убедились – фактически больше нет. Вне нас – уже нет. Родина жива лишь внутри нас. Ну, меня скоро вперёд ногами понесут, тогда она и во мне погибнет. Но вам, уверен, отпущен ещё солидный срок. И вот послушайте: не кажется ли вам, что каждый человек – изначально – необъятный сосуд, способный вместить необъятный океан? В течение своей жизни он волен сделать этот сосуд сосудом скверны, а может – вместилищем истины. И ещё остаётся место для разной чепухи типа сердечно-сосудистых заболеваний, хе-хе… Ваш сосуд, увы, пока заполнен – на девять десятых – всякими вредными ингредиентами. Но весь этот мусор можно элементарно встряхнуть… некоторым напряжением воли. И вместо махорочного дыма в ваши лёгкие поступит… тот самый, сладкий и приятный, Дым Отечества… Дело не только в том, чтобы прочесть кучу книг на родном языке… Сосредоточьтесь! Пошукайте в закоулках генетической памяти! Там живы все мгновения, все тысячелетия истории Отечества, все его запахи, все напевы и звоны… Вслушайтесь! Внюхайтесь! И вам не нужно будет цепляться за какие-то клочки осквернённой земли, ведь ваша духовная Родина – внутри вас.

– Допустим. А дальше – что?

– А дальше… дальше, мил человек, собирайте торбу, ползите через леса и дола, не более полутора тысяч вёрст до границы… ищите способы нагребать погранкордоны, используйте знание языков… Бог даст, невредим пересечёте границу. Я напишу рекомендательное письмо своему ученику, доктору Берингеру – наверняка слыхали, заметная шишка в сволочном зарубежье. Печати нотариуса не потребуется, Берингер мой почерк узнает. Он в ладах с иммиграционными службами, поможет оформить ваш легальный статус. Какой именно – зависит от вас… Будете нищебродом, сумасбродом – фигня, главное – бу-де-те! Но лучше на первых порах устроиться каким-нибудь говночистом – простите уж мой висельный юмор, опыт работы по специальности имеете… А скорее всего Берингер лучшие варианты подскажет. Если ваньку не сваляете… Решится проблема презренного металла – перво-наперво займитесь своим здоровьем. Пусть вам желудок заштопают, нервишки в порядок приведут – найдите себе психоаналитика хорошего… Хотя, я убеждён, такой крутой поворот в судьбе сам по себе благоприятствует вашему выздоровлению. Раз вам нечего терять, кроме разнообразных невротических пут, скажите себе, едва ступите на чужую землю: баста, я рождаюсь заново. Все мои заморочки, комплекс неполнохренности, вшивая биография, позорное прошлое – да останутся там, на пепелище коммунизма! Отныне я – сосуд, до краёв полный родниковой воды. Как только вы это скажете – нутром почуете, – вся эта грязь и мразь выветрится, невротические оковы – падут…

Конрад зааплодировал:

– Браво! Бесподобно! Пара магических заклинаний, мгновенное чудесное исцеление, а затем – добросовестная чистка постиндустриальных клоак, зато с духовной родиной в сердце!..

– Японский бог… Вот оно, ваше поколение, сплошные… как это у вас… стебуны?.. Может, дослушаете всё-таки? Вряд ли я предложу вам по гроб жизни говно месить. Ваше отношение к Обществу Потребления я вполне понимаю и разделяю. Но дорогой мой, кто вас заставляет там – потреблять? Я призываю вас – созидать. Напрасно вы думаете, что сокровище, которое вы спасёте от вандалов – вот то самое, внутри вас – никому не нужно. Да, согласен с вами насчёт сволочной диаспоры – девяносто процентов гансы, не помнящие родства. Но чёрт возьми… –

(Ну, наконец-то и чёрта вспомнил…)

– …теплится же ещё, не погас священный огонёк великой традиции. В конце концов не обанкротилось ещё издательство «Гамаюн», ещё не распущен Сволочной Христианский Фонд, ещё пока… Берингер назовёт Вам сотни адресов… Так поспособствуйте раздуванию этого огня!.. Неужели вы допустите, чтобы Шампольоны грядущих веков с нуля расшифровывали нашу письменность? А будущие Шлиманы – методом научного тыка шарили в останках наших древних городов?.. Этому, к счастью, не бывать. Найдутся люди, которые посвятят жизнь возведению Нового Акрополя сволочной куль…

– Вы хотели сказать – Некрополя? Некрофилия – не мой профиль.

– Стебун хренов! Грошовый фигляр! Кес ке се – некрофилия? Вы знаете, что потомки сектантов, бежавших в страну Оз за двести лет до Катаклизма, и по сей день сберегли все обычаи, во многом даже – уклад жизни берендеевских времён? Три столетия живут старинные песни и обряды, три столетия чтят славных предков и благоговеют перед потемневшими образáми. Хотя в каждом доме – «Тойота» и персональный компьютер. Скажете – реликт, изолят?.. Ой, да в десятках стран открыты школы с преподаванием на старосволочном языке!.. Десятки институтов сволочистики!.. Так кто вам мешает учить родному языку эмигрантский молодняк?.. Давать детишкам наших классиков в подлинниках, а не в либретто и дайджестах? И только ли эмигрантским? Интерес ко всему сволочному не спадает несмотря ни на что. Речь не о расписных матрёшках и разудалых переплясах. Фокус вот в чём: рацион одномерного человека – не сбалансирован. Переедание вредно для организма. И всё больше граждан техноцивилизации чувствуют недомогание, ищут подходящую диету. Всё яснее диагноз – духовный вакуум, эмоциональное голодание, неподлинное существование. Нарождающийся суперэтнос охвачен страшенной экзистенциальной фрустрацией. Поэтому он поворачивается лицом к истокам, воскрешает ценностную иерархию прежних времён, причём поиски ответа на животрепещущие вопросы затрагивают все без исключения традиции. Кто сейчас ходит в секс-шопы, кроме чёрно-жёлтых гастарбайтеров? Кто торчит в казино, кроме усталых от жизни пенсионеров? Зато переполнены концертные залы и музеи. Зато вовсю цветёт ренессанс вроде бы старомодных нравственных устоев. Любая культурная инициатива не знает отбоя от меценатов и спонсоров – тоже многозначительный симптом. Если заложники посттоталитарного общества окончательно заблудились, утратили нравственные ориентиры вместе с верой в спасение, то в постиндустриальном обществе… созданы нормальные условия для неспешных целенаправленных поисков истины, для духовной самореализации каж-до-го. И я верю: будет осуществлён прорыв нового этноса к подлинному существованию. Произойдёт синтез достижений техноцентрического рацио с опытом вечности. Верю: грядёт великая революция духа! Прежние революции несли в себе отрицание и нетерпимость; лозунг сегодняшнего дня – экуменизм, сближение великих и малых традиций, признание заслуг всех существующих и исчезнувших этносов перед человечеством. И никогда не будет забыто, какой колоссальный вклад мы, сволочи, внесли в строительство общемирового храма…

Из-под прижатых к лицу Конрада ладоней в продолжение этих лжепророческих речей брызгали во все щели неудержимые смешки, и едва Конрад отнял ладони, откровенный буйнопомешанный ржач разлетелся во все стороны.

– Ха-ха!.. Итак – даёшь пятый Рим аж на Марсе!.. Даёшь новую вавилонскую башню!.. А меня, значит, ха-ха… прорабом!..

– Вы думайте, прежде чем что-то ляпнуть!.. Причём тут вавилонская башня?.. Это вот в нашем государстве кучка параноиков вознамерилась выстроить вавилонскую башню, и мы сейчас с вами сотрясаем воздух на её руинах. Я-то вам толкую – о хра-ме! И насчёт прораба – это вы размахнулись… Я на ваш счёт не обольщаюсь, знаю ведь – силёнки скромные. Но простой каменщик, понимаете ли, тоже не хухры-мухры. А положить своими руками хоть пару кирпичей – вам по силам. Про педагогику я уже говорил. Это вам не учительство в сволочной школе, где у детей никакой мотивации учиться, а у преподавателя никакой мотивации учить… Потом: вы же ещё и толмач! Не надо, не надо, наизусть знаю, какого вы мнения о сием ремесле, но копните поглубже, мать вашу… Кто такой переводчик? Посредник между культурами, менталитетами, системами ценностей… Наиблагороднейшая миссия! Хочу вам напомнить: крест – не проклятье, крест надо нести с радостью!.. Вспомните сумасшедшего, который надписывал опавшие листья! В любые «кризисные дни» такие чудаки отыщутся, так что я за «порядок бытия» спокоен. И ораторствую тут исключительно ради вас!! И о вас.

Профессор захлёбывался. Острый кадык его ходил вверх-вниз как захваченный бурей корвет. Голова с большими залысинами запуталась в авоське красно-синих жил. Пульсация кипящих гейзеров угадывалась под тонкой кожей на мокрых висках.

– Низкий вам поклон, Профессор, это моя самая любимая тема, – прошептал Конрад. Эмоции из него выплеснулись, и он стал похож на лопнувший воздушный шарик.

Затихал и Профессор. Ярость библейского пророка-трибуна на глазах трансформировалась в кротость безмятежного созерцателя-бодисаттвы:

– В общем, разрешите пожелать вам… вслед за древними… силы – изменить то, что можно изменить, мужества – примириться с тем, чего изменить нельзя… и мудрости – отличать одно от другого.

Несомненно: всё сказал престарелый Чингачгук. Сказал и ушёл в себя. Ещё надо отладить дыхание и восстановить пульс. Это ясно. Не менее ясно, что тебе, Конрад, делать надо: расшаркаться и с глаз профессорских долой. А заодно из сердца вон.

Но непреодолимо магнитное притяжение продавленного стула…

И – дабы сохранить хорошую мину – приосанился Конрад, тщательно прокашлялся и, используя низкую резистентность выложившегося наставителя своего, запел заветную песнь:

– Эх, профессор-профессор… Уж коль скоро вы вплотную заинтересовались моей сомнительной личностью, позвольте мне открыть последнюю карту… Вообще-то она давно открыта, да вы всё не замечаете… или не хотите замечать, идеалист-альтруист!.. Неужели вы до сих пор не раскусили, почему именно я, мифотворец похлеще прочих, так рьяно цеплялся за миф о традиции? Сколько раз спрашивал себя: на кой тебе хрен, Конрад, прóклятое Отечество с его традициями-литературами-культурами-нравственностями-богоискательствами? Весь стандартный интеллигентский набор? Сам-то скот скотом, рукоблуд и чревоугодник. Под «Дайер стрэйтс» тащишься, под Моцарта засыпаешь. Обожаешь концептуальный стёб, а в Малларме не врубаешься. «Сволочной спорт» читаешь взахлёб, а Гегеля с одной мыслью: «Блин, когда ж эта мутота кончится». И всё же зачем-то ставишь Моцарта, открываешь Малларме, грызёшь Гегеля. Ещё один удивительный нюанс: из стандартного интеллигентского набора тебя больше всего влекло то, что для твоих интеллигентских сверстников – анахронизм, и прямого касательства к традиции не имеет. То есть: интерес к политике и политической истории, жажда общественных преобразований вкупе с моветонной страстью метать бисер перед свиньями – речь о пропагандистски-просветительских замашках. Уж это-то тебе зачем? Какого рожна каждодневно травмируешь свою беззащитную психику газетными разоблачениями и книжными обличениями? Что тебя так скребут окружающие мерзопакости-несправедливости-беззакония, которые ни для кого не тайна, и ведь ничего – живут люди, с ума не сходят, словно и не замечают ничего, закованные в броню здорового пофигизма. А раз уж тебя вся эта погребень так патологически скребёт, то что за непонятные мазохистские импульсы толкают тебя вновь и вновь то к газетному ящику, то к книжному шкафу? Тоже р-революционер нашёлся! Мент косо посмотрел – душа в пятки… Девушка отсос дала – истерика… Да, вот ещё любопытный парадокс: иностранные языки даются относительно легко – нет, поди ж ты, родное говно вкуснее пахнет… И знаете – давным-давно просёк я, в чём дело. Лет ещё в двадцать просёк… Просёк – и испугался. А испугавшись – давай обманывать себя дальше. Пытался забыть, что это самообман. Ну а жизнь… жизнь напоминала снова и снова… В общем, так: меня… только я сам интересовал, моё собственное благополучие, а общество с его проблемами – лишь постольку, поскольку мне в этом обществе жить. Чтобы мне, бездарному, трусливому хиляку… ничего не угрожало! Чтобы меня не били ногами… Чтобы не посылали на три буквы… Чтобы со мной водились… Чтобы было с кем поболтать об отвлечённой ерунде… Когда (мне было четырнадцать) передо мной встала в полный рост задача социализации, висел железный занавес, выбора не было: данный социум, что бы ты о нём ни думал – твоя судьба, и надо учиться жить – по правилам этого социума. Поздно взялся я за учёбу, безнадёжно поздно. И всё же самому элементарному кое-как выучился. В очередях толкаться. В трамваях ругаться. Вызубрил, почём батон хлеба и что такое «дать на лапу»… Самые-самые азы усвоил, с превеликим трудом… уйму сил потратил. И вдруг – хлоп – железный занавес пал. Но чтобы переучиваться, приспособиться к новому, пусть совершеннейшему образу жизни, пороху не осталось – весь истрачен на адаптацию к здешнему образу жизни. Значит, по-прежнему нет альтернативы – здесь мне и куковать. Отсюда – мой твердолобый патриотизм. «Здесь» я хоть как-то могу. Правда «хоть как-то» – всё равно невыносимо. И тогда хочется, чтобы «здесь» лучше стало. Отсюда – моя тяга к общественным наукам. «Лучше» – в смысле «мне удобнее». Хочется, понимаете, удобно устроиться среди людей, да люди какие-то не такие, как хотелось бы – грубые, злые, а если не злые, то говорят всё время о непонятных предметах: кто о дублёнках, кто о дебошах… Откуда они взялись такие, мне не подходящие? Понятно откуда – общественный строй их сделал такими. Отсюда – мой интерес к истории, заметьте – почти исключительно к недавней. Итак, я хотел исправить общественный строй, чтобы сделать людей такими, какие мне нужны. Отсюда – моё проповедничество, в студенческие годы всех на бой за свободу за яйца тянул… Я был одержим наипоганейшим дьяволом – по классификации Льва Толстого – «дьяволом исправления людей». А какими я хотел их сделать? А такими, как в знаменитых книжках – праздными демагогами с тонкой душевной организацией, что всё маются, мучимы мировым злом, да о высоких материях талдычат. Ну прямо как я. А чегой-то я вообще книжки читал? Чего умные разговоры слушал? Ведь это же – традиция как таковая… И вот последняя разгадка: где ж мне было ещё такую лафу найти? Уют, комфорт! Куда ни плюнь – Истина, Добро, Красота… Отсюда, кстати – моё культуртрегерство. Что ж… умный, по Бернарду Шоу, себя к миру приспосабливает, а дурак – наоборот норовит. И я, дурак, хотел, да, к счастью, всеобъемлющее фиаско потерпел. Ибо супердурак. По-нашенски – мудак. Вот вам Конрад Мартинсен демифологизированный, нагишом. Вот кому вы желаете вверить культурное наследие великой империи. Наденьте очки, Профессор! Или не стыдно вам перед своим учеником Берингером? Да он за такого протеже так вас обложит – обыкаетесь, а если к тому времени вас ангелы призовут – в гробу изворочаетесь.