Текст книги "Остров традиции"

Автор книги: Василий Сосновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Бессилие – наитягчайшая форма гордыни. Трусость, инфантильность, чмошность... всё, что вразрез с традицией идёт. А уж воинствующее бессилие – так просто караул. Круг десятый.

В «Культурной революции» по ТВ спорили о том, можно ли позволить народу вооружаться. В завершение модер процитировал Франклина (Веничку). На первой половине цитаты я отвлёкся, а вот вторую ухватил, и постарался реконструировать первую, базируясь на менталитете демократов осьмнадцатого века, как я его на данный момент понял.

Вышло вот что: «Тот, кто призывает ограничить чужие права ради собственной безопасности, не достоин ни безопасности, ни прав».

Ишшо в той же передаче, про оружие, то есть, сказали: варвары потому болявых детей в пропасть сталкивали, что знали: слабый отыграется на ещё более слабом.

Кажется, самих варваров не спросили. Сомневаюсь я что-то в такой логике. Не только потому, что мотивы напрашиваются куда более очевидные, но и потому, что кроме Кого-то одного, каждый кого-то да слабее. На каждом, кроме этого Кого-то, есть кому «отыграться». Так что же – всех в пропасть?

Слабость – не порок. Важно, чтоб в Традицию вписывалась.

Либеральная идеология унисексуальна, традиционная – андрогинна.

Как прекрасен танцующий Хугюнау у Германа Броха и не окончательно гадок Базини у Роберта Музиля. В жопу, говорите, этого Базини имеют? Дык он сам того хочет! Мужеложство, да ещё и по любви даже традиционнее любви ромеов и джульетт.

А вот сплав полного отсутствия мужественности с гетеросексуальностью...

...пусть и особого толка. В такой гетеросексуальности забавен момент дистанции. И отсутствия себя. И какого-либо мужского элемента вообще. Вообще панфеминизм. Я ведь давно говорил, думая, что в шутку: вот бы женщин наделить только телом, а мужчин – только духом!

Надо осознать предел собственного падения, ибо предел – есть. Должен быть. Только осознав его, сможешь подняться. Я никогда в жизни не мог встать, потому что не с того места встать пытался. Всем: «Я – чмо! Я – чмо!» А они мне: «Да какое ж ты чмо? Ты гораздо чмее». Встанешь тут... А вот если знать, что чмее некуда – выработаешь защиту. Полезная вещь самопознание.

Человек – это животное, способное к садизму.

И к самопреодолению.

Конрад ненадолго прервал писанину, чтобы поотжиматься от пола и позабавляться со свинцовыми чушками. Сразу же его грудину сотрясли болезненные вибрации, а дыхалка разродилась нехорошим сипом. Пустое. Без працы не бенде калалацы. Иван Корейша.

В сущности, есть всего два умения: повелевать и подчиняться.

Страна Сволочей, родина слонов...

Два этапа – Переделка и Беспределка. Переделка ставила задачей переделать посюсторонний, земной уклад Страны Сволочей. Беспределка же, как явствует из самого названия, знаменовала её разомкнутость в Беспредельное.

Сволочной язык до мозга костей – сакрален. Сплошь воззвание к божествам, заклинание стихий. Изобилует мантрами. Весь народ от мала до велика, обоего полу и всех сословий приучен изъясняться строго по-мантерному. После всякого профанного слова, означающего какое-нибудь означаемое следуют минимум одна-две, а то и девять мантр.

В строгие времена считалось греховным использовать эти мантры в печати, передавать по радио и телевидению. Ибо только вживую звучащие из уст микрокосма, они резонируют в прямом эфире макрокосма, вызывают ответные вибрации окоёма, небозёма и матушки-земли сырой. Но во времена беспределки, тем паче с появлением интернета расшатались основы нравственности, поколебались заповеди-заветы отцов-основателей: мантры стали пригвождать к бумаге и долбать об экраны. А ведь напиши «Ом шанти» хоть 72-ым кеглем, Мировая Душа не откликнется. Она отзовётся только на глас живой.

Раз есть язык, значит есть те, кто говорит на нём хорошо.

Идеальный современный интеллектуал знает, что он такой же, как все, только хуже. Он и есть такой же, как все, только хуже. У него те же установки, потребности, ценности, но на беду, к тому же, ещё интеллект и эрудиция. Единственный путь исправить эти недостатки – превратить их в достоинства: стряпать для такого же, как он, читателя потешные историйки: лоскутья эрудиции крепко сшиваются нитью интеллекта. А линии кроя определяет потребитель – такой же, как он.

Тех, кого обычно зовут лузерами, на самом деле всего лишь вторые.

Это страна нераскаявшихся, ибо невиновных.

По Э. Канетти властитель – это Выживающий. Так оно и есть, в сфере политики. В сфере современной практической эстетики Выживающий – средоточие её этической начинки. То есть: Канетти жизнь положил, доказывая, что кто выжил, тот и прав. Гора родила мышь – нечто сие не азбучная истина? Важна подмена, внесённая масс-культурой (со времён Дюма): кто выжил, тот и добр.

В американских фильмах отрицательные нелюди имеют нехороший блеск в глазах, а порой и прожигающее наскрозь горение. Сволочная же нелюдь в совершенстве пустоглаза.

Вообще западная людь отличается подчёркнутой выразительностью лиц, сволочная – пестуемой и культивируемой в себе безликостью. Не путать с безличностью: личностей у нас побольше, чем лиц будет. Безликость, может быть, одна формирует личность.

Любимая теза о пустоте как сути Страны Сволочей.

Вертикальный зрачок.

Или «сволочная душа» – всем симулякрам симулякр, или её умело прячут. Но чтобы спрятать душу, в структуре личности должно присутствовать нечто более могучее и существенное. Тогда: стоит ли всерьёз принимать «душу»?

Весь нонешний Запад – роскошный музейный ландшафт; утомлённая полнота окончательности. А ландшафт Страны Сволочей начален, весь взывает к преображению, руины раннего неудачного опыта в череде последующих.

Это уже не страна-подросток. Молодо, да зрело.

По ящику показывали фиктивную историю об инженере, который от безысходности плюс необходимости кормить семью стал карманным вором. Только для того показали, чтобы телезритель в интерактиве ответил на вопрос: продолжать бедняге свой промысел или нет?

82% зрителей сказали: продолжать. Это меня не шибко удивило. И то, что 18% сказавших «не продолжать», посмотрев передачу, тут же выбросят её из головы и будут спать спокойно, не удивило. Даже по дискуссии в студии было ясно: если не продолжать, то лишь потому, что в конце концов сядет, а не потому, что «не укради».

Не удивляет и то, что я после передачи час ничего не делал, даже никому не писал, потому что был объят ужасом и болью (что одно и то же). Я один, на всю страну. (А если и не один, то никто ведь не покажет, кто ещё; сам я способных на такое не знаю). Удивляет, что всю жизнь я входил сначала в штопор, а потом в ступор от подобных передач, статей, устных рассказов. Дело, конечно, не в моей любви к христианским заповедям, а в том, что меня за руку схватят, прежде чем её в чужой карман запущу, и в категорическом императиве, который давно уже пытаюсь стряхнуть с себя и не могу. Как представлю себе, что кто-то в мой карман полезет, пусть ничего там и не найдёт… В общем, не могу залезть в чужой карман в двух смыслах.

А удивляет то, что я давным-давно стараюсь воспитать в себе одного из нынешних 82 процентов. И тоже – всё никак не могу. А их скоро все сто будет…

И мне среди них жить. Потому и не могу.

Новоиспечённый чемпион мира среди кинг-конгов, боксёр-тяж В… пришиб старикашку, непочтительно обошедшегося с чемпионской женой. В сволочной классике это называлось «чижика съел» со всеми вытекающими. Современное же наше общество кричит кинг-конгу «ура» и победно бросает чепчики. Ведь чемпион действовал в полном согласии с Понятиями.

Уважение к старшим по возрасту Понятиями не предусмотрено. Думаю, вот почему: Понятия регулируют жизнь воинов, а век воина короток. Кто много прожил, тот вряд ли воин. А кроме того, воин ценен репродуктивной способностью: погибнет, а семя своё всюду рассеет, так Л. Гумилёв про пассионариев писывал. А кто репродуцировать себя уже не способен, столь же лишён ценности, как неспособный убивать врагов и гибнуть всуе.

Воин ради войны отождествляет старость и слабость, и правильно делает. А слабое он уничтожает. Тинэйджеры из предместий стайками мутузят старушек, возвращающихся из продмага. Растущие организмы тоже хотят питаться. Более того – должны.

Наше общество молодо. И не только в силу средней продолжительности жизни. У него нет прошлого, оно живёт с чистого листа. Всё, что претендует называться прошлым, подлежит истреблению.

А я асоциальный элемент и как таковой подлежу истреблению – теперь ещё и в силу возраста.

Батюшка мой за бугром проявляет социальную активность: консолидирует родителей сволочноязычных психических инвалидов. На одно из сборищ был приглашён местный врач, всех неизгладимо впечатливший, ибо беззаветно верный заветам гуманизма. Мало того, что у этого врача у самого психическая дочь – так плюс они с женой удочерили ещё одну такую же. Но не в этом соль анекдота.

А в том, что в этом семействе есть ещё и третья девочка, младшая родная дочка. Она-то как раз «нормальная». Сейчас старшим сестрёнкам по девятнадцать, а ей – шестнадцать. Так вот: «нормальная» мучима жутким комплексом: почему она не такая, как сёстры? Какое моральное право она имеет быть «нормальной»?

Парадигматично.

Да устыдится сильный своей силы и умалится перед слабым.

Лишнее подтверждение того, что Запад усвоил уроки сволочной литературы.

Испокон веку высшим идеалом человека в Стране Сволочей был Праведник. Вот заноза-то.

Понятия – что дышло: куда повернёшь, то и вышло.

Если дом не строится с фундамента, попробуй с крыши.

Не боится тот, кто ни с чем страшным не сталкивался. Чтобы бояться поднести палец к огню, надо обжечься.

Не на том ли основано бесстрашие молодых?

А когда столкнёшься со страшным, обожжёшься, начинаешь бояться. Бояться – и преодолевать страх. Постоянно преодолевать. И вновь станешь бесстрашным. Ибо сталкивался со страшным слишком часто.

Самое страшное – собственная немощь. Надо накопить её вволю.

Боли нет, есть только страх.

Кто не надеется, тот не боится.

Кто не боится, тот свободен.

Заснул Конрад, как и прежде, под утро. С топором в руках – а заснул: видимо, события минувшего дня требовалось утопить в заполошном, бессвязном сновидении. Никто его сон не потревожил. По пробуждении светозарный полуденный луч ударил ему в глаза, и птичий гомон настроил его на позитивный лад.

Запахнувшись в шинель, он вышел в сад и впервые в жизни застал Анну в праздности. Она сидела на скамейке и нежилась в тёплых потоках. Она поприветствовала его, словно и не прощалась с ним давеча на веки вечные.

– Опять вы с вашим режимом… Чудесная погода сегодня… А не хотите ли сыграть в бадминтон?

«А. Клир – чемпионка по бадминтону», – мелькнуло сразу же в голове Конрада.

– Где?.. – только и нашёлся что сказать он.

– На лесном участке снег практически растаял. Конечно, лучше играть летом, но летом мне будет малость не до того.

Конрад пробормотал что-то вроде: «Ну в бадминтон я когда-то кое-как…», а Анна уже расчехлила ракетки и принялась с наслаждением чеканить воланчик. Было видно, что ракетка покорна её руке как смычок виолы, и Конрад закомплексовал. Впрочем, Анна отнюдь не собиралась играть на счёт. Правила были, в сущности, дворовые – как можно дольше удерживать воланчик в воздухе. И Конрад до поры до времени попадал по нему, только вот упарился сильно. Наконец, он не сумел достать снаряд, летящий на неудобной высоте, и тот упал к его ногам. Конрад с видимым трудом нагнулся, подкинул волан перед собой и вдарил по нему ракеткой сверху вниз. Он всегда так подавал.

– Стоп, Конрад. Кто же так подаёт? – спросила Анна, парируя удар.

– А что не так? – изумился Конрад, не успевая к волану.

– Снизу вверх и сбоку наискосок, – ответила Анна, подняла волан и показала, как надо.

– А-а… Сейчас, – сказал Конрад и чуть не получил воланом по лбу. Он обиженно поджал губы и с натугой поднял снаряд. Подкинул его и попробовал по-анниному поддеть ракеткой сбоку. Ракетка разрезала воздух, воланчик безжизненно упал. Конрад вновь нагнулся и повторил попытку. Ракетка смачно свистнула, но снаряд не задела. Конрад опять вынужден был поднимать его с земли и пытаться снова запулить по нему снизу. Результат был тот же. Анна подошла к Конраду, взяла его руку с ракеткой в свою, но та всё равно шваркнула мимо. Конрад вошёл в раж. Пыхтя и обливаясь потом, он снова и снова поднимал непослушный волан и молотил ракеткой по воздуху. Это продолжалось минут десять, и через десять минут у него пошли зелёные круги перед глазами, а воз был и ныне там.

– Да хватит вам, – сжалилась Анна. – Подавайте как привыкли.

Но Конрада было не остановить. Он продолжал исступлённо лупить в белый свет как в копеечку. В конце концов, Анне пришлось силой (а сила в ней оказалась недюжинная) отбирать у Конрада ракетку – ради сохранности этой самой ракетки.

Ни говоря ни слова, горе-бадминтонист уполз к себе в каморку и, обессиленный, рухнул на диван. Дыша как паровоз и мало что видя из-за застящего глаза пота, он стиснул в руке топорище и с удвоенной энергией принялся ждать ареста. Но и в этот день его так никто и не арестовал.

Тогда, ближе к ночи, несколько присмирев, он опять начал навигацию касательно стенодробительного и смертоубийственного порошка. Многие химические термины были ему в новинку, но он тут же посещал сайты, дававшие необходимые разъяснения. Интернет знал всё. И Конрад тоже – хотел всё знать.

Узнал, например, что заинтересовавший его порошок в кустарных условиях получить почти невозможно, но зато с ослаблением контроля за боеприпасами его можно приобрести на чёрном рынке. За сколько – не говорилось. К большому сожалению.

Но Конрад не угомонился и изменил поисковый запрос. Минут через двадцать он набрёл на добрый десяток сайтов на разных языках, где сообщался точный рецепт чудесного порошка.

Дальнейшим шагом новоявленного интернет-сёрфера стало подробное знакомство с ингредиентами искомой субстанции. Огорчало то, что в посёлке наверняка не было ни одного шанса их достать.

А если б и был…

Убедившись в бесполезности своего нового увлечения, Конрад стал просматривать всякие другие сайты. Среди прочего, он напал на сайт неформальной группировки, с представителями которой столько общался прошлым летом. Судя по Интернету, логоцентризм процветал, полку логоцентристов прибывало. Славные их деяния отображались на без малого пятидесяти сайтах. Государственной поддержки они по-прежнему не имели, так как не все и не всегда сражались в рядах федеральных войск, однако штаб-квартира их была в столице и, судя по всему, по вполне легальному адресу.

Нашёл Конрад и информацию о своих непосредственных знакомых. Оказывается, Курт, увы, погиб смертью храбрых ещё в октябре, в межэтнической разборке. А вот Петер, Лотар и девушки отделались плёвыми ранениями и после долгого участия в разных боевых передрягах на днях завалились на рок-фестиваль всё в ту же столицу. В посёлок они вряд ли вернутся, решил Конрад, – по причине слишком мирной обстановки и явного засилья перекрашенной урлы. Они махнут, скорее всего, на южный фронт – лето не за горами.

И ещё Конрад от нечего делать озаботился судьбой своих бывших сокурсников. Например, Зискинда, того самого, который в своё время завёл было журнал «Ошибки Конрада», но ничего в него не занёс, поскольку вся жизнь Конрада оказалась сплошной ошибкой. Долгое время Конрад не мог найти никаких следов одного из первых беглецов из Страны Сволочей. И только когда он вспомнил общую заграничную знакомую – не то мериканку, не то россиянку и пробил её контакты в социальных сетях, то, в конце концов, напоролся на изрядно возмужавшее, да что там – заматеревшее лицо бывшего Йозефа Зискинда, а ныне Джозефа Джексона – знамо, бывший приятель сменил не только страну проживания, но и фамилию и даже национальность, чтобы никто никогда не догадывался о его истинном происхождении из страны водки, треухов и разгуливающих по улицам медведей. При лингвистических способностях Зискинда это было не сложно – тот, помнится, обещал выдать свой едва заметный акцент за новозеландский диалект, и это ему, видать, удалось. «Я не просто хочу жить в свободной стране, – некогда вещал Зискинд. – Я хочу стать равным среди равных!». Что ж, рвение сделаться равным, кажется, принесло плоды. Джозеф Джексон, судя по всему, преуспевал: он нынче руководил крупной фирмой по продаже компьютеров на одной из центральных авеню вечнозелёного и вечнознойного города Эль-Дорадо, и поддерживал связи с клиентурой по всему земному шару, исключая разве что единственную на этом шаре несвободную страну, из которой он вовремя насалил пятки. Вот только с супругой, коренной эльдорадкой, урождённой Джексон, предусмотрительно позаимствовав у неё девичью фамилию, бывший Зискинд недавно расстался – и немудрено. Подобно всем своим землячкам, та категорически не вышла ликом, являя собой помесь бульдога с крокодилом и смахивая скорее на мистера, чем на миссис. А Зискинд в женском поле был разборчив плюс наверняка хотел и за бугром остаться брутальным альфа-самцом. Поэтому в сети нашлась как заметка о разводе Джозефа и Эллен Джексонов, с упоминанием о том, что Эллен остаётся в совете директоров фирмы Джозефа, так и разрисованная ангелочками и сердечками страница о бракосочетании Джозефа Джексона с Луизой Нишвиц. Относительно личности последней Конрад даже нисколечки не стал напрягать поисковую систему. Он знал, что эта Луиза – бывшая соотечественница своего нового мужа, эмигрантка чуть более позднего времени, и что она хоть и не супермодель, но способна порадовать любого доминантного самца со сволочными корнями приятной и такой родной круглощёкостью-волоокостью. Он это знал, потому что одно время её фамилия была Мартинсен.

Конрад заскрипел зубами, забранился последними словами и несколько раз с досадой ударил большим пальцем правой руки в ладонь левой. Скоро мы с вами, читатель, узнаем, что означал этот жест.

Безлунными ночами сидит Конрад в саду, под навесом.

И где-то бравая маршировка слышится. Размеренный отрывистый стук.

То – редкие капли дождя срываются с навеса, шлёпаются о крыльцо, и шлепки эти как командорская поступь супостата, что уже заточил ножик, дабы лишить тебя живота.

А ты неряшливо одет, давно не мыта голова, не успели стать историей последние твои недостойные поступки, и потому кажется – не готов ты к смерти здесь и сейчас.

Праведник готов расстаться с жизнью в любой момент, грешник же сперва очищенья жаждет. Грехи – они разные, слишком разные. Велик и масштабен грех Герострата, Дон Жуана, Джека Потрошителя, и в том же ряду Гумберт Гумберт, Гарри Галлер (Хамберт Хамберт, Харри Халлер), ибо их грех – сознательный, сокрушительный, соковыжимательный, жертвенный… Грех – поступок, грех, достойный трагедии, грех падшего ангела, грех как поворот рек, грех как неумолимо волевой жест гильотины, мускулистый полнокровный грех.

А каждодневный грех предательства самого себя, грех самоедства, грех безволия, грех беспрестанных извинений, беспомощный грех спущенного автомобильного колеса, грех винта с сорванной резьбой, грех расстроенного пианино, грех шага вперёд с последующими двумя шагами назад, четырьмя по диагонали и тремя на месте, грех бездарности, неведения и не-видения, грех опúсавшегося ребёнка, грех перепуганного новобранца, грех скиксовавшего певца? Грех ожидания Годо?

Теодицея Годо описана в священной книге Кад Годдо. Или нет?

Пусть неудачник плачет, пусть эхо хохочет, пусть Он Там молчит, ожидая шага навстречу. Ноги дай… ноги!

Шлепки о твёрдый карниз как стук часов, как марш заводных управляемых солдатиков, ведомых Коппелиусом.

Шлепки о брезентовый навес – как неуклюжий топот медновыйного Скалозуба.

Шлепки о резиновый коврик – как чирканье спичек, как шарканье изношенных тапок инвалидов-калек.

Шлепки Бог весть обо что – … И вдруг зачастили – будто, раскидывая коленями фалды слишком длинной шинели помчался куда-то бестолочь-вестовой.

Шлепки о шапки деревьев… Деревья стоят нагишом, воздух пахнет гашишом. Глядишь, придёт-гудёт зелёный шум – дожить бы.

Уже летают маленькие, в непритязательных золушкиных одеждах непонятные насекомые. Где-то сопит соплом самолёт. Упадёт ли?

С трудом Конрад заставил себя в очередной раз задуматься о смерти Алисы Клир. Убийство как родник ветвящихся непоняток. Куда он продвинулся за десять с лишним месяцев? Может быть, посмотреть на гибель анниной сестры с какой-то другой стороны, вместо того чтобы ловить следы знаков, которые, возможно, ничего не означают и ни к чему не отсылают? Отрешимся от мутных симулякров, рассудим с чистого листа.

Итак, Алису Клир убили. Убили, как говорят, на её же собственном участке. Убил человек, на этом же участке живший. (Кто? Кто? Факт, что не Землемер – тому не с руки было отлучаться из осаждённого со всех сторон, отчаянно голодающего города). Но ведь на участке были и другие люди. Сама Анна, например. Отец её, который мог всё видеть со своей верхотуры – тогда ещё он был в состоянии выползать на балкон. Кто первым обнаружил труп, кто вызвал полицию, когда, чёрт возьми, появился корреспондент газеты? (Кстати, вот с кем надо было бы побеседовать, да только газета вот уже полгода как не выходит…). А Стефан… Когда приехал Стефан? Учебный год ведь уже кончился, он вполне уже мог прибыть на Остров. Но ты был ненастойчив в лишних вопросах к возможным свидетелям… Или соучастникам?

Серьёзно, а где гарантия, что Анна сама не шмальнула сестру – при том, как умело она обращалась с луком и стрелами. Но какой у неё мог быть мотив? Что ты знаешь вообще об отношениях между сёстрами? И почему Анна терпела присутствие на Острове кого-то постороннего? Тоже из сострадания к отцу, как в его, Конрада, случае? Может быть, незнакомец был чем-то полезен старику? Но чем?

Да, но этот незнакомец сразу после убийства исчез с Острова, что указывало именно на его вину в убийстве Алисы... Хотя как знать…

А что ты, кстати, вообще знаешь про Алису, Шерлок Холмс для бедных, Пуаро от сохи? Только то, что была она завзятая филантропка и любила носить шали? Негусто. Но где почерпнуть какие-либо сведения про неё? Ведь даже всезнающий интернет молчит аки рыба…

Наутро Конрад вдруг увидел в окно человека, неторопливо проходящего мимо участка. По сутулой фигуре, походке вразвалочку и бультерьеру без поводка он узнал поселкового сторожа.

И как был – в тренировочных штанах, нечёсаный и небритый – не нашарив шинели, накинул лапсердак и выскочил за ворота. Собственно, он дал себе слово больше никогда не покидать Остров, ибо все его контакты с воцарившейся урлой были раз и навсегда оборваны. Но ради двух слов с этим человеком он был готов на всё.

Сторож чутьём, очевидно, выработанным на зоне, быстро уловил, что кто-то бежит за ним, повернулся и остановился, широко расставив ноги и пригнув шею, словно для поединка. Бультерьер напрягся и зарычал.

– Отец!!! – возопил Конрад. – У меня есть деньги. Последние… Я тебя Христом Богом прошу: расскажи мне то, что знаешь. Насчёт Алисы…

Сторож всё так же стоял набычившись, но по его выпирающим скулам зазмеилось подобие улыбки. Конрад убоялся своей внезапности и в полной мере ощутил своё ничтожество перед бывалым зэком.

– Не суетись, – сказал сторож негромко. – Мне без мазы отпираться. Я теперь того… в отставке.

– В каком смысле? – обескуражился Конрад.

– В прямом. Не сторож я больше.

– А… а чего так?

– А того. Сторожи – не сторожи – обречён ваш посёлок-то…

– Это почему вдруг?

– Передел территории будет. Сведения точные.

– И… и куда ты теперь?

– К прежним кентам… авось пристроют к делу. Я ведь ещё годный, – старик вмиг проглотил аршин и выкатил грудь. Продолжавшего рычать пса он взял на руки.

– Ну тогда… успехов, – прошептал Конрад, как всегда бывало после того, как он брал непосильно громкую ноту. – Так что насчёт Алисы-то?

– А ничего. Кто её завалил – в натуре, не ведаю. Меньше знаешь – лучше спишь. Но вот что я скажу тебе, братан: есть у меня ещё сведения… интересные. Чтобы ты поразмыслил немножко. Вот живёшь ты на участке уже сколько… А не спрашивал себя – откуда у хозяйки столько бабла? Все кругом загибаются – а она благоденствует.

– Ну… так ей сам комиссар полиции благоволит.

– Комиссар – дешёвка. Они и до комиссара лучше всех жили. А всё почему… Подозреваю я – общак они держат братвы тутошней. И возможно, крысятничали по маленькой. А братва это не одобряет.

Бультерьер залился лаем. Конрад заискивающе посмотрел в глаза сторожа, надеясь обнаружить в них толику тех же несерьёзных зайчиков, что ещё недавно блеснули было на его обструганной жизнью физиономии. Но сторож, кажется, не шутил. Конраду сразу вспомнились и своё чудесное спасение в губернском городе, и визит ночного незнакомца… Какой резон шутки шутить?

– Точно знаешь? – спросил он наконец.

– Ну это-то не точно. Я же говорил: подозреваю. Видел я, с кем твоя хозяйка водится. А она да сестра – два сапога пара, недаром близняшки. И с Землемером они якшались по той же причине. Ну и проштрафилась Алиска-то. Так себе мыслю.

– А Анна?

– Ну раз жива, значит…

– А почему же?.. – Конрад сам не понимал, что он хочет спросить.

– Потому и не свалили за кордон, когда вся их тусовка свалила. Может быть, Алиска и собиралась… но вот видишь же…

Конрад часто моргал глазами и имел бледный вид. Бультерьер рвался в бой.

– Сейчас Землемер, слышь ты, вернётся, отчёта потребует. Да только к этому времени, боюсь, делов здесь понаворотят… Красного петуха вам в дом пустят – никто не выручит… Только я-то к этому времени уже далеко отсюдова буду. А ты думай…

И Конрад задумался.

Например, о том, что сторож, несмотря на все антисобачьи декреты, сохранил жизнь своему питомцу. Кстати, а где сейчас четверолапый любимец Натали? А овчарка Торстена?

Спустя час Конрад как бы невзначай спросил:

– Скажите, пожалуйста, Анна… А если наш дом всё-таки загорится… что вы будете спасать в первую очередь?

– Типун вам на язык, Конрад… Как – что? Деньги, документы… Фамильный сервиз…

– А как же ваши короны сонетов? – изумился Конрад. – Маргарита говорила – у вас их минимум три…

Анна сделала вид, что верит ссылке на авторитет Маргариты и ничего не знает про обыск в её комнате:

– Три или четыре… Я уж сама не помню. Нет, зачем же? Пусть их горят.

– Вы что же, их наизусть знаете?!

– Наизусть не наизусть – просто я напишу новые. Если захочу.

Конрад стоял, разинув рот; Анна только широко улыбалась. Тут же она с лёгкостью сменила тему:

– Кстати, Конрад, я уезжаю в Столицу. Прощаться с Маргаритой.

– Я тоже хочу с ней попрощаться. Тем более, она меня приглашала.

– Ну и поехали вместе. Заодно родной город посмотрите.

– А как же Остров?

– Что-что?

– Дом… сад…?

– Поручик пока здесь, и он обо всём позаботится.

– А вы говорите – он вам не друг…

– Он мне не враг. У меня вообще нет врагов.

Звучало правдоподобно.

22. В столице

Анна и Конрад приехали в столицу на машине госбезопасности, выделенной Поручиком. За рулём была Анна – она, оказывается, неплохо водила, несмотря на то, что последний раз делала это во время óно. Главной заповедью на автотрассах Страны Сволочей было «Ни за что не останавливаться», и Анна её свято блюла. Конрад кемарил на заднем сидении, периодически подскакивая на выбоинах и колдобинах, и иногда посматривал в окно, заценивая пейзаж. Кое-где ещё лежал снег, голые деревья зябко жались друг к дружке, покинутые деревни таращились пустыми оконными проёмами, руины элеваторов и силосных башен, останки колодезей и коровников, выкорчеванные фонарные столбы и дорожные знаки попадались на каждой версте. Встречные авто и мотоциклеты летели с безумной скоростью – какая сволочь не любит быстрой езды?

Близость столицы стала угадываться по огромным грудам строительного мусора и нескончаемым остовам недостроенных супермаркетов и неработающих заводов. На подъезде к городу авто угодило в нескончаемую пробку, и волей-неволей пришлось продвигаться вперёд в час по чайной ложке. Несколько раз подходили заспанные, нелюбезные дядьки в полицейской форме, и каждый раз долго и недоверчиво вертели в руках подорожную с печатью Органов. Конрад искренне сожалел, что у него больше нет красной корочки – она бы ускорила процесс. Машина всякий раз подвергалась досмотру – но не тщательному, скорее рутинному. Наконец, въехали в город – беспорядочное нагромождение блочных и панельных громадин, у подножья которых озабоченно сновали двуногие мураши.

Здравствуй, родина.

Машин на улицах было пруд пруди, светофоры не фурычили, и правил движения никто не соблюдал. Анна, закусив губу и поминутно чертыхаясь, только успевала выкручивать баранку и жать на тормоза. Конрад стоически переносил все невзгоды и даже подсказывал, кто идёт на обгон и кто бросается под колёса. У него не было уверенности, что они благополучно доберутся до места назначения, но он не роптал.

Знакомые улицы были заплёваны и грязны. Люди бежали по ним, вобрав головы в плечи, словно боялись, что вот-вот на них сверху свалится что-то тяжёлое. Ветер гнал по тротуарам кучи мусора. Над мостовой из всех машин нёсся отчаянный мат.

Наконец, Анна зарулила в арку и стала искать, где припарковаться. В захламлённом дворе на разгромленной детской площадке забивали козла нестарые мужчины и подставляли себя лучам весеннего солнца старые женщины. В огромном доме было не менее двухсот квартир, и из всех форточек лились удалые блатные напевы. Хрипло каркало голодное вороньё.

С грехом пополам Анна втиснула машину между двух полусгнивших кузовов и велела Конраду вылезать. В подъезде, щедро расписанном грозными лозунгами и провонявшем застоялой мочой, как ни смешно, даже работал лифт. Он вознёс Анну и Конрада на восьмой этаж, к фон Вембахерам.

Дома были только Маргарита и Стефан. Они встретили гостей из провинции весёлыми прибаутками. Квартира была добротная, с высокими потолками и дубовым паркетом, но почти без мебели и с пустыми стенами, где угадывались следы ещё недавно висевших там плакатов и картин. Всё было уже продано либо рассовано по чемоданам. Конраду предложили раскладушку, Анне – двуспальную тахту, на которой ночами, видимо, спали сами хозяева. Анна долго мылась в душе, Конрад ограничился мытьём рук. После этого измученные изнурительной дорогой легли спать. Конрад отрубился сразу же, без всяких таблеток.

Когда проснулись, день клонился к закату, и в квартире уже был глава семейства. Он собственноручно накрыл на стол и щедро вознаградил гостей из провинции за путевые тяготы.

Когда ели, Маргарита традиционно была ни глуха, ни нема:

– Вы, Конрад, такой весь потерянный... Вам надо почаще ходить в церковь. А там, в церкви – надо встать под купол и ждать, пока осенит благодатью... Или вот что: когда вернётесь к Анне – сходите в лес и обложитесь с головы до ног землёй. Сразу полегчает.