Текст книги "Остров традиции"

Автор книги: Василий Сосновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

… а я день-деньской в офисе, рабочий день ненормированный… не успеваю сама малыша забрать… слава Богу, мы тут квартиру выбили для бабушки… теперь здесь живёт… я и сейчас его к бабушке отправила, соврала, что до ночи сижу… А? Поверила, конечно, это ж так часто… Вот. Что делаю? Да нет, какая там секретность… Рутина. Бумажная работа, всякое делопроизводство… глаза себе порчу. Заодно обучаюсь – у меня, видел, персоналка стоит. Отечественная, поганая… На повышении квалификации была, там научилась ковыряться… Сначала интересно было, нравилось… сейчас приелось… я… Что? Языки? Да, переводов много… но начальство ругается – это, получается, я не на них работаю, а на Центр. Из центра присылают переводы, посылают в столицу, а они через один доходят… потом докажи, что не ты виновата, а почта… Так что премию всё время режут. Устный язык совсем забыла. Понадобится – двух слов не свяжу. Да уж не понадобится…

…ну там, если свободная минутка, мы с Лизхен чай пьём, трепемся. Лизхен Шуберт – новая наша сотрудница, её из Медвежьего Угла к нам прикомандировали. Молоденькая, зашуганная, здесь у неё никого… вот, тянется ко мне. Она, кстати, там, во всей медвежьеугольской губернии единственная отличница... Да вот, осталась бедная губерния без отличниц... Что ты говоришь? Погромче... ах, ну да, у тебя голос… это… Что? Кто встанет у руля медвежьеугольского химкомбината? Ой, этот разнесчастный комбинат… Лизхен такие вещи рассказывает: там вся губерния у них кровью харкает, дети сплошь с онкологией родятся… там, говорит, без противогаза на улицу не выйдешь… у-ужас, скорей бы, к чёрту, закрыли его… Вот… а Лизхен там проходу не давали, одноклассники… за то, что училась… Били её каждый день, говорит, теперь родить не сможет… А? И тем не менее отличница. Медалистка. Героиня? Я сама удивляюсь… Да, характер есть… только обидчивая… сил нет… Вот, надеется всё-таки замуж… только она ещё и очень страшненькая… жалко девку.

…ну да, в принципе, скучно здесь. Пашешь, пашешь, а развлечений – не особо. Ну вот… прокуроры в гости ходят… Что говоришь? Заметно? Да, самые шикарные бутылки Руди выставляет, для коллекции… Но если думаешь, шерри-бренди каждый раз, то ошибаешься. Только однажды было, в самом начале, как приехали… а так дерьмо собачье… портвейны всякие… Нет, сами не гоним, ещё не хватало. Оторвались от народа, говоришь? И слава Богу… Да, кстати, маленького мы окрестили – сейчас религия потихоньку входит в моду… Вот. А ещё у нас ведомственный ипподромчик есть за городом, захудалый такой… Лошадки там ледащие, но всё же… поскачешь-поскачешь… да вот, амазонкой заделалась… такой кайф! Ну, на лодочках покататься – там же. Среди своих. А вот, кстати, я ещё в столице автошколу закончила… Но Руди тут… ну деспот деспотом. Не разрешает больше самой водить. Разбойных нападений боится. А в столице каталась… сперва боялась ужасно, потом осмелела… по городу разъезжала и, представляешь, ни одной поломки, ни одной аварии… Хотя не дороги, конечно, а сплошные колдоёбины. Вот… Кино? Да у нас там крутят, в клубе… Но мы чаще видик – только с кассетами туго, фиг-два достанешь.

…Руди? Он молодец… Но так получается… сказали, раз в три недели на три дня будет приезжать, но не всегда выходит. Работа у него адова… Если-таки приезжает, только отсыпается и пьёт. Тут запьёшь… Что говоришь? Ну, повнятнее не можешь?.. Прости… А ля гер ком а ля гер, говоришь… Да это ж не война… Изматывается он – это да, а так… я надеюсь, ничего не случится. У него второй дан по кулачному бою… Извини, как? А-а, если кто с первым даном попадётся… Так у него револьвер! По-твоему, револьвер сейчас у каждого второго? У первого?.. У нас вот с тобой нет. Ну я молюсь за него… тайком, разумеется.

– Ну, и если оглянуться на пройденный путь? – призвал ответить Конрад неожиданно полновесным звуком.

Правда он хотел добавить: я знаю, слава Всё Ему Же, что ты обладаешь даром не оглядываться на пройденный путь… И как он изумился, когда Натали вполне спокойно ответила:

– Ты знаешь… я думаю, это был единственный верный для меня путь. Я бы осталась в любом случае в этой стране. Здесь можно ничего не мочь. Мы, кажется, говорили об этом… Я – обычная, никакая… А благодаря тому, где я сейчас, я всё же что-то значу… вряд ли могла бы значить больше. Здесь я чему-то научилась, что-то могу. Машину вожу, программирование чуть-чуть знаю… и вот… пристроена. Мужа, в общем, люблю, ребёнок как-никак растёт… Что дальше? А я, как и прежде, не думаю, что дальше… Живу сегодняшним днём, ничего, терпимо… О чём могла бы ещё мечтать? Не пойди я в Органы – торговала бы собой, спилась бы… Третьего дано не было, согласись.

И Конрад согласился.

– Натали, а покажи свою фотографию в униформе. Если есть.

– Нету. Мне униформа не положена. Пока, – на «пока» она нажала.

Конрад испросил позволения закурить.

– На балконе. Надо же, – неподдельно удивилась Натали. – Ты ещё где-то достаёшь сигареты?

– Кто ищет, тот всегда найдёт. Вон у тебя на тумбочке – тоже пачка лежит.

– Неначатая. Для гостей. Я только на работе иногда, за компанию… Я тебе тоже составлю компанию.

У него – свои, у неё – свои. Вышли.

Расхлябанную беззвёздную твердь подпирали праздные призраки – фонарные столбы. И опять только на одном зачем-то светил фонарь. По освещённому кругу рывками дёргался чёрный радиус, раздвоенный на конце. Конрад установил, что это тень перепившего человекообразного, на растопыренных ногах; оно лобызалось со столбом в расчёте не утратить сцепления с почвой. Человекообразное на все лады мелодекламировало недавно разрешённые цензурой слова. Конрад заслушался.

– Невелика беда, что закрылся оперный театр. Можно слушать маленькие ночные серенады, не сходя с собственного балкона.

– Он несчастен, – сказала Натали.

– Помнится, когда-то твои ушки вяли от подобных слов…

– Но если они идут из сердца…

– Тогда впору обращаться к кардиологу, – заключил Конрад и выкинул непогашенный окурок. Красная точка, повинуясь земному притяжению, бесшумно врезалась в мокрый асфальт и приказала долго жить.

– Натали, я в городе не просто так. Вот у меня тут инструкция… – жестом факира хотел Конрад изъять список дел, но театральный эффект, увы, пропал – на пол упали две пресловутые фотокарточки.

Конрад поспешно бросился подбирать, а Натали словно и не заметила, инструкция её интересовала больше.

– Женский почерк! – воскликнула она обрадованно. Чеканное слово «Анна» объяснило ей, почему Гость Из Прошлого в настоящем ведёт себя пристойно.

Такое объяснение, ясное дело, Конрада не удовлетворило.

– Как видишь, работаю снабженцем у частных лиц. Типичная для нашего времени профессия.

– А-а… – опять Натали растерялась: говорить неправду и вилять этот убогий не умел никогда.

– Вот, всё это мне нужно завтра-послезавтра обтяпать. И… одна просьба личного характера. Средство от клопов у тебя отыщется?

Натали предложила:

– Хочешь, видик посмотрим?

– Эк удивила… теперь на каждом углу видеобар.

– Ну, далеко не на каждом…

– МТБ никудышная, а то бы… Народ жаждет заполнения культурного вакуума… Чего там у тебя – про качков или порнушка какая?

– Ну, не без этого… А есть «Кабинет доктора Калигари», хочешь? – (Конрад замотал головой). – «Сталкер», кстати, есть, – тебе вроде нравился?.. Нет? А Элвиса Пресли лайв?

– Во, давай, мать, Элвиса Пресли.

И очаровательный обаятельный щёголь корячился на чудо-экране добрых полтора часа, распевая инфантильные куплеты о голубых башмаках и разбитых сердцах.

Натали рассказывала о секретах снабжения.

– Конрад, ты лучше не дрыгайся – бесполезно. Только расстроишься. Кое в чём я тебе помогу, ладно? Но… люди всё знакомые, будут спрашивать: зачем?.. для кого?..

– Врать ты, кажется, умеешь. Скажешь мужу: подруга приезжала.

– Какие у меня подруги, Бог с тобой…

После мозгового штурма решили действовать через Лизхен Шуберт. К той вполне мог приехать кто-то из родни.

Манила, точно фата-моргана, вкусная вывеска магазина «Молоко». На самом деле давно переименовать было б можно: магазин «Маргарин». Да упустили время, теперь и маргарин исчез.

– I’m so lonely, babe, – возрыдал Элвис с экрана. Конрад расчувствовался и стал в такт раскачиваться в кресле. Заметив, что бывший муж доволен, Натали удлинила видеосеанс: теперь для них пел герой недавнего прошлого, эффектный скиф с раскосыми и жадными глазами, пожелавший тем, кто ложится спать, спокойного сна.

Натали вспомнила, что ей завтра к восьми на работу, Конрад – что прошлой ночью его сон был неспокоен. Они попрощались: рукопожатие, чмок в щёчку.

И притом он сказал:

– Натали. Я сильный. Я сберёг целку в жопе.

Истинных героев стороной обходят награды. Не оценила Натали.

Без особой охоты Конрад вечером подгрёб к улице Энгельса, и среди обшарпанных, ржавого цвета складских помещений ему выдали всё, что значилось в списке Анны. Крупы, макаронные изделия, консервы, краску, полироль, средство от клопов – длинный список артикулов, не уместившийся в каталке, в связи с чем пришлось покупать ещё одну и набивать её под завязку. Лично для себя Конрад сумел выпросить два блока сигарет. Даже с учётом этих непредвиденных трат заплатить пришлось ощутимо меньше, чем предполагалось. Кроме того, Конрад получил небольшой аккуратный пакетик с надписью: «Анне Клир, лично в руки» – надо думать, особый презент.

Ссутулясь, сгорбившись, Конрад с трудом довёз обе каталки до гостиницы и стал мозговать, как бы защитить их в обратном поезде от чужих посягательств. Ничего, впрочем, не придумал. К счастью, обратный путь прошёл без эксцессов, если не считать изрядно помятых боков. В этой поездке ему явно бабушка ворожила.

Из «Книги понятий»:

Тот, кому на одной шестой части суши и в сопредельных странах довелось прославиться под именем Землемера, был единственным сыном техника и табельщицы. Отец покинул семью, когда мальчику было три года, и с тех пор он его ни разу в жизни не видел. Жили скромно, зарплаты матери едва хватало на еду и самые необходимые игрушки типа резиновых зайцев и пары простейших машинок. Солдатиков и радиоуправляемых моделей мальчик не получал. Ходил в том, что мать самостроком шила из старых лохмотьев, за что в детсаду и в школе не раз именовался «чушком».

Мальчика отдали было в детсад на пятидневку, но вскоре перевели на обычный режим – он так часто простужался, что мать не слезала с больничных и день-деньской потчевала чадо касторкой, банками и горчичниками. Мальчику выписали диагноз «хронический бронхит» и заподозрили даже астму, что, впрочем, не подтвердилось. Но даже когда ребёнок выздоравливал, большого труда стоило матери вытолкать его за дверь квартиры. В детский сад он категорически идти не хотел, опасаясь издевательств сверстников. Кроме непрезентабельной одежды, поводом для насмешек служила крайняя неловкость и малосильность будущего Землемера. Издевательства продолжились затем и в школе, где у ребёнка отнимали каждый сбережённый матерью грошик и положенные школьные завтраки. За себя постоять мальчик не умел, и частенько ему устраивали «тёмную»: просто так, в силу полной беззащитности жертвы. Однажды сломали нос, однажды – руку, в пятом классе впервые полоснули ножом. Мать не имела соответствующих связей, чтобы призвать обидчиков к ответу. Друзей у Землемера, который тогда звался просто «чушком», не было. Учился он плохо, туго усваивал материал, и учителя считали его тупым и недалёким. Мальчик проводил всё свободное от школы время в своей комнате, на улицу носа не казал, только читал приключенческие книжки и рисовал, пока хватало бумаги, а когда не хватало – то на книжках, в том числе библиотечных, и прямо на обоях. Рисунки у него были примитивные, палка – огуречик, и не сразу мать смекнула, что рисует он преимущественно сцены совокупления мужчин и женщин. Смекнула уже когда начался запойный, не знающий удержу онанизм. Мать водила сына к врачам различного профиля, к попам и к бабкам-знахаркам, но всё без толку – едва она выходила за порог, сын беспрестанно дрочил. Летом она вывозила его за город, в деревню к тётке – он и там забирался с книжкой в дальний угол участка, но двигался в чтении крайне медленно, так как, прочтя пару страниц, принимался за вечное своё грешное занятие. Деревенские из-за забора дразнили нелюдимого мальчугана и расстреливали его из рогаток.

Когда будущий Землемер с горем пополам перешёл в восьмой класс, матери перепала путёвка на южноморский курорт. Она поехала вместе с сыном и вскоре об этом пожалела. По соседству жила шестнадцатилетняя девица из столицы, у которой было много модных тряпок и формы на зависть зрелым бабам. Мальчик словно ополоумел и молча преследовал девицу всюду – на пляже, на экскурсиях, в гостинице. Так продолжалось, пока девица не пожаловалась местным, с которыми к тому времени сдружилась – и те отделали сына табельщицы под орех, лишив его множества уже постоянных, коренных зубов и сломав ему ногу. С тех пор Землемер по сей день едва заметно прихрамывает и старается пореже ходить пешком.

В девятый класс хромого мальчика не взяли. Как и многих других неуспевающих отроков губернского города его определили в землемерное училище имени Хрубеша. Там он учился по-прежнему спустя рукава, но начал посещать качалку и кое-как стал контактировать с сокурсниками. Кроме того, в отличие от всех от них он всерьёз заинтересовался личностью того, чьим именем названо училище, особенно его террористической деятельностью. Он стал читать книги о нём и даже ошивался возле архивов, прося взрослых исследователей из местного пединститута скопировать ему документик-другой из жизни кумира. Впрочем, долго учиться юному фанату Хрубеша в училище его имени не довелось.

Однажды будущие землемеры решили, что вполне созрели для великих дел и взялись обчистить табачный киоск. Будущего Землемера заставили стоять на стрёме, и он не смог отказаться. В результате как самый неповоротливый один только он и попался – с тех пор он состоял на учёте в полиции. Правда, на первом же допросе он выдал всех своих подельников, и сверстники, конечно, не оставили сей позорный факт безнаказанным.

По дороге домой из школы «чушка» встретила кодла из нескольких человек с чулками на головах. Его отвели в близлежащую рощицу. В руке одного из встречавших сверкнул нож, и он вонзился в гениталии мальчика. Нападавшие от души помочились на него, корчившегося от боли, причём оказалось, что часть нападавших составляли девицы. После чего парня бросили в леске истекать кровью. Чудо, что достаточно скоро мимо прошли взрослые и вызвали «Скорую».

С тех пор Землемер не только не способен вступать в половые сношения с женщинами и иметь потомство, но даже для простого мочеиспускания ему требуются специальные приготовления.

А пока он лежал в больнице, мать-табельщица даром времени не теряла. Она познакомилась с человеком некоренной национальности, собравшимся навсегда выезжать на историческую Родину. Роман их был бурен и плодотворен. Спустя несколько месяцев после происшествия в рощице несостоявшийся землемер вместе с матерью и отчимом переехал в свободный и счастливый мир, где дети не стреляют друг в друга из рогаток и не членовредительствуют.

Таков был конспект первой главы из жизнеописания Землемера, великого и ужасного, который Конрад, едва вернувшись на Остров Традиции, перепишет в Книгу Понятий. Как видим, это было довольно бесхитростное повествование, и даже не свойственный словарю родного языка глагол «членовредительствовать» Конрад добавит от себя. Вот только кто автор оригинального повествования? Если поначалу Конрад не сомневался, что им была Алиса Клир, после происшествия в гостинице он подумал, что нравы местного криминала, должно быть, неплохо знакомы и Анне. А может быть, был ещё какой-то родственник или однофамилец А. Клир, о котором Конрад и не догадывался.

10. Квартет

Осень в захолустье. Жухлолистье. Мелкодождье. Безнадёжье. Хлипко, хлюпко, хлябко. Зябко и зыбко.

Щёлк щеколдой и вперёд, по косой дорожке. Ну что там, есть перемены на Острове Традиции?

Ага, на Острове появилось новое лицо И какое-то странное, светится этакой щенячьей радостью. Чтой-то вдруг? Такое сейчас увидишь разве что в кино.

– Здравствуйте, – слегка жеманно пропел чувственный рот нового лица. – Вот вы, значит, какой, Конрад, – музыкальная ладошка сверкнула золотым колечком ему навстречу. – Помните Стефана? Я Маргарита, его сестра.

Конрад кивнул головой, что-то промычал и пустился соображать, куда бы ретироваться долой с очаровательных глаз очаровательных маргарит, сияющих до кончиков ушей и пальцев.

– Конрад приехал! – звонко, точно некурящая, оповестила Маргарита равнодушные окрестности.

В семье доктора кибернетических наук Лаумана старший ребёнок, окрещённый Маргаритой, вдруг уродился заурядной гуманитарной девочкой, заядлой театралкой, всеядной книгоглоткой. После школы она поступила на культурологический факультет Университета – на вечёрку, чтобы судьбу не искушать. И в ту же учебную группу приняли (с четвёртого захода, только-только власти принялись смывать клейма и снимать ярлыки с опального отца) архиталантливую до неприличия, до гениальности девушку по имени Анна Клир. Была она, выходит, всего тремя годами старше – таких на курсе было немало, но судя по повадкам и пристрастиям родилась где-то пару столетий назад и где-то там же, по мнению однокашников, законсервировалась. Ибо пропускала мимо ушей политические сплетни и анекдоты (даром что диссидентское отродье), игнорировала неизбежные для женского факультета базары о прикидах и макияже (хотя всем на зависть выдерживала безупречный стиль), а весёлым пьянкам-блядкам с мальчиками из Дипакадемии (при отменном сексэпиле) предпочитала самосовершенствование. И хотя Маргарита сама была из другого теста и нисколько этого не стыдилась, она, с рождения склонная к экзальтации, аффектации, ажитации, форменным образом, почти на сапфический манер влюбилась в яркую породистую однокурсницу.

И увивалась за ней всюду, как нитка за иголкой. В группу медитации, в секцию стрельбы из лука, на уроки академического вокала. И даже взирая с патетическим ужасом, как Анна, словно сошедшая с полотна Рафаэля, днём горбатится со шваброй в руках на задристанных лестницах трущобных подъездов, Маргарита в конце концов решила: наверно, так и надо, вот она, подлинная сермяжная правда. И вскоре сама ушла с тёплого лаборантского местечка, из-под папиного крылышка и безмерно гордилась новым званием, означенным в трудовом билете – «уборщица».

И такая для всех недосягаемая Анна снисходила до восхищённой сокурсницы, хотя не дюже любила, когда ей в рот смотрят. Конечно, дистанцию сохраняла солидную. Разная у них была карма и разная дхарма. Анна накапливала космическую энергию наподобие огромного конденсатора, стараясь не разбрызгать ни электрончика – пока вся ей не зарядится. А у Маргариты конденсатор был куда меньшей ёмкости, зато заряжался-разряжался на редкость интенсивно, вся поступившая энергия тут же фонтанировала вовне и питала новые и новые потребители. На стандартную ТЭС или ГРЭС её, факт, хватило бы. Шустрая Маргарита поглощала прорву разнообразной информации – в том числе полезной – и тут же щедро со всеми ею делилась. Переведшись вскоре на дневное отделение, она уже не пропускала ни одной премьеры дерзновенных новаторов сцены, ни одной выставки нищих, но даровитых шалопутов, ни одной сколько-нибудь актуальной лекции в музее науки – и на каждый культпоход раскачивала целую отару инертных сверстников и сверстниц. Она бороздила озёра Севера и предгорья Юга, обожала в отпуск летать в молодёжные лагеря, подвизалась в оргкомитетах фестивалей и конкурсов – благодаря невероятной нахрапистости и несомненному обаянию. Что ж, друзей было хоть обдружись, и всё народ отборный, чумовой: авторы сногсшибательных изобретений, восходящие звёзды альтернативного экрана, менеджеры и коммерческие директора (тогда ещё термины из словаря марсиан) художественных выставок-аттракционов, всё неотразимые супермены не старше тридцати.

Анна же даже в секциях, кружках и группах существовала совершенно автономно. С окружающими общалась постольку, поскольку – оргфразами. И только Маргариту удостаивала более пространными речами. О сущей ерунде, как правило. Запутается та, скажем, в мужиках, надумает душу излить, Анна пару замечаний выскажет – вроде и не про то, вроде и ни про что, а у Маргариты сразу мозги на место становятся. Или по хозяйству совет даст, или по кройке, по шитью – Анна абсолютно всё умела делать. Подруга знала, что притом Анна штудирует гностиков, импровизирует фуги и пишет гекзаметрические поэмы, вся в это погружена, и сейчас она – в этом. Но сказано ведь: не мечите бисер перед свиньями, без тени обиды утешала себя Маргарита.

Зато Анна любезно позволяла ей сопровождать себя в баню (очередная причуда великой натуры). И в театр, и в кино, и на вернисажи Анна брала с собой Маргариту – только её одну. А подчас… Хотя билеты всегда добывала Маргарита, никогда нельзя было предугадать, какой вердикт вынесет Анна. Возможны варианты. «Идём вместе», либо (чаще всего) «Иди с кем-нибудь, я переживу», либо – в единичных, но непредсказуемых случаях: «Прости ради Бога, но мне лучше пойти туда одной».

Получив дипломы, подруги надолго теряли друг друга из виду и шли каждая своей дорожкой. Анна играла в бисер, Маргарита играла в преф. Но наступал день, когда Маргарите вдруг становилось очень надо повидать Анну, они встречались, и тогда каждая, как и прежде, старалась совмещать два эти ремесла.

Конрад отчитался по итогам рабочего визита в город, показал товар лицом, передал презент от бандитов. Анна внимала молча и сказала только:

– За ваши подвиги будете вознаграждены воистину царским обедом. У нас сегодня пир на весь мир. Маргарита привезла гостинцы из самых спецзакромов.

– Благодарю, – ответил скромница Конрад. – Я в городе каждый день обедал по-царски. Сейчас от станции шёл, всё сухой паёк жевал.

– На ходу жевать вредно, – заметила Анна.

– Может быть. Скажите пожалуйста… а что Профессор, почивать изволят?

– Вам не терпится поделиться новостями? – естественно, упёрлась рогом… – Гонцам, приносившим дурные вести, головы рубили.

– Пожалейте уж мою бедную голову. Профессор давным-давно в курсе всех дурных вестей – ведь самое дурное свершилось восемьдесят лет назад. Новости – это хорошо забытые старости. Экклезиаст говорил.

Бывшая при сём Маргарита захихикала – ей явно импонировало знакомство Конрада с Экклезиастом.

– Так вот. Не стоит напоминать хорошо забытое, – трепещи, Конрад, сейчас Анна возьмёт нужный тон, и…

Тут вкрадчиво заворковала Маргарита:

– Анхен, да мужиков хлебом не корми, дай им побазлать за политику… А то у нас с тобой свои бабские секреты, а мужчинам что – скучать?

Конрад оценил заступничество.

– Он когда-нибудь оставит папу в покое?

– Ну что ты, вот приехал человек… повидал что-то там… а и рассказать некому…

– Ладно, идите. Но не более часа, – смягчилась Анна.

– Слушаюсь, – сказал Конрад.

Обрадованный, взлетел он по ступенькам. Обрадовался и Профессор его появлению. Ведь Анна, когда из города приезжала, ни капли информации не расплёскивала: что ни весть, то дурная. А старик, между прочим, из всех женщин правду-матку пуще всех любил, её ради жил и боролся, дороги для нея мылом отмывал.

(А внизу Конрад оставил включённым кассетный магнитофон, из которого почерпнул сведения о Маргарите. Всё, что далее сообщается о жизни этого нового персонажа, есть расшифровка Конрадом его прямой речи и преобразование оной в «кривую речь», то есть, пропущенную через фильтр восприятия Конрада. Магнитофон он включил, конечно, не ради Маргариты, а ради Анны, всячески желая раскрыть её тайну. Но учтём: самой большой кассеты хватает всего на 45 минут).

Маргарита кантовалась на Острове Традиции уже третий день, но всё никак не удавалось потолковать с подругой после рекордно долгой – двухлетней разлуки: не до праздных базаров было, урожай надо собрать на зиму, собрать и сберечь – огурцы засолить, капусту заквасить, в погребе соответствующий микроклимат установить. Сменила Маргарита модный столичный прикид и – за лопату.

Лишь когда аврал на огороде кончился, Анна нашла время выслушать гостью. Главное она уже знала: Маргарита вышла замуж.

Конрад про визит в город Профессору ничего не сказал. Он гнул свою линию:

– Заметьте, Профессор, что столько толкуя о справедливом общественном устройстве, интеллигенты не способны создать даже первичную ячейку общества – семью. Вот мы сетуем на зловредных чужих дядей, которым так легко дали себя перестрелять, пересажать, уморить голодом, а недобитых – споить и накормить ядохимикатами. А часто ли «мы» задавались вопросом – а что лично «мы» сделали для улучшения генофонда нации?

– Ну почему же, я вот женат был… дважды. И двух дочерей породил, не считая сына от первого брака.

– Замечательных дочерей… Ну к вам-то лично я претензий в этом смысле не имею. Но согласитесь, что в вашей среде вы – счастливое исключение.

– Да уж. Многие мои знакомые вопрошали как в стихотворении нашей любимой поэтессы: «Стоит ли рожать / Для тюрьмы так много поколений?»

– А ведь казалось бы, чего проще: если в твоём ареале доминирует враждебная тебе порода homo soveticus – способствуй размножению собственной породы, плоди каких-нибудь несоветских homo, и как можно больше. Глядишь – в один прекрасный день несносные «совки» окажутся в меньшинстве.

– Наш брат всерьёз опасался, что любое здоровое потомство неминуемо заразит своими хворями всеядная «среда». А не заразит – того хуже, искалечит.

– А было ли легче единственному детищу интеллигентных родителей адаптироваться к социуму, когда его сверстники из урловых семей, чуть что, позовут на помощь старшего брата, да не одного?

– Вы правы: дебилы размножаются, как клопы, а вот неврастеники – не размножаются вовсе. Увы, среди худосочного интеллигентского племени дебилы практически не встречаются, а вот неврастеников – пруд пруди.

– Вот-вот. Хлипкие хлюпики, тщедушные комплексушники, мечтательные романтики «не от мира сего», мужебоязненные «синие чулки» по определению воспроизводить себя не могут.

– Добавьте ещё: кто может «по определению», не может по убеждению. Пелёнки и погремушки отвлекают от научных изысканий, религиозных исканий, политических баталий… Но постойте: разве не во все века так было? Например, величайшие мыслители, как правило, были бессемейны и бездетны. Смотрите: – профессор начал загибать пальцы. – Платон, Декарт, Кант, Кьеркегор, Ницше… Гегель вот исключение. А Ньютон и вовсе похвалялся тем, что за всю свою долгую жизнь ни капли семени не пролил…

– Так во-первых, сегодняшним интеллигентам далеко до Платонов и «быстрых разумом Невтонов», а во-вторых, все вышеперечисленные гиганты творили в те времена, когда господствующим классом был «образованный», а шкала ценностей – «незыблемой»! Филистерский отпрыск Шопенгауэр мог позволить себе роскошь бесплодия, будучи спокоен, что отпрыски любой из тысяч многодетных филистерских семей будут равняться на него, Шопенгауэра. Но сейчас, когда дети филистеров равняются на одних шварценеггеров, вся надежда лишь на таких, как вы.

Для всех маргаритиных подруг, за исключением Анны, давным-давно прозвучал свадебный марш Мендельсона, для иных и не однажды. Сама Маргарита на рынке невест котировалась довольно высоко. Ей предлагали руку и сердце блестящие кавалеры – физики-ядерщики, менеджеры совместных предприятий, тренеры по бодибилдингу. Только ей казалось, что весь их блеск и лоск меркнет перед сиянием её внутреннего мира. Табуны поклонников льстили её самолюбию, но самолюбие же диктовало ей: береги себя для Прекрасного Принца. Проза замужнего прозябания ничего не значила по сравнению с поэзией полнокровного бытия вольной художницы. С калейдоскопической быстротой сменяли друг друга увлечения и приключения, катастрофически не хватало времени: Маргарита писала маслом, писала чернилами, играла на органе, играла в рэндзю, выпиливала лобзиком, занималась восточными единоборствами. Она совала свой симпатичный носик в самый эпицентр текущих событий, регистрировала и ретранслировала сведения, сообщения, слухи, сплетни.

Волны перемен сотрясали прогнивший корпус корабля «Страна Сволочей». Корабль носило по штормящему океану политических страстей, буйные ветры отчаяния срывали паруса и ломали мачты, подводные рифы экономического кризиса дырявили обшивку, пробоины дефицита зияли в трюмах, потоки инфляции хлестали через ватерлинию прожиточного минимума, кормило власти вырывалось из рук растерянных рулевых, цунами народного негодования смывали их за борт. Прочитав у любимой поэтессы «Я всегда была с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был», Маргарита с головой окунулась и в эту стихию. Отныне она зналась с демократическими демагогами, распространителями радикальной прессы, застрельщиками популистских акций. Они увлекли её на улицы и площади, где у стен номенклатурных чертогов митинговала чернь.

Надрывались полицейские матюгальники, скандировались хлёсткие лозунги, порхали подстрекательские листовки. Лучи прожекторов проходили в кольца маргаритиных волос, щипали её за ладные ягодицы, шипами впивались в глаза. Грязные бесформенные ботинки отечественного производства то и дело пребольно наступали на её новенькие импортные сапожки. Вокруг неё бесновалось драное драповое бросово-мусорное месиво. То – массы. Пупырились на носах прыщи, топырились в ушах хрящи, упырились над зубами свищи, зырились хищные зыркалки, всё это пузырилось, дыбилось, глыбилось, бычилось, крысилось, злыдничало, клацало, лязгало, бряцало, хряпало, брехало, цапало, хапало, брызгало, изрыгало, разгрызало, кромсало хрупкий хрусталь маргаритиного мира. Хмурые хмыри, блажные жлобы пыжились вершить суд истории. Орали, сменяя друг друга, ораторы – перечисляли бесчисленные бедствия народные и требовали к ответу виновных. Ответная овация свидетельствовала: в толпе ни одного виновного нет. Маргарита не была сильна в физиогномике и не добралась до Ломброзо, но фильтруясь через неё, зависшая над площадью свинцовая злоба обращалась не на коррумпированную партократию, не на кровопивицу-мафию, а на этих, стоящих рядом. Плохо вымытые, плохо выбритые, помоечные хари потенциальных уголовников либо палачей – искажённые праведным гневом, они искажали её понятие о праведности.

Так вскоре Маргарита распознала Грядущего Хама и отошла от политической мельтешни – Хам и она хотели совсем разных вещей.

Что ж ты так напугалась, Маргарита? Вряд ли ты мечтала увидеть вдохновенных тираноборцев – Карлов Мооров, Оводов, Кориоланов с жертвенным огнём в очах, вряд ли примеряла терновый венец Жанны д’Арк и Люсиль Демулен. Бунтарский азарт молодости поначалу сбил тебя с панталыку? Азарт не Пестеля – Пушкина, Малевича, а не Дзержинского, Делакруа – не Робеспьера. Тебе просто хотелось помочь завтрашнему в борьбе со вчерашним, творческому – в борьбе с рутинным. Тебе хотелось построить новый мир, красочный и сладкозвучный, на знамени которого начертано: «Творчество. Праздник. Свобода».