Текст книги "Остров традиции"

Автор книги: Василий Сосновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

А этот люмпенизированный сброд желал иного – отомстить и до отвала накушаться. Да, ты права: предел мечтаний бунтующих рабов; ведь сволочей один шибко умный революционер «сверху донизу нацией рабов» прозвал. Но не смотри свысока, рабы не одним себе, они и тебе, Маргарита, блага желали.

Ведь пока свободолюбивые ниспровергатели прежних идолов хмелели от демократии, с прилавков магазинов исчезал товар за товаром. Жизнь среднестатистической сволочи поглощало стояние в очередях, прогалы между очередями становились всё короче, следовательно – всё короче подлинная жизнь. И презренные рабы, и Маргарита были среднестатистическими сволочами. У них одинаково мёрзли ноги без колготок – но где они? Одинаково спинкам жёстко без мебели – но где она? Одинаково пухли животы без хлебушка – но где он?

Глупышка ты, Маргарита. Презренные рабы, Грядущие Хамы понимали: лишь полный желудок даёт возможность думать о чём-то ещё. Вот ты – упрямо пыталась думать о чём-то ещё и регулярно ловила себя на мысли, что не успеваешь.

Итак, оказалось, что сытость первична по отношению к свободе. Голодные, задёрганные сволочи читали на сон грядущий газеты времён стагнации, с симпатией глядели на ретушированные ряшки прежних вождей, с упоением зачитывались реляциями о перевыполнении планов, досрочном пуске объектов, юбилеях заслуженных тружеников. Для голодных душ то был целительный бальзам после дневных злоключений и ночных телепрограмм.

По телевидению из передачи в передачу кочевал бесконечный диспут, кто же глубже всех видит эту бездну, эти ужасные тартарары, куда всё и вся неуклонно катится. И хотя всякий прозорливец почему-то принимал гордый вид парящего над бездной горного орла, утомлённые души не могли найти защиту от жёсткого телеизлучения, излучения безысходности и безнадёги. Сволочей охватывала тревога:

за недвижимость (дачи всё чаще служили прибежищем беглым рецидивистам и беженцам из бурлящих инородческих провинций);

за движимость (наступил золотой век для квартирного ворья);

за сберкнижку (её вовсю грызли черви инфляции)

и за самоё жизнь.

А однажды, едва только славный своими разоблачениями и обличениями популярный телеведущий сказал многомиллионной аудитории «Добрый вечер», прямо в прямой эфир ворвались до зубов вооружённые молодчики, заломали ведущему руки назад и приставили к его носу револьверные стволы. В тот «добрый вечер» апоплексический удар хватанул многих телезрителей прежде, нежели налётчики-террористы спрятали в карманы бутафорское оружие, а их безвинная жертва, широко улыбаясь, поведала оставшимся в живых, что то была всего-навсего умелая инсценировка, милая шутка перед очень серьёзным разговором на тему «Насилие и произвол сегодня».

Пусть, пусть в промежутках между серьёзными разговорами транслировались знамения демократических перемен – истошный визг хейрастых суперстаров и сладкий писк пейсастых педерастов. Пусть где-то в конце передач скороговоркой вносились «конструктивные предложения»: долой престарелых пердунов, импотентов от власти, даёшь подлинно демократические выборы, хай живе плюрализм мнений, виват частная инициатива…

Пусть. Всё равно охреневшие телезрители делали единственный вывод, видели единственный выход: тикать. Тикать во все тяжкие.

– А ещё примите во внимание, – напоминал Конрад, – что «интеллигенция», особенно гуманитарная, за семьдесят лет до неприличия феминизировалась.

– Конечно, ведь гуманитарное знание было насквозь заидеологизировано. И гуманитарные факультеты, особенно в последнее время, превратились в «факультеты невест».

– А сколько интеллигентных девушек от безысходности повыскакивало замуж за «работяг», а чаще – за кого ни попадя!.. Дети от таких «смешанных» браков для интеллигентского клана – отрезанный ломоть.

– Вы ещё не забывайте, что «интеллигентский», прежде всего – «гуманитарный» труд самый низкооплачиваемый – на какие шиши растить потомство? Да ещё когда ни шиша что у жены, что у мужа?

– Ну знаете ли!.. Уж наверно детям непьющего учителя или музейного работника перепадает больше материальных благ, чем выводку выродков завсегдатая ЛТП.

– Так ведь ни в чём так не близка «интеллигенция» к народу, как в пристрастии к Зелёному Змию.

– Оно понятно: неврастеники… Сами любой ценой рвутся прочь от действительной жизни – куда ж ещё дарить эту жизнь кому-то… Только я не выношу ханжеских самооправданий типа: «быдло»-де глушит водку по привычке, а мы – от тоски неизбывной…»

– Тонка прослойка. Особенно туго провинциалам, живущим вдалеке от очагов культуры и передовой мысли.

– Уж на какие ухищрения не шли они, лишь бы только вырваться из захолустно-глухоманной трясины, и немногочисленные столицы постепенно вычерпывали всё лучшее из отдалённых местностей. В результате эти местности окончательно заболачивались, а застрявших там безнадёжных недотёп окончательно засасывало, и некому было оплакать их бесславную гибель…

– Ну а дальше вы скажете, что и в столицах найти единомышленников, единоверцев и даже просто собеседников – всё сложней. Ведь наши столицы – всего лишь сирые задворки общемировой цивилизации, форменная глушь в планетарном масштабе.

Маргарита чаще, чем Конрад (редко звали) или же Анна (звали, да не шла), бывала в свете – на днях рождения, поминках, именинах, крестинах. Но что Анна, что Конрад, что Маргарита всякий раз могли безошибочно предсказать программу вечера.

Разве что меню могло содержать сюрприз: иной раз кое-кому да посчастливится урвать кой-какой дефицит. А в остальном – одна и та же бесконечная песня о всеобщей тяге к перемене мест. Будут мусолить и обсасывать новые таможенные законы. Будут до хрипоты спорить о преимуществах Восточного побережья обетованного континента над Западным. Будут сообщать подробности о благоденствии кузины Марты в Стране Прерий и дядюшки Фердинанда в Городе Тёплых Муссонов.

Да, с некоторых пор повелось так, что если где сходились двое или несколько человек с интеллектом или претензией на оный, то альфой и омегой разговоров становился выездной вопрос. Двигались по спирали: всё плохо – надо валить – всё ещё хуже – надо салить пятки – всё хуже некуда – надо делать ноги – будет ещё хуже – надо линять за бугор.

Впрочем, это лет пятнадцать назад такие разговоры кишели аргументами: почему именно надо за бугор. Лет десять назад говорили уже только о том, как именно за этот самый бугор попасть. Стоило ли доказывать, что благовоние лучше вони, а польза лучше вреда?

Становилось ясно, что дерево Берёза рахитично и убого, а дерево Секвойя пышет здоровьем, что цветок Василёк напоминает «сифилёк» или, по выражению одного эмигрантского поэта «синеблядик», а вот зато цветок Лотос – гарантия наличия стирального порошка. И что Бревенчатая Изба похожа на деревенскую бабу в домостроевской кичке, а Небоскрёб со скоростными лифтами независимо и гордо несёт непокрытую голову.

А если кто думал иначе, ведущие ночных телепрограмм, энергично рубя ладонью воздух, убедительно доказывали: иначе может думать лишь махровый черносотенец и шовинист.

Пока что сволочи ещё ходили на работу, зарабатывали немалые деньги, воспитывали детей. На работу – по инерции, зарабатывали – на визу, воспитывали – в закордонном духе. Мыслями-то они уже были в Мекке, вожделенной Мекке, которая соединяла разрозненные традиции в единое русло общемировой цивилизации.

Сволочи становились в самую длинную очередь из прочерченных на поверхности страны очередей, потому что эта очередь обещала стать последней.

Время шло, самая длинная очередь становилась всё длиннее, всё новые и новые слои вовлекались в неё, место разорвавших порочный круг занимали новые алчущие.

Алчущие чего?

Учредители этой очереди бежали за свободой.

Нынешние – за безопасностью или за компанию.

Маргарита из кожи вон лезла, дабы хоть иногда воспарить над суетой и ближних над суетой возвысить. Отрывала от семьи, от забот каких-нибудь Элен и Катрин, тащила их в Киноцентр на предварительный просмотр элитарной картины или в полуразрушенную церковь на концерт старинной музыки. Но лишь только стихали жидкие аплодисменты, Катрин с Элен заговаривали о метраже квартир для эмигрантов в Нью-Вавилоне.

– Уехавшие бросали оставшихся на произвол судьбы, – витийствовал Конрад. – Даже леворадикальная пресса, обращаясь неизвестно к кому, забила тревогу: караул, ну сделайте же что-нибудь! Не у кого зубы лечить, некому телевизор починить, некому ребёнка по химии натаскать! Некому разрабатывать технологии на уровне мировых стандартов, некому написать толковые учебники, некому предложить работающую экономическую модель… Приходится пожинать то, что сами посеяли. Отстаивали Права Человека? Миллионы воспользовались своим человеческим правом! Во всё горло кричали о верёвке в доме повешенного? Миллионы поспешили улизнуть от верёвки! Пугали «коричневой чумой»? Миллионы решили обезопасить себя от заразы…

– Вы что же, ратуете за «железный занавес»?

– Нет, я ставлю под сомнение акценты и приоритеты радикально-либеральной пропаганды.

– Вы несправедливы. Знаете, сколько людей клялось: выпьем чашу до дна, умрём вместе со своей страной? Предпочитали лагерь – эмиграции?..

– …и эти же самые жертвенно-героические отцы благославляли драгоценнейших чадушек на разрыв с этой страной и обеспечивали им с пелёнок целенаправленную подготовку к будущей жизни на чужбине. Сперва внушали: «учитесь тому, что там пригодится», затем сватали невест и женихов оттуда…

– Но это же вполне нормальный процесс! Уехавшие, как сказал один из эмигрантов первой волны, находятся «в посланьи» – они несут весть о нашей культуре, нашей традиции, нашей духовности во все уголки мира. Разве вам не приходилось испытывать гордость за качество нашей диаспоры? Она же любой другой сто очков вперёд даст!

– А нет никакой уверенности, что и через тридцать лет будет жить молва о великой нации – талантливой, духовной, светоносной для всех прочих. Ведь как ни лезли вон из кожи эмигранты «первой волны», их дети всё равно говорили по-сволочному с акцентом, а внуки едва могли отыскать Родину предков на карте. Ну а свеженькие эмигранты первого поколения мечтают уже на собственном веку поскорей забыть своё сволочное прошлое как кошмарный сон. Так какая же, к ядреням, «диаспора»?

– Вы, кажется, солидарны с нелюбимым вами Бердяевым: «оставаться и окультуривать то, что есть»…

– Ну я-то сам рассказывал вам, как школяров «окультуривал»… Но всё равно: никакой ребёнок не формируется под влиянием заезжих гастролёров и транзитных туристов. Ребёнку необходим каждодневный пример соседей, родителей, закадычных друзей, владельцев собак и мопедов, проживающих в том же дворе, ездящих в том же лифте. В этом случае он сможет раззвонить всему свету, что эти скучные чудики в телевизоре – классные дядьки. Шутят! Порулить дают! Не чета спекулянтам с карманниками…

– Но эта страна не только проклята, но и благословенна. Сколько бы народу не уезжало, у нас всегда, в самом медвежьем углу всегда может стоящий человек родиться.

– Не думаю, что страна подобна цилиндру фокусника, из которого таскать – не перетаскать. Любое месторождение при хищнической эксплуатации рано или поздно иссякнет… Много ли новых имён открыла Переделка, кроме попсовых певичек? То-то. Страна Одухотворённых Сумасбродов кончилась и осталась лишь в анекдотах.

Однажды в центре города, среди бела дня Маргариту остановили трое подростков в ватниках и валенках. Двое встали сзади, один спереди. И который спереди – вместо глаз у него были дыры – сказал: «К восьми часам подгребёшь к «Аркадии». – «Что вы, ребятки, вы меня не за ту приняли…» – «Сказано: к восьми часам. Только попробуй не придти: выследим, где живёшь».

Маргарита с перепугу сумела запутать следы лучше самого ловкого и опытного зайца. Преследователи отстали, но не отстал Перепуг. Отныне Маргарита уже не гонялась за впечатлениями – Перепуг гонялся за ней.

И что-то разладилось в механизме perpetuum mobile, что колотилось в груди Маргариты. И всё страшней было ей выходить из дому на грязные улицы, где звериные зенки прохожих распинали её на каждом перекрёстке. И всё противней заглядывать в некогда любимую радикальную газету «Столичный жидомасон». Всё больше желалось ей отдохнуть, спрятаться за чью-то добрую и могучую спину, но выходило – не для неё накропал свой бравурный марш зловредный жидомасон Феликс Мендельсон.

Блестящие женихи – светила физики, корифеи менеджмента, короли бодибилдинга – рвались туда, где имели бы равные шансы в честной борьбе. Даже тот, кто привык играть в нечестные игры и кто имел неравные шансы, не тяготился такими пустяками и всё настойчивей глядел в сторону тихой гавани на Мысе Доброй Надежды.

Поздно спохватилась Маргарита, поздно вспомнила про них. Нет, она была ещё молода и привлекательна. Да только у мужиков к тому времени сложилось о ней мнение нелестное: воображуля, «динамистка», собака на сене, к тому же «эмансипе». Целомудренное кокетство, интеллектуальный флёр – нежелательное приданое. Она уступила всех своих суперменов со всем их блеском и лоском другим, одномерным и вульгарным, простым, как валенки, и проворным, как ящерицы.

А тут и старик Лауман собрался драпать. Но гады-империалисты отказали ему во въездной визе: возраст…

Убитый горем, бедняга слёг. И через две недели скапустился. Врачи, успешно лечившие его прежде, практиковали ныне на берегах Иордана.

Что оставалось делать бедным сироткам, сестричке Гретхен и братику Штеффи? Пристроиться всё к той же километровой очереди у калифорнийского консульства. Подавляющее большинство здесь теперь составляли безнадёжные отказники, люди без дипломов либо без талантов. Пританцовывая на лютом сволочном морозе, вели они нескончаемые унылые беседы: со дня на день установится мол Вторая Пролетарская Диктатура и разбушуется Третий Пролетарский Террор. Если уж сами пролетарии этого боялись… А между тем нагло пёрли без очереди герои Второй Оттепели, демократы-радикалы-популисты. Оказывается, кто громче всех о благе народном трещал и венценосных злодеев клеймил, не без оснований в душе рассчитывал: за одно за это Постиндустриальное общество обласкает его…

И вот Маргарита наконец-то свиделась с соболезно-любезным Консулом. Какое у вас образование, спросил Консул. Ах, культурология… Увы, увы, с таким дипломом перспективы весьма сомнительные… А что ещё вы умеете? Да, калифорнийской мовой спикаете… Эка невидаль, в Калифорнии по-калифорнийски любой дошкольник лопочет. Ну а ещё? Немного рисуете, немного поёте, немного фортепьянствуете, чуть-чуть смыслите в психологии, приготовлении пищи и даже, говорите, в бизнесе… Вах-вах, немного и чуть-чуть нам не надо, надо на уровне мировых стандартов… Ну чем вас обнадёжить?.. Не знаю, право, для манекенщицы вот трёх дюймов не хватает (виртуозно подано, в обрамлении головокружительных комплиментов). Ай эм со вери сорри, но что ж поделаешь, иммиграционная квота. Мужайтесь, ждите у моря погоды…

Несовершеннолетнему Стефану было ещё хуже: с ним бы и разговаривать не стали, хотя в свои четырнадцать он достаточно петрил в электронике с кибернетикой и чихать хотел на Культуры и Логосы.

Не возымели действия отчаянные мольбы ко всем посюсторонним закордонным знакомцам: выручите, пришлите вызов! Правительства богатых стран боялись «нелегалов». И средств у Маргариты не хватало. Вот почему она с радостью сдалась без боя одному цесарскому подданному на кушетке в квазифешенебельном отеле для фирмачей. Цесарский подданный был большим другом Страны Сволочей и не очень умным предпринимателем – чуть ли не до последнего момента предпринимал напрасные попытки воскресить из праха агонизирующую сволочную экономику. Пока он филантропствовал, Маргарита летала по седьмому небу. Что у Христа за пазухой, что у Жака на содержании. Но вот Жаку понадобилось на родину, и он, честный малый, признался, что женат. Обещал в следующий приезд дать адрес холостого соотечественника. Следующий приезд не состоялся. Наверно, простофиля-альтруист, наконец, поумнел.

И всё же спасибо примерному семьянину-цесарцу: всегда презервативом пользовался – гарантия от осложнений… Не таков был автослесарь Фреди, следующая пассия Маргариты. Что такое кондом он знал только по анекдотам, и то в режущей слух транскрипции «гандон».

Работник автосервиса в Стране Сволочей по определению всемогущ, и не вынося своего всемогущества, Фреди стремился к предельному опрощению: духú принимал только внутрь, ложился в постель, не сняв башмаков, а с новой бабой своей общался на языке тумаков и зуботычин.

Сперва Маргарита, как всегда, нашла себе утешение, а истязателю своему – оправдание: вдруг она опять прониклась сермяжной правдой. Ей, в общем, нравилось, что Фреди, во всём следуя инстинктам, свободен от ненужных рефлексий и сомнений. Он никуда не бежал из Страны Сволочей, неплохо чувствуя себя даже перед лицом Катастрофы. На дымных развалинах великой Империи его автосервисный трон стоял непоколебим. Вот это супермен! Чем не идеал мужчины?

Всё же тяжковато жилось Маргарите с примитивным суперменом, чем дальше, тем тяжче. В одну прекрасную ночь она залетела. Фреди не смог перестроиться, тем более, что дубасить по вздувшемуся женскому пузу куда пикантней и приятней, чем по обыкновенному. Силён оказался организм Маргариты: обошлось без выкидыша. Ребёнок был доношен и в душном, до отказа набитом женско-детским мясом бараке с табличкой «Родильное отделение» увидел свет. Видел он его всего три месяца.

Когда ангелы забрали ребёнка к себе, безутешная мать и здесь разглядела утешительный нюанс: теперь ей как никогда легко было уйти от Фреди.

Вообще-то разрыв с постылым королём автосервиса грозил обернуться роковой ошибкой. Появление на улицах столицы бритоголовых боевиков «рабочих дружин» возвестило о наступлении обещанной диктатуры и обещанного террора. Сбывались предсказания профетической книги «Невозвращенец».

Новый – законно избранный – Президент широковещательно провозгласил основной задачей момента восстановление социальной справедливости. Правда, кичливые нувориши, пионеры рыночной экономики пока что успешно противостояли слабосильной диктатуре: они своим боевикам могли заплатить куда больше. Окончательное решение вопроса о власти было отложено на неизвестный срок, автоматы противоборствующих сторон дни напролёт вели прицельные дебаты, а тем временем долгожданные аресты косили тех, кого можно арестовывать невозбранно. То есть безобидных бородачей, очкариков, горлодёриков-леваков, сдуру задержавшихся в стране. А коль скоро задержались считанные единицы, ретивые блюстители Нового Порядка отлавливали просто кого попало.

Маргарита была не кто попало, а классово-вражье племя – интеллигентское семя: папа-профессор плюс полгода содействия подрывной деятельности сионистских ставленников. Но в непостижимой стране непостижима также логика казней и милостей. Маргариту не трогали. И это было самое страшное – ей больше хотелось быть поставленной к стенке организованным формированием классовых недругов, чем изнасилованной скучающим юнцом или зарезанной разбойником.

Заступник у неё остался один – повзрослевший братец. Он всё чаще говаривал ей: «Убегу в Америку». (Сто лет назад мальчишки бредили Америкой, начитавшись Купера и Майн-Рида, и вот история повторяется, только инспирацией служат видеобоевики и порнокомиксы). «А как же я? На кого ж ты меня покинешь, радость моя единственная?» – «Скепнём вместе!» – Маргарита горько усмехалась. – «Фиг с тобой, сеструха, дёрну один. А ты загинайся тут, на здоровье»…

Маргарита в ту пору забилась в какую-то непонятного назначения контору. Ради продтоварных карточек. Там хлестала сивуху с сиволапыми сослуживцами и ждала полицейского «Воронка» точно избавительную карету «Скорой помощи». Вечерами, одна-одинёшенька, занималась тем же в опустевшей запущенной папиной квартире. Со стен, не таясь, готовы были бесстрашно улыбнуться любому вошедшему опальные кумиры мыслящей общественности – Иисус Христос и Джордано Бруно, Гурджиев и Сахаров, Эйнштейн и репрессированный бургомистр. Стефан где-то пропадал – нет, уже не в кружке «Юный техник», а в подворотне с громилами-сверстниками. Маргарита свыклась с мыслью, что однажды он вовсе бесследно канет. Не в Америку – ближе…

Одним таким беспросветным вечером квартира погрузилась во тьму в буквальном смысле. Сметая по пути антикварную мебель, Маргарита ринулась раздвигать шторы. Ни один фонарь не озарял заоконное безлунье: без электричества остался целый квартал, а то и весь город.

А может быть, вообще пришёл Конец Света. Именно к этому заключению склонилась Маргарита. Слишком это было похоже на то, что Фреди называл «пиздой накрылось». Но парадоксально непохоже на удовлетворение просьбы «Мама, роди меня обратно».

Богооставленная, людьми оставленная, она заметалась во мраке. Мраком же покрыто, каким образом ей удалось одолеть столетнюю, сколоченную на совесть дверь. Известно лишь, что засим Маргарита пошла на штурм двери соседской.

– Анхен, я была совсем крэйзи, форменно – крыша поехала, – ворковала Маргарита, ища сочувствия в джокондовских очах подруги. – Я ж и не знала, кто там живёт. Прежние жильцы, наши друзья, в Месопотамию свалили… И вот, представь себе картину: юная леди, едва одетая, истерзанная, вся в синяках предстаёт глазам джентльмена в халате, с фонариком в руке… Я дрожу вся, реву, стыд такой… А он: «Ну уж раз стучались, входите – сейчас свечи зажгу». Усадил меня на диван, плечи пледом накрыл, гляжу – коньячку наливает… Мамма мия, коньяк – пять звёздочек, я уж и не помню, когда в последний раз… Ну, опрокинула стопку, половину разлила, конечно… Колотун постепенно проходит… соображать начинаю, где, что… А он свечи зажёг, наливает ещё, за знакомство… Такой, знаешь, невеличка в очках, лет сорок с хвостиком… и такой уступчивый, такой корректный… голос, как у психотерапевта… Мне уже спокойно так, уже хорошо… Сидим, беседуем… Он мне – представляешь – Эдгара По цитирует, «The Raven», как там ночной гость постучался вроде как я вот… ну, мы с ним о стихах… Такой кайф, смотрим – вкусы совпадают… Блейк, Элиот, Пастернак… Потом о театре… Вспоминаем прежнее, я уже хохочу, как дура – почти два года ни с кем про это не говорила… Вот так… Ну а потом за жистянку нашу грёбаную…

– Гретхен, ты знаешь, я не люблю…

– Прости. Оно так само вырывается… Значит, за долбаную нашу жистянку… Я, понимаешь, ничего не боюсь… в общем, откровенно с ним так, ну как с тобой. Он… да, его, как выяснилось, Отто зовут, а фамилия – фон Вембахер, представляешь! Это когда сплошные Мюллеры да Крюгеры кругом… Так вот, он говорит: что ж вы так неосторожны, должны же догадываться, где я работаю… каким макаром я эту квартиру получил… А потом погнал: не бойтесь вы меня… заколёбся я с этими долбаками… они мне даже работу по квалификации предложить не могут… и вообще жизнь скотская, и к тому же всё один да один… сорок два года, без семьи… Ну, эт цетера… всё под коньячок… Дальше… ну понимаешь…

– Ну, понимаю… У тебя это быстро. Но понимала же и ты, что он…

– Анхен, тогда я ничего не понимала. И понимать не желала. Я стосковалась по человеческому разговору… хоть с чёртом лысым… блин! Со мной обращались не так, как Мюллеры и Крюгеры, а что за этим кроется было по… до феньки, гори всё огнём… И мы с тех пор каждый, как со своей каторги придём, сразу друг к другу в гости… И мне с ним спокойно. Надеюсь, ему со мной – тоже. Одно плохо: работу он на дом берёт. Часто говорит: а теперь, радость моя, почитай вот журнальчик, а мне в кабинет пора… Не скрою, злило это меня страшно… Но вот однажды он мне заявляет: Марго – так он меня окрестил, по-королевски, ха-ха-ха… Мне с тобой серьёзно поговорить надо… И таким тоном… я напряглась, ужас!... В общем, он рассказал, что его прекрасное ведомство готовит… это у них «депортация» называется… Слушай, дом наш кооперативный – раз, академический – два. Так вот, классовые интересы диктуют: всех этих учёных недобитков выслать на Дальний Север… понимаешь: на трудовое перевоспитание… И поэтому…

– Господи!.. И они это… сделали?

– Ах, Анхен, это такой ужас… Ну, читала «Невозвращенца»… Ах да, ты не читала, ну а… да-да, лагерные воспоминания тоже не читаешь… принципиально. И правильно… Блин, я видела, как это было. Рабочие дружины оцепили дом… Мюллеры и Крюгеры в телогрейках, с автоматами, несколько молодцов – рраз – в подъезды… Если кто не открывает – вышибают дверь… Слава Богу, научные работники почти все свалили… остались почти всё люди пожилые… Так они, значит, этих старушек за волосы – и в «воронки»… Если кто орал… или кусался… ясное дело, прикладами… Анхен, как страшный сон… будто исторический фильм смотрела… Фрау Рёдель, такая добрая женщина, с третьего этажа… помнишь – она тебе ещё книжки давала? В своё время ведь двадцать лет отсидела, и вот по новой… Кричит им: «Выкресты, подонки, анафема…» – размозжили голову.

– Боже мой! Её хоть похоронили по-людски?

– Я еле-еле Отто упросила… Он говорит: стрёмно – если узнают, то… Ну, всё-таки ночью на машине съездил… отвёз за город, закопал… бедный, потом не спамши не работу… К счастью им сейчас некогда дознаваться – кто похоронил.

– Да, страшно это, Гретхен… Но как же ты?

– А вот слушай. Значит, когда Отто меня предупредил… я запаниковать толком не успела, как он – раз, предложение мне сделал. Говорит, жену опричника никто не тронет…

– И ты согласилась…

– Слушай дальше. Он мне тогда во всём открылся… Ты понимаешь, Отто – классный специалист, я уже говорила. Если в ГБ ещё пашут компьютеры, то только благодаря ему… Такого аса всюду в мире с руками и ногами оторвут… И он решил – свалить! И меня, естественно, взять с собой.

– Погоди-ка, Гретхен, я, конечно, малокомпетентна, но разве Органы своего офицера отпустят?

– Блин, Анхен… ты торчишь тут, ни фига не знаешь… Граница наша давно открыта… То есть, новые главнятки пытались было опять спустить железный занавес, да обломались: пограничники первыми бегут… Другое хреново: с той стороны укрепили кордоны, натянули колючую проволоку, ток пустили… Понимаешь: раньше из нашего сволочного отечества ехали нормальные люди, а теперь Мюллеры с Крюгерами туда же… Но это ж дикие звери!.. Запад их принять не может и не хочет; у них там сразу же преступность как подскочила!.. Наши подонки хлынули туда… у них от изобилия крыша поехала – ну давай грабить магазины, насиловать фирменных девиц… А ведь у них сейчас ренессанс моногамии… Все политики… у них там, с жиру бешеных, уже нет никакой политики… на выборах побеждают с одним пунктом в программе: «Даёшь крепкую семью…» И тут эти наши козлы… животные… Они же туалетом пользоваться не умеют… как бывший мой красавчик… Сейчас у границы просто смертоубийство: своя мафия… Они снюхались с тамошними погранцами, переправляют своих людей… Я бы давно рванула туда, языки, слава Богу, знаю… объяснилась бы там… Но в приграничных районах… там беспредел, там ужас что…

– И Отто собирается тебя везти через ужас что?

– В том-то и дело, что нет. Он цивильненько хочет. Не делай большие глаза. Он умница. Он всё просчитал. Слов на ветер не бросает. У него колоссальные связи… с мафией в том числе!.. Он для них какие-то программы делал, они тоже на научную основу встали, ха-ха!.. Не подумай, он сам не бандит какой-нибудь, он просто не боится запачкаться – и ничего плохого в этом нет… Короче, он мне сказал: «Марго, не задавай лишних вопросов. Дыши глубже, шей вечерние туалеты. К весне нас здесь не будет. Я сказал!» Вот так!

– И ты веришь ему? – спросила Анна, очевидно – без задних мыслей. – Кстати… а ты обо всём этом говорила с патером Эмилем, твоим духовником?

– Анхен, ну что ты… патера Эмиля взяли одним из первых… Отто теперь мой патер, фазер, папочка – защитник… Увы, я его редко вижу – он всё в делах, в бегах – но я знаю, это всё для нашего же блага!.. Блин, сколько он сделал для нас с братом, добрый наш гений!.. Он меня освободил от моей каторги!.. У нас там полный застрел начался: принудработы каждый уик-энд – то стройка, то полевая страда, давно бы ноги протянула… Ха-ха, а теперь ноги протягиваю – на диване, я теперь – до-мо-хо-зяй-ка… лежу себе, пейпербэки читаю, бестселлеры… язык освежаю! Чуть чего – Отто номер набрал, и – всё о’кей. Телохранителей мне приставил – сейчас на станции ждут меня, в карты режутся… я без них никуда! Неплохие ребятки… Стефана учат всяким приёмам… он головорез… если бы не Отто, стал бы бандюгой, сторчался бы… а теперь Отто устроил его в правительственный колледж, занялся с ним премудростью… спас парня, в конечном счёте!.. Он нас витаминами кормит!.. Каждый месяц мне новые духи дарит!.. Меня все мужики всю жизнь стремились – раздеть, а он старается – одеть!.. В наше-то время!.. Извини, по-моему, это не игра в кошки-мышки, нужна я хрéновым Органам… Да! Я верю, верю! Верю Отто!

– В таком случае… Гретхен– Гретхен – я несказанно рада за тебя.

– Ха-ха, спасибо, Анхен, милая – я… вот хохма… сама за себя рада. Блин – вот только бы ещё треклятый фатерлянд оставить… чтоб его кто взял под крыло… Ведь чёрт раздери, нас теперь ничего не стоит завоевать…

– Гретхен, попрошу нечистую в этом доме не поминать.

– Ну прости, ну забыла я… Ничего не стоит завоевать! Да кому мы нужны! Прежде господа империалисты с удовольствием цивилизовали бы медведей. А теперь мы больше не плюшевые мишки, а голодные, бешеные шатуны… нас на цепь сажать надо, и кнутиком, кнутиком…

– Гретхен, что ты всё «мы» да «мы»? Тебя – тоже на цепь?

– Ха-ха, благодарю покорно… Анхен! Вот только скажи мне: а ты?.. Какого чёрта – здесь торчишь? С твоей одарённостью, с твоей головой?.. Анхен, что ты забыла в этой погибшей стране?!

– Гретхен, о чём ты, помилуй Бог… Здесь у меня папа, здесь у меня сад. Должно быть понятно…

– Анхен, душа моя! Мне не понятно! Ведь всё скоро накроется… ведь катастрофа же, блин, кабздец, извини уж пожалуйста… Скоро они придут и голыми руками нас возьмут, – возопила Маргарита, почему-то путая «вы» и «мы». – Анхен, голубушка!.. Едем с нами! Мне без тебя так плохо!.. Я скажу Отто… что ему стоит? Он отсюда чёрта лысого вывезет… ай, свят-свят-свят, прости… Ты представляешь: Отто уже разыскал в Эль-Дорадо моего дядю Карла!.. И от него уже пришли два телекса! Во как! Почта в стране развалена, а Отто наладил связь!.. Он, кстати, отсылал уже дяде Карлу свою объективку, тот пустил её в ход… он там сейчас большая шишка, президент компании… так вот пишет: за Отто уже три фирмы борятся… ха-ха… как за шкуру неубитого медведя! Такие медведи там нужны! И такие медведицы, как мы с тобой… понимаешь! Ха-ха…