Текст книги "Полное собрание рассказов в одном томе."

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

государственное имущество. Называлась заметка «Мужественный поступок».

Подпись: «А. Сильченко».

Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.

– Не в этом же дело, – проворчал он.

А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом

понял: не придет.

– Не уважаю стиляг, – сказал он белобрысому.

Тот поддакнул:

– Я их вообще не перевариваю.

Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:

– Стихи любишь?

– Нет, – признался тот.

– Надо любить, – посоветовал Гринька. – Вот слушай:

Мечтал ли в жизни я когда

Стать стихотворцем и поэтом;

Двадцать пять лет из под пера не шла строка,

А вот сейчас пишу куплеты.

Белобрысый слушал нахмурившись.

– Ну как? – спросил Гринька.

– Ничего, – похвалил детина. – Это кому ты?

Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял

карандаш и стал смотреть в потолок.

– Поэму буду сочинять, – сказал он. – Про свою жизнь. Все

равно делать нечего.

Классный водитель

Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень –

шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми

изжелта серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с

крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую

то птицу.

Пашка был родом из кержаков, откуда то с верхних сел по

Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого

кержацкого уклада.

В Быстрянку он попал так.

Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался

из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора.

Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным

машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер

откинул дверцу.

– Куда?

– До Быстрянки.

– А Салтон – это дальше или ближе?

– Малость ближе. А что?

– Садись до Салтона. Дорогу покажешь.

– Поехали.

Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука –

на штурвале, левая – локтем – на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу,

задумчиво щурился.

Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя

выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у

председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем

не бывало, щурился.

– Ты еще головы никогда не ломал? – спросил Прохоров.

– А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? –

улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая.

– Главное в авиации – не трепаться, по моему.

– Нет, не то. – Парень совсем отпустил штурвал и полез в

карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.

Прохоров стиснул зубы и отвернулся.

В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров

инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.

– Ты!.. Авиатор!

Парень опять улыбнулся.

– Уважаю скорость, – признался он.

Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем то

нравился ему.

– Ты в Салтон зачем едешь?

– В командировку.

– На сев, что ли?

– Да… помочь мужичкам надо.

Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он

решил переманить шофера в свой колхоз.

– В сам Салтон или в район?

– В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас.

– Тебя как зовут то?

– Меня то? Павлом. Павел Егорыч.

– Тезки с тобой, – сказал Прохоров. – Я тоже по батьке Егорыч.

Поехали ко мне, Егорыч?

– То есть как?

– Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним

насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка – это дыра, я тебе должен сказать.

А у нас деревня…

– Что то не понимаю: у меня же в командировке сказано…

– Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ… что

ты отработал на посевной – все честь по чести. А мы с тем председателем

договоримся. За ним как раз должок имеется. А?

– Клуб есть? – спросил Пашка.

– Клуб? Ну как же!

– Сфотографировано.

– Что?

– Согласен, говорю! Пирамидон.

Прохоров заискивающе посмеялся.

– Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на

посевной – это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.

– Стараюсь. Значит, клубишко имеется?

– Имеется, Паша. Вот такой клуб – бывшая церковь!

– Помолимся, – сказал Пашка.

Оба – Прохоров и Пашка – засмеялись. Так попал Павел

Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой,

женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами.

– Жена должна чувствовать! – утверждал Пашка, с

удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной.

– Правильно, Егорыч, – поддакивал Ермолай, согнувшись

пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. – Что это за жена, которая не

чувствует?

– Если я прихожу домой, – продолжал Пашка, – так? – усталый,

грязный – то, се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей,

например: «Здорово, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?»

– А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у

нее веселье возьмется? – замечала хозяйка.

– Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю:

пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?

– Абсолютно! – поддакивал Прохоров.

Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков

охальниками.

В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда.

Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым воротом, в

хромовых сапогах вытяжках, в военной новенькой фуражке, из под козырька

которой русой хмелиной завивался чуб.

– Как здесь население… ничего? – равнодушно спросил он у

одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать,

какое он произвел впечатление на «местное население».

– Ничего, – ответил парень.

– А ты, например, чего такой кислый?

– А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? – обиделся парень.

Пашка миролюбиво оскалился.

– Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.

– Смотри, как бы тебе самому не навели тут.

– Ничего. – Пашка подмигнул парню и продолжал

рассматривать девушек и ребят в зале.

Его тоже рассматривали.

Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое,

недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали

девки.

Танец кончился. Пары расходились по местам.

– Что за дивчина? – спросил Пашка у того же парня: он увидел

Настю Платонову, местную красавицу.

Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс.

Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и

громко сказал:

– Предлагаю на тур вальса!

Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с

нескрываемым веселым интересом.

Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое

Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.

Закружились.

Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка

с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали

танцевать – смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком

приближал к себе и кружился, кружился… Но окончательно он доконал

публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей,

пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда то выше

«местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все.

Будет когда нибудь настроение – покажу кое что. Умел когда то».

Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.

– Ну и трепач ты! – весело сказала она, глядя в глаза Пашке.

Пашка ухом не повел.

– Откуда ты такой?

– Из Москвы, – небрежно бросил Пашка.

– Все у вас там такие?

– Какие?

– Такие… воображалы.

– Ваша серость меня удивляет, – сказал Пашка, вонзая

многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных

загадочных глаз Насти.

Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен.

– Вы мне нравитесь, – сказал он. – Я такой идеал давно искал.

– Быстрый ты. – Настя в упор посмотрела на Пашку.

– Я на полном серьезе!

– Ну и что?

– Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет

какого нибудь другого хахаля. Договорились?

Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не

обратил на это никакого внимания.

Вальс кончился.

Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и

вышел покурить с парнями в фойе.

Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда.

– Тут поблизости забегаловки нигде нету? – спросил он,

подходя к группе курящих.

Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.

– Вы что, языки проглотили?

– Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность

развил? – спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.

– Нет, не кажется.

– А мне кажется.

– Крестись, если кажется.

Парень нехорошо прищурился.

– Выйдем на пару минут… потолкуем?

Пашка отрицательно качнул головой:

– Не могу.

– Почему?

– Накостыляете сейчас ни за что… Потом когда нибудь

потолкуем. Вообще то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на

мозоль не наступал.

Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина

прямота. Понемногу разговорились.

Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой

парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у

Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к

свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему

говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.

– Посмотрим, кто кого сфотографирует, – сказал он и поправил

фуражку. – Где он?

– Кто?

– Инженеришка.

– Его нету сегодня.

– Я интеллигентов одной левой делаю.

Танго кончилось.

Пашка прошел к Насте.

– Вы мне не ответили на один вопрос.

– На какой вопрос?

– Я вас провожаю сегодня до хаты?

– Я одна дойду. Спасибо.

Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять

смотрели серьезно.

– Поговорим, как жельтмены.

– Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой

конец зала.

Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него

сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под

ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.

На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего:

попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым

пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый

пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о

чем Пашка заблаговременно узнал).

– Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу,

служившую и библиотекой и избой читальней одновременно.

В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой

человек, смотрел «Огонек».

Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому

знакомому.

Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать

книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и

есть тот самый инженер, жених Насти.

– Почитать что нибудь? – спросила Настя, несколько

удивленная тем, что Пашка не узнал ее.

– Да, надо, знаете…

– Что хотите? – Настя невольно перешла на «вы».

– «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.

Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку.

Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза,

сдержала смех.

– Как ваша фамилия?

– Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот

тридцать пятый, водитель механик второго класса.

Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно, искоса

разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились

взглядами. Пашка растерялся и… подмигнул ему.

– Кроссвордами занимаемся?

Инженер не сразу нашелся что ответить.

– Да… А вы, я смотрю, глубже берете.

– Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, – сказала Настя.

– Ну?! – Гена искренне обрадовался. – Вы давно оттуда?

Расскажите хоть, что там нового.

Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.

– Спасибо, – сказал он Насте. Подошел к столу, швырнул

толстый том, протянул Гене руку. – Павел Егорыч.

– Гена. Очень рад!

– Москва то? – переспросил Пашка, придвигая к себе несколько

журналов. – Шумит Москва, шумит… – И сразу, не давая инженеру

опомниться, затараторил: – Люблю смешные журналы! Особенно про

алкоголиков – так разрисуют всегда…

– Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?

– Из Москвы то? – Пашка перелистнул страничку журнала. – А

я там не бывал сроду. Девушка меня с кем то спутала.

– Вы же мне вчера в клубе сами говорили! – изумилась Настя.

Пашка глянул на нее.

– Что то не помню.

Настя посмотрела на Гену, Гена – на Пашку. Пашка

разглядывал картинки.

– Странно, – сказала Настя. – Значит, мне приснилось.

– Бывает, – согласился Пашка, продолжая рассматривать

журнал. – Вот пожалуйста – очковтиратель, – сказал он, подавая журнал Гене.

– Кошмар!

Гена улыбнулся.

– Вы на посевную к нам?

– Так точно. – Пашка оглянулся на Настю: та с интересом

разглядывала его. Пашка отметил это. – Сыграем в пешки? – предложил он

инженеру.

– В пешки? – удивился инженер. – Может, в шахматы?

– В шахматы скучно, – сказал Пашка (он не умел в шахматы). –

Думать надо. А в пешечки – раз, два – и готово.

– Можно и в пешки, – согласился Гена и посмотрел на Настю.

Настя вышла из за перегородки и подсела к ним.

– За фук берем? – спросил Пашка.

– Как это?

– За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут

пешку, – пояснила Настя.

– А а… Можно брать. Берем.

Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две,

спрятал за спиной.

– В какой?

– В левой.

– Ваша не пляшет. – Ходил первым Пашка. – Сделаем так, –

начал он, устроившись удобнее на стуле; выражение его лица было довольное

и хитрое. – Здесь курить, конечно, нельзя? – спросил он Настю.

– Нет, конечно.

– По – что? – нятно! – Пашка пошел второй. – Сделаем

некоторый пирамидон, как говорят французы.

Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему

подсказывать. Он возражал против этого:

– Погоди! Ну так же нельзя, слушай… зачем же подсказывать?

– Ты же неверно ходишь!

– Ну и что! Играю то я.

– Учиться надо.

Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.

– Вон той, Гена, крайней, – опять не стерпела Настя.

– Нет, я не могу так! – возмутился Гена. – Я сам только что

хотел этой, а теперь не пойду принципиально.

– А чего ты волнуешься то? Вот чудак!

– Как же мне не волноваться?

– Волноваться вредно, – встрял Пашка и подмигнул незаметно

Насте.

Настя покраснела.

– Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.

– Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня,

– снисходительно сказал Пашка. – Между прочим, у меня дамка. Прошу

ходить.

– Теперь проиграл, – с досадой сказала Настя.

– Занимайся своим делом! – обиделся Гена. – Нельзя же так, в

самом деле. Отойди!

– А еще инженер. – Настя встала и пошла к своему месту.

– Это уже… неостроумно. При чем тут инженер то?

– «Боюсь ему понравиться а», – запела Настя и ушла в глубь

библиотеки.

– Женский пол, – к чему то сказал Пашка.

Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим

голосом:

– Я проиграл.

– Выйдем, покурим? – предложил Пашка.

– Пойдем.

В сенях, закуривая, инженер признался:

– Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается.

– Ничего, – неопределенно сказал Пашка. – Давно здесь?

– Что?

– Я, мол, давно здесь живешь то?

– Живу то? Второй месяц.

– Жениться хочешь?

Инженер с удивлением глянул на Пашку.

– На ней? Да. А что?

– Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?

Инженер вконец растерялся.

– Любит?.. По моему, да.

Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик

сигареты. Инженер хмыкнул и спросил:

– Ты «Капитал» действительно читаешь?

– Нет, конечно. – Пашка небрежно прихватил губами сигаретку

– в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым

движением расправил рубаху. – Может, в кинишко сходим?

– А что сегодня?

– Говорят, комедия какая то.

– Можно.

– Только это… пригласи ее… – Пашка кивнул на дверь

библиотеки, нахмурился участливо.

– Ну а как же! – тоже серьезно сказал инженер. – Я сейчас

зайду к ней… поговорю…

– Давай, давай!

Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о

перила и стал смотреть на улицу.

…В кино сидели вместе все трое. Настя – между инженером и

Пашкой.

Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте

и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем

не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал

осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва

слышно шепнула на ухо:

– Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь

клуб.

Пашка моментально убрал руку.

Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже

шепотом сказал:

– У меня сердце разрывается, как осколочная граната.

Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку.

Настя обратилась к Гене:

– Дай я пересяду на твое место.

– Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! –

распорядился Пашка.

Впереди сидящий товарищ «убрал» голову.

– Теперь ничего?

– Ничего, – сказала Настя.

В зале было шумно. То и дело громко смеялись.

Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо

глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие

облачка. Настя толкнула его в бок:

– Ты что?

Пашка погасил папироску… Нашел Настину руку, с силой

пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:

– Пусть эту комедию тигры смотрят.

На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно

пошел домой.

Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.

– Ты чего такой грустный? – спросил Ермолай.

– Да так… – сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг

спросил: – Интересно, сейчас женщин воруют или нет?

– Как это? – не понял Ермолай.

– Ну как раньше… Раньше ведь воровали?

– А а! Черт его знает! А зачем их воровать то? Они и так, по

моему, рады, без воровства.

– Это конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного

помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет?

– Наверно. Я не знаю, Павел.

Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем то

сосредоточенно думал.

– «В жизни раз бывает восемна адцать лет», – запел он вдруг. –

Егорыч, на́ рубаху. Сэнк ю!

– Чего вдруг?

– Так. – Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел

свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. – Сфотографировано, Егорыч!

– Ты что, девку какую нибудь надумал украсть? – спросил

Ермолай.

Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.

Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь,

отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где то движок.

Пашка пошел в РТС, где стояла его машина.

Во дворе РТС его окликнули.

– Свои, – сказал Пашка.

– Кто свои?

– Холманский.

– Командировочный, что ль?

– Ну.

В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.

– Ехать, что ль?

– Ехать.

– Закурить имеется?

– Есть.

Закурили.

– Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать

клонит в дождь.

– А ты спи, – посоветовал Пашка.

– Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот…

Пашка прервал словоохотливого старика:

– Ладно, батя, я тороплюсь.

– Давай, давай. – Старик опять зевнул.

Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.

Он знал, где живет Настя – у самой реки, над обрывом.

Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот

дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад.

Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платоновых

собака или нет?

На улицах в деревне никого не было. Даже парочки

попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда нибудь.

Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ,

вылез из кабины. Мотор не заглушил.

– Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: он

волновался.

Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел

сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки

громко заколотилось.

«Только бы собаки не было».

Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание.

Тишина. Каплет с крыши.

«Ну, Пашка… или сейчас в лоб получишь, или…»

Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам.

Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и

громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом.

Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про

восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет».

Он весь день сегодня пел эту песню.

Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка

замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке.

Перевел дух.

«Одна она тут спит или нет?» – возник новый вопрос.

Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно

света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка

голландка, дверь, кровать… Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто то

зашевелился, поднял голову – Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к

окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик.

Настя откинула крючки и раскрыла окно.

Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.

– Ты что? – спросила она негромко. Голос ее насторожил

Пашку – какой то отчужденный.

«Неужели узнала?» – испугался он. Он хотел, чтобы его

принимали пока за другого. Он молчал.

Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла

к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.

«Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе».

Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий

туман. Он отстранил ее и полез в окно.

– Додумался? – сказала Настя слегка потеплевшим голосом.

«Додумался, додумался, – думал Пашка. – Сейчас будет цирк».

– Ноги то вытри, – сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и

очутился с ней рядом.

Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так

сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая то тесемка.

– Ох, – глубоко вздохнула Настя, – что ж ты делаешь?

Шальной!..

Пашка начал ее целовать. И тут что то случилось с Настей: она

вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по

стене, отыскивая выключатель.

«Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас

она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на

всякий случай к окну.

Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу

не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая.

Пашка ласково улыбнулся ей:

– Испугалась?

Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела,

подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем либо, как ощутил на левой щеке

сухую горячую пощечину. И тотчас такую же – на правой.

Потом некоторое время стояли друг против друга, смотрели…

У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно

красива в эту минуту.

«Везет инженеру», – невольно подумал Пашка.

– Сейчас же убирайся отсюда! – негромко приказала Настя.

Пашка понял, что она не будет кричать – не из таких.

– Побеседуем, как жельтмены, – заговорил Пашка, закуривая. –

Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. – Он бросил спичку в

окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался,

что Настя возьмет в руки какой нибудь тяжелый предмет и снова предложит

убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице – от окна к

столу и обратно. – Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только

не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать

Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все.

Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся, и поедем со мной. Будем

жить в городе. – Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он

любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.

Она поняла это.

– Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. –

Чего ты мелешь тут? – Она села на стул. – Натворил делов и еще

философствует, ходит. Он любит!.. – Настя странно как то заморгала,

отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по твоему, не люблю?

– Настя резко повернулась к нему – в глазах слезы.

Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка

понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть

посерьезнее, поглубже – так не его.

– Чего ты плачешь?

– Да потому, что вы только о себе думаете… эгоисты

несчастные! Он любит! – Она вытерла слезы. – Любишь, так уважай хоть

немного, а не так…

– Что же я такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем

лазят…

– Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже… весь

высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.

– Как уезжать? Куда? – Пашка понял, кто этот дурак.

– Куда… Спроси его!

Пашка нахмурился.

– На полном серьезе?

Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке

стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.

– Собирайся! – приказал он.

Настя вскинула на него удивленные глаза.

– Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что

такое любовь человеческая.

– Сиди уж… не трепись!

– Послушайте, вы!.. Молодая, интересная… – Пашка

приосанился. – Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти

дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?

– Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая…

– Наплевать. Одевайся. На́ кофту!

Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя

поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице.

– Из за чего же это он приревновал? – спросил он не без

самодовольства.

– Танцевали… ему сказал кто то. Потом в кино шептались. Он

же дурак набитый.

– Что же ты не могла ему объяснить?

– Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.

Пашка остановился.

– Считаю до трех: раз, два… А то целоваться полезу!

– Я те полезу! Что ты ему скажешь?

– Я знаю что!

– А я к чему там?

– Надо.

– Да зачем?

– Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.

Настя надела кофту, туфли.

– Лезь. Я за тобой. Видел бы кто нибудь сейчас…

Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.

Полуторка ворчала на хозяина.

– Садись, ревушка коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.

Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в

кабину.

– Меня, что ли, хотел увозить? На машине то?

– Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем…

– Ну до чего ты, Павел…

– Что? – строго спросил Пашка.

– Ничего.

– То то. – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал.

…Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.

– Кто это?

– Я.

– Кто я?

– Пашка. Павел Егорыч.

Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления,

уставился на него.

Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.

– Грустные стихи сочиняешь?

– Я не понимаю, слушай…

– Поймешь. – Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. –

Любишь Настю?

– Слушай!.. – Инженер начал краснеть.

– Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда – она в машине сидит.

– Где? В какой машине?

– На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами

не везет.

Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч,

опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как то сразу устал. Опять некстати

вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает…» В груди противно

заболело.

Вошли инженер с Настей.

Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто

собирался сказать напутственное слово.

– Все? – спросил он.

– Все, – ответил инженер.

Настя улыбнулась.

– Вот так, – сердито сказал Пашка. – Будьте здоровы. – Он

пошел к выходу.

– Куда ты? Погоди!.. – запротестовал инженер. Пашка, не

оглянувшись, вышел.

Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он

подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку

о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет

огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не

виноват».

Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.

Пошел мелкий дождь.

У Игринева, последней деревни перед Салтоном, на дороге

впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка

остановился.

Подбежали молоденький офицер с девушкой.

– До Салтона подбрось, пожалуйста! – Офицер был чем то

очень доволен.

– Садись!

Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться.

Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.

Пашка искоса разглядывал девушку – хорошенькая, белозубая,

губки бантиком – прямо куколка! Но до Насти ей далеко.

– Куда это на ночь глядя? – спросил Пашка.

– В гости, – охотно откликнулась девушка. И высунулась из

кабины – опять говорить со своим дружком. – Саша? Саш!.. Как ты там?!

– В ажуре! – кричал из кузова лейтенант.

– Что, дня не хватает? – опять спросил Пашка.

– Что? – Девушка мельком глянула на него и опять: – Саша?

Саш!..

– Все начисто повлюблялись, – проворчал Пашка. – С ума все

посходили. – Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним

рядом – чужая. И эта чужая.

– Саша! Саш!..

«Саша! Саш! – съехидничал про себя Пашка. – Твой Саша и так

сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас – вперед машины побежит».

– Я представляю, что там сейчас будет! – кричал из кузова

Саша.

Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все таки

ненормальными становятся в это время», – сердито думал Пашка. Дождь

припустил сильнее.

– Саша! Как ты там?!

– Порядок! На борту порядок!

– Скажи ему – там под баллоном брезент есть – пусть

накроется, – сказал Пашка.

Девушка чуть не вывалилась из кабины.

– Саша! Саш!.. Там под баллоном какой то брезент!.. Накройся!

– Хорошо! Спасибо!

– На здоровье, – сказал Пашка, закурил и задумался,

всматриваясь прищуренными глазами в дорогу.

Игнаха приехал

В начале августа в погожий день к Байкаловым приехал сын

Игнатий. Большой, красивый, в черном костюме из польского крепа. Пинком

распахнул ворота – в руках по чемодану, – остановился, оглядел родительский

двор и гаркнул весело:

– Здорово, родня!

Молодая яркая женщина, стоявшая за ним, сказала с упреком:

– Неужели нельзя потише?.. Что за манера!

– Ничего о, – загудел Игнатий, – сейчас увидишь, как

обрадуются.

Из дому вышел квадратный старик с огромными руками. Тихо

засмеялся и вытер рукавом глаза.

– Игнашка!.. – сказал он и пошел навстречу Игнатию.

Игнатий бросил чемоданы. Облапали друг друга, трижды –

крест накрест – поцеловались. Старик опять вытер глаза.

– Как надумал то?

– Надумал.

– Сколько уж не был? Лет пять, однако. Мать у нас захворала,

знаешь… В спину что то вступило…

Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О

женщине совсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.

– А это жена, что ли? – спросил наконец старик.

– Жена, – спохватился Игнатий. – Познакомься.

Женщина подала старику руку. Тот осторожно пожал ее.

– Люся.

– Ничего, – сказал старик, окинув оценивающим взглядом

Люсю.

– А?! – с дурашливой гордостью воскликнул Игнатий.

– Пошли в дом, чего мы стоим тут! – Старик первым двинулся

к дому.

– Как мне называть его? – тихо спросила Люся мужа.

Игнатий захохотал:

– Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя!

Старик тоже засмеялся:

– Отцом вроде довожусь… – Он молодо взошел на крыльцо,

заорал в сенях: – Мать, кто к нам приехал то!

В избе на кровати лежала горбоносая старуха, загорелая и

жилистая. Увидела Игнатия – заплакала.

– Игнаша, сынок… приехал…

Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемоданы. Гулкий

сильный голос его сразу заполнил всю избу.

– Шаль тебе привез… пуховую. А тебе, тять, сапоги. А