Текст книги "Полное собрание рассказов в одном томе."

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Зиновьевы, а там уж, в переулочке, – наш. Заходи, если чего надо. Внуки то

были, дак у нас шибко весело было.

– Спасибо.

– Я пошел. Ломает меня.

Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.

Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в

переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно

и смотрел под ноги.

«Нет, не слепой, – поняла девушка. – Просто слабое зрение».

На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела

одна, думала о старике. Что то было в его жизни, такой простой, такой

обычной, что то непростое, что то большое, значительное. «Солнце – оно тоже

просто встает и просто заходит, – думала девушка. – А разве это просто!» И

она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.

Не пришел старик и на третий день, и на четвертый.

Девушка пошла искать его дом.

Нашла.

В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в

углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке

сосновую доску.

– Здравствуйте, – сказала девушка.

Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим

пальцем по вспотевшему лбу, кивнул.

– Здорово.

– Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка…

Мужик внимательно и как то странно посмотрел на девушку.

Та замолчала.

– Жил, – сказал мужик. – Вот домовину ему делаю.

Девушка приоткрыла рот.

– Он умер, да?

– Помер. – Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз

рубанком, потом посмотрел на девушку. – А тебе чего надо было?

– Так… я рисовала его.

– А а. – Мужик резко зашаркал рубанком.

– Скажите, он слепой был? – спросила девушка после долгого

молчания.

– Слепой.

– И давно?

– Лет десять уж. А что?

– Так…

Девушка пошла из ограды.

На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко

дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она

чувствовала сейчас какой то более глубокий смысл и тайну человеческой

жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного

взрослей.

Экзамен

– Почему опоздали? – строго спросил профессор.

– Знаете… извините, пожалуйста… прямо с работы… срочный

заказ был… – Студент – рослый парняга с простым хорошим лицом – стоял в

дверях аудитории, не решаясь пройти дальше. Глаза у парня правдивые и

неглупые.

– Берите билет. Номер?

– Семнадцать.

– Что там?

– «Слово о полку Игореве» – первый вопрос. Второй…

– Хороший билет, – профессору стало немного стыдно за свою

строгость. – Готовьтесь.

Студент склонился над бумагой, задумался.

Некоторое время профессор наблюдал за ним. Перед его

глазами за его длинную жизнь прошла не одна тысяча таких вот парней; он

привык думать о них коротко – студент. А ведь ни один из этой многотысячной

армии не походил на другого даже отдаленно. Все разные.

«Все меняется. Древние профессора могли называть себя

учителями, ибо имели учеников. А сегодня мы только профессора», – подумал

профессор.

– Вопросов ко мне нет?

– Нет. Ничего.

Профессор отошел к окну. Закурил. Хотел додумать эту мысль

о древних профессорах, но вместо этого стал внимательно наблюдать за

улицей.

Вечерело. Улица жила обычной жизнью – шумела. Проехал

трамвай. На повороте с его дуги посыпались красные искры. Перед семафором

скопилось множество автомобилей; семафор подмигнул им, и они все сразу

ринулись по улице. По тротуарам шли люди. Торопились. И машины

торопились, и люди торопились.

«Люди всегда будут торопиться. Будут перемещаться со

сверхзвуковой скоростью, и все равно будут торопиться. Куда все это

устремляется?..»

– Кхм… – Студент пошевелился.

– Готовы? Давайте. – Профессор отвернулся от окна. –

Слушаю.

Студент держал в толстых грубых пальцах узкую полоску

бумаги – билет; билет мелко дрожал.

«Волнуется, – понял профессор. – Ничего, поволнуйся».

– «Слово о полку Игореве» – это великое произведение, – начал

студент. – Это… шедевр… Относится к концу двенадцатого века… кхэ…

Автор выразил здесь чаяния…

Глядя на парня, на его крепкое, строгой чеканки лицо,

профессор почему то подумал, что автор «Слова» был юноша… совсем совсем

молодой.

– … Князья были разобщены, и… В общем, Русь была

разобщена, и когда половцы напали на Русь… – Студент закусил губу,

нахмурился: должно быть, сам понимал, что рассказывает неинтересно, плохо.

Он слегка покраснел.

«Не читал, – профессор внимательно и сердито посмотрел в

глаза студенту. – Да, не читал. Одно предисловие дурацкое прочитал. Черти

полосатые! Вот вам – ягодки заочного обучения!» Профессор был

противником заочного обучения. Пробовал в свое время выступить со статьей

в газете – не напечатали. Сказали: «Что вы!» – «Вот вам – что вы! Вот вам –

князья разобщены».

– Читали?

– Посмотрел… кхэ…

– Как вам не стыдно? – с убийственным спокойствием спросил

профессор и стал ждать ответа.

Студент побагровел от шеи до лба.

– Не успел, профессор. Работа срочная… заказ срочный…

– Меня меньше всего интересует ваш заказ. Если хотите, меня

интересует человек, русский человек, который не удосужился прочитать

величайшее национальное произведение. Очень интересует! – Профессор

чувствовал, что начинает ненавидеть здорового студента. – Вы сами пошли

учиться?

Студент поднял на профессора грустные глаза.

– Сам, конечно.

– Как вы себе это представляли?

– Что?

– Учебу. В люди хотел выйти? Да?

Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Не надо, – тихонько сказал студент и опустил голову.

– Что не надо?

– Не надо так…

– Нет, это колоссально! – воскликнул профессор, хлопнул себя

по колену и поднялся. – Это колоссально. Хорошо, я не буду так. Меня

интересует: вам стыдно или нет?

– Стыдно.

– Слава тебе, Господи!

С минуту молчали. Профессор ходил около доски, фыркал и

качал головой. Он даже как будто помолодел от злости.

Студент сидел неподвижно, смотрел в билет… Минута была

глупая и тяжкая.

– Спросите еще что нибудь. Я же готовился.

– В каком веке создано «Слово»? – Профессор, когда сердился,

упрямился и капризничал, как ребенок.

– В двенадцатом. В конце.

– Верно. Что случилось с князем Игорем?

– Князь Игорь попал в плен.

– Правильно! Князь Игорь попал в плен. Ах, черт возьми! –

Профессор скрестил на груди руки и изобразил на лице великую досаду и

оттого, что князь Игорь попал в плен, и оттого главным образом, что разговор

об этом получился очень уж глупым. Издевательского тона у него не

получилось – он действительно злился и досадовал, что вовлек себя и парня в

эту школьную игру. Странное дело, но он сочувствовал парню и потому злился

на него еще больше.

– Ах, досада какая! Как же это он попал в плен?!

– Ставьте мне, что положено, и не мучайтесь, – студент сказал

это резким, решительным тоном. И встал.

На профессора тон этот подействовал успокаивающе. Он сел.

Парень ему нравился.

– Давайте говорить о князе Игоре. Как он там себя чувствовал?

Сядьте, во первых.

Студент остался стоять.

– Ставьте мне двойку.

– Как чувствовал себя в плену князь Игорь?! – почти закричал

профессор, опять испытывая прилив злости. – Как чувствует себя человек в

плену? Неужели даже этого не понимаете?!

Студент, стоя некоторое время, непонятно смотрел на старика

ясными серыми глазами.

– Понимаю, – сказал он.

– Так. Что понимаете?

– Я сам в плену был.

– Так… То есть как в плену были? Где?

– У немцев.

– Вы воевали?

– Да.

Профессор внимательно посмотрел на студента, и опять ему

почему то подумалось, что автор «Слова» был юноша с голубыми глазами.

Злой и твердый.

– Долго?

– Три месяца.

– Ну и что?

– Что?

Студент смотрел на профессора, профессор – на студента. Оба

были сердиты.

– Садитесь, чего вы стоите, – сказал профессор. – Бежали из

плена?

– Да. – Студент сел. Опять взял билет и стал смотреть в него.

Ему хотелось скорей уйти.

– Как бежали? Расскажите.

– Ночью. С этапа.

– Подробней, – приказал профессор. – Учитесь говорить,

молодой человек! Ведь это тоже надо. Как бежали? Собственно, мне не

техника этого дела интересна, а… психологический момент, что ли. Как

чувствовали себя? Это ведь горько – попасть в плен? – Профессор даже

поморщился… – Вы как попали то? Ранены были?

– Нет.

Помолчали. Немножко дольше, чем требуется для беседы на

такую тему.

– А как же?

– Попали в окружение. Это долго рассказывать, профессор.

– Скажите, пожалуйста, какой он занятой!

– Да не занятой, а…

– Страшно было?

– Страшно.

– Да, да. – Профессору почему то этот ответ очень понравился.

Он закурил. – Закуривайте тоже. В аудитории, правда, не разрешается, но…

ничего…

– Я не хочу. – Студент улыбнулся, но тут же посерьезнел.

– Деревня своя вспоминалась, конечно, мать?.. Вам сколько лет

было?

– Восемнадцать.

– Вспоминалась деревня?

– Я из города.

– Ну? Я почему то подумал – из деревни. Да…

Замолчали. Студент все глядел в злополучный билет;

профессор поигрывал янтарным мундштуком, рассматривал студента.

– О чем вы там говорили между собой?

– Где? – Студент поднял голову. Ему этот разговор явно

становился в тягость.

– В плену

– Ни о чем. О чем говорить?

– Черт возьми! Это верно! – профессор заволновался. Встал.

Переложил мундштук из одной руки в другую. Прошелся около кафедры. – Это

верно. Как вас зовут?

– Николай.

– Это верно, понимаете?

– Что верно? – студент вежливо улыбнулся. Положил билет.

Разговор принимал совсем странный характер – он не знал, как держать себя.

– Верно, что молчали. О чем же говорить! У врага молчат. Это

самое мудрое. Вам в Киеве приходилось бывать?

– Нет.

– Там есть район – Подол называется, – можно стоять и

смотреть с большой высоты. Удивительная даль открывается. Всякий раз,

когда я стою и смотрю, мне кажется, что я уже бывал там когда то. Не в своей

жизни даже, а давным давно. Понимаете? – у профессора на лице отразилось

сложное чувство – он как будто нечаянно проговорился о чем то весьма

сокровенном и теперь, во первых, опасался, что его не поймут, во вторых, был

недоволен, что проговорился. Он смотрел на студента с тревогой,

требовательно и заискивающе.

Студент пожал плечами, признался:

– Как то сложно, знаете.

– Ну, как же! Что тут сложного? – Профессор опять стал

быстро ходить по аудитории. Он сердился на себя, но замолчать уже не мог.

Заговорил отчетливо и громко: – Мне кажется, что я там ходил когда то. Давно.

Во времена Игоря. Если бы мне это казалось только теперь, в последние годы,

я бы подумал, что это старческое. Но я и молодым так же чувствовал. Ну?

Повисла неловкая пауза. Два человека смотрели друг на друга и

не понимали, что им, собственно, требуется сейчас выяснить.

– Я немного не понимаю, – осторожно заговорил студент, – при

чем тут Подол?

– При том, что мне показалось очень точным ваше замечание

насчет того, что – молчали. Я в плену не был, даже не воевал никогда, но там,

над Подолом, я каким то образом постигал все, что относится к войне. Я

додумался, что в плену – молчат. Не на допросах – я мог об этом много читать,

– а между собой. Я многое там узнал и понял. Я, например, много думал над

вопросом: как бесшумно снимать часовых? Мне думается, их надо пугать.

Студент удивленно посмотрел на профессора.

– Да. Подползти незаметно и что нибудь очень тихо спросить.

Например: «Сколько сейчас времени, скажите, пожалуйста?» Он в первую

секунду ошалеет, и тут бросайся на него.

Студент засмеялся, опустив голову.

– Глупости говорю? – Профессор заглянул ему в глаза.

Студент поторопился сказать:

– Нет, почему… Мне кажется, я понимаю вас.

«Врет. Не хочет обидеть», – понял профессор. И скис. Но счел

необходимым добавить еще:

– Это вот почему: наша страна много воюет. Трудно воюет. Это

почти всегда народная война и народное горе. И даже тот, кто не принимает

непосредственного участия в войне, все равно живет теми же чувствами и

заботами, какими живет народ. Я это не из книжек вычитал, сами понимаете. Я

это чувствую и верю этому.

Долго после этого молчали – отходили. Надо было вернуться к

исходному положению: к «Слову о полку Игореве», к тому, что это великое

произведение постыдно не прочитано студентом. Однако профессор не

удержался и задал еще два последних вопроса:

– Один бежал?

– Нет, нас семь человек было.

– Наверно, думаете: вот привязался старый чудак! Так?

– Да что вы! Я совсем так не думаю, – студент покраснел так,

как если бы он именно так и подумал. – Правда, профессор. Мне очень

интересно.

Сердце старого профессора дрогнуло.

– Это хорошо, солдат. Это хорошо, что вы меня понимаете.

«Слово» надо, конечно, прочитать. И не раз. Я вам подарю книжку… у меня

как раз есть с собой… – Профессор достал из портфеля экземпляр «Слова о

полку Игореве», подумал. Посмотрел на студента, улыбнулся. Что то быстро

написал на обложке книги, подал студенту. – Не читайте сейчас. Дома

прочитаете. Вы заметили: я суетился сейчас, как неловкий жених. – Голос у

профессора и выражение лица были грустными. – После этого бывает тяжело.

Студент не нашелся, что на это сказать. Неопределенно пожал

плечами.

– Вы все семеро дошли живыми?

– Все.

– Пишете сейчас друг другу?

– Нет, как то, знаете…

– Ну, конечно, знаю. Конечно. Это все, дорогой мой, очень

русские штучки. А вы еще «Слово» не хотите читать. Да ведь это самая

русская, самая изумительная русская песня. «Комони ржуть за Сулою; звонить

слава въ Кыеве; трубы трубять въ Новеграде; стоять стязи въ Путивле!» А? –

Профессор поднял кверху палец, как бы вслушиваясь в последний растаявший

звук чудной песни. – Давайте зачетку. – Он проставил оценку, закрыл зачетку,

вернул ее студенту. Сухо сказал: – До свидания.

Студент вышел из аудитории. Вытер вспотевший лоб.

Некоторое время стоял, глядя в пустой коридор. Зачетку держал в руке –

боялся посмотреть в нее, боялся, что там стоит «хорошо» или, что еще тяжелее

– «отлично». Ему было стыдно.

«Хоть бы „удовлетворительно“, и то хватит», – думал он.

Оглянулся на дверь аудитории, быстро раскрыл зачетку…

некоторое время тупо смотрел в нее. Потом еще раз оглянулся на дверь

аудитории, тихо засмеялся и пошел.

В зачетке стояло: «плохо».

На улице он вспомнил про книгу. Раскрыл, прочитал:

«Учись, солдат. Это тоже нелегкое дело. Проф. Григорьев».

Студент оглянулся на окна института, и ему показалось, что в

одном он увидел профессора.

…Профессор действительно стоял у окна. Смотрел на улицу и

щелкал ногтями по стеклу. Думал.

Степкина любовь

Весной, в апреле, Степан Емельянов влюбился. В целинщицу

Эллочку. Он видел ее всего два раза. Один раз подвез из города до деревни –

ничего. Сидели рядом и молчали. На ухабах полуторку подкидывало. Девушка

прислонялась к Степану и всякий раз смущенно смотрела на него, точно хотела

сказать: «Вы, конечно, понимаете, что не сама же я хочу этого». И

отодвигалась на самый край сиденья. А Степан – ничего, даже не смотрел на

девушку. Насвистывал себе «Амурские волны» и думал об аккумуляторе (у

него аккумулятор сел).

Подъехали к деревне, девушка полезла в сумочку за деньгами.

Степан слегка зарумянился в скулах.

– Бросьте вы…

– Почему? – Девушка вскинула на него зеленоватые,

прозрачные глаза. – А что?

– Ничего. – Степан «кинул» скорость, газанул и уехал.

«Бывают же такие красивые!» – подумал он о девушке. И все. И

забыл о ней.

Мотался неделями по нелегким алтайским дорогам, ночевал где

придется, видел других девушек, и красивых, и не очень красивых – всяких.

Мало ли девушек на белом свете! Обо всех думать – голова распухнет.

Наступил апрель.

Как то в субботу заехал Степан домой. Помылся в бане, надел

вышитую рубаху, новенькие, мягкого хрома сапоги, выпил ковш крепкой

медовухи и пошел в клуб смотреть постановку. Должны были играть свои,

деревенские артисты. Степан очень любил, когда играли свои. Интересно.

Знаешь человека вот с таких лет, приходишь в клуб, глядь – тот же Гришка

Новоселов, скажем, бегает по сцене с бородой по пояс и орет дурным голосом:

«Живьем тебя сгною, такой сякой!..»

Степан всегда хохотал в таких случаях, и на него всегда шикали

соседи и говорили, что он не понимает, что к чему.

Сел Степан поближе к сцене и стал смотреть. И видит: выходит

на сцену та самая девушка, которую он подвез из города. Такая же красивая,

только спокойная и какая то очень важная: голова чуть откинута назад, русые

косы по пояс, в красных сапожках. Ходит медленно, голову поворачивает

медленно, а голос родной какой то. Степан почему то начал волноваться. Он

узнал ее сразу. Только он не думал, что она такая красивая. То есть он знал, что

она красивая, но не так.

Потом на сцену вышел один нахальный парень, Васька

Семенов, колхозный счетовод. В шляпе, в очках, тоже очень важный. В другое

время Степан тут обязательно бы захохотал, но сейчас ему было не до смеха.

Он смотрел на девушку и ждал, что у них будет с этим Васькой. Он увидел, как

заблестели глаза девушки, как вся она как то съежилась, как будто испугалась

чего. Степану стало жалко ее.

– Зачем ты пришел? – спросила она.

– Я не могу без тебя! – говорит этот дурак громко, на весь зал.

– Уходи, – говорит девушка, но как то так, что слышится

больше: «Не уходи».

– Я не уйду, – говорит Васька и подходит к ней ближе.

Степан вцепился руками в край скамьи. Он знал, что этот

Васька так просто не уйдет. И не успел он глазом моргнуть, не успел подумать,

чем все это кончится, как счетоводишка ловко обнял девушку за плечи, чуть

завалил на левую руку и поцеловал. Степан видел губы девушки после поцелуя

– припухшие, чуточку влажные, приоткрытые. Они вздрагивали в стыдливой,

счастливой улыбке. У Степана потемнело в глазах. Он встал и пошел из клуба.

На улице прислонился к столбу и долго не мог прийти в себя.

«Как же так!..» – думал он.

Три дня ходил Степан сам не свой. (Машину он поставил на

ремонт.) Он узнал, что девушку зовут Элла, что она из города Воронежа,

работает учетчицей в тракторной бригаде. И все. Хотел было поговорить с

Васькой Семеновым, чтобы тот не особенно наигрывал в постановке, но

вовремя одумался: это ж не по правде у них. Люди засмеют.

Как то вечером Степан начистил до блеска свои хромовые

сапоги и направился… к Эллочке. Дошел до ворот (она жила у стариков

Куксиных), постоял, повернулся и пошел прочь. Побрел за деревню, к реке.

Сел на сырую землю, обхватил руками колени, уронил на них голову и так

просидел до утренней зари. Думал.

Он похудел за эти дни; в глазах устоялась серьезная, черная

тоска. Ничего не ел почти, курил одну за одной папиросы и думал, думал…

– Чего это ты? – спросил его отец.

– Так… – Степан задавил сапогом окурок и снова полез за

папиросами, а сам смотрел в сторону.

Эллочку он не видел ни разу за это время. В клуб больше не

ходил.

На четвертый день Степан заявил отцу:

– Хочу жениться.

– Ну? Кого хочешь брать? – поинтересовался Егор Северьяныч,

отец Степана.

– Эту… новенькую… учетчицу… – тихо ответил Степан,

недовольно глядя мимо отца в окно.

Егор Северьяныч задумался.

– Ты с ней знакомый?

– Та а… – Степан замялся. – Нет.

– Я сватать не пойду, – твердо заявил Егор.

– Почему?

– Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство:

придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней.

Погуляй малость, как все люди делают, тогда пойду сватать. А то… Ты вечно,

Степка, наобум Лазаря действуешь. Учил тебя, учил, все без толку.

Этот разговор слышал дед Северьян, отец Егора. Он лежал на

печке хворый.

– Скажите, какой прынц выискался: сватать он не пойдет, –

сердито сказал Северьян. – Ты забыл, Егор, как я за тебя невесту ходил

провожать?

Егор Северьяныч недовольно нахмурился, закурил. Долго

молчал. Чего говорить, сам он в молодости был такой же, как Степан: боялся

на девку глаза поднять.

– Я могу, конечно, сходить, – заговорил он, – но только… я

думаю, не пойдет она за тебя.

– Пойдет! – сказал дед Северьян. – За такого парня любая

пойдет.

– Почему ты думаешь, что не пойдет? – спросил Степан,

чувствуя, что холодеет изнутри.

– Городская ж она… черт их поймет, чего им надо. Скажет –

отсталый.

– Сам ты отсталый, Егор, – опять встрял Северьян. – Сейчас не

глядят на это. Сейчас девки умнее пошли. Я старый человек и то это понимаю.

В четверг с утра отец с сыном собирались на сватовство.

Степан опять надел вышитую рубаху, долго приглаживал перед

зеркалом прямые, жесткие волосы.

Егор Северьяныч, болезненно сморщившись, ловил

негнущимися, темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке

новых брюк, с великим трудом вгонял ее в тугую петельку.

– Сошьют же, оглоеды! – ругался он. – Не лезет, хоть ты что.

Хоть матушку репку пой.

Степан пригладил волосы, остановился посреди избы,

соображая, что еще сделать над собой.

– Надень галстук, – посоветовал дед Северьян.

– На вышитую рубаху не идет, – пояснил Степан.

Собрались наконец.

Егор Северьяныч тронул огромной ладонью затылок,

озадаченно посмотрел на отца.

– А пол литра то брать с собой или нет? Они ведь теперь по

новому все живут, не поймешь ничего.

Дед Северьян подумал.

– Возьми в карман, – посоветовал он. – Понадобится – она при

себе.

Пошли.

День был солнечный, звонкий. Текли ручьи. Небо отражалось в

лужах; синие осколки его там и здесь весело сверкали на черной земле. Апрель

вовсю бушевал на дорогах.

Шли молча. Старательно обходили лужи, чтобы не замарать

сапоги.

У Куксиных огромный домина выстроен.

В первых двух комнатах никого не было. Егор Северьяныч

приуныл: он думал, что сейчас разведет лясы со стариком Куксиным и в

разговоре как нибудь вставит: «А мы ведь к вам того, по делу…» Старик

обязательно помог бы ему. Теперь же надо проходить прямо в горницу, где

жила Элла.

Отец с сыном переглянулись и направились к горнице.

Егор казанком указательного пальца осторожно стукнул в

дверь.

– Да! – ответили из горницы.

У Степана больно подпрыгнуло сердце.

Егор Северьяныч приоткрыл половинку двери, с трудом

протиснулся внутрь. Степан – за ним. Стали у порога.

Прямо перед ними за столом сидел Васька Семенов, а рядом с

ним, близко, – Эллочка.

Чай попивают. Васька без пиджака, в шелковой желтой рубахе,

выбритый до легкого сияния. Сидит как у себя дома, свободно, даже

развалился немного. Смотрит на Емельяновых ласково и глупо.

Эллочка легко поднялась с места, подставила гостям стулья.

– Проходите, садитесь, пожалуйста.

Егор Северьяныч, глядя на Ваську, прошел и сел. Потом

оглянулся на сына. У Степана во всю щеку полыхал горячий румянец. Он

точно прирос к полу.

– Садитесь, что вы стоите! – весело крикнула Эллочка. – Вы

что, его никогда не видели?

Степан сел, положил на колени фуражку.

Некоторое время молчали.

Эллочка, готовая рассмеяться, бросала взгляды то на Егора, то

на Ваську. Васька тоже ничего не понимал.

– Слушаю, товарищи. А я помню вас, – повернувшись к

Степану, весело сказала Элла. – Я однажды ехала с вами из города. Вы тогда

очень сердитый были…

Степан мучительно улыбнулся.

А Васька счел необходимым пошутить.

– Левачков, значит, подбрасываем, Степан Егорыч?

Нехорошо!..

Егор Северьяныч еще раз глянул на гладкое Васькино лицо,

нагнул по бычьи голову и сказал прямо:

– Мы, девка, сватать тебя пришли.

Эллочка от неожиданности приоткрыла рот.

– Как?..

– Ну как сватают! Сын вон у меня, – Егор кивнул в сторону

Степана, – хочет, чтобы ты за него выходила. Если ты согласная, конечно.

Элла взглянула на Степана.

Тот сжал до отеков кулаки, положил на колени и внимательно

их рассматривал. На лбу у него мелким бисером выступил пот. Он не вытирал

его.

– То есть замуж?.. – спросила Элла и покраснела.

– Куда же еще, – вздохнул Степан. И посмотрел в глаза Ваське.

Васька хохотнул и пошевелился на стуле. И уставился на Эллу.

Она стояла около стола, розовая от смущения, старательно снимала белыми

пальчиками соринку с платья.

– Поздно хватился, Степа, – громко сказал Васька и опять

пошевелился на стуле. – Опоздал.

Степан на этот раз не удостоил его взглядом, смотрел

неотступно, требовательно и серьезно на девушку, ждал. Смущение его отчего

то прошло.

Эллочка вдруг резко подняла голову, глянула на Степана

зеленовато чистыми глазами. И стыд, и ласка, и упрек, и одобрение, и что то

еще невыразимо прекрасное, робкое, отчаянное было в ее взгляде. У Степана

дрогнуло от радости сердце. Никто бы не смог объяснить, что такое родилось

вдруг между ними и почему родилось. Это понимали только они двое. Да и то

не понимали. Чувствовали.

И в этот то момент Васька брякнул:

– Мы скоро поженимся, Степа…

И так это у него глупо вышло, что он даже сам подумал: не

надо бы ему так говорить.

Егор Северьяныч встал было и пошел из горницы, но Элла как

то вся вдруг встрепенулась, даже немного излишне поспешно сказала:

– Куда вы? Сват называется! Я то вам еще ничего не ответила.

Она быстро приходила в себя. Она не смотрела на Степана, но

Степан… Степану неважно было, смотрит она на него или нет. Степан весь

горел от стыда и радости. Никакие силы не подняли бы его сейчас с места и не

заставили уйти.

Егор Северьяныч остановился. Васька сидел красный и

растерянный. Он с ужасом тоже начал что то понимать.

– Садитесь. И давайте чай пить, что ли.

Эллочка сначала растерялась, потом заговорила уже уверенно и

с какой то другой теперь веселостью, чем вначале, – с решительной

веселостью.

Все были в ожидании того, что сейчас непременно произойдет.

– Может, мне лучше уйти? – громко спросил Васька, и голос

его дрогнул от обиды. Васька погибал, погибал прямо и просто. Он даже не

пытался спастись.

– Я считаю, что да, – тоже громко сказал Степан.

Он немного поторопился. Не надо бы так тоже. Но уж тут

ничего не сделаешь. Их было двое, и один должен был уйти. Оба действовали

грубо. И кого то одного Эллочка должна была извинить.

Васька на этот раз тоже не удостоил Степана взглядом: он

смотрел на Эллу. Элла опять покраснела и глянула на Егора Северьяныча,

который все еще стоял посреди горницы и переводил глаза то на одного, то на

другого, то на третью. Он совсем не мог сообразить, что тут происходит.

Эллочка невесело рассмеялась:

– Вот положение то, господи! Хоть бы помог кто нибудь. Ну,

почему вы стоите то! Садитесь же!

Она даже ногой слегка пристукнула. Ей было нелегко. Васька

поднялся со стула. Стал надевать пиджак. Он его как то очень медленно

надевал. Все ждали, когда он наконец наденет его.

– Эх, Степа, жалко мне тебя, – сказал Васька.

И пошел из горницы. На пороге еще оглянулся, зло и весело

посмотрел на всех и вышел, крепко хлопнув дверью.

Некоторое время в горнице было тихо.

Степан осторожно вытер со лба пот. И улыбнулся.

– Нет, вы как хотите, а я сейчас выпью, – сказал Егор

Северьяныч, подходя к столу. – Я даже ослаб от такого сватовства.

Племянник главбуха

Совещание было коротким.

– Хватит миндальничать! – сказал дядя. – Дальше еще хуже

будет. Завтра он поедет ко мне и будет учиться на счетовода. Специальность не

хуже всякой.

Мать всплакнула было, но скоро успокоилась и, поглядывая на

закрытую дверь горницы, стала негромко и жалко просить брата:

– Помоги, Егорушка! Я больше не могу ничего сделать.

Учиться не хочет, хулиганит… На днях соседской свинье глаз выбил. Я уж

просила доктора – доктор, сосед то, – чтобы не жаловался никуда. Свинья то

теперь боком ходит.

Дядя нахмурился и покачал головой.

– Уж ты будь ему заместо отца родного. Жив был бы Игнат,

разве так бы все было… – Мать опять всплакнула.

– Ладно, ладно, – сказал дядя, – чего там!.. Сделаем.

В горнице сидел подросток лет тринадцати четырнадцати,

худой, лобастый, с голубыми девичьими глазами – Витька. Катал по столу

бильярдный шар и недовольно сопел. Решалась его судьба.

В горницу вошел дядя и объявил:

– Поедешь завтра со мной!

– Куда это?

– В Кондратьево. Будешь учиться на счетовода.

Витька искренне удивился.

– Какой же из меня счетовод? Вы что?

– Ничего о, я с тобой сам теперь займусь. Вот так.

Дядя вышел.

Витька спрятал в карман шарик, открыл окно, вылез на улицу и,

пригибаясь под окнами, пошел прочь со двора.

…Дядя догнал его на коне за поскотиной.

Витька, завидев всадника, нырнул в придорожный черемушник

и затих. Дядя остановился как раз против того куста, под которым затаился

Витька. Негромко приказал:

– Вылазь!

Витька ни гугу.

– Я ведь знаю, что ты здесь. Бегать еще не умеешь: кто же

прячется возле дороги?

Витька вышел. Потер ушибленное колено.

– Где же еще спрячешься? Чистое поле кругом.

– Пошли, – сказал дядя беззлобно. – Ну и осел же ты, Витька!

Даже удивительно.

Витька шагал рядом с мордой лошади. Молчал.

– Куда бы ты побежал, интересно?

Витька сплюнул на дорогу, сунул руки в карман и посмотрел

далеко далеко – на закат. Ему не хотелось об этом говорить.

– Характер! Эх, отца бы тебе сейчас!.. Ну ничего!

Долго молчали.

В воздухе заметно посвежело. Пыль на дороге стала холодной.

– Чего тебе в жизни надо, Витька?

Молчание.

– Почему ты не учишься, как все люди?

Опять молчание.

– Работать хочешь?

– Хочу.

– Кем? Конюхом?

– Не обязательно конюхом…

Дядя тоже сплюнул на дорогу и замолчал.

– Сопляк, – сказал он через некоторое время.

Витька посмотрел на него снизу чистыми честными глазами и

отвернулся.

– У нас в родне все в люди вышли, авторитетом пользуются, а

ты… Вот осел то! – громко возмутился дядя. – Ты думаешь, конюхом – хитрое

дело? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в конюхи то идет. Голова садовая!

Ну, ничего! Я возьмусь за тебя.

Витьку посадили за большой стол, рядом с толстой девушкой,

которую все называли Лидок.

Лидок внимательно посмотрела на Витьку… И вздохнула:

– Надо же, такие глаза и парню достались.

Витьке это почему то не понравилось. Вообще все тут ему не

понравилось. Контора была большая и бестолковая, как показалось Витьке.

Много шумели, спорили и, главное, целыми днями сидели на месте. Дядя

Витькин, главбух объединенного колхоза, занимал отдельный кабинет. Время

от времени он, озабоченный, выходил оттуда и требовал у какой нибудь из

девушек «балансовый отчет» или «платежную ведомость». И внимательно и

строго смотрел на Витьку.

Девушек в конторе было четыре. Все, как одна, скучные и

глупенькие. Когда никого не было, они сплетничали о парнях и смеялись.

Очень много смеялись. И без конца ели конфеты. Витька презирал их. Но

больше всех он невзлюбил Лидок.

– Ты таблицу умножения знаешь, конечно?

– Знаю, конечно.

– Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся!

Витька умножал скучное число на число еще более скучное,

получал скучнейший результат и подавал Лидок. Лидок сосала конфетку и

проверяла на арифмометре Витькино вычисление.

– Пра льно. Тренируйся больше.

– Ну и дура ты! – не выдержал Витька.

Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.

– Ты что это?

– Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в

волейбол.

– Егор Васильевич! – позвала Лидок.

Из кабинета вышел дядя, строгий и озабоченный.

– Он на меня говорит «дура».

– Зайди ко мне.

Витька не без робости вошел к дяде в кабинет.

– Вот что, дорогой племянничек, – заговорил дядя, стоя

посреди кабинета с бумажкой в руке, – если ты будешь тут язык распускать, я с