Текст книги "Полное собрание рассказов в одном томе."

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

– Я такими вещами не занимаюсь, товарищ, – строго сказал он.

Потом деловито спросил: – Он сильно злой?

– Кто?

– Секретарь то.

Сеня посмотрел в серые мутновато наглые глаза лысого и опять

увидел стройные ряды коленчатых валов на стеллажах.

– Н н не очень. Бывает хуже. Иди, я тебя по по… это…

подожду здесь. Иди, не робей.

Лысый медленно поднялся, поправил галстук. Прошелся около

двери, подумал. Быстренько снял галстук и сунул его в карман.

– Тактика нужна, тактика, – пояснил он Сене. – Правильно

давеча твой друг говорил. – Откашлялся в ладонь, мелко постучал в дверь.

Дверь неожиданно распахнулась – на пороге стоял секретарь.

– Здравствуйте, товарищ первый секретарь, – негромко и

торопливо сказал лысый. – Я по поводу алиментов.

Секретарь не разобрал, по какому поводу пришел лысый.

– Что?

– Насчет алиментов.

– Каких алиментов?..

Лысый снисходительно поморщился.

– Ну, с меня удерживают… Я считаю, несправедливо. Я вот

здесь подробно, в письменной форме… – Он стал вынимать из желтого

портфеля листы бумаги.

– Вот тут на улице, за углом, прокуратура, – показал секретарь,

– туда.

Лысый стал вежливо объяснять:

– Не в этом дело, товарищ секретарь. Они не поймут… Я уже

был там. Здесь нужен партийный подход… Я считаю, что так как у нас теперь

установка на справедливость…

Секретарь устало прислонился спиной к дверному косяку.

– Идите к черту, слушайте!.. Или еще куда! Справедливость!

Вот по справедливости и будете платить.

Лысый помолчал и дрожащим от обиды голосом сказал:

– Между прочим, Ленин так не разговаривал с народом. –

Повернулся и пошел на выход совсем в другую сторону. – Все начисто забыли!

– Не туда, – сказал секретарь. – Вон выход то!

Лысый вернулся. Проходя мимо секретаря, горько прошептал,

ни к кому не обращаясь:

– А кричим: «Коммунизм! Коммунизм!»

Секретарь проводил его взглядом, потом повернулся к Сене.

– Кто это, не знаешь?

Сеня пожал плечами.

– По моему, это по по п полезный человек.

– А ты чего сидишь тут?

– Я уже пошел, все. – Сеня встал и пошел за лысым.

Лысый шагал серединой улицы – большой, солидный. Круглая

большая голова его сияла на солнце.

Сеня догнал его.

– Разволновался? – спросил он.

– А заелся ваш секретарь то! – сказал лысый, глядя прямо перед

собой. – Ох, заелся!

– Он за за за… это… зашился, а не заелся. Мы же го го горим

со страшной силой! Нам весной еще т т три тыщи гектар подвалили…

попробуй тут! Трудно же!

– Всем трудно, – сказал лысый. – У вас чайная далеко?

– Вот, рядом.

– Заелся, заелся ваш секретарь, – еще раз сказал лысый. –

Трудно, конечно: такая власть в руках…

– У тебя на авторемонтном в го го го… – начал Сеня.

– У меня там приятель работает, – сказал лысый. – Завскладом.

– И посмотрел сверху на Сеню.

Сеня даже остановился.

– Ми ми милый ты мой, ка к к… это… кровинушка ты моя! –

Он ласково взял лысого за рукав. – Как тебя зовут, я все забываю?

Лысый подал ему руку.

– Евгений Иванович.

– Ев в ге ге… Это… Женя, друг, выручи! Пару валов – хоть

плачь!.. А? – Сеня улыбнулся. Глаза его засветились неожиданно мягким,

добрым светом. – Д д две бутылки ставлю. – Сеня показал два черных пальца.

Лысый важно нахмурился.

– Тебе коленчатых, значит?

– Ко ко ко… Ага.

– Пару?

– Парочку, Женя!

– Можно будет.

Сеня зажмурился…

– В в в великолепно! Махнем прямо сейчас? У меня мотоцикл.

За час слетаем.

– Нет, сперва надо подкрепиться. – Женя погладил свой живот.

– Ла ла лады! – согласился Сеня. – Вот и чайнуха. Пять минут,

эх, пять мину ут!.. – пропел он, торопливо семеня рядом с огромным Женей.

Потом спросил: – Ты сам, значит, городской?

– Был городской. Теперь в вашем районе ошиваюсь, в

Соусканихе.

– Сразу видно, что го го го городской, – тонко заметил Сеня.

– Почему видно?

– Очень ка ка к красивый. На сцене, наверно, выступаешь? –

Сеня погрозил ему пальцем и пощекотал в бок. – Ох, Женька!..

Женя густо хохотнул, потянулся рукой к груди: хотел

поправить галстук, но вспомнил, что он в кармане, нахмурился.

– Бюрократ ваш секретарь, – сказал он. – Выступишь с

такими…

– А ты где сам работаешь, Женя?

– По торговой.

– Хорошее дело, – похвалил Сеня.

Сели за угловой столик, за фикус.

Сеня обвел повеселевшими глазами пустой зал.

– Ну, кто там!.. Мы торопимся! По борщишку ударим? –

спросил он Женю.

Женя выразительно посмотрел на него.

– Я лично устроил бы небольшой забег в ширину… С горя.

Сеня потрогал в раздумье лоб.

– Здесь?

– А где же еще?

– Это… вообще то, тут нельзя…

– Везде нельзя! – громко и обиженно заметил лысый. – Знаешь,

есть анекдот…

– Ну, ладно, я поговорю пойду…

Сеня встал и пошел к буфету. Долго что то объяснял

буфетчице, махал руками, но говорил вполголоса. Вернулся к лысому, достал

из под полы пиджака бутылку водки.

– Ка ка калгановая какая то. Другой нету.

Женя быстренько налил полный стакан, хряпнул,

перекосился…

– Не пошла, сволочь!

Он налил еще полстакана и еще выпил.

– Ого! – сказал Сеня. – Ничего себе!

– От так. – На глазах у лысого выступили светлые слезы. –

Выпьешь?

– Нет, мне нельзя.

– Правильно, – одобрил лысый.

Им принесли борщ и котлеты.

Начали есть.

– Борщ как помои, – сказал лысый.

Сеня с аппетитом хлебал борщ.

– Ничего борщишко, чего ты!

– До чего же мы кричать любим! – продолжал лысый,

помешивая ложкой в тарелке. – Это ж медом нас не корми, дай только

покричать.

– Насчет чего кричать? – спросил Сеня.

– Насчет всего. Кричим, требуем, а все без толку.

Лысый хлебнул еще две ложки, откинулся на спинку стула. Его

как то сразу развезло.

– Вот ты, например, – начал он издалека, – так называемый

Сеня: ну на кой тебе сдались эти валы? Они тебе нужны?

Сеня, не прожевав кусок, воскликнул:

– Я ему битый час т т толкую, а он!..

– Я говорю: тебе! Лично тебе!

– Нужны, Женя.

Лысый поморщился, оглянулся кругом, повалился грудью на

стол и заговорил негромко:

– Жизни то никакой нету!.. Никаких условий! Законов

понаписали – во! – Лысый показал рукой высоко над полом. – А все ж без

толку. Пшик.

– Как это п п пшик? – Сеня отложил ложку. – Какие законы?

– А всякие. Скажем, про алименты… – Лысый полез под стол

за бутылкой, но Сеня перехватил ее раньше.

– Хватит, а то ты за запьянеешь. Мы же за ва валами поедем.

– Валы!.. – Лысого неудержимо вело. – Они небось на

«Победах» разъезжают, командывают, а мы вкалываем, валы достаем.

Алименты вычитать – это у них есть законы!.. Равенство!.. – Лысый говорил

уже во весь голос.

Сеня внимательно слушал.

– Ешь! – зло сказал он. – Чего ты развякался то?

– Не хочу есть, – капризно сказал лысый. – И в никакой

коммунизм вообще я не верю. Понял?

– По по почему?

– Потому. – Лысый посмотрел на Сеню, пододвинул к себе

тарелку и стал есть. – Тебе валы то какие нужны? Коленчатые?

Сеня менялся на глазах – темнел.

– Почему, интересно, в коммунизм не веришь? – переспросил

он.

– Ты только не ори, – сказал лысый. – Понял? От… А валы мы

достанем.

– Вы вы вы… – Сеня показал рукой на дверь. – Выйди отсюда.

Слышишь?!

– Чудак, – миролюбиво сказал лысый. – Чего ты разошелся?

Сеня грохнул кулаком по столу; один стакан подпрыгнул, упал

на пол и раскололся.

Из кухни вышли повар и официантки.

…Сеня и лысый стояли друг против друга; лысый был на две

головы выше Сени; Сеня смотрел на него снизу гневно, в упор.

– Ты не очень тут… понял? – Лысый трусливо посмотрел на

официанток, усмехнулся. – От дает!..

Сеня толкнул его в мягкий живот.

– Кому сказано: выйди вон!

– Ты не толкайся! Ты не толкайся! А то я… Смотри у меня! –

Лысый пошел к двери, Сеня – за ним. – Смотри у меня!

– Я тебя насквозь вижу, паразит!

– Дурак ты!

– Я т т те по по кажу…

Около двери лысый обернулся, ощерился и небольно ткнул

пухлым кулаком Сеню в грудь. Прошипел:

– Прислужник несчастный! Обормот!

Сеня отступил на шаг и ринулся головой на жирную громаду.

Дверь с треском распахнулась. Лысый вылетел на крыльцо и

стал быстро спускаться по ступенькам. Сеня успел догнать его и пнул в

толстый зад.

– Де де деятель вшивый!

– Вот тебе, а не валы! – крикнул снизу лысый. – Дурак

неотесанный!

Лысый пустился тяжелой рысью по улице, оглянулся на бегу,

показал Сене фигу.

Сеня крикнул ему вслед:

– Я на тебя в «Крокодил» на на напишу, зараза! Пе пе

пережиток! Гад подколодный!

Лысый больше не оглядывался.

Сеня вернулся в чайную, расплатился с официанткой, спросил

ее на всякий случай:

– У тебя на авторемонтном в го го городе никакого знакомого

нету?

– Нет. Чего с лысым то не поделили? – спросила официантка.

– Я на него в «Крокодил» на н напишу, – сказал Сеня, еще не

остывший после бурной сцены. – Он в Соусканихе работает… Я его найду,

гада!

На короткое мгновение в глазах Сени опять встала сказочная

картина заводского склада с холодным мерцанием коленчатых валов на

стеллажах – и пропала.

– А ни у кого тут из ваших в го го городе на авторемонтном

нету знакомых?

– Откуда?!

Сеня завел мотоцикл и поехал к Макару Антипову. Маленькая

цепкая фигурка на мотоцикле выражала собой одно несокрушимое стремление

– добиться своего.

Антипова он нашел в полеводческой бригаде, в вагончике.

Макар сидел на самодельном, на скорую руку сколоченном

стуле, пил чай из термоса.

– Макар!.. – с ходу начал Сеня. – Я здесь по по погибну, но без

валов не уйду. Ты что, хочешь, чтобы я на тебя в «Крокодил» написал? Ты

что…

– Спокойно, – сказал Макар. – Сбавь. В «Крокодил» – это вас

надо, а не меня. – Он достал из кармана засаленный блокнот, нашел чистый

лист, вырвал его и написал крупно:

«ЕГОР, ДАЙ ЕМУ ПАРУ ВАЛОВ, В ДОЛГ, КОНЕЧНО.

Антипов».

Сеня оторопел.

– С с пасибо, Макарушка!..

– Только жаловаться умеете, – сердито сказал Антипов. –

Хозяева мне!.. Горе луковое!

– А а! – Сеня сообразил, чья могучая рука вырвала у Макара

валы. – Вот так, М м макар! А то ломался, по по понимаешь…

Макар продолжал пить чай из термоса.

Через час Сеня подлетел к двум своим машинам, начал

отвязывать от багажника валы.

Оба шофера засуетились около него.

– Сеня!.. Милая ты моя душа! Достал?

– Вечером умоешься – я тебя поцелую…

– Ло ло лоботрясы, – сердито сказал Сеня, – в «Крокодил» вот

катануть на вас!.. – Вытер запыленное лицо фуражкой, сел на стерню, закурил.

– Да да да… это… давайте живее!

Сельские жители

«А что, мама? Тряхни стариной – приезжай. Москву поглядишь

и вообще. Денег на дорогу вышлю. Только добирайся лучше самолетом – это

дешевле станет. И пошли сразу телеграмму, чтобы я знал, когда встречать.

Главное, не трусь».

Бабка Маланья прочитала это, сложила сухие губы трубочкой,

задумалась.

– Зовет Павел то к себе, – сказала она Шурке и поглядела на

него поверх очков. (Шурка – внук бабки Маланьи, сын ее дочери. У дочери не

клеилась личная жизнь (третий раз вышла замуж), бабка уговорила ее отдать ей

пока Шурку. Она любила внука, но держала его в строгости.)

Шурка делал уроки за столом. На слова бабки пожал плечами –

поезжай, раз зовет.

– У тебя когда каникулы то? – спросила бабка строго.

Шурка навострил уши.

– Какие? Зимние?

– Какие же еще, летние, что ль?

– С первого января. А что?

Бабка опять сделала губы трубочкой – задумалась. А у Шурки

тревожно и радостно сжалось сердце.

– А что? – еще раз спросил он.

– Ничего. Учи знай. – Бабка спрятала письмо в карман

передника, оделась и вышла из избы.

Шурка подбежал к окну – посмотреть, куда она направилась.

У ворот бабка Маланья повстречала соседку и стала громко

рассказывать:

– Зовет Павел то в Москву погостить. Прямо не знаю, что

делать. Прямо ума не приложу. «Приезжай, – говорит, – мама, шибко я по тебе

соскучился».

Соседка что то отвечала. Шурка не слышал что, а бабка ей

громко:

– Оно, знамо дело, можно бы. Внучат ни разу не видела еще,

только по карточке. Да шибко уж страшно…

Около них остановились еще две бабы, потом еще одна

подошла, потом еще… Скоро вокруг бабки Маланьи собралось изрядно народа,

и она снова и снова начинала рассказывать:

– Зовет Павел то к себе, в Москву. Прямо не знаю, что делать…

Видно было, что все ей советуют ехать.

Шурка сунул руки в карманы и стал ходить по избе. Выражение

его лица было мечтательным и тоже задумчивым, как у бабки. Он вообще

очень походил на бабку – такой же сухощавый, скуластенький, с такими же

маленькими умными глазами. Но характеры у них были вовсе несхожие. Бабка

– энергичная, жилистая, крикливая, очень любознательная. Шурка тоже

любознательный, но застенчивый до глупости, скромный и обидчивый.

Вечером составляли телеграмму в Москву. Шурка писал, бабка

диктовала.

– Дорогой сынок Паша, если уж ты хочешь, чтобы я приехала,

то я, конечно, могу, хотя мне на старости лет…

– Привет! – сказал Шурка. – Кто же так телеграммы пишет?

– А как надо, по твоему?

– Приедем. Точка. Или так: приедем после Нового года. Точка.

Подпись: мама. Все.

Бабка даже обиделась.

– В шестой класс ходишь, Шурка, а понятия никакого. Надо же

умнеть помаленьку!

Шурка тоже обиделся.

– Пожалуйста, – сказал он. – Мы так, знаешь, на сколько

напишем? Рублей на двадцать по старым деньгам.

Бабка сделала губы трубочкой, подумала.

– Ну, пиши так: сынок, я тут посоветовалась кое с кем…

Шурка отложил ручку.

– Я не могу так. Кому это интересно, что ты тут посоветовалась

кое с кем? Нас на почте на смех поднимут.

– Пиши, как тебе говорят! – приказала бабка. – Что я, для сына

двадцать рублей пожалею?

Шурка взял ручку и, снисходительно сморщившись, склонился

к бумаге.

– Дорогой сынок Паша, поговорила я тут с соседями – все

советуют ехать. Конечно, мне на старости лет боязно маленько…

– На почте все равно переделают, – вставил Шурка.

– Пусть только попробуют!

– Ты и знать не будешь.

– Пиши дальше: мне, конечно, боязно маленько, но уж… ладно.

Приедем после Нового года. Точка. С Шуркой. Он уж теперь большой стал.

Ничего, послушный парень…

Шурка пропустил эти слова – насчет того, что он стал большой

и послушный.

– Мне с ним не так боязно будет. Пока до свиданья, сынок. Я

сама об вас шибко…

Шурка написал: «жутко».

– …соскучилась. Ребятишек твоих хоть посмотрю. Точка.

Мама.

– Посчитаем, – злорадно сказал Шурка и стал тыкать пером в

слова и считать шепотом: – Раз, два, три, четыре…

Бабка стояла за его спиной, ждала.

– Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят! Так?

Множим шестьдесят на тридцать – одна тыща восемьсот? Так? Делим на сто –

имеем восемнадцать… На двадцать с чем то рублей! – торжественно объявил

Шурка.

Бабка забрала телеграмму и спрятала в карман.

– Сама на почту пойду. Ты тут насчитаешь, грамотей.

– Пожалуйста. То же самое будет. Может, на копейки какие

нибудь ошибся.

…Часов в одиннадцать к ним пришел Егор Лизунов, сосед,

школьный завхоз. Бабка просила его домашних, чтобы, когда он вернется с

работы, зашел к ней. Егор много ездил на своем веку, летал на самолетах.

Егор снял полушубок, шапку, пригладил заскорузлыми

ладонями седеющие потные волосы, сел к столу. В горнице запахло сеном и

сбруей.

– Значит, лететь хотите?

Бабка слазила под пол, достала четверть с медовухой.

– Лететь, Егор. Расскажи все по порядку – как и что.

– Так чего тут рассказывать то? – Егор не жадно, а как то даже

немножко снисходительно смотрел, как бабка наливает пиво. – Доедете до

города, там сядете на Бийск – Томск, доедете на нем до Новосибирска, а там

спросите, где городская воздушная касса. А можно сразу до аэропорта ехать…

– Ты погоди! Заладил: можно, можно. Ты говори как надо, а не

как можно. Да помедленней. А то свалил все в кучу. – Бабка подставила Егору

стакан с пивом, строго посмотрела на него.

Егор потрогал стакан пальцами, погладил.

– Ну, доедете, значит, до Новосибирска и сразу спрашивайте,

как добраться до аэропорта. Запоминай, Шурка.

– Записывай, Шурка, – велела бабка.

Шурка вырвал из тетрадки чистый лист и стал записывать.

– Доедете до Толмачева, там опять спросите, где продают

билеты до Москвы. Возьмете билеты, сядете на «Ту 104» и через пять часов в

Москве будете, в столице нашей Родины.

Бабка, подперев голову сухим маленьким кулачком, горестно

слушала Егора. Чем больше тот говорил и чем проще представлялась ему

самому эта поездка, тем озабоченнее становилось ее лицо.

– В Свердловске, правда, сделаете посадку…

– Зачем?

– Надо. Там нас не спрашивают. Сажают, и все. – Егор решил,

что теперь можно и выпить. – Ну?.. За легкую дорогу!

– Держи. Нам в Свердловске то надо самим попроситься, чтоб

посадили, или там всех сажают?

Егор выпил, смачно крякнул, разгладил усы.

– Всех. Хорошее у тебя пиво, Маланья Васильевна. Как ты его

делаешь? Научила бы мою бабу…

Бабка налила ему еще один стакан.

– Когда скупиться перестанете, тогда и пиво хорошее будет.

– Как это? – не понял Егор.

– Сахару побольше кладите. А то ведь вы все подешевле да

посердитей стараетесь. Сахару больше кладите в хмелину то, вот и будет пиво.

А на табаке его настаивать – это стыдоба.

– Да, – задумчиво сказал Егор. Поднял стакан, поглядел на

бабку, на Шурку, выпил. – Да а, – еще раз сказал он. – Так то оно так, конечно.

Но в Новосибирске когда будете, смотрите не оплошайте.

– А что?

– Да так… Все может быть. – Егор достал кисет, закурил,

выпустил из под усов громадное белое облако дыма. – Главное, конечно, когда

приедете в Толмачево, не спутайте кассы. А то во Владивосток тоже можно

улететь.

Бабка встревожилась и подставила Егору третий стакан. Егор

сразу его выпил, крякнул и стал развивать свою мысль:

– Бывает так, что подходит человек к восточной кассе и

говорит: «Мне билет». А куда билет – это он не спросит. Ну и летит человек

совсем в другую сторону. Так что смотрите.

Бабка налила Егору четвертый стакан. Егор совсем размяк.

Говорил с удовольствием:

– На самолете лететь – это надо нервы да нервы! Вот он

поднимается – тебе сразу конфетку дают…

– Конфетку?

– А как же. Мол, забудься, не обращай внимания… А на самом

деле это самый опасный момент. Или тебе, допустим, говорят: «Привяжись

ремнями». – «Зачем?» – «Так положено». Хэх… положено. Скажи прямо:

можем навернуться, и все. А то – «положено».

– Господи, господи! – сказала бабка. – Так зачем же и лететь то

на нем, если так…

– Ну, волков бояться – в лес не ходить. – Егор посмотрел на

четверть с пивом. – Вообще реактивные, они, конечно, надежнее.

Пропеллерный, тот может в любой момент сломаться – и пожалуйста… Потом,

горят они часто, эти моторы. Я один раз летел из Владивостока… – Егор

поудобнее устроился на стуле, закурил новую, опять посмотрел на четверть.

Бабка не пошевелилась. – Летим, значит, я смотрю в окно: горит…

– Свят, свят! – сказала бабка.

Шурка даже рот приоткрыл – слушал.

– Да. Ну я, конечно, закричал. Прибежал летчик… Ну, в общем,

ничего – отматерил меня. Чего ты, говорит, панику поднимаешь? Там горит, а

ты не волнуйся, сиди… Такие порядки в этой авиации.

Шурке показалось это неправдоподобным. Он ждал, что

летчик, увидев пламя, будет сбивать его скоростью или сделает вынужденную

посадку, а вместо этого он отругал Егора. Странно.

– Я одного не понимаю, – продолжал Егор, обращаясь к Шурке,

– почему пассажирам парашютов не дают?

Шурка пожал плечами. Он не знал, что пассажирам не даются

парашюты. Это, конечно, странно, если это так.

Егор ткнул папиросу в цветочный горшок, привстал, налил сам

из четверти.

– Ну и пиво у тебя, Маланья!

– Ты шибко то не налегай – захмелеешь.

– Пиво просто… – Егор покачал головой и выпил. – Кху! Но

реактивные, те тоже опасные. Тот, если что сломалось, топором летит вниз.

Тут уж сразу… И костей потом не соберут. Триста грамм от человека остается.

Вместе с одеждой. – Егор нахмурился и внимательно посмотрел на четверть.

Бабка взяла ее и унесла в прихожую комнату. Егор посидел еще немного и

встал. Его слегка качнуло.

– А вообще то не бойтесь! – громко сказал он. – Садитесь

только подальше от кабины – в хвост – и летите. Ну, пойду…

Он грузно прошел к двери, надел полушубок, шапку.

– Поклон Павлу Сергеевичу передавайте. Ну, пиво у тебя,

Маланья! Просто…

Бабка была недовольна, что Егор так скоро захмелел, – не

поговорили толком.

– Слабый ты какой то стал, Егор.

– Устал, поэтому. – Егор снял с воротника полушубка

соломинку. – Говорил нашим деятелям: давайте вывезем летом сено – нет! А

сейчас, после этого бурана, дороги все позанесло. Весь день сегодня

пластались, насилу к ближним стогам пробились. Да еще пиво у тебя такое… –

Егор покачал головой, засмеялся. – Ну, пошел. Ничего, не робейте – летите.

Садитесь только подальше от кабины. До свиданья.

– До свиданья, – сказал Шурка.

Егор вышел; слышно было, как он осторожно спустился с

высокого крыльца, прошел по двору, скрипнул калиткой и на улице негромко

запел:

Раскинулось море широко…

И замолчал.

Бабка задумчиво и горестно смотрела в темное окно. Шурка

перечитывал то, что записал за Егором.

– Страшно, Шурка, – сказала бабка.

– Летают же люди…

– Поедем лучше на поезде?

– На поезде – это как раз все мои каникулы на дорогу уйдут.

– Господи, господи! – вздохнула бабка. – Давай писать Павлу.

А телеграмму анулироваем.

Шурка вырвал из тетрадки еще один лист.

– Значит, не полетим?

– Куда же лететь – страсть такая, батюшки мои! Соберут потом

триста грамм…

Шурка задумался.

– Пиши: дорогой сынок Паша, посоветовалась я тут со

знающими людями…

Шурка склонился к бумаге.

– Порассказали они нам, как летают на этих самолетах… А мы

с Шуркой решили так: поедем уж летом на поезде. Оно, знамо, можно бы и

теперь, но у Шурки шибко короткие каникулы получаются…

Шурка секунду две помешкал и продолжал писать: «А теперь,

дядя Паша, это я пишу от себя. Бабоньку напугал дядя Егор Лизунов, завхоз

наш, если вы помните. Он, например, привел такой факт: он выглянул в окно и

видит, что мотор горит. Если бы это было так, то летчик стал бы сшибать

пламя скоростью, как это обычно делается. Я предполагаю, что он увидел

пламя из выхлопной трубы и поднял панику. Вы, пожалуйста, напишите

бабоньке, что это не страшно, но про меня – что это я вам написал – не пишите.

А то и летом она тоже не поедет. Тут огород пойдет, свиннота разная, куры,

гуси – она сроду от них не уедет. Мы же все таки сельские жители еще. А мне

ужасно охота Москву поглядеть. Мы ее проходим в школе по географии и по

истории, но это, сами понимаете, не то. А еще дядя Егор сказал, например, что

пассажирам не даются парашюты. Это уже шантаж. Но бабонька верит.

Пожалуйста, дядя Паша, пристыдите ее. Она же вас ужасно любит. Так вот вы

ей и скажите: как же это так, мама, сын у вас сам летчик, Герой Советского

Союза, много раз награжденный, а вы боитесь летать на каком то несчастном

гражданском самолете! В то время, когда мы уже преодолели звуковой барьер.

Напишите так, она вмиг полетит. Она же очень гордится вами. Конечно –

заслуженно. Я лично тоже горжусь. Но мне ужасно охота глянуть на Москву.

Ну, пока до свиданья. С приветом – Александр». А бабка между тем диктовала:

– …Поближе туда к осени поедем. Там и грибки пойдут,

солонинки какой нибудь можно успеть приготовить, варенья сварить

облепишного. В Москве то ведь все с купли. Да и не сделают они так, как я по

домашнему сделаю. Вот так, сынок. Поклон жене своей и ребятишкам от меня

и от Шурки. Все пока. Записал?

– Записал.

Бабка взяла лист, вложила в конверт и сама написала адрес:

«Москва, Ленинский проспект, д. 78, кв. 156.

Герою Советского Союза Любавину Павлу Игнатьевичу.

От матери его из Сибири».

Адрес она всегда подписывала сама: знала, что так дойдет

вернее.

– Вот так. Не тоскуй, Шурка. Летом поедем.

– А я и не тоскую. Но ты все таки помаленьку собирайся:

возьмешь да надумаешь лететь.

Бабка посмотрела на внука и ничего не сказала.

Ночью Шурка слышал, как она ворочалась на печи, тихонько

вздыхала и шептала что то.

Шурка тоже не спал. Думал. Много необыкновенного сулила

жизнь в ближайшем будущем. О таком даже не мечталось никогда.

– Шурк! – позвала бабка.

– А?

– Павла то, наверно, в Кремль пускают?

– Наверно. А что?

– Побывать бы хоть разок там… посмотреть.

– Туда сейчас всех пускают.

Бабка некоторое время молчала.

– Так и пустили всех, – недоверчиво сказала она.

– Нам Николай Васильевич рассказывал.

Еще с минуту молчали.

– Но ты тоже, бабонька: где там смелая, а тут испугалась чего

то, – сказал Шурка недовольно. – Чего ты испугалась то?

– Спи знай, – приказала бабка. – Храбрец. Сам первый в штаны

наложишь.

– Спорим, что не испугаюсь?

– Спи знай. А то завтра в школу опять не добудишься.

Шурка затих.

Леля Селезнева с факультета журналистики

На реке Катуни, у деревни Талица, порывом ветра сорвало

паром. Паром, к счастью, был пустой. Его отнесло до ближайшей отмели и

шваркнуло о камни. Он накрепко сел.

Пора была страдная. В первые же три часа на той стороне реки

скопилось машин двадцать с зерном. И подъезжали и подъезжали новые. И

подстраивались в длинную вереницу «ЗИЛов», «ГАЗов»… В объезд до

следующего парома было километров триста верных. Стояли. Ждали.

Председатель Талицкого сельсовета Трофимов Кузьма,

надрываясь, орал в телефон:

– А что я то сделаю?! Ну!.. Да работает же бригада! А? Всех

послал, конечно!.. А я то что могу?! – Бросал трубку и горько возмущался: –

Нет, до чего интересные люди!

Тут же, в сельсовете, сидела молоденькая девушка из приезжих

и что то строчила в блокнот.

– Я с факультета журналистики, Леля Селезнева, –

представилась она, когда пришла. – А сейчас я к вам из краевой газеты. Что вы

предприняли как председатель сельсовета? Конкретно!

Замученный Трофимов посмотрел на нее, как на телефонный

аппарат, закурил и сказал:

– Все предприняли, милая девушка.

Леля села в уголок, разложила на коленках блокнот и

принялась писать. Она была курносая, с красивыми темными глазами, с

короткими волосами, в непомерно узкой юбке.

Трофимов все кричал в телефонную трубку. Леля строчила.

Потом Трофимов вконец озверел, бросил трубку, встал, злой и жалкий.

– У меня будет такая просьба, – обратился он к Леле. – Кто

будет звонить, говорите, что я уехал на реку. Когда сделают паром – черт его

душу знает.

Леля села к аппарату и стала ждать звонка. Телефон зазвонил

скоро.

– Да, – спокойно сказала Леля. – Слушаю вас.

– Кто это?

– Это Талицкий сельсовет.

– Трофимова!

– Трофимов ушел на реку.

– Купаться, что ли? – Человек на том конце провода не был

лишен юмора.

Леля обиделась.

– Между прочим, момент слишком серьезный, чтобы так

дешево острить.

Человек некоторое время молчал.

– Кто это говорит?

– Это Леля Селезнева с факультета журналистики. С кем имею

честь?

Человек на том конце положил трубку. Пока он нес ее от уха до

рычажка, Леля услышала, как он сказал кому то:

– Там факультет какой то, а не сельсовет.

У Лели пропало желание отвечать кому бы то ни было. Она

опять села в уголок и продолжала писать статью под названием «У семи нянек

дитя без глазу». Еще в районе она узнала, что в Талице сорвало паром и что на

той стороне скопилось огромное число машин с хлебом. Узнала она также, что

талицкий паром обслуживают три района, и заменить старый трос, которым

удерживался паром, новым никто, ни один из районов, не догадался.

Опять звонил телефон, Леля не брала трубку. Она дошла до

места в своей статье, где описывала председателя сельсовета Трофимова. «…

Это один из тех работников первичного звена аппарата, которые при первом же

затруднении теряются и «выходят в коридор покурить».

Статья была злая. Леля не жалела ярких красок. Ювеналов бич

свистел над головами руководителей трех районов. Зато, когда она дошла до

места, где несчастные шоферы, собравшись на той стороне у берега, «с немой

тоской смотрят на неподвижный паром», у Лели на глаза навернулись слезы.

Телефон звонил и звонил.

Леля писала.

В сельсовет заглянула большая потная голова в очках.

– Где Трофимов?

– Ушел к парому.

– Я сейчас только с парома. Нету его там.

Голова с любопытством разглядывала девушку.

– Я извиняюсь, вы кто будете?

– Леля Селезнева с факультета журналистики.

– Корреспондентка?

– Да.

– Приятно познакомиться. – В комнату вошел весь человек,

большой, толстый, в парусиновом белом костюме, протянул Леле большую

потную руку. – Анашкин. Заместитель Трофимова.

– Что с паромом?

– С паромом то? – Анашкин грузно сел на диван и махнул

рукой, причем так, что можно было понять: нашумели только, ничего

особенного там не произошло. – Через часок сделают. Канат лопнул. Фу у!.. Ну

как, нравится вам у нас?

– Нравится. Значит, паром скоро сделают?

– Конечно. – Анашкин вопросительно посмотрел на Лелю. – Вы

где остановились то?

– Нигде пока.

– Так не годится, – категорично заявил Анашкин. – Пойдемте, я

вас устрою сначала, а потом уж пишите про нас, грешных. Как вас, Лиля?

– Леля.

– Леля… – Анашкин молодо поднялся с дивана. – Хотел дочь

свою так назвать… но… жена на дыбошки стала. Красивое имя.

– Я не понимаю…

– Хочу устроить вас пока. Пойдемте ко мне, например…

Посмотрите: понравится – живите сколько влезет.

– Я сейчас не могу. Вообще я хотела уехать сегодня же. Если не

удастся, я с удовольствием воспользуюсь вашей любезностью. А сейчас мне

нужно дописать вот это. – Леля показала на блокнот.

– Понимаю, – сказал Анашкин. – Жду вас.

– До свиданья.

Анашкин вышел. Он понравился Леле.

Зазвонил телефон.

Леля взяла трубку.

– Слушаю вас.

– Я просил Талицу, – сердито сказал густой сильный голос.

– Это и есть Талица. Сельсовет.

– Где председатель ваш?

– Не знаю.

– Кто же знает? – Бас явно был не в духе.

Леле это не понравилось.

– Председатель не обязан сидеть здесь с утра до ночи. Вам

понятно?

– Кто это говорит? – пророкотал удивленный бас.

Леля на одну секундочку замешкалась, потом отчеканила:

– Это Леля Селезнева с факультета журналистики.

– Что же вы налетаете на старых знакомых, Леля с факультета?

– Бас потеплел, и Леля узнала его: секретарь райкома партии Дорофских Федор

Иванович. Это он три часа назад рассказал ей всю историю с паромом.

– Так что же там с паромом то, Леля? – поинтересовался

секретарь. – Вы там ближе теперь…

Леле сделалось очень хорошо оттого, что ее совершенно

серьезно спрашивают о том, чем обеспокоены сейчас все начальственные

головы района и что она ближе всех сейчас к месту происшествия. Леля даже

мимолетно подумала, что надо будет узнать, давно ли Дорофских работает

здесь секретарем и стоит ли его вставлять в разгромную статью.

– С паромом следующее: через час он будет готов! – выпалила

Леля. – Там, оказывается, порвался канат…

– Да что вы? – Секретарь несказанно обрадовался. – Это

серьезно, Леля? Милая вы моя!.. Вот спасибо то!

– Не мне спасибо, а бригаде плотников.

– Ну, понятно! Вот напишите о ком! Ведь они почти чудо

сотворили!..

– Да, – сказала Леля и положила трубку. Закрыла блокнот с

недописанной статьей и вышла из сельсовета.

Неподдельная радость в голосе секретаря райкома, готовность

Анашкина устроить ее немедленно, а главное, что паром скоро сделают, – все

это повернуло ей мир другой стороной – светлой.

«Громить легко. Но это еще никогда по настоящему не