Текст книги "Гранит не плавится"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– Вас! – Левон, не дожидаясь приглашения, вошёл. Я последовал за ним.
Миновав переднюю, где стояли большие зеркала, мы очутились в просторной комнате. Тяжёлые шторы на высоких окнах были опущены. На полу большой ковёр, вдоль стен мягкие кресла под чехлами, диван, сервант, полный хрусталя, посредине круглый стол, застланный плющевой скатертью, на стенах картины. В дальнем углу я увидел концертный рояль, при виде которого у меня забилось сердце.
– Я из Чека, вот мой мандат! – Левон протянул старухе документ, но она даже не взглянула на него. – Привёл к вам командира Красной Армии. Он ранен и будет жить у вас до полного выздоровления.
– Не понимаю, почему именно у нас?.. Для раненых есть госпиталь! – старуха говорила срывающимся от волнения голосом.
– Всё это мы знаем без вас! – оборвал её Левон. – Наш товарищ нуждается в усиленном питании, и ничего страшного не случится, если вы немного потеснитесь и поделитесь с ним продуктами, которых у вас и без того слишком много. Это даже справедливо, – ведь ранили-то его ваши друзья!
Поняв, что возражать бесполезно, старуха молча опустила глаза, как бы показывая, что покоряется грубой силе. Только лёгкий румянец, выступивший на бледных щеках, выдавал её волнение.
Опираясь на костыли, я стоял около дверей, готовый немедленно уйти, и проклинал себя за то, что согласился пойти с Левоном. Между тем мой спутник становился всё настойчивее.
– Покажите, где он будет жить?
– Зачем вы спрашиваете меня? Выбирайте сами, вы ведь хозяева…
Левон пропустил мимо ушей слова хозяйки. Он бесцеремонно ходил по квартире, открывал двери комнат.
– Вот здесь ему будет хорошо! – услышал я его голос. – Иван, иди сюда, взгляни на эту комнату.
Я нехотя пошёл. Комната, которую выбрал для меня чекист, казалась очень уютной, хотя обставлена была скромно. Никелированная кровать под тюлевым покрывалом. У окна маленький письменный столик, два удобных кресла, зеркальный шкаф, тумбочка, на полу коврик.
– Ну как, нравится?
– Может, не надо? – шепнул я ему на ухо. – Может, лучше нам уйти?
Левон свирепо посмотрел на меня и скорее для старухи, чем для меня, громко сказал:
– Решено, обоснуешься здесь! – Повернувшись к хозяйке, добавил: – Думаю, обойдёмся без недоразумений. Вы понимаете меня?
– Ещё бы!..
– Ну, бывай здоров. Устраивайся, а я буду каждый день навещать тебя. Да, запиши мой телефон. До свидания! – Он кивнул хозяйке и ушёл.
Мы со старухой стояли и молчали. Она не смотрела на меня. Я боялся поднять глаза на неё. Я представлял себе, каким жалким кажусь ей – худой, обросший, на костылях, в измятой шинели, провонявшей дезинфекцией…
– Разрешите прежде всего узнать ваше имя и отчество, – спросил я наконец у неё.
– Сусанна Христофоровна.
– Не обращайте внимания на моего товарища, – продолжал я. – Стеснять вас не собираюсь и комнату эту не займу. Побуду у вас несколько дней, где вам будет удобно, – и уеду на фронт. Не стал бы вовсе тревожить, но, к сожалению, положение у меня безвыходное: город чужой, знакомых нет…
Моя речь произвела впечатление, черты лица у старухи смягчились.
– Здесь живёт моя старшая дочь. Она привыкла к этой комнате. Если не возражаете, то рядом есть другая…
– Пожалуйста, мне всё равно!..
Комната оказалась чуть поменьше, но такая же уютная и светлая.
– Нравится?
– Право, мне совестно, что стесняю вас, – ответил я.
– Ах, боже мой!.. Весь мир перевернулся вверх дном! Я давно перестала чему-либо удивляться!..
Появилась ещё одна полная пожилая женщина.
– Ашхен, затопи ванну, пусть молодой человек выкупается. Он некоторое время будет жить у нас, – распорядилась старуха и ушла.
Из разговора с Ашхен я узнал, что она младшая сестра хозяйки, потеряла мужа и, видимо, живёт в этом доме на положении бедной родственницы.
– Принесу тебе покушать, подкрепись, пока вода согреется, – сказала Ашхен. Она показалась мне доброй, отзывчивой.
На столе появились румяные булочки, сливочное масло, сыр, горячее молоко, сахар. Я давно не ел таких вкусных вещей и вмиг проглотил всё без остатка.
Ашхен дала мне бельё, лохматое полотенце и позвала в ванную. Размером с большую комнату ванная была выложена кафельными плитками. На подставке губка, душистое мыло. Я влез в ванну и долго нежился в тёплой воде.
Позже, лёжа в мягкой постели, под тёплым одеялом, я подумал, что буржуям жилось, да и теперь ещё живётся, неплохо!..
Пришла любовь
Тишина и покой… Они пробуждали мечты, смутные желания.
За окном погасли последние лучи солнца, и сразу наступили сумерки. В мою комнату не доходили никакие звуки. Казалось, в этом большом, просторном доме всё умерло. Лёжа в полудремотном состоянии, я неторопливо перебирал в памяти события дня и приходил к выводу, что ни при каких обстоятельствах не следует отчаиваться. В самом деле, ещё сегодня утром, затерянный в чужом городе, одинокий, я готов был утратить мужество. А к вечеру всё уладилось. Встретил хороших, отзывчивых людей, которые помогли мне, вселился в тёплую, уютную комнату, лежу на белоснежных, тонких простынях, наслаждаюсь покоем, – и всё это после окопов, после опасностей, грязи, тошнотворного запаха госпиталя! Недаром мама называла меня «везучим»!.. Ах, мама, милая мама!.. Если бы хоть разок взглянуть на тебя…
Нога почти не болела, на душе было тихо, спокойно, как бывает, когда ждёшь чего-то хорошего.
Но было и обидно. Мои товарищи, оборванные, полуголодные, мёрзли в горах, ежеминутно подвергались смертельной опасности в бесконечных боях, а здесь, в тылу, буржуи жили с комфортом, в роскошных квартирах, словно ничего на свете не изменилось. «Неужели так всегда и будет? – думал я. – Зачем же тогда столько жертв, столько крови?..»
Взять, к примеру, дом, в который меня так неожиданно забросила судьба. По словам сопровождавшего меня чекиста, мужчины, жившие в нём, сбежали, – следовательно, у. них были основания ждать возмездия. Иначе ведь не бросишь имущество, семью, не станешь скитаться по белу свету, как бездомная собака. Граница недалеко – рядом Иран, Турция. Туда не так уж трудно перебраться и избежать заслуженной кары. А их женщины как ни в чём не бывало продолжают пользоваться всеми благами обеспеченной и сытой жизни!.. Разве это справедливо?..
Старуха говорила о старшей дочери, – стало быть, есть и младшая. Интересно, какие они? Впрочем, что думать о них, – обыкновенные буржуйские дочки, чопорные, самодовольные. Вряд ли они удостоят вниманием какого-то большевистского комиссара, к тому же на костылях… Ну и чёрт с ними! Я и не нуждаюсь в их внимании…
За дверью послышались приглушённые голоса. Я напряг слух.
«Неудобно, придётся пригласить…» – говорила хозяйка. «Не хочу сидеть с ним за одним столом, пусть ест у себя», – возражал незнакомый женский голос. Ашхен сказала: «Не дури, он такой же человек, как и все, не кусается…» – «По манерам он производит впечатление воспитанного молодого человека», – подтвердила хозяйка. Голоса стихли…
Через несколько минут в дверь постучали. Ашхен принесла мне домашние туфли, куртку, лёгкие брюки и пригласила в столовую обедать.
– Лучше я здесь поем, – сказал я. Мне тоже не очень-то хотелось сидеть с ними за одним столом.
– Глупости! Ты же можешь ходить. Вставай, одевайся и приходи. Твою одежду я отдала в стирку.
Всё это было сказано таким решительным тоном, что пришлось покориться. Ашхен всё больше казалась мне простой и доброй. Во всяком случае, в ней не было ничего «буржуазного» – ни высокомерия, ни чванливости.
Проходя мимо зеркала, посмотрел на себя. В одежде с чужого плеча я выглядел неуклюжим, смешным и совсем не был похож на боевого комиссара. Посмотрели бы на меня сейчас Акимов, Шурочка!..
Все уже сидели за столом – в центре мать, справа от неё одна дочь, слева другая. Поодаль Ашхен.
– Это мои дочери – Белла и Маро, – сказала хозяйка.
Я молча поклонился и занял место напротив старухи, перед свободным прибором, так и не поняв, которая из дочерей Белла, а которая Маро. Обе они, избегая моего взгляда, низко склонились над тарелками, делая вид, будто заняты едой.
Первое смущение прошло, и я снова украдкой посмотрел на девушек. Черноволосые, черноглазые, скромно, но со вкусом одетые, обе казались симпатичными.
Слева сидела младшая, юная, стройная, лет семнадцати, не больше. Она подняла голову, и на секунду наши взгляды встретились. Девушка была очень хороша, а может, мне так показалось, не знаю. Одно могу сказать: девушек с таким нежным, милым лицом, с такими большими, светящимися, немного грустными глазами раньше я не встречал.
– Выпей стакан вина, – предложила Ашхен, – это полезно, ты много крови потерял.
Я поблагодарил и отказался – мне было совсем не до вина. Меня тяготило молчание за столом. Добрая Ашхен поняла это. Желая хоть как-нибудь завязать разговор, она спросила меня, нравится ли мне еда.
– Очень. Я давно не ел таких вкусных вещей, – ответил я, хотя от смущения даже не разобрал, что именно я ел. – Моя мама тоже большая мастерица вкусно готовить…
– У вас есть мама? – вырвалось у младшей девушки.
– Зачем задаёшь глупые вопросы, Маро? У каждого есть мать и отец, – рассердилась Ашхен. Так я наконец узнал, кто из девушек Маро.
– Я хотела спросить, жива ли она, – девушка смутилась, покраснела и показалась мне ещё привлекательнее.
– Мама моя живёт в Ростове-на-Дону, она учительница, – сказал я, обращаясь к Маро.
Обе девушки одновременно подняли головы и удивлённо посмотрели на меня. Должно быть, по их понятиям мать большевика не могла быть учительницей.
Разговор не клеился, обед проходил в полном молчании. Покончив с десертом, я поднялся, поблагодарил и, ни к кому прямо не обращаясь, спросил:
– Не могли бы вы дать мне какую-нибудь книгу?
– Библиотека по коридору направо. Шкафы не запираются… Ашхен, покажи, пожалуйста, – сказала старуха.
Когда мы вошли в библиотеку и Ашхен включила свет, у меня глаза разбежались. Большие застеклённые шкафы красного дерева были набиты книгами в дорогих, красивых переплётах. Почти все русские классики – Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Гончаров, Тургенев, Короленко, Герцен. Столько книг не было даже в нашей школьной библиотеке. Разглядывая шкафы, я увидел полки с книгами на французском языке: Стендаль, Бальзак, Мопассан, Доде, Мериме, Золя. От радости задрожали руки, – такого счастья я никак не ожидал!..
Взяв томики Стендаля и Мопассана, я вернулся к себе. Сел в кресло, зажёг настольную лампу, раскрыл книгу. Я по нескольку раз перечитывал фразы – и ни слова не, понимал!.. Мысли мои были заняты Маро. Что она делает? Наверно, тоже читает… Интересно, какие книги ей нравятся?..
Я старался не думать о Маро, – напрасно. Закрыв книгу, я ругал себя: мальчишка, слюнтяй! Увидел смазливую девчонку и сразу потерял голову, даже не подумал, кто она и кто ты? Нечего сказать, хорош боец Красной Армии, политрук, влюблённый в дочь классового врага!.. Разве я влюблён? Нет, конечно! К чёрту всё это!..
Я взял книгу и лёг в постель. Постепенно судьба Жюльена Сореля увлекла меня, и я забыл обо всём остальном.
Читал до поздней ночи, а утром дал себе слово не думать о Маро, даже не смотреть на неё!
Погода испортилась, моросил дождик. Струи воды медленно стекали по запотевшим стёклам. В доме было тепло, тихо, пахло чем-то приятным…
Такая погода вызывает грусть, и мне было грустно. Меня охватило острое, мучительное желание бросить проклятые костыли, поскорее вернуться в полк, к товарищам. В этом доме я чувствовал себя не в своей тарелке, – противно, совестно было есть буржуйский хлеб, общаться с чужими, враждебными людьми. Вспомнил Шурочку и улыбнулся, – милая, хорошая Шурочка!.. Скорее, скорее в полк!..
Прислонив костыли к стене, попытался обойтись без них, – увы! Не сделал и трёх шагов. От долгого лежания мускулы ног ослабли и плохо подчинялись, да и ступить на правую ногу было больно.
Позвали завтракать. У дверей столовой столкнулся с Маро.
– Здравствуйте, – она заговорила первой. – Вы знаете французский язык?
– Почему вы спрашиваете? – Я старался не смотреть на неё.
– Вы взяли из шкафа французские книги, я заметила. Даже могу сказать какие…
– Взял. Разве нельзя было?
– Что вы!.. Я совсем о другом. Взяли, – значит, умеете читать по-французски.
– Умею.
Маро, слегка путая падежи, заговорила со мной по-французски. Я ответил.
– О-о, вы говорите великолепно! Я буду разговаривать с вами только по-французски!
– Очень рад, практика нужна нам обоим.
За завтраком удостоила меня внимания и Белла. Она поинтересовалась, где я учился и откуда знаю французский. Я рассказал.
– У нас в гимназии преподавали немецкий и французский, – сказала Белла. – Но, в отличие от Маро, у меня к языкам нет никаких способностей.
– Зато ты отличная математичка, – возразила та.
– Ты всегда склонна преувеличивать! Ну какая я математичка?..
Вечером в доме было тихо. Заглянул в столовую, библиотеку, – никого. Решив, что все ушли, подошёл к роялю, поднял крышку. Сел, начал тихонько наигрывать. Пальцы утратили гибкость, трудно было брать аккорды. Но постепенно всё наладилось, и, забыв о своём намерении играть приглушённо, я нажал педали. Рояль звучал великолепно. Давно уже Шопен и Лист не доставляли мне такого наслаждения!..
Окончив играть, я долго сидел за открытым инструментом в каком-то оцепенении. Очнулся от тихого шороха. Поднял голову, оглянулся. Никого…
После ужина вся семья собралась в гостиной. Пригласили и меня. За кофе возник довольно любопытный разговор. Белла, внимательно глядя на меня, спросила:
– Скажите, вы в самом деле убеждённый большевик?
– Самый натуральный…
– Непостижимо!
– Что непостижимо?
– Вы знаете языки, любите музыку… Словом, вполне интеллигентный человек – и вдруг…
– До знакомства с вами я представляла себе большевиков грубыми, неотёсанными, – сказала старуха.
– Это потому, что вы судили о них по словам наших врагов.
– Возможно, – согласилась старуха, но Белла возмущённо перебила её:
– Ничего подобного! Разве не правда, что большевики уничтожают духовные ценности, разрушают цивилизацию? – Щёки её раскраснелись, глаза горели.
– Смотря какую цивилизацию, – ответил я. – Если она заключается в том, чтобы одни люди, силой подчинив себе других, жили за их счёт в роскоши, то такую цивилизацию необходимо разрушить!.. Впрочем, спорить на эту тему нам бесполезно: мы говорим на разных языках и не поймём друг друга…
– По-вашему, грабить чужое добро тоже справедливо?
– Всякое добро принадлежит тому, чьими руками оно создано. Грабят бандиты. Народ по справедливости берёт то, что принадлежит ему.
– Это не ваши мысли, я не верю! Вы их заимствовали из агитационных лозунгов…
– Белла, почему ты не допускаешь, что у него могут быть свои убеждения? – робко проговорила Маро.
– Могут, конечно! Но не такие чудовищные…
– Чудовищные? Вы говорите так потому, что совершенно не знаете жизни, – сказал я. – Что видели вы, кроме уютного, полного всякого добра дома, гимназии и общества обеспеченных подруг?.. Я вырос в посёлке, в котором люди трудились по десять-двенадцать часов и ютились в саманных хибарках, не всегда сытно ели, а их дети зимой и летом бегали по улицам босиком, полуголые… Это не кажется вам чудовищным?
– Хватит, хватит спорить о политике! – вмешалась старуха. – Я прошу вас! Лучше бы вы сыграли нам!..
Я сел за рояль и сыграл мазурку Шопена. По тому, с каким вниманием эти женщины слушали меня, можно было не сомневаться, что музыку они понимали.
Возвращаясь к себе, я поскользнулся на паркете. Потерял равновесие, грохнулся и повредил раненую ногу. От сильной боли я застонал и никак не мог подняться сам. На помощь бросились Ашхен и старуха хозяйка, – девушки только что куда-то ушли.
К вечеру боль усилилась, начался жар. Ашхен, не зная, как облегчить мои страдания, без толку вертелась около меня. Старуха оказалась более разумной – послала за врачом.
В это время пришёл Левон.
– Что такое, что случилось? – Левон бросил суровый взгляд на женщин, как будто они были виноваты в случившемся.
– Поскользнулся, упал, повредил ногу, – объяснил я.
– Сейчас сбегаю за врачом!
Старуха сказала, что послала за доктором.
– Не надо нам их доктора! Своего приведу! – ответил Левон и убежал.
Примерно через час у моего изголовья состоялась словесная и довольно смешная баталия между двумя корифеями медицинской науки.
Домашний врач хозяйки пришёл на десять минут раньше. Круглолицый, пузатенький, в очках с золотой оправой, с аккуратно подстриженной бородкой, он имел вид сытого, благообразного буржуа средней руки. Не успел он осмотреть мою ногу и задать несколько вопросов, как в сопровождении Левона вошёл второй врач – высокий, костлявый, в сапогах и гимнастёрке военного образца.
– Ничего страшного, – сказал домашний врач. – Ушиб и лёгкое кровоизлияние. Положите холодный компресс, а завтра делайте ванны и массаж. Опухоль рассосётся, и температура спадёт.
– Разрешите взглянуть, – попросил высокий. – Вы, коллега, не хирург, и ваш диагноз вряд ли может оказаться решающим!
– Возможно, но помощь хирурга в данном случае может скорее осложнить, чем ускорить выздоровление!
Высокий, не обращая внимания на эти обидные слова, внимательно осмотрел мою ногу и с осуждением взглянул на домашнего врача.
– К вашему сведению, этот молодой человек недавно перенёс на почве ранения гангрену! Кожа на ноге не успела загрубеть, а вы рекомендуете ванны и массаж! Ему нужен покой, хорошее питание и свинцовые примочки.
Бородач схватил свой саквояж и с оскорблённым видом удалился. Прописав жаропонижающее, ушёл и высокий.
Левон задержался. Он расспрашивал, как ко мне здесь относятся, хорошо ли кормят, не нужно ли мне чего?
– Всё в порядке!.. Если не трудно, принеси свежие газеты. Я тут как в клетке – не знаю, что творится на белом свете. И достань, пожалуйста, бритву.
– Газеты принесу. А вот зачем тебе бритва – не понимаю! Кому хочешь понравиться?
– Самому себе!.. Видишь, как оброс.
– Ладно, достану, наводи красоту. Смотри, на этих краль не заглядывайся! – Он показал глазами на двери. – Им дай только повод, вмиг сядут на голову. Для нашего брата совсем неподходящее занятие водиться с ними!..
– Перестань! Никто и не собирается с ними водиться. Каждый день для меня здесь в тягость!.. Кстати, Левон, по-моему, старшая, Белла, порядочная язва!..
– Сказал тоже – язва!.. Она не только язва, а настоящая контра. В организации националистской молодёжи состояла!
Эти слова Левона не на шутку озадачили меня. Конечно, тот факт, что дочь богатых родителей связалась с контрреволюцией, удивления не вызывал. Неприятность для меня заключалась в ином – она была сестрой Маро.
После ухода чекиста я долго думал об этом.
Ночью возле меня дежурила Ашхен. Никакие уговоры не подействовали. Она просидела в моей комнате до утра. Свинцовые примочки помогли – боль в ноге утихла, но температура держалась.
Утром Ашхен заменила Маро. Она принесла завтрак и потом, убрав тарелки, села с книжкой в кресло.
– Хотите, я вам почитаю?
– Спасибо, лучше поговорим, – ответил я.
– Хорошо, но с условием, что рассказывать будете вы. Я ведь так мало видела, никуда не выезжала. Дом, школа, мама, папа, книги!.. – Маро говорила искренне.
– О чём же вам рассказать? – Я украдкой любовался ею.
– Уж вам-то грешно задавать такие вопросы! Вы так много успели увидеть…
Не знаю почему, но мне вдруг захотелось рассказать о своей жизни. Может быть, это было естественное желание излить перед кем-нибудь душу, – я ведь так много пережил за последние десять месяцев!..
Подробно описал я наш посёлок на голом известковом холме, недалеко от железной дороги. Вспомнил, как по ночам меня будили гудки паровозов и я мечтал в один прекрасный день сесть в поезд и уехать в далёкие страны. Рассказал о своём отце, о том, каким он был для меня замечательным другом, товарищем.
Странно, чем больше отдаляло меня от отца время, тем лучше, казалось мне, я узнавал его. В воспоминаниях моих он воскресал сильным человеком с железной волей и непоколебимыми убеждениями. Поколение отца – рабочая гвардия великого Ленина – поистине было удивительным!..
Рассказал я и о школьных годах, – как ребята дразнили меня «артистом», а однажды чуть не избили, не будь моего дружка Кости Волчка, который воюет сейчас где-то в горах первым номером пулемётного расчёта. В моих воспоминаниях особое место занимала мама, но мне трудно было находить слова, чтобы передать мои чувства к ней.
– Мама у меня стройная, как девушка, красивая, умная, образованная, а главное – очень, очень добрая!
– Вы любите маму? – тихо спросила Маро.
– Ещё бы!.. Мне кажется, – нет, не только кажется, я в этом убеждён, – что такой, как она, больше нет на свете!.. Она из богатой семьи, но с родителями порвала, оставила привычную среду и соединила свою судьбу с моим отцом – революционером…
Мой рассказ произвёл впечатление. Маро слушала не шевелясь, глаза её стали ещё задумчивее. Она умела слушать.
Воодушевлённый её вниманием, я описал всё, что случилось со мной после бегства из дома, умолчал только о своих приключениях в тылу у белых и о позорном случае с сапогами. Подробности моего решения, борьба с врачами за спасение ноги от ампутации заставили Маро побледнеть.
– Сколько вы пережили! – Она торопливо поднялась и вышла. Мне показалось, что на глазах у неё блеснули слёзы.
Со временем у нас установились дружеские отношения. По вечерам Маро приходила ко мне, садилась у окна, и мы разговаривали, главным образом о прочитанных книгах. Выяснилось, что мы любим одних и тех же писателей, что нас одинаково сильно волнуют судьбы героев Стендаля и Толстого. Мы вслух читали стихи. Маро помнила их гораздо больше, чем я. Особенно хорошо она читала моего любимого Лермонтова.
…Гляжу в окно: уж гаснет небосклон,
Прощальный луч на вышине колонн,
На куполах, на трубах и крестах
Блестит, горит в обманутых очах…
Как печально, как задушевно звучали эти стихи, прочитанные ею!..
Маро избегала говорить о себе, но всё же кое-что я узнал о ней. У её отца был винный завод – он поставлял вино во многие города России. Человек деспотичный, скупой, он для дочерей не жалел ничего, хотя и сокрушался, что не имеет сына, которому мог бы оставить наследство. Честолюбивый по натуре, он связался после революции с националистами, занимал какие-то важные посты в их марионеточном правительстве. Мать Маро тоже родилась в богатой, потом разорившейся семье. Отец женился на ней, пленившись её красотой и не взяв приданого. У тёти Ашхен судьба сложилась по-иному: муж её убил жандармского офицера за то, что тот слишком притеснял местное население. Ему удалось скрыться. Не найдя иных средств для жизни, он занялся контрабандой и погиб, застигнутый в горах снежным бураном. Тело его нашли только весною.
– Тётя Ашхен до сих пор свято хранит память о муже. Она любила его самоотверженной любовью, на которую способны только женщины Востока, – сказала Маро.
– Почему же только женщины Востока? – спросил я.
– Не знаю, – тихо ответила она.
Поправляя подушки, Маро наклонилась, её мягкие душистые волосы коснулись моего лица. Потеряв над собою власть, я схватил маленькую, тёплую руку девушки и поцеловал. Руки она не отняла, только печально посмотрела на меня. Губы у неё дрожали. Ничего не сказав, она выскользнула из комнаты.
Какие чувства и мысли терзали меня после этого случая – трудно передать. Теперь в ожидании прихода Маро я с замирающим сердцем прислушивался к каждому шороху в доме. И если она немного запаздывала, я не находил себе места, метался в постели как сумасшедший. И во сне и наяву мысли мои были поглощены только ею. Я даже перестал читать, – книги не доставляли мне такой радости, как бывало. Иногда во мне пробуждался разум. В такие минуты я старался внушить себе, что поступаю глупо. Полюбить меня Маро не может. Да и я не должен любить её!.. Но стоило ей появиться, стоило мне увидеть её милое лицо, услышать её тихий голос, как разумные доводы мои улетучивались и я опять терял голову.
Теперь Маро держалась настороже, старалась не приближаться к моей постели, хотя по-прежнему была приветлива и ласкова.
Здоровье моё улучшалось с каждым днём, опухоль на ноге рассосалась, температура давно была нормальной. Появился аппетит, и я поглощал всё, что приносили Маро и Ашхен. Наконец врач разрешил встать с постели. Опираясь на костыли, я раза два прошёлся по комнате – ничего, только слегка кружилась голова.
Левон часто навещал меня. Принёс он и обещанную бритву.
– Наводи красоту, чтобы явиться в горком молодцом! Тамошние девушки часто справляются о твоём здоровье, а товарищ Брутенц ждёт тебя, – сказал он.
– Уж и ждёт!.. Зачем я ему?
– Значит, нужен. Он связался с твоим полком, и комиссар дал тебе великолепную рекомендацию. Иван Силин и такой и сякой!..
– Чепуху мелешь!
– Сам читал… Оказывается, ты тоже работал в Чека. Почему ничего не говорил об этом?
– Не о чем было рассказывать…
– А что случилось?
Выслушав мою исповедь, Левон покрутил головой.
– Здорово!.. Говоришь, чуть в расход не пустили? Бывает!.. Нашему брату нужно держать себя особенно аккуратно, чтобы пылинка не пристала. На то мы и стражи революции. Ничего, говорят, за одного битого двух небитых дают! Ты уже имеешь опыт и впредь не ошибёшься.
– К счастью, работа в Чека мне не угрожает!
– Это ещё как сказать! Пошлют – будешь работать.
– Сперва поеду в полк. Как там скажут, так тому и быть.
– Как партия скажет, так и будет…
Я был уверен, что меня никто не задержит, но после ухода Левона невольно задумался, – он чего-то не договаривал.
Первый раз после болезни я вышел в столовую и сразу заметил, что отношение ко мне изменилось. В ответ на приветствие старуха едва кивнула, а Белла и вовсе не ответила. Я решил, что просто надоел им и что надо мне как можно скорее выбираться отсюда.
Вечером, когда Маро заглянула ко мне, я спросил:
– Почему ваша мать и сестра встретили меня сегодня так холодно?
– Вам показалось. – Она смутилась, опустила глаза.
– Нет, не показалось! Впрочем, понятно – я надоел.
– Нет, совсем не то!
– Что же тогда?
– Мама запретила мне ходить к вам, а я… я не послушалась… Вы не должны сердиться на неё, она так воспитана!..
– Ответьте мне, Маро, на один вопрос… Почему вы не послушались мамы?
Она некоторое время сидела молча.
– Мне так было интересно слушать вас! – ответила она наконец. – Вы совсем не похожи на тех молодых людей, которые окружали нас…
– Но ведь я большевик!
Она молчала ещё дольше, прежде чем ответила:
– У вас есть цель в жизни, вы знаете, чего хотите… А у меня – ни цели, ни убеждений, ничего!..
– Маро, милая Маро!
Я обнял её, привлёк к себе. Она задрожала, прошептала: «Не надо, не надо…» Но я не хотел ничего слушать. Губы наши встретились.
Все последующие дни я был счастлив – бездумно, самозабвенно счастлив. Чего стоили все мои мудрствования по сравнению с тем счастьем, какое я испытывал теперь! Я радовался каждой мелочи, строил радужные планы на будущее, не думая о том, что на пути к моему счастью могут возникнуть препятствия. Между тем их оказалось даже больше, чем можно было предполагать…
Началось с того, что старуха и Белла перестали разговаривать со мной. Это было полбеды, – мне самому опостылело пребывание у них, и, если бы не Маро, я ушёл бы немедленно. Главное заключалось в другом: мать и сестра преследовали бедную, девушку. Она часто приходила ко мне с красными от слёз глазами, и, хотя ничего не рассказывала, я сам догадывался о причинах её слёз.
Случайно подслушанный семейный разговор моих хозяев окончательно подтвердил мои подозрения.
– Скажи, пожалуйста, Белла, почему ты отравляешь жизнь Маро? Что тебе от неё нужно? – гневно спрашивала Ашхен.
– Вы ничего не понимаете, тётя! Она просто бессовестная – забыла о нашем несчастном отце и кокетничает с этим хромым большевиком! – отвечала Белла.
– Ну конечно, где мне понять! Ты же умнее всех! Я об одном прошу вас – оставьте Маро в покое. Это относится и к тебе, сестра!
– А я прошу не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются! – сказала старуха.
– Я вообще могу уйти от вас, мне всё равно, где быть прислугой! – Ашхен хлопнула дверью и вышла.
– Вот и Ашхен начала дерзить! Боже мой, боже мой, что творится на свете! – сокрушалась хозяйка. По-моему, лучше всего отослать Маро в деревню к дяде, там она забудет о своём большевистском рыцаре! – предложила Белла.
– Не знаю, ничего не знаю, – со слезами в голосе ответила мать.
Мне стало невыносимо оставаться в этом доме. В тот же день я бросил костыли, взял палку и прошёлся по комнате. Ступать на раненую ногу было больно, но всё-таки я сумел пройти несколько раз из угла в угол и так обрадовался, что решил уйти сейчас же, не откладывая.
Нашёл Маро одну в библиотеке и шепнул ей:
– Нам нужно поговорить.
Она молча кивнула, и я ушёл к себе.
После ужина в доме, как всегда, стало тихо. Я взял книгу, сел в кресло, но читать не мог. Сидел, думал. Маро полюбила меня – это правда. Такая искренняя и чистая девушка, как она, не может притворяться, да зачем, ради чего? Однако она не ребёнок и должна отдавать себе отчёт в том, что её любовь ко мне связана со множеством осложнений и жертв. Хватит ли у неё решимости, воли претерпеть из-за меня всё, что встретится ей в жизни? Или я уйду – и она забудет меня?.. Такой конец больше всего страшил меня.
Но где-то в глубине души шевелилась и другая мысль: что скажут мои товарищи по партии, узнав о моей любви к дочери врага? Ведь Левон уже однажды предостерегал меня…
Маро пришла поздно. Она была сильно взволнована, бледна.
– Что случилось? – спросил я.
– Ничего, просто устала. – Она избегала моего взгляда.
Мы проговорили почти до рассвета. Вернее, говорил я, а она слушала. Прежде всего я рассказал всё, что слышал днём.
– В этом нет ничего неожиданного, – говорил я как можно мягче. – В их глазах я бездомный босяк, к тому же большевик, враг, и, конечно, недостоин тебя! – Я и не заметил, что стал говорить ей «ты». – Но раз мы любим друг друга, то сможем преодолеть любые препятствия. Завтра я ухожу. Без меня твоя мать, а в особенности Белла будут внушать, что я тебе не пара, что, полюбив меня, ты загубишь свою жизнь. Сможешь ли ты отстоять нашу любовь? Будешь ждать меня?
Вместо ответа Маро обняла меня, прижалась ко мне. Я целовал её волосы, глаза, губы.
– Помни обо мне, – сказал я, всматриваясь в её бледное, осунувшееся лицо, – где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, я всегда буду с тобой!
– Верю, верю! Только возвращайся скорее, – прошептала она. И от этих её слов сердце моё наполнилось теплотой, нежностью.
Мы долго сидели, прижавшись друг к другу, тихонько мечтая о нашем будущем. Как только кончится война, мы поедем в Ростов, к маме. Будем работать, учиться, заниматься музыкой. Я говорил Маро, что моя мама много поработала на своём веку, много пережила и заслуживает отдыха. Мы должны обеспечить ей спокойную старость. Маро во всём соглашалась со мной.
