Текст книги "Гранит не плавится"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Время шло, приближался рассвет, а Фатьма всё ещё не приходила. Боясь, что не сумею выбраться из этих мест затемно, я решил не дожидаться её, вылез из ямы и тут же увидел одинокую фигуру женщины, закутанной в чадру. Это была Фатьма! Она подошла ко мне, достала из-под чадры узелок и молча протянула мне.
– Я думал, ты не придёшь, – сказал я ей.
– Если б ты знал, что творилось в доме! Еле выбралась…
– Что ещё случилось?
– Не прошло и часа после твоего ухода, как нагрянули жандармы. За тобой… Господин с госпожой заперлись у себя и не выходили, а жандармы рыскали по всему дому, шарили под каждым кустом. Один из них, с нашивками, клялся пророком, что найдёт тебя хоть на дне моря. Уходи, дорогой, скорее!
– Спасибо, Фатьма, за всё! – Я обнял её, поцеловал в щёки. Они были мокры от слёз…
…Мой собеседник взял папиросу, жадно закурил. За окном начинался тусклый рассвет. Я устал, хотелось спать. Пора было ехать в город и там решать, как быть с перебежчиком. Для меня было совершенно ясно одно: к нам пришёл обездоленный человек искать счастье.
Красноармеец принёс две кружки кипятку и по куску ржаного хлеба. Мы поели на скорую руку.
Выполнив необходимые формальности, я попрощался с пограничниками, посадил Каспаряна рядом с собой в тарантас, и мы покатили в город.
– Не огорчайтесь, что не дослушал вас до конца, – сказал я Каспаряну. – В городе у меня срочные дела. Приедем туда, отдохнёте и доскажете мне свою историю.
Над морем по-прежнему низко висели свинцовые тучи, по-прежнему гудел и бесновался ветер. Волны с грохотом ударялись о прибрежные скалы. Хлестал косой дождь…
– Ты что, Силин, в своём уме? Что здесь – Чека или благотворительное общество по оказанию помощи нарушителям границ? – возмутился старший комендант, когда я попросил его поместить задержанного перебежчика в гостиницу.
– Нарушители границ бывают разные, – пытался я объяснить ему. – Человек пришёл к нам за правдой, а мы его – в тюремную камеру!..
– Не знаю, не знаю, – комендант недоверчиво покачал головой. – Обратитесь к руководству, пусть решает. Дадут команду – помещу хоть во дворце Манташёва!..
Пришлось идти к председателю. Цинбадзе долго расспрашивал о подробностях и наконец сказал:
– Видно, отчаянный парень этот твой перебежчик! – И после короткого раздумья добавил: – В гостинице ему всё-таки не место. Возьми-ка ты его к себе в общежитие, накорми, узнай до конца его удивительную историю, напиши рапорт, а завтра решим, как с ним быть дальше… Учти, Силин, осторожность прежде всего! Сам понимаешь, – в такого рода делах всякое бывает…
Я повёл Каспаряна в общежитие, а сам думал: «Не тот ли это случай, когда чекисты, поддавшись добрым чувствам, совершают ошибку?» Нет! Открытое, честное лицо Каспаряна, его взволнованная искренность – всё убеждало меня в том, что он говорит правду. Не хотелось верить, что он шпион…
Ивана Мефодьевича я не застал дома – он ушёл в порт. Пришлось всё решать самому. Попросил у коменданта общежития койку, устроил Микаэла у себя в комнате, посоветовал ему поспать, а сам поспешил на работу.
– Правильно поступил! – сказал Яблочко, когда я, торопясь и волнуясь, рассказал ему о перебежчике. – Революцию, брат, мы делали не только для себя, а для всего мирового пролетариата. Это понимать надо! Конечно, со временем люди из всех стран потянутся к нам, – куда же им, голодным, измордованным, деваться? Терпи, гни спину перед всякой сволочью – или поезжай в Советскую Россию, учись, возвращайся на родину и борись за справедливый строй, – другого пути нет!
И как же был мне мил и дорог простой и честный Иван Мефодьевич, когда я слушал эти его слова!..
Я так устал после бессонной ночи, что, просматривая у себя в кабинете срочные бумаги, незаметно уснул, положив голову на стол. Разбудил меня телефонный звонок. Говорил наш всемогущий начхоз. Он сообщил, что по распоряжению товарища Цинбадзе выделено триста тысяч рублей «на кормёжку» моего гостя. В данном случае деньги особого значения не имели, – они были у меня, – важно было то, что председатель Чека принимал участие в судьбе перебежчика, за которого я как бы поручился.
Стрелки часов на стене показывали два, пора было кормить моего подопечного. Я пригласил Яблочко пообедать с нами. Вместе с ним зашли за Каспаряном, разбудили его и втроём отправились в интернациональный клуб моряков. За обедом Иван Мефодьевич задавал гостю множество вопросов о том, как живут моряки за границей, знает ли народ правду о нашей революции. Кончил он тем, что поднял рюмку за обездоленных людей на всём земном шаре, за мировую революцию.
Гость вначале немного дичился Яблочко, но, видя, что он сочувствует ему, стал держаться более непринуждённо. По его ответам мы поняли, что имеем дело с вдумчивым, толковым парнем, хотя в политике он плохо разбирался и рассуждал порою на редкость наивно.
Вечером мы опять сидели с ним вдвоём, на этот раз у меня в комнате. Он продолжил свой рассказ.
…Распрощавшись с Фатьмой у развалин старой крепости, я пошёл вдоль берега моря. Ночь была светлая, море спокойное. К утру без всяких приключений добрался до маленького городка. И тут мне сразу повезло: на рыбном базаре я встретил друга моего отца, Турсун-агу. Лет пятидесяти, с седеющими висками, коренастый, с обветренным, загорелым лицом, он был типичным рыбаком.
Увидев меня ещё издали, Турсун-ага дал мне знак, чтобы я не подходил к нему. Встревоженный этим, я отошёл в сторонку и стал ждать. Ждать пришлось долго – пока он не продал свою рыбу. Уходя с базара, он прошёл мимо меня и на ходу бросил: «Иди за мной…»
В пустынном переулке Турсун-ага остановился, посмотрел по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, обратился ко мне:
– О том, как ты спасся и добрался сюда, расскажешь потом. Сейчас ответь только на один вопрос: тебя здесь никто не знает?
– Нет, я пришёл сегодня утром…
– Очень хорошо! Пойдём со мной к моей тётке, поживёшь у неё дня два-три, а после я отведу тебя к нам в посёлок.
И мы пошли по кривым, пыльным улицам сонного городка. Навстречу нам изредка попадались одинокие прохожие – оборванные старики, босые мальчишки, женщины, закутанные в чёрную чадру. Наконец добрались до окраины. Турсун-ага постучал в дверь низенького глинобитного домика с плоской крышей. Открыла нам приветливая старуха лет шестидесяти. Тётка и племянник вышли во двор и о чём-то долго шептались. Вернувшись, Турсун-ага сказал мне:
– Слушай меня внимательно и хорошенько запоминай, что скажу. Ты – мой племянник, сын родной сестры, приехал из города Сиваса, зовут тебя…
– Нури, – подсказал я ему.
– Нури так Нури, если это имя тебе нравится!.. Отец твой погиб на фронте, мать живёт с дочерью… За те несколько дней, что будешь жить здесь, из дома не выходи, никому на глаза не попадайся. Тётушка Аише позаботиться о тебе. Понял?
– Понял! Спасибо, Турсун-ага!..
Он молча махнул рукой, отвернулся.
Старуха поставила перед нами деревянный поднос с жареной рыбой и лепёшками. После завтрака Турсун-ага, свёртывая самокрутку, попросил меня рассказать обо всём, что приключилось со мной.
Слушая мой рассказ, тётушка Аише украдкой вытирала слёзы, а Турсун-ага, нахмурив брови, жадно затягивался табачным дымом.
– Думаешь, они истребляют только армян? – сказал он, когда я умолк. – Туркам они тоже устроили кровавую бойню – ежедневно посылают тысячи людей на бессмысленную смерть!.. Ну, тебе нужно думать об одном: как уцелеть и дождаться конца войны. Порыбачишь пока с нами. Мои друзья-рыбаки – народ простой, они тебе зла не сделают. Держи язык за зубами, лишнего не болтай. В наше время и у рыб уши есть!..
С этими словами Турсун-ага поднялся, положил через плечо хурджин[2]2
Хурджин – сума из плотной домотканой материи.
[Закрыть] и ушёл.
У тётушки Аише я прожил три дня. Добрая, словоохотливая старушка ухаживала за мною, как за малым ребёнком, кормила чем могла и, чтобы не было мне скучно сидеть взаперти, рассказывала разные истории и сказки.
На отлогом берегу, за мысом, километрах в двенадцати от городка, в посёлке турецких рыбаков началась для меня новая жизнь – тяжёлая, порою голодноватая, но зато спокойная. Я радовался, что зарабатываю хлеб своим трудом. Работал наравне со всеми и никому не был в тягость.
Рыбаки – их было двенадцать человек – встретили меня дружелюбно, как племянника Турсун-аги. Добрые люди, они ни о чём меня не спрашивали, хотя, возможно, кое о чём догадывались. Думая, что я никогда в жизни не держал в руках вёсла, они старались учить меня и удивлялись, как быстро я постигал навыки рыбацкой жизни.
– Клянусь аллахом! Твой племянник рождён быть знаменитым рыбаком, – говорил Турсун-аге старшина артели. – Такого проворного парня я ещё не встречал! Война истощила страну, с базаров исчезли многие продукты, и горожане охотно покупали нашу рыбу. Мы могли прилично зарабатывать, жить сносно, даже делать запасы на зиму, если бы не береговая охрана и не налоги. Жандармы не разрешали нам выходить далеко в открытое море, а чиновники часто забирали весь наш улов в счёт каких-то недоимок, а то и просто для нужд армии. Впрочем, у нас не было особых оснований гневить бога. Несмотря на то, что сети у нас были латаные и перелатанные, а новых взять было негде, и на то, что мы промышляли в прибрежных водах, где рыбы водилось мало, всё же по сравнению со многими жили мы сносно, во всяком случае уху и лепёшки ели каждый день. Море, лодка, сети, смола, рыба – вот и весь круг интересов рыбаков. Отзвуки больших событий доходили до нас с большим опозданием и не очень-то волновали. Все жаждали одного – конца войны.
Жил я среди рыбаков два с половиной года. Изучил до тонкости тайны моря. Повзрослел, окреп физически. Мускулы мои стали как железные, я не боялся никакой работы.
Как-то вернулся из города старшина артели и сообщил, что война кончилась. Наконец-то! Рыбаки смеялись, кричали, обнимали друг друга, целовались.
– Погодите радоваться! – прикрикнул на них старшина и рассказал, что в Стамбул вступили войска Антанты, что итальянцы углубились в Анатолу, а греки оккупировали Измир.
Рыбаки сразу притихли, молча достали кисеты, закурили.
– Дождались! – нарушил наконец молчание Турсун-ага. – Теперь победители разорвут на части нашу землю…
– Этого допускать нельзя, – сказал пожилой рыбак, ранее служивший в армии.
– Хотел бы я знать, как это ты не допустишь? – спросил старшина с горькой усмешкой.
– Защищаться буду! Не воевать, а защищаться. В этом большая разница, – уточнил бывший солдат. – Народу нашему чужого не надо, но и своё не отдаст… Да что говорить, ради такого дела хоть сегодня пойду!
– Правильно, всем придётся идти! Не сидеть же сложа руки и смотреть, как иноземцы грабят твой дом и разрушают твой очаг, – согласился старшина.
– Все пойдём! – дружно ответили рыбаки.
Я не узнавал своих товарищей, с которыми жил бок о бок столько времени. Ещё вчера они проклинали войну, последними словами ругали правителей – Талята, Энвера и Джамала. А сегодня готовы были воевать сами.
Честно говоря, я мечтал только об одном: найти такое место, где не нужно было бы скрывать свою национальность, бояться каждого жандарма и полицейского.
Через несколько дней Турсун-ага предложил мне поехать в Стамбул. Там уже высадились оккупационные войска Антанты, и армян никто не трогал. Я согласился.
Старшина артели, вручая заработанные мною деньги, сказал много добрых напутственных слов, хвалил моё трудолюбие и пожелал удачи. Турсун-ага взялся проводить меня до Самсуна и там посадить на пароход.
Нет надобности описывать подробности моего путешествия. Не думайте, что я ехал как праздный пассажир. Работал всю дорогу – зарабатывал на проезд. Чтобы не тратиться на билет, Турсун-ага устроил меня матросом на маленький грузовой пароход, курсирующий вдоль черноморских берегов Турции. Через восемь дней я ступил на землю атаманских султанов.
После тихого рыбацкого посёлка, где кроме шума волн и крика чаек, не слышны были никакие другие звуки, Стамбул показался мне настоящим адом. В Босфоре, на открытом рейде, стояли военные корабли Антанты. В Галатском порту скрежетали железные краны, горланили сотни полуголых, чумазых амалов – грузчиков с сёдлами за плечами. Суетились пассажиры в пёстрых одеждах. Громко расхваливали свой товар бесчисленные лоточники и мелкие торговцы. Около бревенчатых, сколоченных на скорую руку харчевен слонялись пьяные матросы всех стран и наций, там же прогуливались накрашенные девицы. Справа, по так называемому Галатскому мосту, соединяющему европейскую часть города с азиатской, мчались грузовые автомашины, со звоном катились трамваи, проезжали нарядные кареты. Против моста блестели в лучах солнца позолоченные купола и высокие минареты знаменитого византийского собора Айя-София, превращённого завоевателями в магометанскую мечеть. У подножия собора, на самом берегу Босфора, раскинулся тенистый сад с вековыми деревьями. Я знал по книгам, что когда-то в нём собиралась византийская знать, философы и учёные.
Растерянный, ошеломлённый гулом огромного многоязыкого города, стоял я с узелком в руке на перекрёстке двух шумных улиц и не знал, куда идти.
Пошёл было к мосту, но здесь мне преградили дорогу и потребовали плату за проход. Отдав целых десять пиастров, я прошёл в азиатскую часть и очутился в лабиринте узких грязных улочек, напомнивших мне наш уездный город Орду.
Пройдя по торговым рядам, где продавали всё – от пёстрых ковров до живых кур и гусей, я добрался до сада и сел на скамейку.
Стемнело. Где-то заиграл духовой оркестр, сад наполнился гуляющими. Турок среди них почти не было – всё иностранцы, большинство военных. До полуночи я толкался среди этих господ и, когда сад опустел, растянулся на скамейке, положил под голову узелок и моментально заснул… Разбудил меня полицейский.
– Ты что, не знаешь, что здесь спать нельзя? – грозно спросил он.
Спорить с ним не имело смысла. Я схватил свой узелок и направился к выходу. Спустился к морю, нашёл укромное местечко под выступом скалы, лёг на песок и проспал до утра.
Со следующего дня начались мои мытарства. Где я только не был в поисках работы! Заходил в какие-то армянские благотворительные общества и землячества, говорил с разодетыми господами. Принимали меня вежливо, но никто никакого интереса к моей судьбе не проявлял. Просили оставить адрес и обещали известить, если подвернётся что-нибудь. Я стеснялся признаться, что ночую на берегу, и молча уходил…
Деньги подходили к концу, хотя я и питался одним хлебом. Ещё несколько таких дней, и пришлось бы голодать.
Однажды рано утром пошёл я на рыбный базар. В маленькой бухточке Балат, похожей на грязную лужу, теснились десятки фелюг, до бортов наполненных свежей рыбой. Полуголые рыбаки спешили сбыть улов перекупщикам. Они кричали, бранились, клялись, что продавать рыбу за такую цену всё равно что уступить даром, но перекупщики были неумолимы. При виде этой знакомой картины у меня ёкнуло сердце, даже запах рыбы показался родным!..
Долго толкался я на дощатой пристани, спрашивал каждого рыбака – не нужен ли работник? В ответ они качали головой, а один даже прикрикнул на меня: «Самому нечего есть!..» И всё-таки счастье мне улыбнулось. Морщинистый старик, услышав мой вопрос, поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
– Раньше рыбачить приходилось? – спросил он. По его выговору я догадался, что старик – лаз, из района Риза. В его лодке сидел ещё парень, примерно моего возраста.
– Ещё бы! Сын рыбака и сам рыбак!
– Откуда родом? Я сказал.
– Погоди, кончится базар, потолкуем!..
Базар кончился скоро. Мой старик продал всю рыбу и позвал меня в лодку.
– Рассказывай, в каких краях побывал, где рыбачил и как очутился в Стамбуле.
Я коротко рассказал ему о себе то, что считал возможным, и, когда кончил, он сочувственно покачал головой.
– Всё в руках аллаха! – Старик подумал, потом сказал: – Стар я стал, все кости болят!.. Тяжело мне грести, тянуть сети… Нужен помощник. Если сойдёмся, то вы, вдвоём с моим сыном Ахметом, будете рыбачить. – Он кивнул в сторону парня. – А я доставлю на базаре столик – буду торговать. Поможет аллах – мы избавимся от собак-перекупщиков, они всю кровь нашу высосали! Лодка у меня ещё крепкая, сети надёжные, а рыбы в море много, нужно только уметь взять её!..
– Сумеем, отец, не сомневайтесь! – сказал я.
– Условия такие, – продолжал он, оставив мои слова без внимания, – кормиться будем вместе; если захочешь, можешь и жить с нами – места хватит. Барыш, за вычетом расходов на харчи, будем делить на шесть частей: две части – за лодку, одну часть – за снасти, остальное поровну, каждому по одной части. Сыты будем!
Условия были кабальные. Получалось, что придётся работать за одну еду. Однако в моём положении рассуждать не приходилось, и я согласился.
– Значит, договорились!.. Поможет аллах, и дела наши пойдут лучше. Подожди с Ахметом, пока я куплю еду, и поедем домой. – Он выбрался из лодки и, покряхтывая, направился к лавкам.
Ахмет показался мне симпатичным парнем, и я не ошибся. Мы с ним сдружились и жили потом, как братья.
– Тебе будет хорошо у нас! – заговорил Ахмет, когда я подсел к нему. – Отец мой, Шукру-ага, добрый, он и мухи не обидит!
– А как улов?
– Неважно… Отец быстро устаёт, вот нам и приходится промышлять в прибрежных водах. Если выйти в открытое море, можно ловить больше, – там много крупной рыбы.
– Почему не поставите парус?
– Денег не хватает: налоги совсем задушили. Кое-что ведь и домой посылать нужно. В деревне осталась мать с двумя моими сёстрами…
Вернулся с покупками старик, сел за руль, мы с Ахметом налегли на вёсла и скоро причалили к берегу, недалеко от старого моста.
Жили мои новые хозяева в такой же глинобитной лачуге, как и Турсун-ага. Вся обстановка этой полутёмной конуры, напоминавшей скорее сырую яму, чем человеческое жильё, состояла из двух деревянных топчанов с матрацами, набитыми морской травой, грубо сколоченного стола, двух табуреток и кованого сундука в углу.
– Сперва поедим, потом сколотим тебе кровать, – сказал Шукру-ага.
Так началась моя жизнь в Стамбуле…
Из затеи старика самому торговать на базаре ничего не вышло. Чиновники стали обкладывать его таким налогом, что всего нашего улова не хватало на его уплату. От торговли пришлось отказаться. Шукру-ага был набожным человеком и все беды приписывал воле аллаха, – он даже не подозревал, что чиновники из налогового управления действуют заодно с перекупщиками.
Я предложил попробовать доставлять свежую рыбу небольшим ресторанам и харчевням дешевле, чем это делали перекупщики. Обошёл десятка два ресторанов и портовых харчевен. Хозяева готовы были покупать рыбу у кого угодно, лишь бы она была дешевле. Затруднение заключалось в том, что они ставили условие: рыба должна быть определённых сортов – кефаль, скумбрия, барабулька – и обязательно крупная. А разве рыбак может знать заранее, какая рыба попадёт к нему в сеть? Всё же мы попробовали и добились заметного успеха – мы стали зарабатывать в два раза больше, чем раньше, хотя мелкую рыбёшку приходилось уступать за бесценок или выбрасывать в море.
На первые же деньги, заработанные таким образом, поставили мачту, купили парус. Теперь мы с Ахметом смело выходили в открытое море и возвращались с богатым уловом.
Мы уже имели постоянную клиентуру, дела наши пошли хорошо.
Шукру-ага и вправду оказался добрым человеком. Считая, что я принёс ему удачу, он заботливо относился ко мне, старался не делать никакой разницы между мною и родным сыном, не говоря уже о том, что в срок и полностью выдавал мою долю заработка.
Когда ты сыт и у тебя есть работа, хорошо жить и в шумном Стамбуле!.. Там всегда ясное небо, яркое солнце и воздух насыщен каким-то особым ароматом. Как бы ни было тяжело на душе, – выйдешь на берег Босфора, растянешься на зелёной лужайке под тенью высоких башен древних византийских крепостей, взглянешь на голубую гладь моря – и сразу станет легче. Не зря ведь большинство стамбульцев мечтатели!..
Политикой я не интересовался и на многие явления жизни ответа не находил, хотя много думал, особенно по ночам. Бывало, забросишь сети, устроишься поудобнее на корме, смотришь в звёздное небо и думаешь, думаешь… Чаще всего я думал о несправедливости, существующей на земле… Вам, верно, известно, что все рыбаки немного мечтатели. Это оттого, что они часто остаются по ночам один на один с морем…
В свободное время я опять стал заниматься чтением. Началось с того, что я нашёл маленькую библиотечку во дворе армянской церкви, где за небольшую плату выдавали книги.
Вскоре я познакомился с человеком, сыгравшим в моей жизни большую роль. Дело было так. Около библиотеки, во дворе церкви, нередко собирались люди, главным образом молодёжь, спорили, говорили о самых разных вещах. Как-то вечером молодой человек с длинными волосами доказывал, что армяне обязаны отомстить – вырезать всех турок до единого! Даже процитировал стихи какого-то поэта о том, что потомки не простят нам, если мы забудем причинённое нам зло…
Обычно я молчал, слушая других, но тут не утерпел и вмешался в разговор.
– Если последовать вашему совету, – сказал я, – то на земле всегда будет литься человеческая кровь и никогда не наступит мир. И при чём тут турецкий народ? Одни турки убили моих родителей, а другие спасли мне жизнь. Сейчас я работаю тоже у турка. Если бы не он, пришлось бы подыхать с голоду. Нет, убийством многого не добьёшься!.. Нужно придумать что-то другое…
– Что же ты предлагаешь? – насмешливо спросил он.
– Вот этого я и не знаю, – тихо ответил я.
– Раз не знаешь, так и не лезь! – Он скорчил презрительную гримасу. – Тоже мне мыслитель нашёлся!..
Заговорил ещё один человек – средних лет, в скромной, опрятной одежде.
– Вы напрасно так грубо оборвали парня. Он ведь толково говорит. Мстя и убивая друг друга, люди действительно станут хуже диких зверей…
– Должно быть, вы придумали новый способ усовершенствовать человеческую натуру и установить мир между ягнятами и кровожадными волками! Расскажите, интересно послушать! – И молодой человек рассмеялся.
В ответ мой заступник заговорил о таких сложных материях, как социальные противоречия, классовый антагонизм, демократические права. Я ничего не понял.
Спор разгорелся, но мне было неинтересно слушать, и я вскоре ушёл.
На улице этот человек нагнал меня.
– Ашот, наборщик, – назвал он себя и протянул руку. – Ты молодец, правильно рассуждаешь! Нам не по пути с этими молодчиками-националистами, у нас другие интересы, – сказал он.
Тогда я не понимал, кто такие «мы» и какие могут быть у «нас» особые интересы. Но скоро, несмотря на разницу лет (он был лет на семь-восемь старше меня), мы сошлись очень близко, и при его помощи я понял многое. Ашот давал мне читать запрещённую литературу, много рассказывал, терпеливо разъяснял непонятное. От него я узнал и правду о вашей революции.
Хотелось немедленно поехать в Россию, увидеть всё своими глазами. Но я не знал русского языка, боялся, что будет трудно в чужой стране. И всё-таки стал хлопотать о паспорте. В полицейском участке, куда я обратился за разрешением на выезд, мне учинили форменный допрос – интересовались, не большевик ли я. А когда я сказал, что ни одного большевика и в глаза не видел, спросили – зачем же мне тогда ехать в большевистское царство, где люди умирают от голода и чуть ли не пожирают друг друга? В паспорте мне отказали. Но ведь за время своих скитаний я научился быть настойчивым. И на этот раз тоже решил идти наперекор судьбе и добраться до советской земли любым способом. Помог случай…
Наша лодка нуждалась в основательной починке. Ахмет решил воспользоваться этим и, пока её будут чинить, съездить домой – повидать мать и сестёр. Шукру-ага не возражал.
– Возьми меня с собой, – попросил я и поделился с ним своим планом добраться до советских берегов.
Он сразу согласился, только сказал, что ему жаль расставаться со мной.
– От нашей деревни до границы рукой подать! – говорил он. – В бурную погоду полицейские обычно носа не высовывают. Достанешь надёжную лодку – доберёшься!..
Мы с Ахметом сели на пароход и поехали к ним в деревню. Там никто не знал, что я армянин, иначе бы мне несдобровать. Ждать непогоды пришлось долго – десять дней. Шёл мелкий дождик, а шторма не было. И только позавчера, когда наконец разыгрался шторм, я сел в лодку и добрался к вам…
– Вот и всё! Теперь, если нужно, берите бумагу, пишите, я готов ответить на все ваши вопросы!..
– Вопросов у меня нет, – сказал я ему. – Хочу только сказать, что вы пошли на большой риск, ведь вы могли погибнуть…
– Нет! Я не для того так отчаянно боролся за жизнь, чтобы утонуть, когда цель была уже близка!
Мне нравился этот энергичный, уверенный в своих силах парень. И я не сомневался, что у нас он найдёт своё место в жизни.
Утром я пошёл к Цинбадзе и подробно рассказал ему о Микаэле Каспаряне.
– Что ты предлагаешь? – спросил председатель Чека.
– Дать ему провожатого и с вашим письмом отправить в Армению, – ответил я. – После стольких скитаний, унижений и борьбы за кусок хлеба он приехал к нам за правдой, – пусть же он увидит эту правду!»
Цинбадзе долго испытующе смотрел на меня.
– Пожалуй, ты прав… Пусть увидит нашу правду!
Он вызвал секретаря и продиктовал проект решения коллегии Чека, в котором говорилось, что Микаэл Каспарян – трудящийся и приехал к нам с добрыми намерениями; в порядке исключения освободить его от наказания за нарушение морских границ Грузинской Советской Социалистической Республики; учитывая, что он не знает русского языка, отправить его в Советскую Армению с провожатым…
– Ну как, Силин, доволен за своего подопечного? – Суровое лицо Цинбадзе озарилось доброй улыбкой.
– Очень доволен, и за Микаэла Каспаряна, и за нашу Советскую власть! – Я встал.
– Одну минуту, – остановил он меня. – Военкому поручено вручить тебе орден. Мы посоветовались с секретарём партячейки Нестеровым и приняли такое решение: просить военкомат сделать это в пятницу у нас, в красном уголке, на торжественном собрании сотрудников. Возражать не будешь?
От радости и смущения я покраснел.
– Вам виднее, как лучше…
Через день я провожал Микаэла на станцию. Пожелал ему счастья, посадил в вагон. Он до слёз был тронут нашим вниманием. Долго тряс мою руку, уверял, что в долгу не останется.
– В первый раз в жизни я чувствую себя человеком! – Эти слова ещё долго звучали у меня в ушах…
