Текст книги "Переписка"
Автор книги: Варлам Шаламов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 40 страниц)
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской[377]377
Письмо к И.П. Сиротинской, в сущности, рецензия на мемуары Нины Михайловны Ивановой-Романовой «Книга жизни» («Нева», 1989, № 2–4). Это характерная особенность эпистолярного наследия Шаламова: его письма не просто сообщения, но суждения по самому широкому спектру проблем.
В письмах к Б.Л. Пастернаку содержится подробный отзыв на роман «Доктор Живаго», а попутно вкрапления фрагментов этики, эстетики, собственных воспоминаний.
В письмах к А.И. Солженицыну – развернутая рецензия на рассказ «Один день Ивана Денисовича», краткий отзыв на роман «В круге первом», изложение собственного кредо: о лагере – правда и только правда, никаких смягчений.
Так и в этом письме – его собственный взгляд на мемуарный жанр вообще, заметки о стихах и прозе.
«Книга жизни» Ивановой-Романовой – очень искренний, пожалуй, женский мемуар о юности, о любви, и прежде всего – о ее кумире – Александре Николаевиче Афанасьеве (1908–1945?), участнике оппозиции 20-х годов, репрессированном и сосланном в Череповец вместе с другими «большевиками-ленинцами», как называли себя оппозиционеры. Дата его смерти, сообщенная Военной коллегией Верховного суда СССР в 1957 году, вызывает сомнение: его жена Гезенцвей Сарра Менделевна (1908–1937) была расстреляна.
С этими людьми Шаламов был знаком, именно по поручению Сарры Гезенцвей он стал выполнять задания оппозиции, работал в подпольной типографии и был арестован в феврале 1929 года. По этому делу Шаламов был реабилитирован лишь в 2000 году.
Упоминаемый в тексте письма Сермукс Николай Мартынович был секретарем Л.Д. Троцкого, был с ним в ссылке (подробнее см. Троцкий Л. «Опыт автобиографии», т. 1–2. М., 1991).
По просьбе Нины Михайловны я отнесла ее рукопись Шаламову, кажется, в 1973 году. Он написал отзыв в виде письма ко мне, не желая, видимо, вступать в переписку с Ивановой-Романовой: всякое вторжение в его жизнь новых людей он переносил с трудом. Я передана Нине Михайловне это письмо, и оно ее и порадовало, и огорчило невысокой оценкой ее кумира Афанасьева.
Несколько слов пояснения по поводу учителей Нины Михайловны. В.Т. покоробило ее суждение о Л.С. Выготском – великом ученом, авторе трудов по развитию мышления и речи, о психологии творчества, а также ее преувеличенная оценка Державина К.Н. (1903–1956) – переводчика, филолога и Келтуялы B.C. (1867–1942) – литературоведа.
Как тщательный рецензент В.Т. отмечает и ошибки Нины Михайловны: Сервет Мигель (1509/11—1553) – испанский мыслитель, врач был сожжен по указанию не Лютера, а Кальвина и др.
Нина Михайловна долгие годы писала мне, прислала стихи о Шаламове, но встретиться с ним ей не удалось. К счастью, ей удалось увидеть опубликованной «Книгу жизни». Последние годы она провела в доме престарелых в г. Пушкине и умерла в 1994 году.
[Закрыть]
Уважаемая Ирина Павловна.
По поводу «Книги жизни» Ивановой, я буду отвечать Вам, а Вы уже решайте, что сообщать и что не сообщать автору.
«Книга жизни» – полноценное литературное произведение. Жанр мемуаристики слишком близок художественному произведению, и не из-за «Былого и дум» или «Жития Аввакума», а просто потому, что нет никаких мемуаров, в сущности есть мемуаристы – тот же самый крик души, который требуется и от всякой «Войны и мира». Границы жанра тут зыбки, условны. Это значит, что никакой документальной литературы в строгом смысле слова нет. В одном из писем Солженицыну я писал, что проза будущего – документ, отнюдь не понимая под документом так называемую документальную литературу. Солженицын, обладающий литературными знаниями в размере руководителя литкружка средней школы, пространно мне доказывал, что не только документальная литература и т. д. Солженицына портит его заочное литературное образование, внесение в его словарь терминологии школьника: «сквозная новелла», «исследовать»…
Документ – это совсем другое, чем документальная литература. Документ – это, например, стенограмма IX партийной конференции, которую вел Ленин во время войны с Польшей (19–22 декабря 1921 г.) и которая недавно опубликована, которая горит в руках и сейчас.
Ну, хватит о невежестве.
Мне кажется, что в «Книге жизни» Ивановой перед нами пример элементарных схем О Генри: писателем оказывается не X, а его сосед Y, а X самый тривиальный человек. По этой схеме-теме Генри ежегодно сочинял много рассказов. Среди трех писателей – героя 20-х годов Афанасьева, Сермукса и Ивановой – героиня-то и была тем истинным писателем, который пишет, что ему довелось писать эпитафии, а потому что она-то и есть писатель.
Я знаю Афанасьева, слышал о Сермуксе и оценил его по наблюдательному перу Ивановой. Хорошо знаю Сарру Гезенцвей. И Сарра, и Саша Афанасьев – самые рядовые люди, рядовые исполнители, интеллигенты тогдашнего прогрессивного человечества, а Иванова – писатель. И не ее вина, что ее писательский рост шел в той же тогдашней обедняющей, усушающей оранжерее.
И Сермукс не мог подсказать ей книг (не Плеханов же, который рванул бы перо Ивановой вверх, за волосы приподнял бы героиню).
Иванова нашла себя, потому что у нее есть талант. Она это чувствует, всю жизнь заботится о его утверждении. Конечно, рукопись достойна хранения, издания и не только какдокумент века.
Мне кажется, что Афанасьев уехал в Бийск и расстался с Ивановой, нарушив обещание помочь, просто Иванова была для него слишком сложна, слишком высоки и глубоки были ее требования к жизни. Иванова – пример несчастливой жизни. Иначе и быть не может при ее вкусах.
Перейдем к прозе. Проза – при ее даровитости, важности отмечена такими недостатками, с какими соваться в литературу нельзя. Недостатки, мне кажется, поправимы.
Надо вычеркнуть все стихи. Удалить не только эпиграфы. Эпиграфы, кстати, говорят о вкусе, вернее об уровне вкуса. Когда ставятся рядом Алтаузен и Эсхил, доверие к автору уничтожается. Надо просто снять, вычеркнуть все эпиграфы! Но не только в эпиграфах, стихов много в тексте и их надо беспощадно выщипать, как сорняки. И тогда покажется проза, выразительная и серьезная.
Читатель не будет думать, что она унавожена стихами, взращена на стихах. Читатель не должен этого заметить. Нормальный читатель не доверяет стихам.
«Другиня-Врагиня» можно оставить, тут немало находок стоящих, но только как-то разделаться со славянщиной, «Другиня» – это не по-русски. Но если нельзя заменить на «Друг и Враг», как пишут о женщинах – поэт, а не поэтесса, то можно оставить и так.
Обязательно надо снять все страницы, где хоть намеком чувствуется несимпатия, недружелюбие к евреям. Эта позиция недостойна русского интеллигента, русского писателя. Надо повычеркивать лишние пейзажи, особенно если пейзаж не несет другой нагрузки – не нужен в рассказе, ни в повести, ни в мемуаре.
Надо снять суждения о Выготском. Выготский – знаменитый русский психолог, автор ряда важнейших работ, словом, классик. А героиня вместо того, чтобы ловить каждое слово Выготского – слушала Келтуялу: «Державин читал у нас очень недолго, его сменил некий Выготский, личность до того тусклая, что по контрасту он казался малознающим».
В. Каспарова была секретаршей не Ленина, а Сталина (до Стасовой), эта та самая секретарша, которую Сталин посадил.
Можно переименовать Череповец просто в Город с большой буквы.
Автор немного графоман, но это, повторяю, не порок, Леонов тоже графоман.
Не Лютер казнил своих бывших единомышленников, а Кальвин – Сервета.
Не «термометр», «барометр» революции – таково было тогда ходовое кодовое слово.
О всех колымских страницах. Колыма – это более серьезное предприятие, чем кажется автору, – и суть не уловлена.
И Сермукс и Афанасьев могут благословлять из гроба автора за такие воспоминания.
Вот и все. Вычеркнуть стихи и замаскировать всякое родство своей прозы со стихами – и собственными и чужими – всякими.
Не следует к стихам относиться так серьезно. Стихи – это боль, мука, но и всегда – игра. Стихи убивают людей, которые относятся к ним серьезно. Жизнь в стихах, по рецептам стихов противопоказана людям. Стихи – это античеловеческое мероприятие, скорее от дьявола, чем от Бога.
Человек должен быть сильнее стихов, выше стихов, а поэт – обязательно. Автору следует знать, что стихи не рождаются от стихов. Стихи рождаются только от жизни.
<1973>
Повесть написана в возрасте, когда автор понял, что из всех действующих лиц – живых и мертвых – писатель именно он, она и доказал это.
Вскоре Варлам Тихонович уезжает в Коктебель, и я провожаю его на вокзале.
Мы как-то отдаляемся друг от друга… Его письмо 1974 г. перед отъездом в Коктебель полно поручений и забот – это понятно, ведь первая дальняя поездка после 1953 года. Он волнуется, как уехать, как доедет, но все равно полон решимости реализовать льготы Литфонда, ведь в 1973 году он вступил в Союз писателей.
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
13. Х.74
Ирина Павловна.
Я еду в Коктебель не для того, чтобы тревожить тени Волошина или Грина, или, скажем, самого Овидия Назона. Я хочу просто посмотреть, можно ли там писать столь продуктивно, как и в Москве – вне Подмосковья.
Если да, то можно будет всегда с началом сентября туда съездить, опережая Серебряный Бор.
К сожалению, осень эта особенная бывает пора, немедленно реализует всякие заболевания [нрзб] моей жизни.
На вокзалах Феодосии… транспортные беды все впереди и только с возвращением в Москву из всех этих <странствий>.
Я напишу оттуда, как все только сложится.
А пока просьба получить за меня по рецептам лекарства в установленные сроки. Я забыл предупредить о своем отъезде и рецепты пропадут. За сказку благодарю.
Шлю привет.
Билеты на 15 я не купил – только по четным числам один поезд в день.
Сейчас с этим вопросом пробил обратный отъезд. Я думаю, это не первый год и существует какая-то возможность вернуться.
Я вынужден вернуться раньше, но сутки, т. е. 14 числа в 12.50 на единственном поезде – туда головой, то купированный или нижняя полка в этом давнем бардаке не было и возможности.
Словом, я вынужден решиться…
Поезд в Феодосию ходит раз в двое суток – один поезд… и бой в киосках еще тот бой…
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
Ирина Павловна.
Только что я совершенно неожиданно и случайно приобрел этот, столь необходимый мне двенадцатый номер «Иностранной литературы» с «Чайкой Джонатан».[378]378
Ричард Бах «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». «ИЛ», 1975. № 12.
[Закрыть]
Поэтому прошу принять Вашу посылку назад и оставить у себя «Джонатана» с глубокой моей благодарностью за помощь, которая была мне нужна крайне срочно.
С глубоким уважением
В. Шаламов
Москва, 5 декабря 1975 г.
В 1976 году я расстаюсь с В.Т. «по взаимному согласию». Ю.А. Шрейдер предлагает ему для услуг по хозяйству какую-то женщину, и я с облегчением выражаю свое одобрение. Но время от времени он пытается меня вернуть. Присылает подарок – сумку, вспомнив о моем дне рождения.
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
Москва, 27 октября 1977 г.
Дорогая Ирина Павловна.
Получил Ваше письмо с большим волнением.
Конечно, я ничего не забыл, интересуюсь Вашей жизнью и жизнью Вашей семьи. Помню я, что мы не виделись более 3-х лет, а не год, как вы пишете. Поэтому шаг для возобновления знакомства и дружбы должен быть следующим.
Вы приезжаете ко мне в любой удобный Вам день и час, и мы обо всем поговорим. Жду Вас.
С сердечным уважением В. Шаламов
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
Я хотел вручить эту книгу Вам лично – ну, что ж не судьба. Шлю свои лучшие поздравления.
30 октября 1977
Шаламов
Посылает книжку «Точка кипения» с дарственной надписью: «Моему верному другу и товарищу с глубоким волнением».
Я также ответила ему письмом, и он пишет в ответ, что мы не виделись более трех лет (ошибается, прошел только год), и предлагает возобновить дружбу.
1978 год – опять меня зовет.
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
Москва, 2 марта 1978
Был счастлив получить письмо к 2 марта.
Готов встретиться с Вами в любой удобный для Вас час.
С уважением и признательностью.
В. Шаламов
Он действительно хранил каждую мелочь, к которой я прикасалась: записку с песенкой, рисунок, стишок, «медведиков…». Песенки мои сопровождали меня всю жизнь. Я убирала, стирала, готовила, напевая о другой, далекой жизни, которая где-то была, ушла по другой тропинке от меня и потерялась, как девочка с пушистыми косичками. 2 марта – день нашего знакомства в 1966 г.
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
Москва, 9 марта 1978
Почерк мой тороплив и плох из<-за> усталости, <когда> хожу.
Ира!
Если ты получишь это письмо – то как-то откликнись – мне надо знать.
Ты меня раз просила сказать, какие мои стихи относятся к тебе. И я читал эти стихи-близнецы.
Но все это в печать не попало, конечно.
В «Точке кипения» твои два стихотворения:
1. Она ко мне приходит в гости…
2. Не суеверием весны… Написал осенью <о> твоем звонке.
Пусть будет мне всегда легка
Неосторожная рука,
Звонящая в звонок стиха,
Резка, разумна и гулка.
«Не суеверием весны» написана еще на Хорошевском шоссе <до 1972 г.>
«Она ко мне приходит в гости…» – на Васильевской, где я и сейчас живу.
Стихотворение «Она ко мне приходит в гости…» в высокой степени квалифицированное. И Ваше хранил все, хранил след твоих рук, я берег даже лекарство, подушку с заплаткой на скорую руку.
Я все помню и благодарю судьбу за встречу с тобой.
В наших свиданиях, а ты на них за десять лет не опоздала ни разу, мне особенно памятна «Аптека», где мы виделись и зимой, и летом. Где я тебя всегда видел издалека по спуску с Песчаной.
Ну, целую.
Недавно я случайно заходил в эту аптеку – все повторилось.
В. Ш.
В.Т. Шаламов – И.П. Сиротинской
21 июня 1978
И<рина> П<авловна>.
Не хочу нарушать сформулированного тобой закона о моей «сумкомании» и шлю очередные предметы «почтой», которые придут, наверное, позднее этого письма.
За твое письмо – благодарю. Я все, все помню, и рад сведениям о пионах.
Пришли мне твои новые песенки – они всегда были самыми настоящими в строгом смысле – стихами. Я песенки эти собирал, но сейчас под руками их нет.
Твои письма с Крымского берега у меня хранятся все. Но с Памира, из Таджикистана – у меня никаких писем нет. Почему же? Могла бы бросить открытку в каком-нибудь Душанбе.
Твое-то письмо я ждал и благополучно его получил, почтовые штампы – 18–19 —20 – то есть вчера разорвал этот конверт на ходу – на Центральном телеграфе.
Варлам Тихонович любил мои песенки, которые я напевала. Были веселые и грустные – мой милый маленький мир, который легко, как невидимое облачко, поддерживал меня в моей перегруженной заботами жизни.
Забота, забота, каждый день забота:
Уборка, стирка, варка, работа.
Нет ботинок, денег, долги, разводы.
И каплет время, и жизнь уходит.
И «отвлекательная» от повседневного быта:
И тихое бесстрашие покоя
Мне душу наполняет, словно ветер —
Свободный парус. Дальнею рукою
Мне машет друг, единственный на свете.
Одну или две песенки В.Т. записал в свои «Толстые тетради».
Я приходила к нему иногда, приносила еду, как он просил, следов уборки не было, зато были следы хищений: пропала пишущая машинка, книги, часть бумаг из архива.
Хорошо, что в это время самое ценное было уже в ЦГАЛИ, а перед отъездом в интернат В.Т. отдал и все остальное. Но лакуны в архиве есть: как теперь ясно, трудились не только сотрудники КГБ, но и «друзья».
Перед своей смертью Ю.А. Шрейдер принес в РГАЛИ чемодан рукописей В.Т. (маш. экземпляр) и всю свою переписку с В.Т. А инкогнито офицер КГБ передал часть архива В.Т. в Вологодскую картинную галерею. Эти части архива присоединены к фонду В. Шаламова в РГАЛИ.
Варлам Тихонович очень похож на все, что он писал – прозу, стихи, письма. Он прав, когда говорил, что он «летописец своей души». Здесь, в его письмах, тоже часть его глубокой, неисчерпаемой души. Я надеюсь, что он одобрил бы публикацию нашей переписки.
1966 – 1978[379]379
Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. – М.: Изд-во Эксмо, 2004 с. 795–860
[Закрыть]
Переписка с Уманской С.М
С.М. Уманская – В.Т. Шаламову
Уважаемый Варлам Тихонович!
Мне сообщили, что Вы написали воспоминания о Колыме. В одной из глав (под названием «Вейсманист») Вы рассказываете о патологоанатоме Уманском, который составил картотеку родственных слов из 20 языков. Я пыталась в наших библиотеках разыскать Ваши воспоминания, но поиски не увенчались успехом. Хотела сама просмотреть летопись журнальных статей, но областную библиотеку закрыли надолго на ремонт. Хотя Курган – областной город, но трудно найти все журналы. Думаю, что поэтому мои попытки не увенчались успехом. У нас в семье было 9 человек. Самый старший брат – Яков Михайлович – был долгие годы в Колыме. Когда он получил право ее покинуть, он скоропостижно скончался. Я – его сестра – самая младшая в семье. Мне мало довелось с ним встречаться. Но по рассказам я знаю, что брат был очень образованным человеком, знавшим много языков. Мне очень хотелось бы прочитать Ваши воспоминания, ибо я уверена, что Вы писали в них о моем брате – человеке очень трудной судьбы.
Простите, что беспокою Вас. Прошу Вас написать мне, где я могу найти Ваши воспоминания (в каком журнале или в отдельном издании)?
Очень жду от Вас ответа.
25/У11-65 г.
Софья Уманская.[380]380
Уманская Софья Михайловна – сестра Уманского Якова Михайловича (1879–1951) – врача-патологоанатома, описанного В. Шаламовым в рассказе «Вейсманист».
[Закрыть]
P.S. Живу в Зауралье. Курган (областной), ул. К. Маркса, 90, кв. 29.
В.Т. Шаламов – С.М. Уманской
Москва, 31 июля 1965 г.
Уважаемая Софья Михайловна!
Я получил Ваше письмо и постараюсь ответить. Яков Михайлович не был человеком «очень трудной судьбы», как Вы пишете. Он был рядовым человеком из 12 миллионов замученных, убитых, расстрелянных, погибших от голода, холода и побоев в концентрационных лагерях сталинского времени. В «лагерном» смысле его судьба была очень благополучной. Яков Михайлович работал врачом весь свой срок, освободился, ни дня не работал на каторжной работе, в забое. В этом «счастье», конечно, сыграл роль его возраст, не только профессия. Умер он вовсе не скоропостижно, а очень долго болел. Постараюсь разыскать письма, которые я получал. Яков Михайлович был самым обыкновенным человеком, порядочным, достойным. Я не пишу никаких воспоминаний и рассказов не пишу, все, о чем Вы слышите, нечто другое, чем рассказы. «Вейсманист» не напечатан пока нигде. Как только будет опубликован, я буду считать своим долгом прислать «Вейсманиста» Вам.
С уважением, В. Шаламов.
1965[381]381
Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. – М.: Изд-во Эксмо, 2004 с. 860–861
[Закрыть]
Переписка с Андреевым В.Л
В.Т. Шаламов – О.В. и В.Л. Андреевым
Москва, 14 августа 1966 г.
Дорогие Ольга Викторовна и Вадим Леонидович.[382]382
Андреев Вадим Леонидович (1902–1976) – сын Леонида Андреева. Ольга Викторовна – его жена.
[Закрыть]
Тридцать дней пролетели с Вашего отъезда – как удержать время, бег времени? Письма (а также и рассказы, романы – все искусство) – это способ остановить, затормозить время, закрепить чем-то удержанное и встреченное, необходимо ставшее заветным.
Это письмо – попытка именно такого рода. Мы простились бегло, и я только после Вашего отъезда сообразил, что не попросил разрешения писать Вам, не сговорился. Однако Наталья Ивановна[383]383
Наталья Ивановна Столярова (см. переписку с ней).
[Закрыть] – московская наша хозяйка – дала мне Ваш адрес швейцарский и уверила, что никакой неловкости не будет и вы будете рады моему письму.
Мне очень важен Ваш ответ – я пытался рассказать об этом Ольге Викторовне. Тут целая цепь из утраченных событий, принципов, разорванных с детства связей, немота оглохшей или оглушенной истории. Кроме личной симпатии, огромной, глубочайшей, тут еще много, много другого, утерянного, разбитого и вновь восстанавливаемого по кусочку, по камешку – с тем, чтобы этот домик не был карточным, то, о чем я Вас прошу, Ольга Викторовна – память о Климовой – только часть этого дела огромной важности – дела Вашего отца.
Я прошу Вас понять меня, Ольга Викторовна. Найти время для письма ко мне.
Я прошу и Вадима Леонидовича потому, что его отец только-только начинает ценить память мертвой. О жизни Вашей мы не успели поговорить, может быть в письме? Или будем ждать будущего года?
Ваш В. Шаламов.
Простите за почерк мой. Сердечный привет Екатерине Ивановне, которую Вы, Ольга Викторовна, так хвалили.
Мой адрес: Москва А-284, Хорошевское шоссе, 10, кв. 2.
В.Т. Шаламов – О.В. Карлайль-Андреевой
Дорогая Ольга Вадимовна.
Мой сборник еще не вышел, когда Вы были в Москве,[384]384
Речь идет о сборнике стихотворений В. Шаламова «Дорога и судьба», М., 1967
[Закрыть] и я не мог вручить книгу Вам лично.
Посылаю «Дорогу и судьбу» – почтой и прошу принять ее с добрым сердцем.
С уважением и симпатией.
В. Шаламов.
Ольге Вадимовне Карлайль с глубокой симпатией и уважением.
О.В. и В.Л. Андреевы – В.Т. Шаламову
Женева, 7 августа 1967 г.
Дорогой Варлам Тихонович,
Мы получили Вашу книгу. На этот раз она дошла отлично. Спасибо! Новая книга хороших стихов – большая радость для Вадима и для меня.
Мы оба ее читаем. С книгой надо пожить некоторое время, вчитаться в нее.
Нам уже попались две подборки Ваших стихов в журнале «Юность», и не без удовольствия видели Ваш портрет.
Среди стихов мне очень понравились:
«Я иду, отражаясь в глазах москвичей…» и «Не удержал усилием пера…»
Встретила и стихи, напечатанные в «Юности», – «Цветка иссушенное тело…» и «Баратынский». Я люблю уже знакомые стихи.
Простите, простите, что я не ответила Вам на Ваше письмо, полученное, кажется, прошлым летом. Оно очень меня обрадовало. И я хотела Вам сразу написать, что помню свое обещание записать для Вас то, что у меня сохранилось в памяти о Наташе Климовой. Это – я Вам говорила – детская память, на уровне 7–8 лет. Но эта память у меня очень остра. Многое мне рассказывала моя мама, хорошо знавшая и любившая Наталью Сергеевну.
Я тогда досадно потеряла Ваш адрес – Ваше письмо попало в бездонный омут писем, которые я сохраняю. Вместо того, чтобы попросить Наталью Ивановну прислать Ваш адрес, я продолжала бесконечные поиски среди бумаг.
В начале лета, в мае-июне мы с Вадимом поехали на океан, на остров Олерон, где прошло несколько очень значительных лет нашей жизни. Там было прекрасно! Мы наслаждались океаном и природой, которую мы полюбили и с которой связались навсегда.
В Женеве в этом году необыкновенно жаркое, чудесное лето, и мы пользуемся им. Вадим много работает по утрам. Затем на машине мы уезжаем в горы, в лес, или купаемся в бассейне.
Мы думаем поехать в Москву будущим летом или весной и тогда, надеюсь, будем встречаться с Вами.
Всего, всего Вам хорошего. Будьте здоровы и не забывайте нас.
Ваша Ольга Андреева.
Дорогой Варлам Тихонович, мне очень нравятся Ваши стихи прежде всего потому, что они не берут за шиворот – внешне они – ох как спокойны, – а ведь уйти от них нельзя. Нравятся они мне потому, что они сильны не внешней, а внутренней силой.
Целый ряд стихотворений Ваших стали «моими» – о великой неизбежности рыбьего нереста Вы рассказали прекрасно. О стланике, о «вписанном круге» (которому я не верю), иные строчки уже бормочу как «свои»:
Я еще не сжился, а только сживаюсь с Вашей книгой – каждый день открываю новое и мне близкое: вот сегодня открыл «Тополь» и неожиданные в своей жестокости слова – «в окне вдруг стало чересчур светло – я догадался: совершилось зло». Зло от света – повторяю – неожиданно, жестоко – и верно.
Спасибо за Вашу книгу.
Крепко, крепко обнимаю Вас.
Всей душой Ваш
Вадим.
1966 – 1967[386]386
Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. – М.: Изд-во Эксмо, 2004 с. 861–864
[Закрыть]
