Текст книги "Закуси горе луковицей (СИ)"

Автор книги: Валерий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

  Из-за куцей занавески выглянула во двор. Фёдор уже стоял посреди двора. 'Вот нахалюга!' С ружьём в руках она вышла во двор. Глаза Фёдора округлились.

  – Ты это... чего?

  – Федя, запоминай, последний раз тебе говорю. Во-первых, я тебе не пара. Во-вторых, места у меня в доме для всякой алкашни никогда не было и не будет. И последнее: если ты ещё раз сунешься в наш двор, я из тебя сделаю пугало огородное.

  – Ты чего, Зойка, умом повредилась? Я вот сейчас отберу у тебя берданку, да как дам тебе ею по седалищу...

  – Фёдор, не испытывай судьбу, уноси ноги подобру-поздорову.

  – Да, знаю я тебя, – фыркнул он. – Хочешь на испуг взять? Не выйдет. У твоего деда патронов-то отродясь не было. Ты загляни в ружьё – оно уже давно ржавчиной заросло.

  – Ну, всё, Фёдор, моё терпение на исходе. У тебя – пять секунд на всё. А это – последнее предупреждение.

  И она, взяв правее, нажала на курок. Сноп огня оглушительно ударил в землю. По всей округе мгновенно всполошились собаки. Фёдор попятился.

  – Ты что делаешь?! – приседая, истошно завопил он. – Вот сучка! Ты же меня чуть не убила!

  Зоя демонстративно взвела второй курок и повела стволом в сторону калитки.

  – Пять секунд, – сказала девушка.

  – Всё... всё понял, – Фёдор вскинул пятерни перед грудью и как бы издали стал отталкивать её. – Вижу. Вижу, ты мне не пара, точно не пара. Дура полоумная.

  – Три секунды...

  Фёдор, словно вспугнутый зверёк, шарахнулся в калитку, остервенело толкнул её, затем рванул на себя и, ударившись об неё, с отчаянным воплем исчез в темноте.

  С невиданной доселе сноровкой в проёме двери показалась бабушка. Из сарайчика поспешно выкатился встревоженный Владимир. Увидев Зою с ружьём, спросил:

  – Что случилось?

  – Федя Журавлёв свататься приходил, – сказала она. – Кстати, Володя, ты его тоже знаешь: вы вчера вместе купались.

  – И что? – спросила бабушка.

  – Отказала, – будто всё ещё в раздумье ответила Зоя.

  Владимир ухмыльнулся.

  – Да, Зоя Николаевна, претендентам на вашу руку не позавидуешь. Даже чуточку жаль их становится. Ещё на одно объяснение хватит пороху?

  – Нет. Патроны кончились.

  – Вот и хорошо, – сказала бабушка. – А то доозоруешься – потом по селу одни заики будут бегать.

  Все рассмеялись. Бабушка немного постояла и ушла в дом. Собаки вскоре успокоились, и стало слышно, как в тёмных кронах деревьев посвистывает ветер.

  Глава 12. ЗОВ МОРЯ

  Зоя опёрлась о спинку коляски.

  – Володя, а что за письмо ты оставил для меня у тёти Маши? Ведь она мне его так и не отдала. Сказала, приедешь лет через пять, тогда и отдам.

  – Тётя Маша держит слово.

  – Ну так что в нём?

  – Помнишь наш последний разговор о литературе? – спросил Некрасов.

  – Помню, – ответила Зоя.

  – Денис тогда раззадорил меня. Вот я и задумал сочинить поэмку. Пока я обдумывал её замысел, ты уехала. Твой отъезд окончательно привёл меня в нужное состояние. Загадал, если справлюсь с этим, то и другие проблемы не страшны.

  – Ну и как, справился?

  – Вроде бы, да. Но я никому её не читал. Написал и положил в тот конверт – для тебя.

  – О чём она?

  – О море. Последние дни я часто ходил на вёслах, и многое узнал о нём. Мои впечатления, мысли, переживания – всё в этой поэмке. Я представил себе, что когда-нибудь, лет через пять-семь ты со своей семьёй заглянешь к тёте Маше, и там найдёшь моё письмо. Вскроешь его, и тогда моя поэмка напомнит тебе о твоём первом путешествии к морю.

  – Ты мне её прочитаешь?

  – А стоит ли? Ведь тогда сюрприза не будет.

  – Ничего. То письмо я всё равно прочту.

  – Твоя воля. Тогда, сделай одолжение, принеси мой диктофон.

  Зоя сходила за ним, подала его Володе. Некрасов пояснил:

  – У поэмки полиметрическая композиция, так что не удивляйся, что отдельные её части написаны разными размерами. А эту запись я сделал там, на берегу, у лодочной станции.

  Он положил диктофон сбоку от себя и нажал клавишу. В ту же секунду их ночь наполнилась дыханием далёкого моря. Скандально покрикивали чайки, погромыхивали друг о друга борта лодок, изредка похлопывали о берег волны, перекатывалась галька.

  Владимир приглушил звук и начал читать. С первых же слов этой поэмы Зоя ощутила своё присутствие в ней. Узнала и посёлок с развешенными рыбацкими сетями, и паруса яхтсменов, и песни Рафаэля. И чуть ли не физически почувствовала нежность, с которой автор относится к морю и, в конечном счёте, к ней. И всё поняла: эта поэма о ней. Вот она.

  ЗОВ МОРЯ

  Наш посёлок, лежащий навзничь,

   словно выброшенный на берег,

  Занавешенный весь сетями,

   жил нелёгкой рыбацкой жизнью.

  И немало давало море...

   Ещё больше с нас брало дани,

  Отбирая не только снасти,

   но и счастье, круша о камни.

  Так однажды отец в путину

   вышел в море и не вернулся.

  Не завидна и вдовья доля,

   и сиротская жизнь не слаще.

  Вечерами смотрели оба

   В даль морскую, порой без слова,

  Каждый в рабстве своих фантазий,

   пока гасли зари оттенки.

  Но просыпалось струйкой время...

   стало маленьким жёлтым пляжем.

  Я уже поокреп и вырос,

   часто грезил, как выйду в море

  И поймаю большую рыбу

   или даже добуду жемчуг.

  То-то матушка будет рада,

   что и к нам заглянуло солнце.

  И однажды с надеждой смелой

   поделился я с ней мечтами

  Белый парус поднять на воле.

   ...Не дала мне благословенья.

  А уж горечи было, гнева...

   – Не хочу о море и слышать!

  Ничего от него не надо.

   Не вода в нём, а вдовьи слезы.

  Даже если морская буря

   вдруг на берег валы обрушит,

  А потом, погасивши ярость,

   все усеет вокруг дарами,

  Не возьму ни его кораллов,

   ни жемчужных его ракушек.

  Отнимает оно любимых,

   что дороже всего на свете.

  – Как же ты не поймёшь, родная,

   я не знаю, как жить у моря,

  Торопливые видеть волны,

   его кипенно-белый пояс,

  Слышать этот неясный ропот,

   ветерок, словно вздох свирели,

  И не знать ничего о тайнах,

   что в зелёных глубинах скрыты?

  Я порой так хочу на берег,

   что в груди замирает сердце.

  Гомон чаек и шум прибоя -

   моя музыка с колыбели.

  Полюбил я и сны морские -

   их считают все миражами.

  Как прекрасно юное море!

   Я хотел бы в нём черпать силы.

  – Если ты его не разлюбишь,

   то и счастья тебе не видеть.

  В нём ты ищешь источник силы,

   а найдёшь лишь непостоянство.

  В море тонут не только зори -

   не найди и себе погибель!

  Отбирая чужие жизни,

   никогда оно не стареет.

  – Я хотел бы все песни моря,

   каждый всплеск его переслушать,

  Каждый шорох волны по гальке

   и встречать все его приливы.

  – Но на это не хватит жизни,

   и не будет оно послушно

  Рассыпаться прозрачной пылью

   пред тобой с длинногривых гребней.

  И, быть может, ты выйдешь в море,

   как всегда – поискать удачи,

  В дикий шторм попадёшь, и вскоре

   мрак закроет желанный берег.

  Твои губы иссушит жажда,

   Соль глаза твои скоро выест,

  И поглотит тебя пучина

   или лодку снесёт на скалы.

  Что смогу для тебя я сделать?

   Не спасу ни мольбой, ни плачем.

  Моё сердце послушай, милый,

   уезжай, уезжай от моря!

  И поверь, это лучший жребий,

   чем, запутавшись, гибнуть в тине.

  И... уехал я в дальний город -

   только б матушку успокоить.

  Нас однажды свела случайность,

   удивился я этой встрече,

  Грустный взгляд её, отрешённость,

   Что-то было мне в них знакомо.

  Меня память вернула в детство.

   Я понять не мог, в чём тут дело.

  Может, что-то глаза подскажут;

   заглянул в них и... засмотрелся.

  А там плескалось ласковое море.

  Меня встревожил его лёгкий бриз.

  Не надышусь. И счастлив поневоле -

  Опять судьбы исполнился каприз.

  Не спрятать мне нечаянную нежность,

  В душе моей не погасить огня.

  Нельзя предотвратить, как неизбежность,

  Стихию чувств, что увлекла меня.

  Волною смыло все мои печали,

  И все заботы отогнало прочь.

  А время шло. Мы с морем всё молчали,

  Так умолкают, встретясь, день и ночь.

  Оно моей души постичь не в силах,

  А я – его волшебной красоты,

  Что взволновала и заворожила,

  И унесла от всякой суеты.

  И вдруг мелькнули искры озорные,

  А, может, это отблески зари?

  Чтоб вспомнить их во времена иные,

  Мне хочется шепнуть ему: 'Замри!'

  В разлуке с ним я снова затоскую,

  Напрасно вглядываясь в сумрачную даль.

  Любимую мелодию морскую

  Не слышать долго мне. Увы, как жаль!

  За счастьем вслед всегда крадётся горе,

  И мне уже не миновать беды.

  Я не забуду, но забудет море,

  Смыв навсегда с песка мои следы.

  Я обречён мечтать о нём и бредить.

  О, если б море было только сном

  И не будило колоколом медным

  И чувств моих, и дерзких мыслей сонм.

  Всё повторится. Я увижу вскоре

  Блеск изумрудный, радостный рассвет.

  И я тогда воскликну: 'Здравствуй, море -

  Мой самый лучший солнечный сонет!'

  И ушла она в тихий вечер,

   Мне, едва шевельнув рукою.

  Заскучал я и начал поиск

   глаз, в которых плескалось море.

  И нашёл их. И были после

   расставанья и снова встречи.

  А теперь я стою напротив

   и в глазах её утопаю.

  О, как пьянит меня твой запах, море.

  И я опять на милом берегу.

  Ты не со мной. С судьбою не поспоришь...

  Но и тебя забыть я не могу.

  Ведь ты – моя любовь и испытанье,

  Надежда и отчаянье моё,

  Безмолвный крик, кричащее молчанье,

  Моя беда с кружащим вороньём.

  Ты – целый мир моих противоречий,

  Волшебных снов, несбывшейся мечты.

  Я столько раз спешил тебе навстречу,

  И столько же вдруг убегало ты.

  Хотел бы знать, как долго будут длиться

  Моя любовь и вечный твой уход.

  ...Но блики солнца, словно перья птицы,

  Рассыпались по зыбкой глади вод...

  Неподвластны любовь и время

   никому в этом грешном мире.

  И спустя много лет, под осень

   шла с другим она, напевая.

  И я видел в глазах счастливых,

   как мерцало, смеялось море.

  Побежать бы к нему навстречу!..

  Да оно меня не узнало.

  Прощай, зеленоглазое! Мне больно

  Смотреть на этот сумасшедший блеск,

  На эти разметавшиеся волны

  И полный страсти неустанный плеск.

  И на твоё взметнувшееся счастье

  Из памяти таинственных глубин.

  Ты в своём прошлом, я же – в настоящем,

  Ты в юности, а я – в снегу седин.

  Я рад услышать твои песни, море,-

  Как превосходно пел их Рафаэль! -

  В них каждый звук, с хрустальным звоном споря,

  Туманит голову, как запоздалый хмель.

  Настало время, и пора проститься.

  Прошу тебя, ты больше не зови.

  Я ухожу. Ведь улетают птицы,

  Когда тускнеет свет твоей любви.

  Придёт весна, и все они вернутся.

  Оттает нежность, растворится грусть,

  И ты опять захочешь улыбнуться...

  И только я к тебе уж не вернусь.

  Говорят – время лечит раны.

   Так ли это? Не знаю, право.

  Каждый день я забыть стараюсь

   Своё море и тёплый берег.

  Чередою проходят годы,

   Сны морские всё чаще снятся,

  И надеждой неясной, тщетной,

   отчего-то душа томится.

  Мне оно не даёт покоя -

   в чём секрет его притяженья?

  Уж хочу не любви – свободы

   в своих помыслах и поступках.

  Я, пожалуй, отправлюсь к морю,

   чтоб избавиться от сомнений,

  Поискать в нём свою монетку

   и вернуть ему горсть ракушек.

  Всё утеряно безвозвратно.

   Но я всё же зачем-то еду.

  Вот уже забелел посёлок,

   утопая в садах зелёных.

  Не войдя даже в дом родимый,

   я ступаю на милый берег.

  Что-то сильная нынче дымка...

   – Здравствуй, море! Зачем ты звало?

  Паруса, словно крылья чаек,

   как и раньше, вдали мелькают;

  На песок наползают волны,

   в белый пояс сбивая пену.

  Ничего здесь не изменилось.

   Так же море спокойно дышит

  И беспечно порой смеётся...

   Не узнать мне его ответа.

  – Грустная история, – сказала Зоя. – Но мне понравилась. Спасибо.

  – Пожалуйста.

  Некрасов включил диктофон на полную громкость, и они дослушали запись шума волн до конца.

  – Море каким-то странным образом влияет на мою психику, – сказал Володя. Я становлюсь недопустимо сентиментальным для мужчины.

  – Ничего. Это характер не портит.

  Глава 13. ВЕРОЧКА

  Владимир поднялся ещё до восхода и засобирался на рыбалку. Зоя, разбуженная его вознёй, вышла вслед за ним во двор. Было зябко. На востоке пламенела заря. Девушка не удержалась от восклицания:

  – Боже мой! Какую же красоту мы каждый день просыпаем!

  Они вышли на берег. Володя занял своё привычное место, настроил удочку и забросил леску в воду. Поплавок едва виден. Заря завораживала. Какой-то невидимый гениальный художник во всю ширь горизонта рисовал волшебную картину. На сумеречном холсте мазок за мазком появлялись самые неожиданные и нежнейшие краски: светло-зелёная, лимонная, малиновая, светло-оранжевая.

  И тут начался клёв. Рыбаки тотчас забыли об этой чудной заре. И к семи утра рыбы на уху уже наловили. Всё портили окунята: хватали наживку, как ошалевшие, а сами-то со спичечный коробок, одним словом, вредители.

  Зоя немного озябла и, оставив Володю, пошла на кухню начистить картошки для ухи. Вспомнила о вчерашнем впечатлении от прочтения им, как он выразился, поэмки. Захотелось ещё раз послушать живой шум Чёрного моря, крики чаек. Зоя сходила за диктофоном. Нажала на кнопку 'Плэй' и спохватилась. 'Ах да, плёнка же закончилась'. Вынула кассету и поставила её другой стороной. И снова включила диктофон.

  Медленная и величественная мелодия заполнила тесное пространство кухоньки. Зоя мгновенно вспомнила её. Эта музыка звучала в машине родителей той девочки. Мелодия просто божественная. Она так взволновала Зою, что та слушала её, забывая дышать. Мелодия представлялась ей большой гордой птицей, кружащей среди гор в предгрозовой сини. Но вот птица устала и села на одну из вершин.

  'Дядя Володя, – неожиданно раздался голос девочки, – это моя любимая мелодия: 'Адажио' Альбинони. Я дарю её тебе. Помни обо мне'. Раздался звук щелчка. Затем послышался шорох торопливых шагов; и снова голос девочки:

  – Здравствуйте, дядя Володя.

  – Здравствуй, Верочка, – ответил голос Владимира.

  – А я пришла прощаться.

  – Грустное известие.

  – Уезжаем прямо сейчас. Еле уговорила маму. Сказала, если сейчас не остановитесь, сбегу в дороге.

  Володя рассмеялся.

  – Ты не уговорила их, а шантажом вынудила сделать это. Нельзя так, Верочка.

  – Я знаю. Но уехать, не увидевшись с тобой, я не могла. Дядя Володя, я дарю тебе этот диктофон с записью одной мелодии, и не вздумай отказываться. Кладу тебе в карман, позже послушаешь.

  – А я и не собираюсь отказываться – давно о нём мечтал. Кстати, и у меня для тебя есть подарок. Держи.

  – Вот это да! – радостно воскликнула девочка. – Профессиональный?

  – Говорят, что да. У него в комплекте есть выносной микрофон.

  Послышались несколько кнопочных щелчков и звук поцелуя.

  – Делаю первую запись. Спасибо, дядя Вова.

  – И тебе, Веруня, спасибо.

  И опять звук поцелуя.

  – Как я понял, ты всё конфликтуешь с мамой?

  – Да. Она постоянно унижает меня своими придирками. И вообще, она жестокая.

  – Верочка, хочешь знать, что я об этом думаю?

  – Да.

  – Ты мне поверишь, что я честен с тобой?

  – Я тебе верю больше, чем кому-либо на свете.

  – Ну, так слушай, девочка. У плохих и жестоких матерей очень, очень и очень редко вырастают добрые, способные к любви и состраданию дети. Сейчас она ведёт себя, как любая растерявшаяся мать: ревнует тебя ко всем, и больше всего на свете боится потерять тебя.

  – А чего ей бояться? Я уже большая.

  – Верочка, о том, что ты выросла, знаешь пока только ты. А мама нервничает оттого, что не поймёт, что же вдруг изменилось? Ведь ты, если вдуматься, снова сползаешь в детство: ведёшь себя как строптивый ребёнок. Не правда ли?

  – Не знаю.

  – Ну, хорошо. Я вот что тебе посоветую: ты сделай так, чтобы твоя мама заметила, что ты повзрослела, и вскоре увидишь – ваше непонимание исчезнет.

  – Дядя Володя, но она и слушать меня не хочет. Всё психует и психует.

  – Вера, а ты поставь себя на её место. Ведь то, что она сейчас видит, не понравилось бы ни одной матери: её родная кровинка целых две недели подряд не отходит от безногого, в два раза старше её дядьки. Кого это не встревожило бы? Разве что плохую мать. Так что ты уж не обижайся на неё.

  Девочка глубоко вздохнула.

  – Я помирюсь.

  – Вот и молодчина. Это уже взрослый поступок.

  – Дядя Володя, я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

  – Верочка, ты сделала для меня не меньше. Ко мне вернулась уверенность, что я живу не напрасно, понимаешь?

  – Нет. Это всё равно меньше, чем жизнь.

  – Чтобы ты не чувствовала себя уж слишком обязанной мне, я кое в чём признаюсь тебе. Но ты услышишь об этом, и сразу забудешь. Договорились?

  – Ладно.

  – В тот день, когда меня потянуло выйти в море, я подумал – это зов смерти. И на всякий случай у своего товарища оставил для одного человека письмо. А моря я не боялся – тогда я уже всё знал о нём. И потому грёб и грёб, пока не начал терять берег. Я не был уверен, что мне хочется вернуться. Понимаешь? И в тот момент, когда наши с тобой жизни висели на волоске, мы встретились. Кто к кому был послан? Я не знаю.

  – А я знаю: ты – ко мне. Это я звала, я умоляла кого-нибудь прийти ко мне на помощь! И ты один услышал меня. Понимаешь, один! И нашёл меня и спас.

  – Однако же трудно тебя в чём-то убедить. Ну да ладно.

  – Дядя Володя, ты думай, что хочешь, но я уже давно всё решила: когда мне исполнится восемнадцать, я найду тебя и заберу к себе.

  – Ничего себе новости! – воскликнул Володя. – Это ж надо придумать такое. Веруня, милый ты мой человечек, теперь уж послушай меня. Если когда-нибудь по какой-то минутной слабости я приму от тебя такую жертву, то, как только опомнюсь, тотчас покончу с собой. Обещаю.

  – Ты что?! – с болью в голосе воскликнула девочка. – Так нечестно.

  – Верочка, а ты и думать об этом не смей. Выброси все эти глупости из головы раз и навсегда. Смело влюбляйся в сверстника, выходи за него замуж и живи на радость себе и своим близким. И я за тебя порадуюсь.

  – Дядя Володя, но я не смогу быть счастливой, зная, как тебе плохо одному.

  – Верочка, ты меня прости, но трудности, пожалуй, самое последнее, что может огорчить меня в жизни. А моё счастье?.. Ты меня не спрашивала, но я уже влюблён в одну девушку. Кстати, тогда именно для неё на берегу я и оставил своё письмо.

  – А что она? Только, пожалуйста, не ври.

  – Она?.. Ну, если честно, она без ума от одного ловеласа, буквально ослеплена им. И поэтому она больше никого и ничего не замечает вокруг.

  – Как же это? – с отчаянием в голосе спросила девочка.

  – Видишь ли, такое случается: сердцу ведь не прикажешь.

  – Дядя Володя, а кто эта девушка?

  – Она моя знакомая. Её здесь нет. Уехала.

  – Навсегда?

  – Да. Навсегда.

  – Она красивая?

  – Очень. Но, главное, душа у неё чистая, что родник: сколько ни пей – жажды не утолишь.

  – Ты тоже очень хороший. Как она не почувствовала, что ты её любишь?

  – Всё дело в привычке, Верочка. Эта девушка всегда смотрела на меня глазами медсестры. И кого она, по-твоему, могла увидеть во мне? Только больного, и это естественно. Даже я и сам стал ощущать себя чем-то вроде вещи, за которой нужно присматривать.

  – Зачем ты так, дядя Вова?

  – Затем, чтобы не привыкать к этому жалкому состоянию. Я должен вернуть себе статус уважающего себя человека.

  – Ты вернёшь его, я знаю. Конечно, вернёшь. Ты такой сильный, находчивый. Я помню, как ты меня спасал.

  – Да, обязательно верну. Я настырный.

  – Мне пора, дядя Вова. А можно, я всё своим расскажу? Мне не нравится, что они плохо думают о тебе.

  – Конечно, можно. Это же не тайна. И помни: не я тебе жизнь подарил, а твоя мама.

  – А ты?

  – Ну, а я лишь помог тебе её сохранить. Будь счастлива, моя дорогая.

  – И ты... Я так хочу, чтобы она вернулась и всё-всё поняла о тебе.

  – А что? Вот возьмёт да и вернётся. Ладно, милая, до свиданья.

  Приблизилось чьё-то горячее дыхание.

  – До свиданья, – всхлипнула девочка.

  – Береги себя, Веруня.

  – И ты – себя.

  Послышался удаляющийся шорох шагов. А дальше – шелестовое дыхание рощи, жужжание пчёл, птичий щебет. Приближающийся стук каблучков... и уже её, Зоин, голос: 'Извините...'

  'Боже мой, – прошептала Зоя. – Что же мне со всем этим делать?'

  Подготовив всё необходимое для ухи, Зоя снова вышла к Владимиру. Они порыбачили ещё немного. А когда клёв прекратился, Володя смотал снасть, сложил удочку и выбрался на дорогу. И тут прямо перед ними останавливается проезжающий мимо 'Москвич'. Из него вылезает священник, невысокий, бородатый, в тёмной приталенной рясе, и широкими шагами топает прямо к ним. Подходит и, улыбаясь откуда-то знакомой улыбкой, протягивает к Зое свои руки, берет её скулы в тёплые ладони...

  – Ну, здравствуй, лягушонок.

  И чмокает её в лоб. Рот у Владимира по-детски приоткрылся.

  – Батюшка?.. – едва справляясь с изумленьем, Зоя вглядывается в лицо своего школьного друга.

  Геляев улыбается ещё шире.

  И она, как привычный отзыв на пароль, нерешительно шепчет ему:

  – Привет... мандаринчик, – и целует его в щёку.

  – Здравствуйте, сын мой, – священник подаёт руку Некрасову.

  – Здравствуйте, батюшка, – в некотором замешательстве отвечает тот.

  – Будем знакомы: Анатолий – друг детства этой очаровательной дамы. Все школьные годы мы опекали друг друга, как брат и сестра.

  – Владимир, – коротко представился Некрасов.

  – Вы не удивляйтесь нашему столь экзотичному приветствию. Как-то лет двадцать тому назад наша молоденькая учительница, Любовь Николаевна, спросила нас: какими сказочными героями нам хотелось бы побыть в течение одного дня. Мы с Зоей без особых претензий заявили, что она хотела бы побыть лягушкой-путешественницей, чтоб увидеть хоть что-нибудь новенькое, а я – китайским мандарином, мудрым и молчаливым.

  – Какими же мы тогда были наивными, простодушными, – вспомнила Зоя.

  – Да-да, – улыбнулся Геляев. – И всё же в какой-то степени мы осуществили свои намерения. К слову сказать, большая часть ребячьих кличек появилась у нас именно после того урока. Не так ли, Зоя?

  – Да, Толя, всё так и было. Если бы ты знал, как я рада тебя видеть!

  – Не сомневайся, знаю. Ведь я рад не меньше тебя. Как-никак с выпускного вечера не виделись. Мы с тобой так хорошо дружили, что даже странно, почему не наладили хоть какую-то переписку? Чем это объяснить?

  – Я думаю, мы с самого раннего детства привыкли смотреть друг на друга глазами близких людей, почти родственников. И наше общение, взаимопомощь были настолько естественными, что мы не отдавали себе отчёта, насколько дороги друг другу.

  – Пожалуй, – согласился батюшка. – Но и ещё моя ранняя женитьба сыграла свою роль. Она решительно пресекла все наши возможные отношения.

  – Да. Так оно и есть, – заключила Зоя. – Но это всё в прошлом. А что будет завтра – всё в наших руках.

  – В руках Господа, – уточнил Анатолий.

  – Толя, ты зайдёшь к нам? Мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

  – Зоечка, сейчас никак не могу, меня ждут на складе. Нужно кое-какие материалы получить для ремонта церкви. А вот через часик заеду. Обязательно.

  – Ну, хорошо, ждём, – обрадовалась Зоя.

  – Не прощаюсь, – махнул рукой Анатолий, прыгнул в автомобиль и уехал.

  – Любопытный характер, – задумчиво произнёс Владимир. – Ещё, по сути, ни о чём не говорили, а уже располагает к общению.

  – Он с детства такой, – заметила Зоя. – С ним всегда и всем хотелось дружить.

  Бабушка, узнав об ожидаемом госте, разволновалась. 'Отец Анатолий приедет ко мне чай пить, а у меня и вареньица-то нет. Вот незадача'. Её было просто не узнать: она словно внезапно помолодела. И пока не приехал Анатолий, всё суетилась: что-то вытирала, поправляла и перекладывала с места на место.

  Батюшку встретили во дворе.

  – Всё, располагайте мной. Да, забыл спросить: вы надолго приехали?

  – Мы проездом, – виновато сказала Зоя. – Я созвонилась с Дашей, а она сказала, что бабушка морит себя голодом, вот по пути мы и заехали проведать её. Не завтра, так послезавтра уезжать надо. Только она так плоха, не знаю, что и делать.

  – Печально всё это, – погрустнел батюшка. – А я, признаться, надеялся насладиться общением с вами. Ах, как бы мы славно задружили! Ан не судьба.

  – Толя, и мне жаль, честное слово. Но хватит о грустном. Расскажи лучше, как ты стал священником? Увидела тебя – глазам не поверила. Ведь ты был, как я слышала, преуспевающим журналистом. И вдруг... Что тебя подвигло на это?

  Отец Анатолий, приподнимая пальцами свои длинные темно-русые пряди, задумчиво сгрёб их на затылке. Медленно возвращая руку назад, он смешивал их с волосами своей густой округлой бороды.

  – Все та же жажда постижения сути бытия. Видишь ли, журналистика – азартная сфера деятельности. Тебе до всего и до всех есть дело, ты стремишься влезть в личину то одного, то другого. Что он, кто, откуда у него всё? Вначале мне казалось: окунаясь в самую гущу событий, я полнее познаю мир. Но однажды это ощущение исчезло. И чем глубже я проникал в психологию общества, особенно политической элиты, тем большее разочарование постигало меня.

  Лицемерие, алчность политиков, сатанинский энтузиазм, с которым они глумились над всем, что ещё недавно было свято для страны, опошление всего без разбора обескураживали. Они все, каждый на свой лад, стали переписывать историю России, лишая её заслуженной славы. Помню, ещё подумал: сколько же иуд в моём несчастном Отечестве!

  Вот тогда-то меня и потянуло в христианство. Библию заново не переписывают и не выбрасывают из неё имён. Всё остаётся, как было.

  – И вы довольны своим выбором? – спросил Володя.

  – Да, сын мой. Вместе с верой в Бога ко мне вернулась и вера в людей. Я понял: избегать надо не их самих, но пороков, ими творимых. Господь согрел моё сердце теплом благодати своей, и в служении ему, в отличие от журналистской практики, мне ни разу не пришлось сожалеть о чём-то сделанном или сказанном мною.

  – Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?– поинтересовалась Зоя.

  – Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живём хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? – осторожно спросил Анатолий.

  Зоя несколько сконфузилась.

  – У меня пока всё без перемен: живу в городе, в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий на реабилитацию, а вот теперь – из него. В запасе у нас было несколько дней, вот мы и свернули к бабушке. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдёмте в дом, а то она заждалась.

  Глава 14. СОВЕТ, КОТОРОГО ОНА ЖДАЛА

  Войдя в комнату, батюшка перекрестился на образа, благословил бабушку. После обязательных в таких случаях слов приветствия и пожеланий началось чаепитие. Бабушка потчевала гостя конфетами и финиками и жаловалась, что не была в церкви по причине нездоровья уже три года. Батюшка увещевал её не роптать на судьбу и уверял, что Господь в своих милостях её не оставит. Бабушка умиротворённо слушала отца Анатолия. И вдруг он спросил Некрасова:

  – Ну, а как вы, Владимир, относитесь к вере?

  – С уважением и только, – ответил тот. – Встречая хороших людей, думаю, Бог есть. Но видя несовершенство мира, царящую в нём несправедливость, делаю вывод, что его нет.

  – Но всё-таки вы ищете веры?

  – Скорее да, чем нет. С ней ведь и жить, и умирать легче. Идеалы, к которым мы ещё недавно стремились, мне до сих пор близки. И прежняя перспектива – доведение земной жизни человечества до совершенства, при всей её неопределённости, меня устраивала. А в религии для меня всё ново. И вопросов столько, что, пожалуй, и целой жизни не хватит найти ответы на них.

  – Владимир, не вы, а лишь Господь может приоткрыть свою тайну. И чтобы уверовать в него, вам будет достаточно и одного его знака. А пока подумайте, много ли доказательств, и какие вы находите в том, что у человека есть душа и совесть?

  – В этом мне и не нужно никаких подтверждений. Я сам не раз ощущал укоры совести, когда ненамеренно обижал кого-нибудь, и сам чувствовал боль души, когда у меня на глазах гибли мои товарищи. В том, что есть совесть и душа, лично я не сомневаюсь.

  – Хорошо. Лично вы убеждены в том, что они есть. А теперь, пожалуйста, поразмыслите: можно ли убедить в этом человека, который ни разу не испытал угрызений совести и не почувствовал в себе ни единого движения души?

  – Вряд ли, – ответил Некрасов.

  – Вот так обстоит дело и с обретением веры: вы не придёте к Богу до тех пор, пока сами не будете готовы к этому.

  – Батюшка Анатолий, – бабушка умоляюще сложила ладони на груди, – вы бы что посоветовали ему? Он ведь, сердешный, и во сне покоя не знает, всё воюет.

  – Не волнуйтесь. За тем я и здесь, чтобы со всеми вами по-говорить. И спасибо вам, матушка, за хлеб-соль да за ласковое слово. – Он поднялся из-за стола.

  – И вам спасибо, батюшка, что угощением не погнушались. Вы приехали, и у меня такое просветление на душе, что плакать хочется. Храни вас Господь!

  – Оставайтесь с Богом, – осенил он её крестом и вышел из дому. Зоя и Владимир последовали за ним. Солнце только набирало силу. Розовый куст так и манил к себе. Они подошли к нему, опёрлись о забор и залюбовались им. Бледно-розовые лепестки, ещё влажные от росы, источали такой тонкий и нежный аромат, что, вдыхая его, они улыбались от радости.

  – Когда я вижу такое безукоризненное, непогрешимое творение природы, – нарушил молчание Владимир, – я не могу не думать о вопиющем несовершенстве человеческой души. Если и то и другое создано Богом... так почему же цветок тысячелетиями остаётся источником чистоты и наслаждения, а душа человека – источником всех его бед? Почему?

  – Душа подчинена воле человека. Бог, создавая его по своему подобию, оставил ему полную свободу воли. И в том, что мы не можем правильно распорядиться этой свободой, и часто используем её во зло, виноваты только мы сами. Бог здесь ни при чём.

  – Знаете, батюшка, я не могу забыть эту проклятую войну ни на один день. И почти каждую ночь мне снятся однополчане в их самые трагические минуты. Снятся и совершенно чужие мне люди: то незнакомый солдат с остановившимся взглядом и виноватой, остывающей на губах улыбкой, то наполовину придавленное бетонной плитой крохотное тельце девочки, то вытащенные из горящего дома обожжённые старики.

  И ещё мне снится, как я с Витей Мирошниченко, моим случайным знакомым, откапываю его отца, наспех похороненного знакомым чеченцем в воронке от снаряда. Это было в самом Грозном в одно из перемирий. Тут мы с Виктором и познакомились. Парень вернулся домой из Таганрога, куда увёз подальше от войны своих родных: мать, жену и двух дочерей. У них собственный дом на Советской, напротив здания суда. Приехал, а отец пропал.