Текст книги "Закуси горе луковицей (СИ)"

Автор книги: Валерий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

  – Я-то здесь при чём? Кто где гуляет, не моё дело.

  – Зря ты так. Мы своих в обиду не даём. Предлагаю на выбор: или всё перечисленное мною вы возвращаете ей с извинениями, или, слово фронтовика, гарантирую большие неприятности.

  – Да пошёл ты!

  – Это тоже ответ.

  Женя вытащил записную книжку, открыл её и показал цы-гану.

  – Вот телефоны моих братков, почти все десантники. Сейчас мы вместе с ними будем искать у вас пропавшие предметы. И пока их не найдём, отсюда ни ногой.

  Он подошёл к машине, взял рацию, щёлкнул переключателем. Раздался ровный шум. Женя приблизил её ко рту.

  – 'Колибри', я – 'Суховей', приём.

  Сквозь шум эфира послышался чёткий басок.

  – 'Суховей', слушаю вас.

  – Подготовьте наряд из трёх человек и оповестите по списку фронтовиков. Всех пришлите по адресу: Школьная, семь. Жду.

  – Слушаюсь.

  Женя переключил рацию на приём. Цыган, ошеломлённый стремительностью происходящего, подался вперёд. А Женя, прогуливаясь возле машины, пояснил ему.

  – Ну, вот, те самые неприятности и начинаются. Сейчас мы с ребятами устроим вам ревизию честно нажитого вами имущества.

  Цыган о чём-то сосредоточенно думал. А Женя продолжал развивать свою мысль.

  – Предполагаю, что именно этих золотых вещичек сейчас мы не найдём. Но не исключено, что мы всё же отыщем что-нибудь любопытное для правосудия. Ну, мало ли, что у кого дома лежит. А там и по другим адресочкам пройдёмся. И твою ловкую сестрёнку отыщем. Посадим её в КПЗ, пусть там охранникам глазки строит.

  – Слушай, ну зачем сразу милицию вызывать? – не вытерпел цыган. – Скажи им, что мы и так всё уладим. Я её сейчас сам разыщу и всё привезу, куда скажешь.

  – А не придётся ли мне в управлении ещё и собачку просить, чтобы тебя найти? Где гарантии?

  Цыган снял с пальца массивный золотой перстень, протянул Шевченко.

  – Здесь семь граммов. Вернёшь?

  – Не сомневайся.

  – Куда приехать?

  – К отделению.

  Цыган глянул исподлобья.

  – Не посадишь?

  – Фронтовик на всё способен, кроме подлости.

  – Ну, тогда договорились.

  Женя включил рацию.

  – 'Колибри' – 'Суховею'.

  – 'Колибри' на связи.

  – Старшина, как дела?

  – Наряд заканчивает экипировку, а мой помощник – оповещение ветеранов.

  – Спасибо. Всем – отбой. Извинись за меня перед братками, что зря потревожил.

  – Всё вернули?

  – Пока нет. Но дана гарантия. Выезжаю к вам. Конец связи.

  Цыган тыльной стороной ладони смахнул со лба пот.

  – Пошёл коня запрягать, – сказал он.

  – Только не тяни дотемна, у меня ещё дорога впереди.

  Тот тяжело кивнул и скрылся во дворе.

  Через час к зданию милиции подъехал на сухо покашливающем 'Урале' цыган. Подошёл к машине с Зоиной стороны и в окно просунул руку с целой горстью ювелирных изделий.

  – Выбирай любые, красавица.

  Зоя без труда отыскала в них свои.

  – Вот они, – показала ему свою пропажу.

  – Бери ещё что-нибудь в качестве компенсации за обиду.

  – Нет-нет, – словно обжёгшись, отдёрнула она руку. – Мне ничего чужого не надо.

  Цыган легко рассмеялся.

  – У всякого свой замес. А если бы ты выросла в цыганской семье, сейчас бы прихватила ещё пару колечек. Ну, тогда извини за худое.

  – Да ладно уж, – махнула она рукой.

  – И ты, парень, зла на нас не копи, – поднял он глаза на Женю. – Мы живём, как умеем.

  Евгений бросил ему перстень.

  – Держи!

  Цыган ловко поймал его и тотчас надел на палец; немедля оседлал свой мотоцикл, кивнул им и умчался. А Женя сходил попрощался со своим другом и завёл машину.

  Припоминая детали всего происшедшего, Зоя спросила его.

  – А что, вы действительно собирались делать обыск у цыгана?

  – В данном случае это был спектакль. Но фронтовики – народ дружный, всякое могло случиться. Наш брат терпелив до зачина.

  Через восемь дней позвонили из военкомата и попросили сообщить им номер банковского счёта Некрасова для перечисления на него денег. Фантастика! Зоя тут же продиктовала им номер давным-давно открытой на Володю сберкнижки. Её корректно поблагодарили. На следующий день – новый звонок. Женский голос торжественно известил Зою, что государство все свои финансовые обязательства в отношении капитана Некрасова Владимира Митрофановича выполнило. Единовременное пособие и выплаты по страховому обеспечению на его лицевой счёт переведены.

  Это известие ошеломило Зою, лишило дара речи. Взволнованный голос потребовал от неё подтвердить, что сообщение принято. Зоя подтвердила и поблагодарила. 'Может, зря я на них собак спустила? – подумала она. – Или как раз не зря?'

  Владимир работал в срубе. Когда Зоя заглянула к нему, он подгонял очередную половицу. Целый ворох стружек лежал на выстеленной половине пола. Зоя, словно отдавая воинскую честь, приложила руку к голове и громко отрапортовала:

  – Товарищ капитан, докладываю, государство по отношению к вам все свои финансовые обязательства выполнило!

  Володя удивлённо приподнялся, озорно блеснул глазами, приосанился и рявкнул: 'Ура! Ура! Ура!' Они оба засмеялись и тут же завалились на кучу стружек. Стали размышлять о том, как бы им с наибольшей пользой для дела распорядиться этими день-гами.

  – Володя, а о какой сумме идёт речь?

  – Точно не знаю, но есть чему порадоваться: более сотни окладов.

  – Может быть, тогда попробуем оплатить протезирование?

  – Нет, милая. Даже эти сумасшедшие деньги не идут ни в какое сравнение со стоимостью протезов. Я узнавал: немецкие, на микросхемах, стоят около шестидесяти тысяч долларов. Это стоимость крутого джипа. Так что давай-ка, девочка, будем реалистами.

  – Они очень хорошие?

  – Говорят, на них и танцевать можно. В общем, по деньгам и качество.

  – А как же нам быть? – спросила Зоя.

  – Подождём ещё немного. Авось, и наши умельцы скоро научатся их делать. Ведь народу перекалечено на Руси тьма-тьмущая.

  – Так что, будем тратить?

  – Обязательно, – решительно ответил Владимир. – Мне нужно отдать долги, закупить доски, заказать оконные и дверные блоки, ёмкость и газовое оборудование, и ещё кое-что по мелочи. Ты не против?

  – Разумеется, нет, – сказала Зоя. – А мне нужно: для бабушки купить бурочки и радио она попросила, для тебя – костюм на меху и шапку, мне – зимние сапоги, ну и возок одежды для малышей. Видать не зря их грибной дождик поливал, они у нас быстро растут. Если всё это приобретём, то мы всей семьёй сможем выбираться на зимние прогулки.

  – Здорово! – восхищённо воскликнул Владимир. – Мне этого так не хватает.

  – Ну, вот и договорились.

  В начале августа Некрасовым привезли и с помощью ковшового трактора врыли в землю огромную ёмкость для канализационных стоков.

  И тут зачастили дожди. Непролазная грязь сделала своё чёрное дело: всякое транспортное сообщение прервалось. Прекратилась доставка почты, хлеба, сигарет. Володя не мог завезти доски и оборудование. Малая родина цепко держала редких отпускников.

  В воскресенье пришла Даша Мохова.

  – Ребята, к нам на выходные приехал дядя Виктора с приятелем, оба застряли у нас. Мечтали порыбачить, а теперь вот киснут от скуки. Пойдёмте к нам, посидим по-соседски. Я торт испекла.

  – Спасибо, Даша, – сказала Зоя. – Я чуть отдохну и буду готова. А ты как, Володя?

  Он коснулся щетины на скуле, усмехнулся.

  – Ходить по гостям – моё любимейшее занятие.

  – Бабушка, ты посидишь с ребятишками? – спросила Зоя.

  – Посижу, Зоюшка, посижу. Сходите, развейтесь. А то Володя со своей стройки не вылазит, а ты – из огорода.

  – Ну, так мы ждём вас? – улыбнулась Даша.

  – Да. Минут через сорок будем, – ответила Зоя.

  Глава 23. В ГОСТЯХ

  В доме у Моховых Некрасовы оказались впервые. Чистота, простота и уют приятно удивили их. Виктор, муж Дарьи, был по-хмельному радушен. Он помог вкатить коляску в дом. Пока Зоя протирала её шины, Володя спросил:

  – Витя, что за гости у вас, кем работают, чем интересуются?

  Тот махнул рукой.

  – Да мужики как мужики. Дядька – иностранную литературу преподаёт в Ростове, а его приятель – русскую литературу в Америке. Американец он.

  – Вот так компания! – воскликнул Володя. – Как бы языком не намолоть чего лишнего. А то и гостям вашим будет встреча не в радость, да и мне за помол перепадёт.

  – Ничего-ничего, – успокоил его Виктор. – Говори, что думаешь. Лицемеров они и в городе наслушаются.

  В зале посреди комнаты стоял празднично накрытый стол. Фото с него украсило бы любую кулинарную книгу. Трёхъярусный бисквитный торт поражал своим великолепием.

  – Ай да хозяйка! – не удержался от восторженного возгласа Володя. – Не торт, а сказка!

  Даша от его похвалы зарделась. С дивана поднялись два господина. Первый, если бы не белый костюм, вполне мог бы сойти за Чингиз-хана в свою серебряную пору: невысокий, слегка сутулый, седеющие пряди собраны в короткий хвост, лунные струи обтекают его бакенбарды, подбородок, глаза с усталым прищуром. 'Сразу видно: американец', – решила Зоя.

  Второй, лет на десять моложе своего приятеля, одет более подходяще для села: в потёртый джинсовый костюм. Мужчина выше среднего роста, с тёмно-рыжими волосами и такими же рыжими усиками, с бровями цвета спелой пшеницы, нависающими над золотыми ободками очков. Оба приветливо улыбались. Виктор представил им гостей.

  – Наши соседи: Зоя и Владимир. А это – мой дядя Семён Викторович, – коснулся он рукава Чингиз-хана.

  'Вот как!' – удивилась Зоя. Тот галантно кивнул ей и пожал руку Владимиру.

  – И Джимми Филдс, – Виктор указал на американца, – наш гость.

  Джимми взял Зоино запястье в ладонь.

  – Вы очаровательны. Я потрясён, – с лёгким акцентом произнёс он.

  И, склонившись, губами коснулся её руки. Затем пожал руку Володе.

  Обменявшись любезностями, Некрасовы сели поодаль от стола. Виктор предложил Зое стакан компота, мужчинам налил по рюмке водки. Мужчины выпили, взяли по ломтику солёного сала.

  Семён Викторович несколько смущённо сказал:

  – Владимир, когда мы с Джеймсом услышали о вашей семье, то, не сговариваясь, захотели увидеть вас. Как говорится, какого гостя позовёшь, с тем и побеседуешь.

  – Спасибо за честь. Рад случаю пообщаться с вами.

  – Владимир, я льщу себя надеждой, что у нас будет интересный разговор.

  – Надеюсь, – ответил тот.

  – Да-да, я тоже, – Джимми приподнял пальцем дужку очков. – Мы были очень удивлены, что вы, получив такое серьёзное ранение, своими руками начали строить дом. Откуда взялось это решение?

  – Да от скуки, пожалуй, ну и от нужды, конечно.

  – Но это же вам, как бы точнее выразиться, не с руки, – вступил в беседу Мохов-старший. – Можно же было подождать более благоприятной ситуации, так?

  – Пока ноги отрастут? – пошутил Некрасов. – Пустое дело. А благоприятную ситуацию следует создавать самим.

  – Похвально, – щипнул свой ус Джимми. – Владимир, не за горами то время, когда вы сможете свободно путешествовать по миру. Вы рады этому?

  – С нашим достатком можно будет совершать турне разве что в пределах области.

  – Возможно. И всё-таки начать реформы – смелое решение вашего руководства. Мы возлагаем большие надежды на него.

  – Решение-то смелое, не спорю, а вот исполнение, – вздохнул Владимир, – хуже не придумаешь.

  – Но ведь перестройка сделала Россию другой. Или нет?

  – Да, страна изменилась. Но это всё, – в лице Некрасова появилось ожесточение. Он широко раскинул руки, – не перестройка, а разорение всего нашего дома, всей экономики. А всего-то и нужно было – перемен в сознании. Мы лишились, чуть ли не всего, что у нас было. Нет, этот процесс не перестройка, а преступление.

  – Владимир, по-настоящему революционные преобразования в экономике, – старался быть убедительным американец, – всегда болезненны. Вам сейчас, бесспорно, трудно, но и мы, и наши друзья в Европе – с вами. Только держитесь за нас.

  – Ага. Держалась и кобыла за оглобли, пока не упала, – усмехнулся Володя. – Вы нам сплавляете всякий ширпотреб. А об условиях кредитов и говорить не хочется. Что вы, что ваши друзья... кстати, а есть ли они у вас? На мой взгляд, Германия – просто ваша заложница. Золото у неё отобрали, да ещё ствол к виску приставили. Триста военных баз! – Уму непостижимо. А в Италии, Японии их тоже, что чесноку в добром куске сала. Это дружба, по-вашему? Нет, извините, полагаться на вас было бы непростительной глупостью.

  Семён Викторович от этих слов беспокойно завертел головой, Джимми взъерошился. И тут вмешалась Даша:

  – Извините, горячее остынет. Прошу всех к столу. Пообедаем, а потом будем разговоры разговаривать, – распорядилась она.

  Дискуссия замерла. С полчаса царило беззаботное оживление: провозглашали тосты, закусывали, хвалили кулинарное искусство хозяйки, шутили. Но вот все наелись, и мужчины снова стали оценивающе присматриваться друг к другу.

  Зоя наклонилась к Даше и едва слышно сказала ей:

  – Мне кажется, Володя слишком жёстко говорил с вашими гостями. Может, намекнуть ему, чтобы поделикатней был с ними?

  – Не надо. Они хотели что-нибудь остренькое – пусть наслаждаются. Витьку моего за три дня совсем затюкали. Пусть маленько и сами поёрзают.

  – Ну, ладно. Смотри, они уже к сшибке готовятся.

  Начал Филдс.

  – Мы с вами не договорили, – обратился он к Володе. – Как я понял, вы не удовлетворены ни нашей помощью, ни переменами в вашей стране.

  – Верно, – сказал Некрасов и сложил руки на груди.

  – И что же вас не устраивает? – придвинулся ближе Семён Викторович.

  – Мне не нравится, что упившиеся до беспамятства браконьеры разорвали мою страну на лоскуты, точно шкуру прирезанной оленихи.

  – Вы намекаете, что такая держава могла рухнуть из-за поспешного решения трёх подвыпивших мужиков? – саркастически прищурился Семён Викторович.

  – В роковые минуты истории всё возможно. А сговор этих честолюбивых князьков – это удар исподтишка, предательский удар.

  – Владимир, не будьте пессимистом! – воскликнул Семён Викторович. – Поверьте, страна уже поднимается.

  – Угу. Из положения лёжа... на четвереньки, – уточнил Владимир. Джеймс елейно улыбнулся.

  – А вы бы предпочли, чтобы ничего не менялось?

  – Вовсе нет, – ответил Некрасов. – Добрые перемены никому не вредят.

  – Ему, наверное, уже завтра хотелось бы без потерь и огорчений жить в Ольховке, как в Америке, – ухмыльнулся ростовчанин. – Угадал?

  – Ну уж нет! – возразил Владимир. – Чего-чего, а их образ жизни мне совсем не по душе. И американская мечта меня тоже не вдохновляет.

  У Джеймса лишь на мгновенье приподнялись брови, зато лицо его друга приняло вызывающее выражение.

  – Вы считаете, что мечты наших народов имеют принципиальные различия? – спросил Филдс.

  – Я уверен в этом, – сказал Некрасов. – Мечта американца известна: выявить свои таланты и, пользуясь ими, разбогатеть. Русский же человек устроен чуть по-другому. Он менее практичен и более сентиментален. Поэтому, обнаружив свой дар, он старается возвысить его до творчества и, развивая его, стремится не столько к выгоде, сколько к общей радости и удовольствию.

  – Хм, любопытно, – изрёк американец и, жестом пресекая попытку ростовчанина перебить его, спросил Некрасова:

  – Владимир, так вы желаете, чтобы Россия так и осталась вольной медведицей?

  – ...Худой, дикой и дурно пахнущей, – со вкусом добавил Семён Викторович.

  Владимир с весёлым изумлением взглянул на него и проговорил:

  – Кажется, на одного американца стало больше.

  Мохов-старший с кислой гримасой на лице произнёс:

  – Я совершенно не разделяю причину вашей неприязни к Америке. По моему убеждению, у русских сейчас просто нет почвы для недоверия к ней. Она уже не раз оказывала нам свою бескорыстную помощь.

  – Угу. У корысти всегда рожа бескорыстна, – заметил Владимир. – А моя нелюбовь, Семён Викторович, легко объяснима. В отличие от вас, я не забыл, что развалом моей страны и всей этой бузой мы обязаны не только нашим недоумкам, но и цэрэушникам.

  – И хорошо, что помогли! – чуть ли не подпрыгнул ростовчанин. – Можно сказать, что нам повезло! Крупно повезло! Наше общество стало гораздо открытей. Раньше пригласить кого-нибудь или съездить, скажем, во Францию было не легче, чем попасть в отряд космонавтов. А теперь? Поезжайте, пожалуйста. И всё благодаря тому, что мы вступили на путь демократии. И заметьте, Америка в числе первых протянула нам руку. Кстати, вспомните её историю: скольким беженцам она стала родиной. Нет, эта страна – воистину колыбель демократии!

  Владимир хмыкнул.

  – С чего она начиналась, мы все помним. Судя по всему, дух авантюризма так и не выветрился из неё. Но если она – колыбель демократии, прибежище изгнанников и талантов, так пусть бы и жила по этим принципам. А то ведь с настойчивостью маньяка она старается уложить в свою люльку всех без исключения, а потом борется с искушением кого-то укоротить.

  – Это в вас говорит военный, – продирижировал пальцем Семён Викторович.

  – Возможно. Но русский военный.

  – Владимир, – американец нервно щипнул свой ус, – вы же понимаете, что моя страна, как реальный гарант демократии, просто обязана лезть в драку. Такова природа, если хотите, тактика поведения любого вожака, будь то звериной стаи или человеческого сообщества.

  – Кстати, о зверях, – оживился Володя. – Америка у меня давно уже ассоциируется с огромным вепрем.

  – С вепрем? – с удивлением переспросил американец.

  – Ну да, – подтвердил Некрасов, – с диким кабаном.

  – О-о! – оскорблённо воскликнул Джимми. – Какие у вас странные представления о моей стране. Не вижу ничего общего.

  – Это с непривычки, – улыбнулся Владимир.

  – Ну, это уж слишком, – стиснув зубы, заметил Семён Викторович.

  – А я не дипломат, поэтому и говорю без обиняков. Если, конечно, это оскорбляет вас...

  – Нет-нет, – запротестовал Джимми. – Я предпочитаю острый диалог. Мне важно знать, о чём вы на самом деле думаете в России. Говорите, Владимир, не стесняйтесь. Я тоже буду откровенен, обещаю.

  – Хорошо, Джимми. Так вот о вепре. Это по-настоящему огромный, уверенный в своей силе зверь: мощный, бесцеремонный и патологически ненасытный. И поэтому он сует своё рыло и в муравейники, и в норы, и в чужие корыта. Подрывает корни редких деревьев, жрёт выпавших из гнёзд птенцов, опустошает огороды. И ест, ест, ест.

  Если же с ним что-нибудь случается, то визгу – на весь белый свет. А когда вепрь замечает, что его перестают бояться, тогда он затевает драку. Клыками и своим дурным норовом он может устрашить многих, но обуздать свою жадность – никогда.

  У Джеймса непроизвольно появилась брезгливая гримаса.

  – Однако неприглядную картинку вы нарисовали, – произнёс он. – Вы по-прежнему считаете нас врагами?

  – Не врагами, но потенциальным противником, безусловно, – ответил Некрасов. – Так же как и вы нас.

  – И это несмотря на все наши шаги навстречу друг другу?

  – Но ведь это ваши конгрессмены не дают нам забыть об этом. У них, что на уме, то и на языке. И потом, Джимми, позвольте уточнить: вы лишь повернулись в нашу сторону и только, а шагали-то мы. Это мы, а не вы сделали десятки односторонних уступок. А теперь, когда наша страна ослаблена, ваша Америка приложит максимум усилий, чтобы удержать нас в том интересном положении, в котором мы находимся, как можно дольше. Ведь правда?

  Джимми конфузливо усмехнулся.

  – Не знаю. По логике вещей, чтобы оставаться чемпионом, не обязательно всякий раз драться, можно быть и единственным в своей весовой категории.

  Семён Викторович сломал ноготь и достал перочинный нож.

  – И с этой точки зрения, – подперев скулу большим пальцем, размышлял Володя, – нищими мы вам нравимся куда больше, чем прежде.

  Джеймс чуть пожал плечами, мол, не спорю. Все с интересом слушали их непривычно откровенный разговор. Оппоненты немного раскраснелись.

  – Джимми, – спросил Владимир, – а что вы думаете о китайских реформах? Ведь успехи у Китая внушительные. Вас это не воодушевляет?

  – Нет, не особенно. Понимаете, у них всё слишком по-китайски, – коротко рассмеялся Филдс. – И потом, их переустройство затронуло не все сферы. Они так и не сменили свои идеологические ориентиры.

  – Ну и что? По-моему, социализм не так уж и плох.

  – Владимир, – американец подался вперёд, – пока Китай остаётся приверженцем коммунистического учения, противостояние не исчезнет.

  – У государств с амбициями всегда найдётся повод для разногласий, – возразил Некрасов.

  – Это правда, – сказал Джеймс. – Но почему вы уверены, что социализм неплох?

  – Почему? Да потому, что социализм – это не просто альтернативная система, а попытка идеалистов создать общество, в котором основа человеческих отношений – бескорыстие. В таком обществе естественны и органичны порядочность, прямодушие, доброта, то есть всё то, что мешает преуспеть при капитализме. И практика показала, что у нас кое-какие успехи уже были. Если же порой нас и одолевала корысть, то мы стыдились этого и стремились пересилить свою слабость. И в том, что алчность не может быть нормой человеческого существования, идеалисты, безусловно, правы. В этом отношении данные системы полярны друг другу. Я думаю, что пройдёт несколько поколений, и люди вернутся к ценностям социализма. Иначе капитализм рано или поздно уничтожит планету.

  – Любая попытка создать совершенного человека обречена на провал, – с горячностью заметил Семён Викторович. – Нельзя идти против натуры человеческой.

  – Можно и нужно! – решительно возразил ему Некрасов. – Подавить в человеке низость и жадность – задача ещё сложней, чем вырастить демократию. Потому что в основе большинства процессов, происходящих в обществе, лежат деньги. А деньги питают жадность.

  – От стремления удовлетворить свои желания избавиться невозможно, – продолжал упорствовать Мохов-старший.

  – Не уверен, – задумчиво проговорил Владимир. – И, согласитесь, научить человека жить заботой о других – всё равно, что научить его летать. А возвести в абсолют его эгоизм, дать волю его алчности и амбициям – значит оставить его барахтаться в грязи. А для человека это позорно.

  Джеймс, выдержав паузу, с запинкой спросил:

  – И всё-таки мне странно и не понятно, почему вы, Владимир, сегодня, зная всю правду о гибельном пути, которым прошла Россия, остаётесь в уверенности, что социализм не так уж и плох.

  Взгляды всех присутствующих скрестились на Владимире.

  – Да потому, что его цель – мечта по совершенному обществу и человеку, – ответил он. – И пусть она недостижима. Но движение к такой цели гораздо достойней, чем бег наперегонки к вожѓделенному корыту. А мне претит животное благополучие. Поэтому я и считаю социализм перспективней, гуманней и духовней.

  – Духовней?! – так и подскочил Семён Викторович. Краска бросилась в его лицо, глаза округлились. – Меня, уважаемый, удивляет ваша зашоренность. Общество, позволившее уничтожение своих граждан, ничуть не духовней дикарей, приносящих в жертву своих соплеменников. Оно десятилетиями бросало на жертвенный камень своих самых лучших людей – учёных, инженеров, писателей, военачальников, крестьян. Что вы на это скажете?

  – Репрессии вовсе не атрибут социализма, а его болезнь. Суть же этого строя – в идее справедливости для всех. И она замечательна. Но вот методы её реализации, к сожалению, не оправдали себя. Они её и погубили. А впрочем, у каждого общества свои ошибки и свои пороки.

  – Лихо! Так вы, что ж, предлагаете простить преступления Советов?

  – Важно правильно оценить их и не забыть этого. Кстати, в истории США подлости и преступлений уж никак не меньше. Вспомните хотя бы миллионы коренных жителей страны, индейцев. Где они сейчас? Последние из них умирают за колючей проволокой. И это в самой демократической стране! Из демократии там сделали идола, силой тащат к нему всех на поклон, а сами-то давно уже в него не верят. А сколько раз США вмешивались во внутренние дела других стран? – Сотни. Это демократия по-американски? Джимми, разве она не аморальна?

  Американец взъерошил волосы.

  – Да, в нашей истории были и есть позорные факты. Не всё я одобряю. Но, должен сказать, я всё же люблю Америку.

  – Родину любить – это нормально, – успокаиваясь, откинулся на спинку кресла Владимир.

  – А мне любить свою не за что! – с вызовом сказал Семён Викторович. – Она мне ничего не дала. Я проработал на неё всю жизнь и остался нищим. За что мне любить её?

  – Вы извините, конечно, – сказал Владимир, – но любовь по расчёту никогда не оправдывает надежд. В моей детской жизни было не всё благополучно, да и сейчас, как видите. Но я горд тем, что родился в России и что служил ей. Где ещё! есть такой великодушный народ, гостеприимство, добросердечность... А раздолье? А поэзия, песни? Кто не замечает всего этого... в общем, мне жаль его. Моя родина мне понятна во всём, даже в жестоѓкости.

  – А много ли, друг мой, вы знаете о природе жестокости? – спросил Семён Викторович. – До вас мы с Джеймсом рассуждали о причинах терроризма. Что вы думаете о них?

  – Да тут всё на поверхности, – пожал плечами Некрасов, – жажда власти, всё та же избитая жадность и неприятие чужеродного образа жизни: как светского, так и духовного.

  – Вот, о последнем факторе мы как-то и не вспомнили, – сказал Джеймс. – Поясните, что вы имеете ввиду?

  Владимир задумчиво потёр переносицу и проговорил:

  – В общем, известно, что свою религиозную жизнь каждый народ организует по-своему. Одни благочестивы только в храме, а вне его живут, как хотят. Это удобно. У вторых вера более глубокая: они стремятся соблюдать заповеди и посты. У третьих и вовсе фанатичная: весь их жизненный уклад подчинён вере.

  Я разделяю мнение, что если Бог есть, то он один на всех, а религии – всего лишь тропинки, ведущие к нему. И не так уж важно, кто по какому пути идёт. Но верующие примириться с такой мыслью не могут. Большинство из них насмерть сжилось со своей верой, и покушение на неё воспринимает чрезвычайно остро. Потому что она – одно из немногих достояний любого народа, пусть даже самого нищего, самого малого.

  – Да никто на их веру и не посягает! – воскликнул Джеймс.

  – А я вот подумал, – сказал Виктор, – что фанатичная вера для отдельных народов может быть благом, а для человечества в целом – беда. От столкновений религий – шаг до войны.

  – Это да, – согласился Некрасов. – Но о различиях. Восток и Запад – два общественных полюса. У них всё разное: и вера, и образ жизни, и образ мысли. Одни живут строже, другие – развязней. Их взаимовлияние, в определённом смысле, пагубно для обоих. Сегодня с одной стороны хлынули наркотики, способные превратить в животное любого интеллектуала, с другой – напористая пропаганда пошлости, лояльность к всякого рода извращенцам, глумление над чужими святынями, оскорбляющие чувства верующих. Они и воспринимаются Востоком, как покушение на их веру. А отсюда и их безрассудная реакция.

  – Но позвольте, а кто принуждает их, к примеру, смотреть эротику? – спросил Семён Викторович. – Не нравится? Переключи канал. И там не нравится? Выключи телевизор или вообще вынеси его на свалку!

  – А вам нравится? – холодно спросил Владимир.

  – Мне нравится сама возможность смотреть и читать то, что хочется. Это одно из завоеваний демократии! – повысил голос Семён Викторович. – И я категорически против любых ограничений.

  – А я убеждён, ограничения здесь естественны и разумны, – возразил Володя. – Если человеку дать все желаемые им свободы, думаю, это неминуемо развратит его и отучит жить для общества, приносить пользу ему. По моему разумению, демократично лишь то, что не вредит народу, то есть большинству, не разрушает его общественные устои.

  – Дядя, а ведь он прав, – поддержал Некрасова и Виктор, – много лишнего показывают. Порою такую откровенную пошлятину показывают, что одному смотреть стыдно, а не то что с детьми.

  – Для тебя, племянник, я могу повторить то же самое: не нравится передача – выключи телевизор.

  – Семён Викторович, – понизил голос Володя, – а ведь вы разрушитель. Я не поверю, что вы не осознаёте, что мораль – единственная в своём роде вещь, которая способна удерживать демократическое общество от распада.

  Мохов сцепил руки и промолчал. А Виктор, желая уточнить, заметил:

  – Почему же демократическое? Мораль в любом обществе необходима.

  – Ну, это да, – согласился Володя. – Просто при демократии можно рассчитывать, главным образом, на сознательность людей. Я так думаю.

  – У демократии свои механизмы саморегуляции, – отметил Семён Викторович, – как в любой семье. Ведь справляется же она со своими проблемами без высокой морали.

  – А если в семье нет единодушия, ответственности, уважения, разве она жизнеспособна? – произнёс Некрасов. – То же самое и государство. С такими нормами поведения и принципами оно деструктивно. Джимми, а что вы думаете по поводу нравственности?

  Американец отреагировал неохотно:

  – Следить за ней, разумеется, надо. Литература, киноиндустрия, периодика, по общему мнению, во многом предопределяют будущее. У нас, например, слишком откровенных фильмов днём не увидишь.

  – Кстати, а из русского кино, что у вас сейчас идёт? – спросил Владимир.

  Джеймс смутился.

  – Откровенно говоря, у нас мало ваших кинокартин показывают.

  – Я так и думал. Зато у нас сплошное американское кино: триллеры, боевики, непристойные комедии. Наши подростки насмотрелись на ваших вампиров, колдунов и прочую нечисть, и сами стали уродовать себя под них. Такая мерзость. А вот интересно, кто заказывает фильмы-катастрофы – уж не отцы ли терроризма? Ведь я полагаю, если сценарии трагедий и катастроф написаны – дело за исполнителями. А там жди беды.

  – Ну, это вы уж хватили! – отмахнулся американец. – Повсюду вы ищете злой умысел. А люди просто-напросто делают деньги.

  – Нет уж, позвольте. Они делают их вопреки здравому смыслу и во вред человечеству. Потому что и здесь главный аргумент целесообразности у вас – сиюминутная выгода. Выходит, создатели таких фильмов сознательно программируют не менее половины будущих катастроф. Авторы сценариев фактически подсказывают террористам: вы, ребята, на правильном пути, делайте как мы, и у вас тоже получится. И будьте уверены, такие фильмы для кого-то станут опорой в действиях.

  – Ну, не обязательно, – уже не столь твёрдо сказал Джеймс.

  – В дураке и царь не волен, – бросил реплику Семён Викторович.

  – А не надо вбивать в бедную голову этого самого дурака опасные вещи, тогда и он будет безопасен.

  – Что же делать? Прикажете вернуться к цензуре? – с игрой в голосе спросил Мохов-старший.

  – Я бы приказал...

  – Вот вам цензуру! – Семён Викторович неожиданно для всех показал кукиш. – Свобода должна быть неприкосновенна! Поступиться ею – значит потерять демократию.