Текст книги "Закуси горе луковицей (СИ)"

Автор книги: Валерий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

   Человек, попавший в экстремальные обстоятельства и переживший личную трагедию, вынужден искать опору. А найти её может только тот, кто ищет, борется. И любое праведное дело может стать ему такой точкой опоры.

  Повесть посвящена ветеранам необъявленных войн и, прежде всего, ребятам, искалеченным физически. Но не только им, а в равной мере их верным подругам. Эта романтическая история призвана оставить в душах читателей не жалость, а радость знакомства с нашими героями, полноценные чувства восхищения их трудолюбием, мужеством, самопожертвованием и любовью, а также вызвать желание трудиться и подражать им.

  Этим произведением открывается серия 'Библиотека современника Родина'.

   ПОИСК НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА

  Валерий Владимирович Николаев, известный в Республике Марий Эл автор стихов, рассказов и повестей, составитель поэтической книги 'Сотовый мёд' и антологии русской прозы Марий Эл 'Короткие встречи', выступает ныне автором нового произведения – повести 'Закуси горе луковицей'.

  Жизненная основа повести – наша современность: капитан Владимир Некрасов во время боевых действий в Чечне ранен, ему ампутируют ноги, выхаживает его медсестра Зоя.

  Они ровесники. Зоя, как и любая женщина, ищет свою любовь, мечтает о семье. У Владимира другие проблемы: возвращение к мирной жизни, преодоление тяжёлого внутреннего состояния, поиск себя.

  Автор показывает, что русская девушка, которая, конечно же, может и сомневаться, и стремиться к внешне красивому мужчине, в конце концов, выбирает те отношения и с таким человеком, в котором главное – душевное взаимопонимание, сострадание и любовь. Это произведение – своего рода гимн русской женщине.

  Одна из самых болезненных проблем любой войны (большой, маленькой, Отечественной или 'локальной') – огромное количество людей, покалеченных и нравственно, что не сразу видно, и физически, что на виду у всех, но постепенно любое общество этих людей забывает, прячет их по домам инвалидов.

  Нашему поколению – людям, родившимся в 1950-е годы, всё это знакомо с детства. Мы это видели, как безногие, безрукие, самым страшным образом увечные мужчины (наши отцы) после войны с немцами сначала были везде – в парках, на улицах, в поездах, но быстро 'исчезали' с лица общества, которое хотело помнить героизм войны и скорее забыть её беды.

  Валерий Николаев чутко улавливает в русском человеке, в русском офицере способность к преодолению трудностей, способность понимать прекрасное в других людях, а значит, верить в людей, верить в то, что жизнь продолжается, и нужно достойно пройти любые испытания.

  Владимиру Некрасову помогают выжить его внутренние качества: решительность (эпизод спасения девушки-подростка Верочки), способность полюбить не кого-нибудь, а душевно чистую, умную, не идущую с собой на компромиссы женщину (Зою) и, наконец, трудолюбие (он берётся за строительство дома, несмотря на трудности своего физического состояния).

  Поиск положительного героя – вечный поиск русской литературы. Валерий Николаев увидел его среди людей, оказавшихся в самом трагическом положении, и этим положением проверил нашего современника. И оказалось, что такие, как офицер Некрасов, могут утвердить себя полноценными людьми, могут завоевать сердце прекрасной женщины, могут иметь семью, могут построить дом. И ещё – что очень и очень важно – могут жить главными проблемами своего времени, могут любить прекрасное – в природе, литературе, поэзии.

  В связи с последним: не случайно герои Николаева оказываются в посёлке, среди простых трудящихся людей, среди сельской интеллигенции, т. е. оказываются в центре России.

  Рядом с Владимиром и Зоей несколько семейных пар. Эти люди помогают молодожёнам и вскопать огород, и засадить его, и дом построить, и в любые сложные периоды жизни молодой семьи (роды Зои, болезнь Владимира) они – надёжные друзья.

  После совместного труда, за столом, они рассуждают о самом важном – сложном положении страны, т. е. – в понимании автора и читателя – утверждают себя как средоточие умственной жизни России. Им не надо 'идти в народ', они сами – русский народ, который, конечно, вынужден большую часть жизни проводить в заботах о своём материальном существовании, но они и есть самая многолюдная, живущая по совести, думающая Россия.

  Эту Россию – страну светлого и мужественного народа показывает Валерий Николаев. Закусили горе луковицей не только Некрасовы. Но автор верит – верует! – что именно такие люди, как Владимир и Зоя, и детей нарожают, и дом России построят.

  Всем этим и хороша, и современна, и актуальна повесть Валерия Николаева 'Закуси горе луковицей'.

  И. П. КАРПОВ,

  доктор филологических наук, профессор,

  заслуженный деятель науки

  Республики Марий Эл

  Участникам локальных войн и их жёнам посвящается

  Эта история произошла с моей давней знакомой. Я был свидетелем и участником лишь некоторых описываемых здесь событий. Одно из них запечатлено на фотографии. На фоне буйно цветущего куста розы, опирающегося на обветшалый штакетник, молодая пара. Он в военной форме сидит в инвалидной коляске, выглядит радостным и взволнованным. Она в зелёном, охваченном пояском шёлковом платье, стоит рядом. Её изящная рука уверенно покоится на его плече.

  Мужчина худощав, темноволос, с чуть зауженным смуглым лицом, украшенным тонкими чёрными усиками. Глаза и густые с крыловидным изгибом брови – тоже чёрные, лоб открытый.

  Взгляд серо-зелёных глаз невысокой женщины спокойный и тёплый. Безупречный овал лица, тонкие изогнутые брови, кожа с лёгким загаром, фигура стройная. Её вьющиеся каштановые волосы зачёсаны за уши. Именно эта милая женщина в один из самых драматических периодов своей жизни и рассказала мне многое из того, чего ранее я не знал. А встретив моё горячее сочувствие и узнав о желании написать обо всём этом, она любезно предложила мне свои дневниковые записи той поры.

  И теперь мне лишь остаётся восполнить некоторые пробелы в её повествовании и в меру своих способностей попытаться пересказать эту, на мой взгляд, весьма любопытную историю.

  Глава 1. Я – ЖИЗНЬ

  Однажды из Чечни в обычную городскую больницу по какой-то никому неведомой причине доставили партию раненых. Ребят вывезли прямо с поля боя. Один из них, офицер, был в критичеѓском состоянии: обе его ноги буквально расплющены. Ещё были пулевое ранение в плечо, ссадины и ушибы. Повязки и жгуты, наложенные наспех – в крови и грязи. Сам он – в травматичеѓском шоке. Пульс едва прощупывается.

  На его посеревшей крепкой груди холодно поблёскивал офицерский жетон, сделанный в виде скруглённой иконки с изо-бражением ангела-хранителя и выбитым внизу вместо имени личным номером. А помощь этому находящемуся на краю гибели малоѓизвестному Л-914568 сейчас была очень кстати.

  Без промедления начали готовить его к операции. Сделали местную анестезию, обработали раны; на кровоточащие сосуды наложили зажимы, занялись переливанием крови и плазмозаменителей.

  Было ясно, что ноги не сохранить, ибо кости раздроблены, а ткани сильно размозжены. Усечение конечностей для раненого тоже могло оказаться смертельным, но это был его последний шанс.

  Когда стабилизировались артериальное давление, пульс и дыхание, начали операцию.

  'Да, отвоевался парень, – подумала Лихачёва Зоя, молодая хорошенькая медсестра. – Ох, и велика же плата за жизнь! И его семье теперь не позавидуешь – хлебнут лиха'.

  Операция шла долго и завершилась благополучно. Пулю извлекли, ноги ампутировали выше коленей. Швы наложили аккуратно. Да иначе и быть не могло, ведь оперировал сам Терентьевич, за глаза называемый Верной Рукой. Раненого поместили в реанимационную палату.

  Зоя уже не раз собиралась уйти из операционных сестёр – психика на пределе, – да всё что-то останавливало её. И вот сразу после этой операции она решила окончательно: 'Ухожу'.

  Заведующий отделением, Николай Иванович, человек в годах: седой, грузный, величественный, строгий и вместе с тем добрый, принял у неё заявление, терпеливо выслушал её и сказал:

  – Что ж, Зоя Николаевна, устала от крови, говорите? Ну, устала, так устала. Восемь лет – срок немалый. Спасибо. Вы неплохо справлялись. Жаль, конечно. Но хорошо, что о своей замене побеспокоились. Палатной сестрой пойдёте?

  – Пойду, – ответила она.

  – Хорошо. Только у меня к вам будет одна просьба.

  – Слушаю вас, Николай Иванович.

  – Меня тревожит исход операции Некрасова. Вы бы не смогли некоторое время присмотреть за ним?

  – Не беспокойтесь. Я подежурю около него.

  – Ну, вот и славно.

  Вечером она зашла в палату к раненому. Комната была светлая, двухместная. На тумбочке лежала медицинская карта, Зоя заглянула в неё: 'Некрасов Владимир Митрофанович, капитан, тридцать лет'.

  'Вот уж не думала, что он мой ровесник', – удивилась она. Придвинула стул к его изголовью, присела и, глядя на него, невольно задумалась.

  Его заострённый нос, впалые щёки, мертвенная бледность, проступающая сквозь светло-серую щетину, наводили на мысли о бренности человеческого существования. Несмотря на различия своих жизненных принципов и целей, исключительность заслуг и дарований или полную никчёмность, все, так или иначе, движутся в одном направлении. Кто-то обгоняет других, кто-то отстаёт, а некоторые погибают, едва начав своё путешествие. Попытки отдельных незаурядных людей сопротивляться существующему порядку вещей нередко приводят их к ещё более преждевременной усталости и смерти.

  'Так что же такое жизнь? – думала Зоя. – Если это дар Божий, то почему тысячи случайностей могут легко погубить её? Как странно.

  Человеческая жизнь подобна выпавшей на листок росинке. Внезапный порыв ветра, упавшая сухая ветка, зверёк или птица могут невзначай стряхнуть её, и она тут же впитается в землю. Если же ей суждено дождаться солнца, то эта прозрачная капелька в мгновенье засияет волшебным бриллиантовым переливом. И чем больше будет падать не неё света, тем она будет таинственней и притягательней. Однако же ей недолго суждено удивлять мир: яркое солнце быстро высушит её. Чудо, увы, быстротечно'.

  По нескольку часов в сутки Зоя просиживала у койки Некрасова. Но он в себя так и не приходил. Леонид Терентьевич порекомендовал ей разговаривать с ним. Но о чём говорить с незнакомым человеком? И уже со следующего дня Зоя начала читать ему вслух 'Анжелику'. Прочла первую книгу, начала читать очередную. И вот на исходе второй недели в одиннадцать утра Некрасов начал приходить в сознание. Услышав шевеление, она привстала. Его воспалённые веки подрагивали. Лицо ожило: мимика была такой, будто он уже начал осматриваться, но почему-то забыл открыть глаза. И вот, наконец, его ресницы с видимым усилием разлепились.

  Взгляд Некрасова, отстранённый, затуманенный, будто опасаясь соскользнуть вниз, упёрся в потолок. Вероятно, его мысли с трудом пробивались сквозь ватную пелену беспамятства. Зоя склонилась над ним так низко, что не увидеть её было нельзя. Некоторое время он ещё продолжал смотреть 'сквозь неё', тем глаза его стали проясняться, наполняться удивлением. Он облизал пересохшие губы:

  – Я слышал... смерть – неприятная... дама, а ты – красивая.

  – Я не смерть, а жизнь, – возразила Зоя.

  – Жизнь?.. Хорошо, – облегчённо выдохнул он. И, словно привыкая к этой мысли, умиротворённо закрыл глаза. Но вдруг, как от толчка, снова открыл их. – Что со мной?..

  Сестра положила руку ему на грудь.

  – Не волнуйтесь. Всё хорошо. Вам сделали операцию. И всё самое ужасное позади. Отдыхайте.

  Тогда она так и не смогла сказать ему, что он остался без ног. Об этом Некрасов узнал позже. И с тех пор стал ужасно нервничать. Длительное время он температурил, иногда терял сознание и бредил. Его горячечный бред обжигающе действовал на нервы девушки. Владимир почти всегда попадал в одну и ту же ситуацию – босым бежал в атаку, командовал, ругался и стонал.

  'Проклятье! Сколько же здесь битого стекла, – шептал он. – ...Брагина, Брагина прикройте!.. Давай, парень, давай! Вот так... молодец. Перекрёстным бьют. Жорка, не отставай!.. В ноѓры прячетесь? Ну, погодите. Мы вас выкурим! Всю по́ґань выкурим! – гневно восклицал он. – О-о! И тут колючки, – скрежетал зубами Некрасов. – Когда же это кончится?'

  Однажды Лихачёва задремала и очнулась от его страстной мольбы: 'Потерпи, миленькая, потерпи. Потерпи, пожалуйста. Я спасу тебя... спасу... спасу'.

  Глубоко и часто дыша, он весь напрягся. Потом на какое-то время затих. Его короткие волосы взмокли от пота и напоминали ежовые иголки.

  'Прости меня, девочка... прости'.

  Его сбивчивый шёпот, невнятное бормотание, хриплые выкрики и стоны леденили сердце. У человека уже три недели не было ног, а он всё воевал. Ирреальность его подсознательных представлений вывела девушку из привычного состояния душевного равновесия.

  Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии или на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей, утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жёстче, – профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться – нужно спасать.

  Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало её причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьёзным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали раненому передышку, но память снова погружала его в страдания.

  У физической боли есть одна характерная особенность – доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от неё. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства – душевная, не менее настырная и жестокая.

  Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд снова стал тусклым, отчуждённым. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сёстры смотрели на это как на капризы, а Зоя – как на отказ от жизни.

  Некрасов, конечно же, заметил её особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Своё детство он провёл в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развёлся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.

  И теперь Зоя понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? – Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.

  Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей её мысли, что некоторые вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодёжь, по сути, становятся виновниками массовых убийств. Если бы они держали ответ за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.

  В отделении имелось несколько инвалидных колясок, и с некоторых пор на одной из них стали возить Владимира. Сначала Зоя вместе с санитаром помогала ему перебраться в неё на час-два в день, потом ему стало хватать и её помощи. Постепенно коляска становилась повседневным средством передвижения Некрасова. Его мышцы на руках стали наливаться, тело крепнуть – молодость брала своё. Однако у Лихачёвой появилось смутное предчувствие, что он боится своего выздоровления. Это дурной знак. И она рассказала об этом Леониду Терентьевичу. А тот сделал Некрасову кое-какие назначения и направил его на приём к психотерапевту Калюжному.

  Апрельское солнце своим ласковым ликующим светом успокоило и расслабило Владимира. В ожидании встречи он сидел в ординаторской в своей коляске и благодушно осматривался. Вскоре появился врач – улыбчивый худощавый мужчина лет пятидесяти. Он был выше среднего роста, чуть сутул и неуклюж. Густые серые волосы, мысиком наползающие на лоб с тремя глубокими поперечными морщинами, едва не касались столь же густых бровей. Его нос, словно с чужого лица, был достаточно велик, глаза – водянистые. В его облике, движениях было что-то медвежье. Зоя почти не знала этого врача.

  – Сегодня у нас – как в солярии, – приветствуя, протянул он руку Владимиру. – Как у вас дела? Говорят, на поправку идёте. Настроение, небось, весеннее? Или не очень?

  Проговорив всё это густым твёрдым голосом, он снял с себя светлый с болотным отливом пиджак и набросил его на спинку стула. Затем выдвинул стул и, плотно усевшись, внимательно посмотрел в глаза капитану.

  Некрасов лениво пожал плечами.

  – Понимаю, – заметил врач, – со мной тоже иногда случается депрессия, хотя веских причин для этого у меня вроде бы и нет.

  – Зато у меня есть, – сказал Некрасов. – Я стал короче на целых семьдесят сантиметров. Это ли не причина для скверного настроения?

  – Тут я не спорю: беда есть беда, – сказал Калюжный. И, тем не менее, при всём трагизме вашего положения, позволю себе заметить, с людьми случаются вещи не менее страшные, чем с вами. Миллионы людей прожили свои жизни, так ни разу и не увидев солнца, не услышав ни единого звука, не сделав ни одного шага по земле. И у них хватало мужества достойно пройти свой путь. Попробуйте и вы избавиться от жалости к себе.

  – Доктор, только не надо морали, – поморщился Владимир.– У меня от неё в мозгах глючит. Знаете, я ведь не трусливого десятка, но повода для оптимизма, хоть убейте, не нахожу. Дело в том, что в этой жизни мне буквально не за что зацепиться. У меня нет ничего и никого. Так какой же в ней смысл?

  Калюжный подался вперёд.

  – А теперь, капитан, послушайте, что я вам скажу. Во-первых, смысл своего существования каждый задаёт себе сам. Во-вторых, за тридцать лет своей жизни вы немало походили, поездили, повидали, многому научились. На сегодняшний день у вас есть образование, навыки, мозги, руки. Это приличный капитал. Кроме того, вы молоды и в остальном здоровы, – я смотрел вашу медкарту. А месяца этак через три-четыре здоровье ваше восстановится, и вы сможете начать активную гражданскую жизнь. У вас будет возможность не только овладеть новой специальностью, но и создать семью, и я уверен, вы сможете стать хорошим отцом. Если вы всегда будете помнить, что счастье возможно и что ваше будущее зависит только от вас, гарантирую, достигнете любой желаемой цели.

  – Вашими бы устами... Однако... должен признаться, это ранение настолько всё изменило – мои возможности, мир вокруг меня; в такую смуту ввергло мою душу, что мне не только мечтать, но и думать о будущем не хочется. Счастье, как я понимаю, это вообще редкая вещь, а для меня теперь и вовсе – химера. Нет, я определённо отмечтался.

  – Глупости, – с раздражением возразил врач. – С мечтой никогда нельзя расставаться, даже с самой невероятной, – и он, как бы ненароком, скосил глаза в сторону Зои. – Порой необъяснимым образом совершается невозможное – мечта сбывается.

  Щёки у Владимира порозовели. Калюжный неожиданно перешёл на 'ты':

  – Так что, капитан, я тебе по-дружески советую: смелее смотри в будущее, а горе закуси луковицей и живи дальше. На днях я загляну к тебе.

  Они распрощались по-доброму. Зоя отметила, что встреча была отнюдь не напрасной. Только уж очень не понравился ей недвусмысленный намёк доктора. Претенденты на руку и сердце у неё и так не переводились. Но она от них хотела нечто большего, чем они могли ей предложить. И, по крайней мере, в её планы никак не входит связать свою жизнь с калекой.

  'А Некрасов-то, оказывается, и краснеть умеет. С чего бы это? Он явно был смущён то ли бестактностью доктора, то ли тем, что тот угадал его мечту. Вот ещё не хватало!'

  Дня через три на улице значительно потеплело, и Зое разрешили вывезти Владимира на прогулку. Не без труда одевшись, он перебрался в коляску, а лифт доставил их на первый этаж.

  И вот они на улице. Как странно, ещё не распустились почки, не было и первой грозы, а воздух уже так ароматен, что нужно совсем немного воображения, чтобы представить себя посреди цветущего луга. Об этом девушка и хотела сказать Некрасову, но, взглянув на него, поняла, что и он испытывает примерно то же самое.

  Свернув с тротуара на грунтовую дорожку, ведущую вглубь сквера, они точно попали в другой мир. Колёса катились по влажной земле мягко-мягко. Каждый сделанный шаг приносил удовольствие.

  Время близилось к полудню. Сквер был буквально затоплен золотым светом. Щебет стоял неумолчный. Возле скамейки на небольшой прогалинке они остановились. Зоя присела. До больничного корпуса – рукой подать, но он остался у них за спинами и словно перестал существовать. Шум автомобилей и завывание троллейбусов на соседней улице молодым людям тоже не мешали, всё осталось где-то там, в грубой реальности.

  Медсестра смотрела на Некрасова и не узнавала его. С полусонным, глуповато-счастливым выражением лица он с интересом наблюдал, как скворцы из покосившегося линялого скворечника выселяют воробья. Обычная история.

  – Вот жизнь! – горьковато усмехнулся Владимир. – И тут жилищные проблемы. Перетерпела птаха морозы, полуголодное существование, а теперь, нате вам, курортнички заявились – и пожалуйте вон! Всё как у нас. Зоя, может быть, вы мне подскажете, отчего всё так нелепо устроено, что за всё надо драться, и порою – насмерть?

  – Не знаю. Может быть, это необходимое условие эволюции?

  – Похоже на то, – вздохнул он. – Но не глупо ли улучшать общество таким примитивным способом, как ведение войны?

  – Кажется, вы переходите в стан пацифистов?

  – Вы имеете в виду, переползаю?.. Нет-нет. Защищать Родину – это привилегия и обязанность мужчин. Так было и так должно быть. И всё же часто думаю: до чего же неумно я рас-порядился своей жизнью?.. Мечтал, что у меня будет хорошая семья, уютный, мною построенный дом, замечательный фруктовый сад, интересное дело... А прожил свою жизнь как-то начерно – в суете и нервотрёпке. Думалось, всё ещё впереди... вот отвоюю – и заживу по-человечьи. И вдруг очнулся, а жизнь моя уже отстучала, как ритуальный барабан.

  – Ну что вы о себе всё в прошедшем времени говорите? И не стыдно?.. Мы же стараемся вернуть вас к нормальной жизни. Вот заживут ваши раны, закажете себе хорошие протезы, и у вас всё ещё будет: и свой дом, и семья, и сад.

  – Ну, это вряд ли... Порою мне кажется, что происшедшее со мной не случайно; появись у меня возможность начать всё заново – скорей всего я бы понаделал тех же ошибок. Потому что до сих пор не знаю, что важнее: уберечь совесть от мук или тело от ран. Цена высока... пожалуй, даже слишком.

  – Это не пустяковый вопрос, согласна. Ошибки неизбежны, тем более что никто, или почти никто, не знает, в чём же всё-таки смысл жизни? Только ли, как я до сих пор полагала, в стремлении человека к полной гармонии?

  – Не уверен. Опять же, и гармонию каждый из нас представляет по-своему. Одному для её обретения нужны учебник по эстетике, библиотечка классики и фонотека, другому – только сбалансированное питание и спортивные снаряды, третьему – молитва и пост.

  – Что ж, у каждого из нас свои представления о жизни, и поэтому все мы ошибаемся по-своему, а ещё – ушибаемся, и чаще всего о свои принципы.

  Лихачёва замолчала. И тут Владимир неожиданно спросил её:

  – Зоя, простите за неловкий вопрос, а вы были замужем?

  – Нет, – как-то уж слишком буднично ответила она.

  – Всё дело в принципах?

  – Похоже на то, – повторила она его фразочку.

  – Вы такая... симпатичная, умная... н-не понимаю.

  – Я и сама не понимаю. Как-то один из моих приятелей при расставании сказал мне, что я слишком холодна, и он опасается замёрзѓнуть возле меня. С тех пор, мне кажется, я стала ещё холоднее.

  – Да не придавайте значения всякому вздору. Это он от досады, конечно, наговорил, от обиды на вас. Знаете, когда я вижу безупречно сложенного человека, почему-то всегда возникает уверенность, что уж у него-то непременно всё в порядке, и кажется невозможным, что такой человек может страдать от одиночества или чьего-либо невнимания.

  – Это иллюзия, – сказала Зоя. – И мой личный опыт тому доказательство. Не знаю почему, но мужчины, те, что приятны мне, попросту избегают меня. А ухаживать за мной пытаются или умные женоподобные дядечки, или инфантильные с растительной психологией мальчики. Отчего так происходит?

  – Не представляю, – вымолвил Некрасов. – Но иногда красота и отпугивает. На острове Ява, например, высоко в горах растёт чудный цветок – примула королевская. Когда люди видят её распустившейся, их сковывает панический страх, потому что она расцветает только накануне извержения вулкана. Может быть, и у ваших тайных поклонников есть какие-то причины остерегаться вас? Или всё дело в чрезмерной рассудочности?

  – Пожалуй.

  – Так она в любви не помощница, по себе знаю. Казалось бы, с интересным, способным к мышлению человеком всегда удастся найти общий язык. Но нет. Разумно размышлять и принимать благоразумные решения далеко не одно и то же. Здесь лучше довериться интуиции. Говорят, в ней проявляется накопленный нашими предками опыт.

  – Знаете, Володя, в общем-то, я догадываюсь, что мне мешает. – Думаю, моя излишняя категоричность в суждениях и поступках. Но я не могу иначе. Родители и те сбежали от меня в Уренгой деньги зарабатывать. Квартиру здесь купили и опять уехали. Теперь у меня есть всё необходимое... всё, кроме такого пустячка, как счастье.

  – А скажите, Зоя, с кем-нибудь из ваших приятелей вы пробовали поговорить откровенно?

  – Это ни к чему. Они и так лезут в душу, не вытирая ног. Это с вами я разоткровенничалась, как с попутчиком в поезде. А с ними – нет, бесполезно.

  – Спасибо за доверие.

  – Лихачёва! В ординаторскую! – крикнули у них за спинами.

  – Подождите, пожалуйста, я кого-нибудь пришлю к вам, – сказала она.

  – Не обязательно.

  На 'пятиминутку' Зоя шла с лёгким сердцем. Какое-то странное, давно забытое ощущение владело ею. Мимоходом она отправила к Некрасову его соседа по палате Марченко.

  А на следующий день она узнала, что после окончания её смены привезли саженцы клёнов. В их посадке, вместе с другими выздоравливающими, участвовал и её подопечный Некрасов. Он придерживал деревце за ствол, а его сосед засыпал корни землёй. Это не просто факт, а симптом к выздоровлению.

  Когда Зоя спросила Владимира, какая в том была необходимость, он ответил:

  – Я подумал: коль не суждено мне построить дом и вырастить сына, так хоть посажу несколько деревцев – всё не напрасно жизнь пройдёт.

  Дня через два случилась одна неприятная история, впрочем, для Зои – две. Только она заступила на ночное дежурство, как тут же к ней начал клеиться дежурный врач. Он был молод, смазлив и нахален, с устоявшейся репутацией ловеласа. Девчонки, увидев, что он не отстаёт от неё ни на шаг, стали хихикать:

  – Антоша опять начал свои брачные танцы. Пропала ты, Зойка, уж этот парень пока не добьётся своего – не отступит.

  Его преследование и насмешки девчонок очень разозлили её. И когда в перевязочной этот самоуверенный красавчик вдруг положил свою руку ей на грудь, Зоя влепила ему такую увесистую пощёчину, что тот пошатнулся. Глаза его заслезились.

  – Ты... ты... ты чего?! – вскричал он. – Ненормальная, что ли? Так ведь и ушная перепонка может лопнуть!

  А она, побледнев от негодования, чуть ли не прошипела:

  – И не только перепонка. Вам повезло, что у меня в руках не оказалось бутылки с микстурой.

  – Тебе к психиатру нужно обратиться!

  – А вам – к хирургу.

  Врач, взвинченный до предела, круто повернулся и выскочил в коридор.

  В тот вечер Зою не покидало дурное настроение. И вот новая неприятность. Перед отходом больных ко сну она зашла в девятую палату. Некрасов, увидев её, приподнялся на локтях.

  – О, наконец-то вы и к нам заглянули. А то уж мы стали по-думывать, что в чём-то провинились перед вами.

  Она, обозначив на лице дежурную улыбку, прошла мимо него к накануне прооперированному старичку. Предложив больному термометр и одарив его таблетками, Зоя направилась к выходу.

  Отгадав её намерение по уже отсутствующему выражению лица, Некрасов шутливо взмолился:

  – Зоенька, ну уделите нам хоть минуточку своего внимания.

  И, воспользовавшись тем, что она проходила мимо, неожиданно свесился с кровати и в последний момент уцепился за рукав её халата. Но она, ещё не остыв от недавно пережитого унижения, не остановилась, а с раздражением рванула из его пальцев рукав, и тут же услышала глухой удар упавшего на пол тела. Сердце испуганно сжалось. Она обречённо оглянулась. 'Боже! Вот ведь дура! Я ж его с кровати сдёрнула'. Все больные напряжённо приподнялись.

  Почти швырнув на ближайшую тумбочку поднос с лекарствами, Зоя бросилась к Владимиру. Он был без сознания. Тут подоспел и Марченко. Вместе с ним они с трудом подняли бесчувственное тело на кровать. Пока Марченко бегал за нашатырным спиртом, Зоя с тревогой осматривала Некрасова: уж не ударился ли он виском? Слава Богу – нет. На левой культе Владимира, на бинтах появилось алое пятнышко. Вот куда пришёлся удар. 'У него раны и так плохо заживают, а тут ещё я добавила ему боли', – корила она себя.

  Прибежал Марченко.

  – Что-то вы, Зоя Николаевна, резковато сегодня с нашим кэпом обошлись: выдернули его из-под одеяла, как сосиску из кожуры.

  Лихачёва закусила губу. Смоченная нашатырём ватка дрожала в её руках. Некрасов очнулся, наморщил лоб:

  – Что это со мной?

  – Это, друг мой, – любовь, – с наигранной важностью пояснил Марченко. – Когда заступает на смену обожаемая мной Галюня, я тоже периодически теряю сознание.

  Больные заулыбались. Зоя, чувствуя ужасную неловкость, выхватила из нагрудного кармашка халатика клочок ваты и стала поспешно высушивать им выступившую на лбу Владимира испарину.

  – Прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Сегодня совсем не владею собой. Извини.