Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Глава 11

Воронов посмотрел в оконце. Тьма стояла непроглядная, черная наволочь заволокла небосклон, не просматривалось ни одной, даже завалящей звездочки.

«Стоп! – сказал самому себе, – спешишь брат, а спешка известно, только где требуется…» – и, растворив дверь настежь, громко крикнул:

– Бойцы, младшего лейтенанта… сюда срочно! Не дайте уехать… – и на немой вопрос Селезня ответил. – На обыске буду самолично, хочешь, вместе поедем. Да ты, старлей, наверное, не в курсе… Поясню кратко, подожди-ка минутку…

Взял телефон и потребовал соединить с дежурным паровозного депо Кречетовка. В трубке защелкало, но связь оказалась надежной. Воронов представился, занизив новое звание, спросил, как применялся сегодня дежурный мотоцикл депо с часу до пяти вечера и кто, конкретно на «Ленинградце» ездил. Ответ Сергея порадовал. Он звонко хлопнул в ладоши.

– Так и знал, Ширяев с четырнадцати тридцати до шестнадцати использовал деповской драндулет для собственных нужд.

И Воронов в двух словах изложил начальнику городского отдела спектр собственных подозрений к инженеру по оборудованию депо. Петр Сергеевич проявил живую заинтересованность, но Сергей отчетливо видел, что по сути это деланный интерес. Старому ли чекисту Селезню не понимать, что ситуация никудышная. А как иначе, ибо у него под боком действовал вражеский агент, причем продолжительное время, и до сих пор не разоблачен. Ведомственные отговорки тут не помогут. Тэошник Свиридов еще пацан – с него взятки гладки, а вот с начальника горотдела спросят по полной программе.

Но, как видно, Петр Сергеевич отличался крепкой выдержкой, в лице начальника горотдела не шевельнулся не один мускул, он только попросил разрешения майора присутствовать при проведении обыска. Получив согласие, Селезень подошел к окну и всмотрелся в ночную темень.

Тем временем Воронов позвал еще остававшегося в предбаннике кадровика Первильева.

– Иван Маркович, расскажи-ка поподробней о старшем инженере Романе Ширяеве, собственно, что за кадр такой…

Кадровик пояснил, что к инженеру со стороны руководства депо и вышестоящих организаций претензий по работе не предъявлялось. Сотрудник Роман Денисович исполнительный и дисциплинированный. В порочащих деяниях, скажем, частой выпивке, а уж тем паче в супружеских изменах замечен не был. Отнюдь не шалопай, не бабник, не вертихвост, какой там… Человек серьезный и образцово положительный. Но смекнув, что попал не в желаемое русло, поправился, добавив: «По первому виду, разумеется, ведь в душу каждому работнику не влезешь…»

– А физически, Ширяев крепкий мужик или как? – уточнил Воронов, имея практический резон.

– Да уж, здоровенный как бык. Инженер на физкультурных мероприятиях молодым ребятам фору давал. Обличьем с виду не блещет, но жилистый и сильный, – и добавил неодобрительно, – собачий сын. Да и бегает, дай дороги, и гирю пудовую раз по двадцать подымает каждой рукой в отдельности. Спортсмен, не спортсмен, но физическая подготовка будь здоров.

Да, – протянул Сергей, – что и требовалось доказать.

Вернулся запыхавшийся младший лейтенант Свиридов и стал поспешно докладывать, но Воронов оборвал парня с полуслова:

– Андрей, на обыск к Ширяеву поедем вместе. Надеюсь, предупредил Алтабаева, чтобы выставил охранение, а сам не лез в квартиру.

– Само собой товарищ капи… – быстро поправился, – товарищ майор.

– Так, – перебил Воронов, – старший лейтенант (обращаясь к Селезню) и ты Андрей, объявляете Ширяева в розыск. По всем каналам срочно объявляйте! Перекрывайте город и станцию, сообщайте в область, Грязи и Богоявленск. Приметы агента Андрей скажешь… подчеркните, что опасен… Самим не брать, по обнаружению сразу сообщать в отделение. Всем понятно…

Минут пятнадцать оперативный пункт напоминал разворошенный улей, откуда вихрем вылетали гонцы к военным и милиции, откуда непрестанно звонили телефоны и жужжал перегревшийся аппарат ВЧ.

Наконец, нужные службы оповестили, и уже ничто не сдерживало следопытский пыл чекистов.

– Ну, тогда по коням! – скомандовал Воронов, и кивнул Селезню. – Старлей, в твоей машине поедем, разговор намечается…

Домчали до третьей Кречетовке минут за десять, да и то водитель городской эмки придерживал газ, щадя ТОшную полуторку, громыхавшую по булыжнику большака, как таратайка. Ночь выдалась тихая, темень кромешная, немудрено, что по такому мраку даже не было слышно звуков отдаленной канонады, в другие ночи доносившихся со стороны Ельца. По приезде машины оставили в пустынном переулке, чтобы попусту не пугать спящий люд. Дом Ширяева стоял погруженный во тьму, ни одно окошко не теплилось.

– Куда выходят окна инженера?

– Со входа в дом, на север, – ответил вмиг оказавшийся рядом сержант Алтабаев.

– Ну, иди, открывай дверь квартиры, – приказал Воронов, – только без шума. Можешь так…

– А то… – усмехнулся хитрющий Алтабаев. – Мы не такому делу обученные…

Однако пришлось разбудить соседей, как тут обойтись без понятых…

Не церемонясь, в квартире включили верхний свет и приступили к тщательному поэтапному обыску. У Ширяевы жили в отдельной маленькой двухкомнатной квартире с собственной кухонькой. Как правило, в остальных домах этого типа предусмотрены коммунальные кухни на два хозяина. Начали, естественно, с прихожей и кухни. Осматривал сам Воронов. Остальные пока стояли статистами или помогали двигать мебель.

Внимание Сергея привлекла посудная тумбочка, стоящая возле печи. Внутри лежали кастрюли, сковородки и крышки к ним. Одним словом обиходная кухонная утварь. Но уж слишком чистенькой выглядела, эта угловая тумбочка. Отойдя назад, Сергей пригляделся и различил мутные разводы на лаковых боковинах. Велел сдвинуть укладку в сторону. На полу скопился мусор, который ленивые хозяйки часто оставляют под несдвигаемой мебелью. Но что-то не так… Да это же размельченная печная зола… Взяли веник, подмели половицы – надежное место для подпольного тайника. Воронов приказал вскрыть там пол, куцые доски упорно не поддавались. Видно приколотили на совесть аршинными гвоздями, что уже крайне подозрительно. Наконец образовался проем с полметра в поперечнике. Алтабаев взялся высвечивать подпол аккумуляторным фонарем.

– Нашел! – радостно вскрикнул боец. – Ну-ка дайте кочергу… нет, не достану… Найдите швабру, наконец.

Через минуту на свет Божий выволокли тяжеленькую укладку в прорезиненной ткани. Срезав веревки, развернули обертку, – и ахнули. Перед ними предстал портативный радиоприемник, а может и рация, в рифленом металлическом коробе, по-видимому, от сложных электрических устройств. Да уж, улика так улика.

– А вот и крючок для антенны… – проявил сметливость Селезень, отыскав за шторкой под потолком характерный изогнутый стержень. Алтабаев же, для приличия, еще пошуровал шваброй в подполье, и к удивлению остальных извлек из дальней глубины помятую пачку пистолетных патронов калибра семь-шестьдесят пять.

Ну, что еще требуется доказать… – задал Воронов риторический вопрос. И сам себе ответил. – Улики неопровержимые, но поищем еще нечто до кучи, – и заглянул в поддувал печки. – Ребятушки, да здесь, похоже, сжигали недавно… Ну-ка Алтабаев посвети. Засунув руку поглубже, достал два обгорелых обрывка фотографий. Велел младшему лейтенанту собрать в конверт сожженные остатки для экспертизы.

Дальше группа перешли в зал. Сергей подошел к застекленному шкафу и стал бегло просматривать книжное собрание Ширяева.

– Сергей Александрович, а почему вы не листаете книжки, наверняка между страниц спрятаны любопытные записи, – спросил по-ученически младший лейтенант Андрей Свиридов.

– Полагаю, Ширяев уничтожил закладки, да и не такой инженер дурак, чтобы читать по шпаргалкам. Меня же интересуют часто используемая агентом литература. Что определяется по изношенности переплетной крышки и загрязненности обрезов книжного блока. Это по-научному сказано, но, думаю, понятно, – ищу затертые книги.

– Да зачем это нужно, товарищ майор?

– Книга подходящий способ для кодировки разведпосланий. Да вот и нашел, родименькую… – и вытащил томик сочинений Достоевского.

Смотри лейтенант, видишь это четырнадцатый том, а больше томов собраний Федора Михайловича здесь не видно. Сечешь! – Свиридов даже приоткрыл рот, внимая каждому слову майора. – Да, и для сведения на будущее… – продолжил Воронов, – смотри, издание дореволюционное, муаровый переплет как новенький, книга годами содержалась в аккуратных руках. Но корешок с золотым тиснением слегка надорван, значит, томик неоднократно вынимался из стопки книг, – соседние же в полном в порядке. По обрезам книжки видно, что «Достоевским» часто пользовались, смотри – характерный жировой налет на них. Уж не думаю, что Ширяев регулярно перечитывал вторую книгу Братьев Карамазовых, тоже, нашелся богоискатель… – усмехнулся Воронов.

Увесистый томик также переадресовали экспертам, на предмет тщательного изучения. Остальные книги из домашней библиотеки Ширяева мало заинтересовали Воронова: русская и советская классика издания тридцатых годов, техническая литература по железнодорожному делу и вузовские учебники, советских же лет.

Интерес Воронова к обыску ощутимо поостыл, но зато с завидным упорством стали работать Свиридов и Алтабаев. Селезень, чтобы не показаться уж вовсе бесполезным, тоже брезгливо перебирал вещички семьи Ширяева. А когда началась подробная опись, вышел на улицу вслед за Вороновым, перекурить… Небо уже начинало светлеть на востоке, зарождался новый день.

Раскурив, вынутую из серебряного портсигара, папиросину Казбека (Воронов, сославшись на кислый вкус, отказался) Селезень спросил:

– Сергей Александрович, вы гораздо моложе меня, а уже майор, дважды орденоносец, а у меня только медаль «Двадцать лет РККА», да знак «Заслуженный работник НКВД». Почетного чекиста так и не получил. А я ведь гражданскую прошел, как говорится, от звонка до звонка. Дважды ранило… В двадцать первом году командовал ротой ЧОНа, уже здесь, при подавлении Тамбовского восстания. Ох, и задали чоновцы тогда жару антоновским бандитам!

Воронов по рассказам старых чекистов в подробностях знал об операции органов в Тамбовской губернии, когда использовали эсера Евдокима Муравьева. По наводке завербованного ЧК агента, удалось арестовать видных руководители повстанческой армии Антонова, но сам Александр Антонов ловко уходил от устроенных засад. Тогда пришлось задействовать воинские части Красной Армии и ЧОНа, под прямым руководством Тухачевского и Уборевича. В конце лета двадцать первого года с восстанием крестьян было покончено. Если честно признаться, – правда о тех события тщательно скрывается, да и красные командиры, убивавшие заложников и травившие селян газами, стараются не ворошить постыдное прошлое. Кстати Сергей знал, что генерал армии Георгий Жуков, тогда командир эскадрона, получил первый орден Красного Знамени в боях с бунтующими крестьянами. Потому Воронов и не стал развивать тему «героических» подвигов ЧОНовцев, а стал излагать Селезню план действий горотдела по блокированию передвижений Ширяева в пределах города и прилегающих районов.

Излагал майор до предела четко, толково пояснял заданные старшим лейтенантом вопросы, но видел, понимал по потускневшим глазам Селезня, что бывалого вояку болезненно одолевают мысли иного свойства.

Петр Сергеевич сознавал, что найденные серьезные улики очередной камень в огород начальника горотдела, или даже гвоздь в гроб… «Гроб», сказано фигурально выражаясь, – никто не станет сажать гэбэшника, да и не тридцать седьмой год на дворе. Зачтутся былые заслуги… и тихонечко отправят на фронт. Ладно бы приставят к особистам, а могут ведь назначить командиром в строевую воинскую часть. И тогда… теплый насиженный быт пойдет побоку, семье тоже придется нелегко, как говорится, рухнет чекистская карьера, и уже не будет шанса отмыться… Селезень не стал выспрашивать Воронова о возможных коллизиях в собственной судьбе, не ко времени это, да и не красит старого чекиста подобная суета, – выставлять в такой напряженный момент подлый шкурный интерес. Сдержал себя старший лейтенант Селезень, сказал только, что еще раз пойдет и посмотрит обнаруженные улики.

Да и Воронов, уже внутренне готовый к неприятной беседе, облегченно вздохнул полной грудью и медленно пошел к стоявшей поодаль «Эмке». Усталый мозг Сергея уже отказывался анализировать текущие события. И он счел за благо, что беспричинно вдруг окунулся в далекое двадцатилетнее прошлое.

* * *

С апреля двадцать третьего года Воронов работал техником на авиационном заводе (бывшем механическим «Дукса»), а уже в сентябре, естественно, по протекции старых приятелей отца, парня зачислили на трехмесячные курсы по подготовке следователей, разведчиков и комиссаров чрезвычайных комиссий. Распоряжение о зачислении подписал начальник Административно-организационного управления ВЧК Станислав Реденс. Эти курсы помещались в старинной усадьбе на Покровке двадцать семь. Гораздо позже стали понятны обстоятельства такого поворота судьбы… До того, с ним подолгу и на разнородные темы беседовали два соратника отца по партийной работе, часто заходившие к Вороновым на вечерний чаек. Как выяснилось потом, оба оказались руководящими сотрудниками на Лубянке.

На чекистских курсах Сергея, имевшего за плечами гимназию, конечно, заметили и стали готовить по специальной программе для закордонных работников, числя уже на высших курсах ГПУ. Казалось странным, но молодому человеку свели к минимуму общение с другими курсантами, которые старше по возрасту, состояли в партии свыше четырех и имели стаж работы в органах не менее трех лет. Из этих ребят готовили чистых оперативников для внутренней работы в войсках и территориальных органах. А вскоре Воронова отселили из общежития в отдельную комнату в другом районе Москвы.

Вскоре с ним ряд продолжительных бесед провел сам Артур Христианович Артузов в бытность помощником, а затем и начальником Особого отдела. Запомнились наставления, наезжавшего в Москву, Станислава Степановича Турло – начальника контрразведки пограничных войск Западного края (кстати, виленца и автора книг-руководств «Красная контрразведка» и «Шпионаж»). Крепко помогал в учебе Иван Залдат, подбиравший учебные пособия, в том числе книги генерала Владислава Клембовского и другие дореволюционные источники. А уж такие учебники по специальным дисциплинам, как: «Краткие сведения из агентурной разведки», «Канва агентурной разведки», «Техника контрразведывательной службы», «Очерки истории карательных органов» и «Азбука контрразведки» были вызубрены Вороновым наизусть. С автором «Азбуки» Константином Константиновичем Звонаревым, тогда военным атташе в Турции, Сергею довелось встретиться и пообщаться, задав вопросы по нераскрытым в книге моментам.

По панской Польше с ним занимался поистине человек-легенда, имя которого – Кияровский (Стечкевич) Виктор Станиславович: поляк, виленец, на пятнадцать лет старше Сергея. Был кадровым сотрудником второго отдела генштаба Польской армии (небезызвестной «двуйки»). Резидент польской военной разведки в Петрограде. В 1920 году перешел на сторону Советской власти. При Особом отделе состоял сотрудником для специальных поручений (курировал агентуру ГПУ в Польше). Ему помогал заместитель Павел Андреевич Стырне – латыш по национальности.

Конкретно по Литве, а точнее по Вильне, Воронова готовил тоже человек из легенды – заместитель начальника контрразведывательного отдела Роман Александрович Пилляр (барон Ромуальд Людвиг Пилляр фон Пильхау), кстати, двоюродный племянник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Этот еврей, тоже виленец, поначалу возглавлял советскую агентуру в Литве, потом работал особоуполномоченным по Западному фронту, а до двадцать первого года состоял на нелегальной работе в Германии. Сергей благодарен советскому барону за то, что еще тот, помимо лучших учителей московских гимназий, ставил Сергею немецкий и польские языки. Помогал Пилляру – латыш Карл Карлович Сейсум-Миллер, и поляк Карл Францевич Роллер, занимавшиеся контршпионажем против прибалтийских буржуазных республик.

К сожалению, эти удивительные люди оказались позже репрессированы и не дожили до Войны.

Вот такая получилась подготовка у Сергея Александровича Воронова – парня на протяжении нескольких лет готовили для больших дел, возможно слишком больших…

Но тут вмешалась смерть Дзержинского летом двадцать шестого года. Воронов двадцать второго июля был на похоронах основателя ЧК и наблюдал, как Сталин и Троцкий несли гроб Феликса Эдмундовича. В том почетном эскорте состояли Рыков, Каменев, Томский, Бухарин, а спереди шел «дедушка Калинин» в мятой косоворотке.

Началась кадровая чехарда в кадрах ГПУ. С приходом на руководство Секретно-оперативного управления в июле двадцать седьмого года Генриха Ягоды, – Сергея срочно отправили с оперативным заданием в польскую тогда Вильну (Вильно – так город теперь назывался).

С чего и как такое приключилось…

Седьмого июня на железнодорожном вокзале в Варшаве смертельно ранен советский полпред в Польской республике Петр Лазаревич Войков. Через час он скончался. Полпреду еще не исполнилось тридцать девять лет. Террористический акт совершил белогвардейский последыш – Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно. Уже пятнадцатого июня варшавский суд приговорил убийцу посланника к пятнадцати годам каторги. На судебном процессе экзальтированный гимназист во всеуслышание заявил: «Я отомстил за Россию, за миллионы людей!» Прокурор же чрезвычайного суда справедливо заметил: «Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее». Как позже узнал Воронов, Коверду через десять лет заключения амнистировали и выпустили на свободу.

По сути, Вильно не слишком многолюден. Но в тесных городских кварталах и живописных окрестностях собралась многотысячная публика из разномастных рядов белой эмиграции. Тут поселились и представители российской профессуры, и журналисты либеральных и консервативных изданий, священники и оголтелые безбожники, коммерсанты и пролетарии как умственного, так и физического труда. А уж военного сословия было немеряно… По городу фланировали офицеры элитных царских полков, а у харчевен просили на опохмел низовые члены казачьего круга. Естественно, набилось в город несчетное число шелупони из уличных торгашей и откровенно уголовных элементов. Отдать должное польским властям – те основательно почистили это пестрое сообщество, заставили почтительно относиться к коренным жителям и уважать местную власть. Несговорчивые уехали дальше, слишком агрессивно настроенных пересажали, а согласившиеся на ассимиляцию, устоялись и приняли новые правила игры. Но, однако, большинство оставшихся беженцев связывала непримиримая злоба к Советской России, к новой власти страны. Кроме того, в городе вольготно чувствовали себя политические и военные разведки смежных государств, направленные против СССР. И вот этот конгломерат из идейных профессоров, вожаков бандитских шаек и цивильных господ с мягким акцентом варился в одном антисоветском бульоне, тесно взаимодействуя, вынашивал далекоидущие ненавистнические планы. Грубо говоря, в Вильно, – те, кто носил шляпу или фуражку с высокой тульей, знали друг друга и пересекались по нескольку раз на день. И бог ведает, в чем способны сторговаться эти персоны в пивной под сенью халуп еврейского квартала или в шикарном ресторане на Мицкевича.

Как показывала советская агентура, убийца Войкова оказался крепко завязан на виленские белогвардейские кружки и белорусские националистические братства. Разумеется, что здесь не обошлось без старших братьев из западных разведок.

В этом слоеном пироге предстояло разобраться (судя по нынешним меркам – младшему лейтенанту госбезопасности) Сергею Александровичу Воронову и, в меру сил покарать врага.

Понимая, что излишне деятельный иностранец непременно подпадет под пристальное наблюдение охранки, решили насколько удастся изменить внешность чекиста. Воронов отрастил усы и интеллигентскую эспаньолку, отпустил волосы до плеч, из шатена превратился в темного брюнета, даже южного типа – а-ля Николай Гаврилович Чернышевский.

Приехал Сергей в Вильно с варшавским экспрессом. Дорога составляла четыреста верст, он благополучно проспал десять часов пути и вышел на взгорку вокзальной площади в бодром расположении духа. Чекист основательно изучил город по планам и описаниям, потому не составило труда разобраться в местной топонимике.

С Вокзальной Воронов вышел на Понарскую (бывшая Полтавская), потом перешел на Йозефа Пилсудского (бывший Александровский бульвар) и через три квартал свернул налево на Новгородскую, которая и при поляках не изменила названия. Недалеко от переулка, в кирпичном двухэтажном доме, для него через агента сняли уютную комнату.

Хозяйкой же просторной квартиры оказалась молодящаяся, пахнущая дорогими духами пани Эльжбета (по-русски Елизавета) Левандовска. Полячка была вдовой видного чиновника, в старое время исправно служившего российским властям. Эта женщина оказалась любезной и гостеприимной, за небольшие деньги предоставила Сергею (тогда – эмигранту Юрию Свияжскому) полный пансион. Элегантно одетая, изящно выглядевшая, несмотря на возраст, – Эльжбета являла образец благородных и гордых польских дам, о которых Сергей много наслышан и внутренне побаивался. Но неловкая робость отступила, не оставив следа, стоило пани Эльжбете заговорить с ним. Мягкий польский акцент придавал словам дамы изысканный шарм, а материнские нотки в тоне голоса растопили закоснелое сердце молодого человека. Постояльца препоручили расторопной служанке Молгожате (Гося, так звали в быту), и вскоре «пан Юрек» устроился наилучшим образом.

* * *

Итак, Воронов-Свияжский превратился в виленца, два дня беззаботно бродил по Старому городу, пытаясь проникнуться окружавшим средневеково-барочным духом. Сергей дышал внезапно явленной свободой, которая ни к чему не обязывала, совершенно не требуя выстраивать занудных линий поведения. Он стал в те дни вольным человеком. Намеренно заглянул в Доминиканский костел Святого Духа, так как слышал о его неземном интерьере. Случайно оказался в соседнем – францисканском монастыре, осмотрел с любопытством обветшалый собор и прилегающие готические строения. Посетил старейший в городе костел Святого Николая, что спрятался в укромном местечке, упреждая праздных зевак. Там же в крохотном скверике остановился в раздумье перед статуей Святого Христофора (небесном покровителе города) с ребенком Иисусом на плече. Пошастал по увитым плющом старинным университетским дворикам, потом прошел к сказочной Святой Анне и охранявшему малютку громадному Бернардинскому собору. Не будучи воцерковленным человеком, удосужился войти в просторный православный Пречистенский храм и поставить свечи за успех начатого дела и о здравии близких. Так, на всякий случай поставил, а вдруг…

Ну, а как не подойти к Острой браме – «Воротам Зари» («Ausros Vartai» по-литовски), где в надвратной часовне помещена священная для католиков и православных икона «Остробрамской Божией Матери». Еще на подходах к башенной арке Воронов поразился обилию паломников, на коленях, ползущих к святому образу. В аркадах костела «Святой Терезы», примыкающих к воротам, гнездятся десятки нищих и увечных людей, настойчиво просящих подаяние «Христа ради». Сергей невольно погрузился в ожившее дикое средневековье. Он не мог себе представить, насколько поляки фанатичны в собственной вере, поистине поразительны сцены человеческого уничижения в просвещенном европейском городе. Воронов осторожно обходил неистово крестящихся пилигримов и, поддавшись общему порыву, обнажил голову, проходя под обшарпанными сводами крепостной башни «Аушрос».

Худо-бедно ознакомясь с городом, Сергей, напустив степенный вид, решил наведаться в русскую гимназию, где учился и не закончил курса Борис Коверда. У него имелось удостоверение журналиста изданий комитета Русского общества в Кракове и Праге, что и разрешало напрямую побеседовать с директором гимназии Леонидом Леонидовичем Белевским. Этот человек имел недюжинные способности: педагог, публицист, общественный деятель. Энергичный член Виленского русского общества, он выступал с докладами на религиозно-философские темы, руководил литературно-артистической секцией общества, даже одно время исполнял обязанности директора Виленской духовной семинарии.

Само собой разумеется, поначалу разговор зашел на животрепещущие темы для гимназии, испытывающей серьезные проблемы с финансированием. Дефицит за двадцать шестой – двадцать седьмой учебный год составил свыше двадцати тысяч злотых. Минимальный бюджет школы на новый период составлял те же двадцать тысяч, из них двенадцать тысяч – плата за учебу, если будет платить каждый ученик. Помощь от Русского политического комитета (РПК) и пособие Русского общества принесут максимум пять тысяч злотых. Опять возникал дефицит денежных средств. Регулярно задерживаются выплаты преподавателям, к тому же из-за бедности половине учащихся платежи за гимназию приходилось отменять.

Это было первое серьезное задание Воронова, потому даже мельчайшие детали навсегда отложились в памяти.

Посочувствовав директору, псевдо-журналист плавно перевел разговор на волновавшее умы виленцев громкое дело бывшего гимназиста Коверды. Сергей сразу же сумел сориентироваться и занял позицию, царящую в умах русской эмиграции – поступок Коверды благородный и героический.

Леонид Белевский придерживался того же мнения. Со слов директора – Борис Коверда проучился в гимназии только год, намеренно ушел из белорусской школы, из-за просоветских взглядов большинства учеников. Жил юноша в тяжелых материальных условиях, парню приходилось подрабатывать, потому и часто пропускал занятия. После Рождества Борис не стал посещать уроки, встал вопрос об отчислении из гимназии. Дословно Леонид Леонидович сказал: «Исключение Коверды было для меня тяжелой обязанностью. У юноши стояли слезы на глазах, когда тот говорил, что хочет окончить гимназию, но нечем платить. Борис был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым… – чуточку подумав, Белецкий добавил, как бы в собственное оправдание. – Как директор гимназии скажу, что Коверда оставил о себе самые теплые воспоминания».

Сергей уже для себя высветил личину юного террориста, чрезмерно озлобленного на советскую власть и ставшего непримиримым врагом новой России.

Пришлось побеседовать с духовником и законоучителем гимназии священником Дзичковским, который также лестно отзывался о бывшем воспитаннике: «Борис – христианин не только на словах. Мальчик относился к закону Божию с исключительным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что Коверда в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных учеников…»

Повидался Сергей даже с двумя приятелями террориста – Агафоновым и Красовским. Друзья отметили, что их товарищ по жизни ненавидел большевиков и открыто выступал против них. Когда в городе шел советский кинофильм «Волжский бурлак», Борис призывал сорвать демонстрацию фильма. А так… парень слишком замкнут и скрытен. Но было ясно, что Коверду мучила некая тайна, о которой никому не рассказывал. Таково было мнение товарищей убийцы.

Попутно удалось узнать, где все-таки подрабатывал юный террорист. Выяснилось, что молодчик трудился корректором и экспедитором в белорусском еженедельнике «Белорускае Слова». Издатель журнала Арсений Павлюкевич рассказал с некоторой опаской, зная вердикт Варшавского суда, что молодой сотрудник проявлял трудолюбие, помогал делать сложные переводы, интересовался вопросами религии и даже вступал в переписку с сектантами-методистами, защищая Православие. Одним словом, полезный работник, но скрытный и малообщительный.

Но одно забыли отметить добросердечный директор, духовник, приятели и сдержанный работодатель, что Бориса Коверду отчислили из гимназии двадцать первого мая, и уже двадцать второго парень отбыл в Варшаву. Кстати, Сергей, как бы невзначай, побывал и на квартире, якобы нищего мальчика. Сопоставив полученные факты, Воронов пришел к выводу, что мотивы исключения, имели чисто оперативно-политический окрас и никак не финансовый. Коверду специально готовили, выучивали для специального задания, а не попросту науськивали неразумное дитятя на безобидный протест.

За ним стояли влиятельные силы. Воронову не составило труда навести справки об Арсении Васильевиче Павлюкевиче. Сын попа, окончил медицинский факультет Московского университета. В двадцатом году, будучи в Слуцке, присоединился к белорусскому националистическому движению, входил в число организаторов тамошнего восстания. Потом скитался по Европе, оказавшись в Вильне, некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. Как выяснилось, кланялся и нашим и вашим. Тесно контактировал с нелегалами из «Зеленого дуба», в то же время работал врачом в польском госпитале. Открытая поповичем националистическая газетенка «Беларускае Слова», придерживалась как ни странно полонофильской ориентации. Но самым забавным стало открытие Воронова, что Павлюкевич числился двойным агентом: завербован и ГПУ, и польской «дефензивой». Как говорится, тот еще фрукт…

Вот этот хлюст, будучи работодателем Бориса Коверды, явился и идейным вдохновителем юнца. О том Сергею в доверительных беседах, за кружкой пива сообщили сотрудники газетенки Павлюкевича, платившего писакам за труды чистые гроши. Газетчикам часто доводилось быть свидетелями громкоголосых дискуссий Бориса с шефом. Они же рассказали Воронову о некоем есауле Михаиле Яковлеве, командире хваленого «Волчанского отряда», действующего на польском фронте. Яковлев, бывший погромщик и ярый юдофоб, издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия». Борис Коверда стал сотрудничать и у него.

Круг стал сужаться. Воронову удалось выяснить, через ушлых половых престижного еврейского ресторана, что тема покушения на Войкова поднималась в застольных беседах Коверды с Павлюкевичем и Яковлевым слишком часто. И, в конце концов, весной двадцать седьмого года у них вызрело решение совершить террористический акт. Воронову стало известно (посредством темных личностей), что Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства и паспорта, а Яковлев содействует в организации технических вопросов. Вскоре есаул предоставил Коверде «Маузер» и «Браунинг» (кстати, последний не фигурировал в протоколах обысков и допросов). Только малограмотный профан не способен понять, что два пистолета – это уже иной уровень подготовки теракта. Осечки быть не должно. Павлюкевич организовал фиктивное исключение из гимназии и саму поездку в Варшаву, через знакомых людей.