Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Рябых Валерий

Рябых Валерий

Случай на станции Кречетовка

Валерий Рябых

Случай на станции Кречетовка

Повесть

I.

Весть о жестоком убийстве орсовского снабженца Семена Машкова и о пожаре, спалившем его домишко, облетела Кречетовку в полчаса. Да и не мудрено, ибо поутру вся женская половина поселка обреталась на станционном рынке. А их, не взятые на фронт (по здоровью или броне) мужья и сыновья, поголовно наследственные железнодорожники, успели обсудить эту новость на утренних пересменах.

Болтали, конечно, всякое. Но одно знали твердо, что убийство и поджог дома не простое совпадение, а намеренная жестокая расправа.

Семена нашли неподалеку от здания узлового клуба, красавца более уместного областному центру, нежели пятитысячному поселку. Тело распласталось на асфальтной дорожке, ведущей к заброшенной в войну танцплощадке. Надо сказать, что обыкновенной поножовщиной и разбойным грабежом тут не пахло. Снабженец был не просто расчетливо зарезан, ему выкололи глаза и отрезали язык. Такого изуверства в богатой криминальной истории Кречетовки еще не случалось.

Ну, ладно, убили и надругались, зачем же еще и дом-то сжигать? Вот загадка, так загадка?!

В народе болтали всякое. В основном сходились на том, что Сенька пострадал на любовной почве, мужик холостой, ходок еще тот.... Только уж месть вышла излишне изуверской и удел лиходея (тут каждому понятно) – только вышка! То, что его найдут, мало, кто сомневался – чай не город?! Нашлись фантазеры, что подкинули меркантильную версию, якобы у снабженца в кубышке спрятаны золотые червонцы. Мол, наворовал у ОРСа в свое время. Что уж явная ерунда.... Да уж как-то не вязалось такое скрытное корыстолюбие с еще не старым, компанейским и любящим выпить мужиком.

Проявив простительное обывателю любопытство, многие из кречетовцев уже побывали на пожарище. Благо идти недалеко, весь поселок из конца в конец можно пройти за сорок минут. Нашлись даже такие, кто навострил лыжи в местную больничку (труп свезли в тамошний морг), дабы из первых рук разузнать о неслыханном членовредительстве, а коль повезет, то даже и увидеть "растерзанные" останки.

Самые ушлые зажухались в зарослях сирени, что напротив здания поселкового совета, в торце которого размещалось отделение милиции. Из них собралось две группы. В одной – взрослой, заводилой был местный урка по прозвищу Космыня. Он растолковал своей кодле, что так они выведают, кого "мусора" потащат на допрос и кто сам придет "стучать". Вторая группа состояла из старшеклассников (школа располагалась по другую сторону обширного парка), пацаны, начитавшись про Шерлока Холмса, возомнили себя заправскими сыщиками.

В десять утра, как по заказу для затаившихся "разведчиков", у поссовета остановилась запыленная эмка-воронок. Из передней дверцы вылез милиционер с кубарями в синих петлицах и быстрым шагом, чуть ли не бегом, припустил в отделение. Следом за ним, уже не спеша, вышли из "эмки" средник лет пехотный капитан в защитной гимнастерке и второй (явно большой начальник) с двумя шпалами на темно-красных петлицах. Они закурили, и стали лениво прохаживаться по дорожке.

– Селезень, сука(!), – отрекомендовал гебешника Космыня, – он начальник городского отдела НКВД. Второго, вояку, не знаю, должно с военной комендатуры? Смотри братва, сейчас наши "властя" на полусогнутых подвалят...

Не нужно быть провидцем! Действительно, вскоре, на ходу застегивая крючки ворота кителя, поспешал участковый Филишин. Следом за ним из другой двери трусил председатель совета Игнатов, рано облысевший толстячок в полувоенном френче, он уже загодя обтирал пот с лысины.

– Товарищ старший лейтенанта госбезопасности, лейтенант милиции Филишин по вашему приказанию прибыл, – как можно громче отрапортовал участковый и подобострастно встал навытяжку.

– Чего орешь? – одернул его Селезень, и что-то добавив, лениво протянул кисть председателю совета. Тот нежно пожал ее, аж двумя руками, и быстро, быстро залепетал, должно в чем-то оправдываясь.

Чекист прервал излияния Игнатова, угрожающей репликой:

– Потом! Потом с тобой разберутся...

Игнатов, застигнутый врасплох столь страшными словами, мгновенно осекся, посерел лицом и отошел в сторону, потупил голову.

– Садись вперед, – скомандовал Селезень участковому, и приказал в сторону посыльного милиционера. – Покарауль тут, Семченко! – и совсем тихо пояснил капитану – На место убийства ехать нет смысла, давно затоптали. Пожарище наши облазили, ничего путного не нашли, так горелое шмотье, естественно, от бумаг и следа не осталось. Поехали в больничку, у них главврач мужик бывалый.

Проводив глазами отъехавший воронок, Касмыля пояснил своим друганам:

– Сычи на место поехали, туда, где жмура обнаружили. Потом труп осматривать станут.... Так, что двое останутся (ткнул пальцем в самых молодых), а мы втроём пошли отседова...

Догадливые школьники также смекнули, что "эмка" направилась в сторону клуба, но из-за отсутствия иерархии в своих рядах, всем скопом метнулись в том же направлении.

II.

Сергей Воронов добирался до Кречетовки "нелегалом". Ему пришлось облачиться в общевойсковую форму с одной шпалой в петлице, вместо трех, в том же звании в "органах". Правда, его удачно посадили на ближайший курьерский поезд, обеспечив беспрерывные восемь часов хода, так что доехал он без приключений. Даже порядком выспался за последний уж слишком трудно доставшийся месяц.

В тридцать восемь писать мемуары еще рановато, да и война идет не на жизнь, а на смерть, так, что воспоминания о героическом недавнем прошлом пусть подождут подходящего момента. Теперь ему поручено новое задание, суть которого старший майор Синегубов – начальник Транспортного управления излагал в течение сорока минут. В остальном капитан госбезопасности Воронов должен разобраться сам, додумать детали операции, избежав возможных подводных камней по причине неразберихи войны и ведомственной конкуренции, просчитать все так, чтобы самому не попасть в вагон некурящих. Впрочем, "регалий" уже и не жалко, главное не завалить порученное Николаем Ивановичем дело, как он понимал – заведомо дохлое для остальных сотрудников управления.

Вспомнилось, как-то отъезжая в очередную командировку, в поезде, расстилая под харчи газету (потом он больше не расстилал газет с передовицами вместо скатерти), он случайно напал на приказ народного комиссара обороны от 2 марта. В память четко врезались формулировки Верховного. Маршала Кулика обвинили в "пораженческом поведении, неисполнении приказа Ставки, несанкционированном оставлении Керчи и Ростова", в пьянстве, разврате, служебных злоупотреблениях и даже воровстве. Так, то – Маршал Советского Союза, и тот "погорел как швед пол Полтавой", а уж капитана "тайного" ведомства просто сотрут в порошок и памяти не останется. Впрочем, Серега уже и не строил иллюзий на собственный счет. Уж слишком много на его глазах оборвалось блестящих карьер, порушилось человеческих судеб людей честных, да, собственно, и невиновных в предъявленных им преступлениях.

Да ладно уж там генеральских карьер, двух его закадычных приятелей – старлеев Димку Щеглова и Степку Шубина расстреляли в тридцать седьмом по доносу одного мудака, которого самого шлепнули полгода спустя. Димку взяли дома, а Степку прямо из управления, среди бела дня. Парень держался молодцом, заверял, что произошла ошибка, разберутся и он вернется. Но его глаза, прежде широко открытые жизни, уже поменяли свой настрой. Нет, в них еще не было первородного ужаса, но уже неотвратимо вкралась внутренняя мука и грусть всеми отверженного парии.

Считается – через зрение нельзя заразиться болезнью, тут нет прямого физиологического контакта. Но бацилла страха, гнездившаяся в глазах Степана Шубина, уже проникла в Сергея, стала болезненно посасывать под ложечкой.

После ареста друзей, его часто посещала подлая каверзная мыслишка: "А, что...?!". А что, если ребята после применения спецсредств покажут на него, просто так упомянут с недомолвкой?! Понять-то их можно. Боль низводит человека до животного состояния, превращает в безвольный субстрат. Он затаенно ждал развязки, но парни не оговорили его. Спасибо им за это, и вечная память...

Как всякий чекист в те годы, капитан Воронов приучил себя помалкивать, сдерживать эмоции, внешне спокойно наблюдая произвол и несправедливость, царящие в стенах родного ведомства. Он стал меньше выпивать, вовсе избегал дружеских застолий, начисто исключил любые откровенные разговоры и тем паче душевные излияния. Да и остальные поступали так же, дураков и болтунов в органах не держали. Старая русская истина – "от сумы, да тюрьмы не зарекайся", – для чекиста имела особый смысл, "домоклов меч" внезапной, а порой и необъяснимой кары был, пожалуй, главным атрибутом той профессии. Но видно судьба берегла его.

И вдруг 15 декабря 1938 года! Причина способная выхватить не только из обыденной жизни и забросить на тюремные нары, но и стать весомым поводом крайней меры. Имя этой причины – Чкалов! Оставалось, только Бога молить, чтобы пронесло...

Анкета самого Воронова была безупречно чиста. Москвич. Хотя и родился в селе Всехсвятском, где и крестили в одноименном храме. Из рабочих. Отец всю жизнь слесарил, поначалу на станции Подмосковная Виндавской железной дороги, потом в механическом цехе завода "Дукс" на Ходынке, потом уже авиационного имени Менжинского. Там и скончался за верстаком, в тридцать третьем, от инфаркта, хотя, в сущности, нервной его работу назвать было нельзя. Вот в тех местах, теперь всем известного "Сокола", и возрос Сергей. Еще пацаном, в зарослях рощи, сейчас носящей имя Чапаевского парка, познал первую девчонку. Потом, как и все, в пятнадцать лет встал к слесарному верстаку, уже национализированного "Дукса", где и прикипел к авиации. На фронт не отпускали, но вот в Егорьевскую школу авиации Рабоче-крестьянского Воздушного Флота в двадцать первом дали рекомендацию. Там он и сошелся со своим одногодной Валеркой Чкаловым. Выпивали, по девкам ходили, делились мечтами – оба хотели летать. Но Серега, как назло, сломал ногу, упав с турника, крутя "солнышко", и в Борисоглебскую летную школу не попал. Вернулся техником на старый завод. Откуда по ленинскому призыву попал на Лубянку (тоже героическая профессия), и в двадцать три года получил три кубаря на краповых с малиновой окантовкой петлицах. Собственной семьи завести не удалось, да и какая там семья – сплошные командировки...

И вот в тридцать восьмом Палыч разбился... Они не часто, но встречались, комбриг Чкалов и капитан госбезопасности Воронов. Признаться, особой близости не было, ну, раз-другой посидели в ресторации, ну, как-то Сергей заходил к Валерию в его контору на родном Менжинском... В основном виделись мимоходом, между делом. В их последнюю встречу Валерий сказал о предложении "Отца" стать наркомом, даже пошутил, мол, сам особо не петрю – возьму тебя замом. Сергей остро ощутил запах смерти, что бы там не говорили, есть такой особый запах, когда она совсем рядом. Он сказал Валерке – откажись. И все вроде бы стало на место. И вдруг, Валерия Павловича не стало!?

Потом товарищ Берия покончил с ежовщиной, плакаты с "ежовыми рукавицами" убрали навсегда, но друзей уже не вернуть, не говоря уже о неискоренимой горечи в душе и памяти о мерзком животном страхе. Чтобы там не говорили в пьяном угаре, высокие слова и удары кулаком в грудь, – те, кто испытал тот страх, никогда его не забудут, он всегда напомнит им – "знай свое место!"

Впрочем, тогда и закончился карьерный рост Воронова. Его перевели с сильным понижением в Транспортное управление НКВД и остался он вечным капитаном.

Был еще один незабываемый урок в его недолгой жизни. По специфике службы Сергею приходилось встречаться с уникальными во всех отношениях людьми. Врезался в память разговор с исхудалым иеромонахом, возвращенным с пересылки обратно в Москву на доследование. Беседа, если ее так можно назвать, естественно свелась к теме веры и безверия. Иноку Варфоломею (имя это уже не забыть никогда) достаточно легко удалось убедить Сергея, что вера сама по себе постоянно присутствует в нашей жизни, не только в религиозном аспекте. Ложась спать, мы верим, что проснемся утром, садясь в поезд – верим, что доедем куда надо, уверенно вершим массу всяческих дел, итог которых, если все проанализировать, не всегда успешно достижим. Но главное, что уяснил Сергей из откровений иеромонаха и постарался убедить себя в том, что истинный христианин ничего не должен бояться. Ему страшен лишь гнев Божий, не греши и не прогневишь Господа. А все остальное в воле Божией, предрешено Богом и вменено будет делать человеку лишь для его пользы, но не во вред. Это аксиома! Даже страдания, следует переносить с упованием на божественное предопределение и торжество конечной справедливости. Поэтому ничего не следует бояться. Вручи себя в руце Божии, и что будет, так и будет...

Сергей понимал все это разумом, и в Бога верил (старался, заставлял себя верить), но все равно, делалось ему порой так тоскливо и душно, что и жить не хотелось. Конечно, для православного помыслить так – уже есть смертный грех. Вот, с тем и жил капитан госбезопасности, с какой-то постоянно саднящей занозой, что обречен на плохой исход, вот и ничего не оставалось как её укрощать логикой отца Варфоломея.

III.

В кабинете начальника городского отдела НКВД Сергей просмотрел тонюсенькую папку с делом Машкова Семена Егоровича, 1907 года рождения. Начальник ГО (он же и начальник УГБ ГО) старший лейтенант госбезопасности Селезень Петр Сергеевич, заранее предупрежденный звонком из области, один на один, слишком уж обстоятельно доложил столичному капитану неучтенные подробности в агентурном деле Машкова. И уж потом, сменив официальный тон на доверительный, вкрадчивый, по-стариковски посетовал:

– Ценный был кадр, скажу Вам Сергей Александрович, много мы через него и сами, и с ребятами из ДТО Московско-Рязанской дороги контриков повязали. – Поцыкал языком, шмыгнул носом, – Какая же такая мразь расколола его?! – И уже уверенней добавил. – Я тут по горячим следам взял двух говнюков, повязанных с ним... Да, не сознаются подонки. Честно сказать, еще не успели их додавить. Ну, ничего, что-нибудь да знают?! Может, посмотрите на них, товарищ капитан после планерки? – Взяв внутренний телефон, велел заходить вызванным работникам.

Селезень по старшинству представил их Воронову, его же отрекомендовал как представителя центрального аппарата. Но по той почтительности, с которой держал себя начальник отдела, было ясно, что пехотный капитан состоит в немалых чекистских чинах.

На летучку вызвали кроме трех городских чекистов еще начальников городской и линейной милиций, а также старшего по линии ДТО отделения дороги.

Прежде всего, следовало понять – почему, а главное за что, так зверски и вызывающе нагло убили орсовского снабженца. Можно было просто приколоть его в подворотне, а зачем еще и дом-то сжигать? Чекистов и милицию пугать бессмысленно – они люди служивые. Видимо, эта маниакальная "достоевщина" сделана ради устрашения его подельников, причем людей местных. Лишиться не только собственной жизни, но и крова для близких, как говорится, большая разница?! Определенно работали группой: один убивал, другой поджигал. Ведь нужно подготовить и принести зажигательное вещество, проникнуть в дом. Использовали, наверное, керосин – его проще достать. Бензин, как и любая горючка для автотранспорта на строгом учете. Керосин для примусов, керосинок и ламп трехлинеек пока продавали в лавках. Местные урки, даже за большой куш, вряд ли пойдут на такое дело. Остаются пришлые, по подчерку похоже на хорошо обученных диверсантов.

Если диверсанты затаились в Кречетовке, то их вычислить не представит большого труда – все пришлые через сутки будут как на ладони. Определенно, они явились с проходящих мимо составов, которых не меряно на станции, причем идут в разных направлениях. Но, кто-то их встретил, дал наводку, возможно даже проводил и показал на месте. Кто? Этот "кто" может быть агент, внедренный лет десять и более того назад. Кречетовка станция узловая, первой категории, кадры здесь тасуются "дай Бог дороги". Он может быть и новеньким, поэтому возникает неотложная задача кадровикам и милиции. Хотя и окрестную шпану следует потрясти, эти все про всех знают. Ну, не мог вражина не наследить, хоть даже в малом? Необходимо закинуть удочку в местную поликлинику, там тоже все местные жители как на рентгене. Допросить продавщицу керосиновой лавки, может что вспомнит, но прежде установить, чем поджигали. И искать, искать свидетелей – кто-то, что-то, где-то видел или слышал.

Милиционеры, не привыкшие к такому кавалерийскому наскоку, лишь озадаченно чесали затылки. Селезню пришлось гаркнуть на них, чтобы не просиживали жопы, а шли работать, чтобы задействовали весь наличный персонал. Чекисты, ясно дел, помалкивали.

Младшему лейтенанту от ДТО (в досье сказано, что весьма толковый малый), помимо основной задачи, приказано выдать опытным операм автоматы.

Потом Сергей с Селезнем спустились в подвал камер предварительного заключения.

Первым в следственный бокс привели лысоватого парня лет тридцати с заметно опухшей кровящей губой. Бывалый Селезень сразу же оправдался:

– Сам скот с порожек навернулся. Никто его не трогал...

Парень оказался кладовщиком из отделенческого НОДХ (службы материально-технического снабжения). Погорел на том, что перепродал трем залетным фраерам форменные мундиры железнодорожного комсостава. Те покупатели, как потом выяснилось, оказалось дезертирами, а один из них, так и вовсе диверсант Абвера (из наших военнопленных у немцев). Кладовщика раскрутили по полной, заодно тогда погорел начальник НОДХ и его прихвостни, правда, уже по линии хищения социалистической собственности. Парня оставили подсадной уткой, а вот на связь с ним определили Машкова.

Лысый кладовщик клялся и божился, что никому не говорил про орсовского Егорыча, но веры ему уже не было, а возиться с ним было недосуг. Отправили в домзак, велев – содержать в одиночке.

Второй оказался несравненно более смышленым, да и старше по возрасту, из тех, что до суда готовы подписать всякую ересь на себя, сами же ее и сочинив. Работал в ВЧД (вагонное депо) мастером столярного цеха, само собой воровал шалевку из вагонов-ледников на обшивку домов, но это семечки. Взяли его за то, что в 40 году у него гостил (и пил) целую неделю латыш из Риги, якобы отдыхали вместе в Алуште в санатории. На поверку такого латыша не оказалось в кадровых списках. А мастер признался, что тот привозил ему по дешевке рижский денатурат в обмен на вагонную краску. Дальше больше, оказалось, что прибалт оказался вообще немцем. Но дело как-то само собой заглохло, а мастер дал подписку о сотрудничестве. На связи был опять же Машков. Об хитрожопого мастера мараться не стали, и спровадили вслед за лысым "побратимом". Время дорого, нужно ехать на место.

Пока добирались в тряской эмке до Кречетовки у обоих (Воронова и Селезня) закралась каверзная мыслишка, а не вел ли Семен двойную игру. Не знал ли он того, чего не хотел докладывать чекистам? Вполне допустимо, что он водил за нос городское УГБ, играл в поддавки, сливая всякую шелупонь, ради пока непонятной выгоды своих хозяев.

Расследование убийства Машкова не главная цель командировки Воронова, это весомый повод, для подступа к его основной задаче – ликвидировать вражескую агентуру на узловой станции, теперь он здесь самый главный. Для него уже собирают личные дела всех руководителей станции и её структур, а пропускать через сито он умеет...

Как белый день ясно – немец прекрасно знает параметры станции, кадровый состав, возможно, знает телефонные и телеграфные коды. Но он не может знать текущие количественные и качественные показатели ее работы. Нужно иметь данные по принятым транзитным и разборочным поездам, в том числе и воинским эшелонам, число сформированных поездов в целом и их подразделением на категории, данные по отправительским маршрутам, вагонооборот, объемы погрузки и выгрузки в вагонах, тоннах, людях и многое другое – понятное только специалистам. Сам Сергей, по роду своей работы в шестом управлении НКВД, знал Кречетовку, да и другие крупные узловые станции, как свои пять пальцев. Но теперь (по проверенному источнику) за Кречетовкой охотится немецкая разведка, и получить достоверную информацию она может только от посвященных лиц, увы, вовсе не рядовых работников станции.

IV.

Космыня и два его закадычных дружка Моряк (зимой и летом ходил нараспашку) и гнусавый Урус (кличку получил от схожей фамилии), смекнув, что воронок направляется в морг, известными только им задворками добежали до узловой больницы. Они присели на корточки в густых кустах американского клена, как раз напротив входа в мертвецкую. Группа школьников, по той же логике, запыхавшись от бега, обосновалась в прилегающих к забору больницы дикорастущих посадках, где летом ходячие больные справляли свою нужду. Обе группы, затаив дыхание, внимательно следили за расхристанной дорогой.

Но вот подъехал милицейский воронок. Еще на ходу, из него выскочил участковый Филишин и побежал в сторону приемного отделения больницы.

– За главврачом побежал падла, – прокомментировал Космыня своим подельникам.

Эмка остановилась. Водитель замешавшись, открыл заднюю дверцу, выпустив первым капитана, Селезень спереди, вылез из машины сам.

– Офицерик не местный, – заключил Космыня, – вишь как ему прислуживают, может с области, какой-нибудь прыщ на ровном месте? – и захихикал, должно считая себя докой во всех делах.

Неслышно о чем-то переговариваясь, военные закурили. Вскоре семенящей походкой, чуть ли не поддерживаемый Филишиным за локоть, подошел седой, с бородкой клинышком врач, раскланиваясь, представился. Вся группа вошла внутрь морга.

Иван Иванович, – Воронов обратился к главврачу, – здесь есть запасной выход? На вопросительный взгляд старичка, усмехнувшись, добавил: – Да тут за нами наблюдают, словлю придурков, пока тепленькие.

Да, да, конечно. Дуся, Дуся! – позвал врач санитарку.

Минуты через две, Воронов, осмотревшись на месте, зашел в тыл группы урок. Те не чувствуя подвоха, смачно переговаривались. Сергею не составило труда определить главного из них. Направив на него ТТ Воронов скомандовал: – В серой рубахе встать, остальным лежать, рыпнитесь, пристрелю на месте! Лежать, сказал! Ты у них микитра, топай вперед, чуть что – завалю, понял?!

– Понял, начальник, – понуро ответил Космыня.

Под прицелом пистолета блатной и капитан зашли в морг.

Филишин! Свяжи ему руки! – крикнул Воронов.

Тут же вмешался Селезень: – Филишин, там у меня в ящике слева наручники, одна нога здесь, другая там.

Через минуту, Космыня уже в наручниках, присев на край топчана, облизывал пересохшие губы. Селезень положил в карман гимнастерки финку, изъятую у шпанюги при беглом осмотре.

Когда начальство ушло в мертвецкую, участковый по-приятельски, но ехидно – словом, добил уркагана:

– Доигрался сучий потрох! Теперь тебе паразиту, как пить дать сидеть – влез ты по полную шею....

Космыня уже понял, что "влип по полной" и понуро свесил голову.

Тем временем двое его приятелей стремглав улепетывали прочь от больницы, то и дело, оглядываясь назад, ожидая внезапного выстрела.

Школьники, увидав, как Космыню вели под пистолетом, сочли, что военные арестовали убийцу и также быстренько сдернули с места, поспешая поведать приятелям и окрестному люду, как быстро взяли убийцу Семена Машкова.

Главврач Иван Иванович, он же хирург по профессии, не побрезговал осмотреть труп еще раз, не будучи патологоанатомом или судмедэкспертом, он здорово помог следствию. Рассматривая полость рта убитого Машкова, он со всей определенностью заключил, что язык отрезал левша, так как полосы разреза шли справа налево. Никто не станет специально выкручивать кисть, ради заумной имитации. Убит же Семен одним точным ударом в сердце, что опять подтверждало версию Воронова о диверсанте-профессионале. Селезень сразу же заверил, что матерых зеков-рецидивистов в Кречетовке нет, так..., водится всякая шелупонь. Осмотрели одежду Машкова – ничего примечательного. Обратили внимание на татуировку убитого, она без блатных намеков – грубо сработанная женская головка на левом плече и серп и молот на правом, более идиотской композиции Воронов еще не встречал.

Следующей была очередь Космыни.

Воронов раскрутил его сразу, даже не стал запугивать. Скорее всего, "сиделый" парень догадался, в чье он ведомство попал, любая его уловка лишь себе хуже, да и не отпустят его теперь, а "грохнуть" могут запросто, по закону военного времени.

Послал шпану на разведку старый вор рецидивист Лошак. Ранее орудовал по товарным поездам на станциях, но по причине войны поутих в тех делах, теперь тырит по карманам на рынках и в пригородных поездах. Филишин доложил, что у гражданина Конюхова несколько лагерных ходок, что он в Кречетовке местными урками считается за пахана, но арестовать его по недостатку весомых улик не представилось возможным.

– Ты чего кретин несешь? – влез Селезень. – Ты мне ответишь, его давно пора выслать к чертовой матери, тут прифронтовая зона...

Воронов, махнув рукой, приостановил пыл начальника отдела, обратился к Космыне:

– А, что Лошак – он левша? И еще – есть за ним мокрое дело?

– Да нет, не левша, у него правда двух пальцев на левой руке нет, говорил, в лагере отморозил что ли.... А мокрухи за ним нет, точно знаю. Может, правда, финорезом в пузо пырнуть, но так попугать нас пацанов, на понт взять.... Хотя, я за него гада отсидел срок, когда он почтальона гробанул. Сдуру взял грех, меня запугали его кореша с города...

Сергей уже понял, что Лошак вовсе не фигура.

– А кто его кореша? – записали и их координаты.

– А все же, зачем Лошак вас послал выслеживать?

– Сказал, дело произошло страшное, может быть большой шмон, надо быть ко всему готовым...

– Понятно! Космынина в линейную кутузку. Нужно брать Лошака! Скорее всего, он уже подался в бега. Звоните в комендатуру, на станции. Дайте ориентировку. И быстрей, быстрей поворачиваетесь. Мне тебя учить не надо Петр Сергеевич. Где у вас тут телефон Иван Иванович, – главврач повел в свой кабинет.

V.

По Кречетовке молниеносно распространилась весть, что "органы" повязали Космыню. И пока того допрашивали в отделении милиции, доброхотные сударушки успели оповестить о том мать парня. Сорокалетняя еще не старая женщина, изможденная не столько работой, сколь покойным мужем пропойцей и безалаберным опрыском, сумевшим уже оттрубить три года в колонии за воровство и поножовщину, она поначалу восприняла задержания сына внешне спокойно.

– Сколь веревочке не виться, а конец один. Бабы я знаю, я уверена он Семена пальцем не тронул. Но теперь на него все спишут, а на кого еще-то, вон он – какой бедовый у меня уродился. Да еще сидел за Лошака, ведь тот пырнул почтальона ножиком. А мой все на себя взял, дурачок.

И, наконец, не выдержав, заголосила. – Ох, сыночек ты мой родненький, и чего ты не слушал меня. И чего ты не уехал к тетке в Пензу, как я тебе всегда говорила. Они же идолы тебя теперь порешат, им медаль, а тебе, дурная головушка, смертушка предстоит.

Женщины, поджав губы, молча, наблюдали слезливые излияния соседки, как должное восприняв чей то шепот в самом начале: "Доигрался сыночек твой разлюбезный..."

Полуторка с пятью автоматчиками без знаков различия, тихо остановилась за углом тенистого переулка. И лишь только когда с ней поравнялась эмка городского отдела, из кабины грузовика к ней поспешил молодой офицер с малиновыми петлицами. В легковушке рядом с водителем сидел участковый Филишин, Воронов в простой солдатской гимнастерке широко расположился на заднем сиденье, рядом лежал ППШ. Придвинув автомат ближе, он пригласил ДТОшника присесть рядом.

– Молодец Скворцов, встал самое то. Все ребятам разъяснил? На рожон пусть не лезут, если там диверсанты, когда станут удирать – стрелять только по ногам. Окружайте дом!

Когда лейтенант ушел, Сергей сказал участковому:

– Ну, вот Юра? Действуем, как договарились. Я рядом с тобой, для виду – простой боец. Ты вызываешь Конюхова, если дома – берем его сразу, если начнут палить, немедля падай, дальше моя задача. Понял?

– Так точно, товарищ капитан.

– Ладно тебе.... Ну, что – пошли на Лошака!

Если быть более точным, на зоне уркагана нарекли Лойшаком, так законники называли гибрид жеребца и ослицы. Да, Конюхов был смел и резв, но и дурак был порядочный, точнее совсем тупой. А тут и фамилия оказалась схожей. Жил он один в родительском домишке, в промежутках между отсидками хозяина, совсем пришедшим в запустение. В доме была известная всем кочетовцам "малина", временами тут дым стоял коромыслом, раньше даже цыгане на своих таратайках приезжали – скупать краденное. Не любили кречетовцы тут даже мимом проходить, обязательно подвернется кто-то из блатных и самое малое – начнет требовать денег на опохмелку.

Участковый по всей форме подошел к крыльцу и окликнул хозяина дома. Воронов, сотворив простецкую (точнее сказать полупьяную) физиономию, стоял позади, едва придерживая висевший сзади автомат. Никто не откликнулся. Филишин ступил на крыльцо и стал стучать в дверь. Полное молчание в ответ. "Ломай", – тихо произнес Воронов и оказался за спиной милиционера. Одним ударом ноги тот вышиб трухлявую дверцу. Воронов повел стволом ППШ по углам жилища Лошака, прошел дальше в спальню – никого.

И тут до Сергея дошло, что он подставил под смертельный удар милиционера. А если бы диверсанты заминировали дверь, сделав растяжку? Да, нехорошо. А все спешка, везде русский авось...

Воронов не допустил Филишина производить обыск, велел ему караулить у двери. Нехитрый скарб Конюхова не требовал долгой проверки, но и она была вполне удачной. Воронову удалось обнаружить початую банку консервов странного происхождения. Но главное – под матрацем лежанки Лошака он нашел немецкий армейский нож. На лезвии и рукояти была отчетливо видна корка запекшейся крови.

– Нож, определенно, подкинули. Где вот только сам Лошак?

Ответ на этот вопрос не заставил долго ждать. После осмотра хижины Конюхова, сложив улики в какую-то тряпицу, решили заглянуть в огородный сарайчик. Сбитый из горбыля, насквозь продуваемый ветрами, сарай показался Воронову подозрительным. Фонаря у них не было, из разбросанной рухляди и тряпья в темном мареве черт ногу сломит. Сергей потянул участкового за рукав, на выход. Понятным жестом, велел встать у двери, сам отошел три шага назад и громко крикнул: