Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Глава 6

Погожим ранним утром из подъезда бревенчатой двухэтажки, срубленной «в лапу» и еще не потемневшей со временем, вышел статный мужчина средних лет. Белый полотняный китель и путейская фуражка придавали человеку строгий, начальственный вид. Да и на петлицах с синим кантом поблескивали четыре эмалевых шестиугольника. Путь старшего инженера пролегал мимо однотипных строений, в обиходе называемых «итээровскими». В начале тридцатых эти дома заселили инженерно-техническими работниками узловой станции Кречетовка.

Набрав силу, июньская природа благоухала. Сочная зелень раскидистых деревьев и густого кустарника зеленым покровом застила глаза. Воздух настоян первозданной родниковой свежестью, которую пьешь и не напьешься, словно живительный нектар. Блестящие лучи уже высоко стоящего солнца, прорезая кроны лип и тополей, превращали окружающее пространство в подобие зрелища детского калейдоскопа. Разноцветные стеклышки, преломив в призмах красочные отражения, создавали поистине волшебные миры.

Но стоило смахнуть с век набегавшие слезинки и пристально оглядеть стены домов, зияющие глазницами окон, крест-накрест зачеркнутые бумажными полосками, как суровая действительность расставляла все по подобающим местам.

Уже год шла жесточайшая война. Ни разу за время существования Россия не подвергалась столь тяжким испытаниям. Не было еще случая, чтобы злобный и немилосердный враг грозил полным уничтожением государства, собрав для этой цели мощь покоренной Европы, людской и промышленный потенциал большей части континента. Но русская держава, вопреки прогнозам маловеров, крепко стояла на ногах, Потеряв треть европейской территории, страна наоборот набирала мощь на Урале и в Сибири, создавая там оружие Победы. И пусть пока Красную армию преследовали неудачи на фронтах, пусть немец подкатил на танках катушке Волге, но советские люди, изжив страх и панику сорок первого года, уже твердо знали, что непременно выстоят и победят. Слова Сталина и Молотова: «Наше дело правое, враг будет разбит, Победа будет за нами!» – никогда прежде не звучали так весомо и зримо, как в это лето сорок второго.

Станцию Кречетовка и примкнувший железнодорожный поселок, после поражения под Харьковом и натиском немцев на Кавказ и на Волгу (план «Вариант Блау»), стали часто бомбить. Правда, бомбежки носили не столь массированный и регулярный характер, однако вызываемый ими урон имел серьезные размеры. Случалось станционные рабочие, и привлеченные местные жители сутками работали без продыха, расчищая развалины и пепелища разрушенных станционных построек, завалы разбомбленных поездов, выправляли покореженные взрывами пути, стрелочные переводы и иные руины. Тушили пожары и выносили скарб жителей из порушенных домов, ровняли ямы взрывных воронок на дорогах, всем миром помогали ставить поваленные столбы электропередач, оттаскивали вырванные с корнем «ураганным смерчем» вековые деревья. И хоронили, хоронили, бесконечно хоронили, – на глазах выросшем поселковом кладбище родных, близких, знакомых и бойцов Красной Армии.

Зловещая «рама» – немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189» был зачинателем предстоящего налета фашистских стервятников. Люди загодя начинали готовиться к грядущей бомбежке, складывали поблизости нехитрые вещички и столь же не мудреный харч. Женщины как наседки собирали округ себя ребятишек (семьи в большинстве многодетные), прятали в лифчики и рейтузы, кровные денежки и карточки. Да и так, как говорится, люди постоянно сидели на узлах.

И когда раздавались раздирающие жилы звуки ревунов, обыденная жизнь поселка моментально обрывалась. Люди скопом бежали прятаться в близлежащие яблоневые сады, благо садовые кварталы окружены длинными охранными канавами, где легко и надежно укрывались от шальных осколков или увесистой болванки, долетевшей с путей после взрывов.

Так было… и продолжалось без прекращения. Но сегодняшнее утро не предвещало чрезвычайных ситуаций. Стояла тишь и благодать. Щебетали ранние птахи, на дальних задворках прочищал горло, проспавший рассвет петух. Рачительные хозяйки выпустили кур из сарая в палисадник, в надежде выгулять птицу поутру, пока сосед не разругался из-за пеструшек, пронырливо роющих лазы к нему на участок.

Стояло погожее июньское утро.

Железнодорожника звали Ширяев Роман Денисович, около шести лет тот трудился в паровозном депо Кречетовка, занимая немалую в масштабах узла должность старшего инженера по оборудованию, подчиняясь только главному инженеру и начальнику депо. Роман Денисович поспешал на утреннюю планерку, которая по летнему времени проводилась на свежем воздухе, у входа в помещение строительного цеха.

Скорым шагом, слегка нагнув голову долу, мужчина миновал ряд итээровских домов по улице Свердлова и ступил под сень тополей колоритного кречетовского парка. Огражденный ровным штакетником, с деревянными же входными арками по сторонам, парк разделен прогулочными дорожками на геометрически правильные сектора. На пересечении тенистых аллей на белых постаментах стояли гипсовые композиции, призванные олицетворять светлый облик советского человека. Скульптуры рабочего, колхозника, советского интеллигента, спортсменов с полагаемыми атрибутами: веслом, диском, копьем, пионеры с горнами и барабанами – эти особенности придавали парку пышный размах, подобающий областному городу. Жаль только, что из-за лихолетья эту еще не померкшую красоту, по весне не окрасили белой известью.

В центре парка разбиты гряды роскошного цветника. Где едва ощутимо взгляду, трепетали на ветерке пряно пахнущие фиалки, увы, теперь неухоженные, местами проросшие сорной травой. Посреди пестрого ковра впечатлял габаритами круглый мраморный фонтан, тоже не работающий и уже местами обшарпанный, с облупившейся краской на трубах и носиках струйных леек. Высилась рядом и дощатая эстрада, крашенная желтой охрой, пока еще не выцветшей, зрительные же скамейки успели вывезти прошлой осенью.

Не обращая внимания на изыски садово-паркового искусства, задумавшись, Ширяев, пересек парк наискосок, и вышел на выложенный булыжником большак. С другой стороны торной дороги привольно раскинулся станционный колхозный рынок, с крытыми торговыми рядами и киосками в переходах. Окрестные селяне, из близлежащих колхозов и совхозов, несмотря на строгость военного времени, каждодневно снабжали кречетовцев плодами собственных земледельческих трудов. У подъездных ворот гуртовались разномастные телеги и даже дроги. Позади повозок распряженные мелкорослые лошадки мерно жевали сенную жвачку. В междурядьях уже толпились домохозяйки, выбирая зелень, июньскую редиску и ранние парниковые огурчики к обеденному столу. Примечательно, что несмотря на обстановку, цены еще божеские… никто не драл втридорога. Впрочем, тут все свои, знакомые-перезнакомые, да и совесть еще не променяли на понюшку табаку. Доводилось, правда, часто видеть печальную картину, немыслимую до войны. Некоторые женщины обменивали принесенные носильные вещи: платьица, детские пальтишки, меховые изделия. Тут уже получался торг, но не азартный и шкурный, как на станционных перронах у беженцев с местными. Пока что, сделка происходила по согласию, во взаимном удовлетворении сторон.

Роман Денисович обогнув рынок стороной, оказался возле забитых товарными составами станционных путей. Экономя время, инженер не пошел на переезд, а присев на корточки, стал подлезать под платформы вагонов, не страшась попасть под колеса тронувшегося состава. Да так делали все деповские… Люди начхали на то, что инженер по ТБ Николай Иванович, часто вешал в цехах листовки, грозившие угрозе жизни, лазавшим под вагоны. Но русский человек, по присущей ему природе живущий на авось, читая подобные «прокламации», попросту наплевательски игнорирует такие воззвания. Да и уважительный повод в наличии… увы, никаких ограждений возле станционных путей не было. Единственное препятствие – поезд уже начал движение. Тут уж, хочешь не хочешь – жди. Ширяев не был исключением из правила, и вскоре оказался на территории депо.

Вытянутое почти на километр, депо было огромным, еще дореволюционной, конца прошлого века монументальной постройки. По своей форме, по расположению производственных помещений, – комплекс сооружений относилось к ступенчатому типу со сквозными путями. Длинные цеха, схожие с военными фортами из-за непомерной толщины стен, усиленных контрфорсами, расположили так, что концы смежных корпусов заходили друг за друга, делали проходы между собой. Для компенсации неизменных потерь тепла, в столь больших пространствах, в деповской котельной работали два производительных котла, собранных местными умельцами на базе топок и паросиловых установок паровозов СО (Серго Орджоникидзе). В принципе, предприятие походило на своеобразный завод, учитывая еще массу хозяйственных и складских построек, высоченную водонапорную башню, гидранты, поворотные круги и прочее неясное для непосвященного в железнодорожное дело человеку.

Чуть на отшибе, словно княжеский дворец, стояло двухэтажное здание конторы, с рельефно декорированными стенами красного кирпича, сложной фигурной перевязки. Умели буржуи строить подобные эклектичные хоромы, чуть ли не в готическом ажурном стиле… В линию с этим архитектурным чудом, стоял длинный крепостного вида каменный сарай-пакгауз, правда, тоже добротной кладки. А уж за ним разместился приземистый оштукатуренный барак строительного участка, построенный без инженерного проекта уже в наше время.

У распахнутых настежь дверей столярки, источавшей из полутемного нутра смолистый запах распиленной древесины, уже толпилось цеховые мастера и конторские итээровцы. Однако сегодня деловое собрание деповского «истеблишмента» походило скорее на шумливые школьные переменки, спецы говорили разом, иные размахивая руками, даже возбужденно потрясали кулаками.

– Роман Денисович, здорово… иди сюда! – окликнул инженера приземистый старший мастер. – Ты, что бумажная душа, ничего не знаешь, – громко вопросил тот с заговорщицкой миной и посмотрел с упреком на галдящий поблизости люд. Народ приумолк.

– А что такое? – Ширяев непонимающе застыл на месте. – Неужели наши опять Харьков вернули…

– Да причем тут фронт… Ну, даешь инженер, как с Луны свалился… Тут вся Кречетовка на ушах стоит.

– Да что случилось, вроде как и не бомбили станцию, тихо ночью было, – опять не понимал Ширяев заданного вопроса.

– Сеньку Машкова с ОРСа ведь знаешь, Роман Денисович… – и, обернувшись к мужикам, стоящим рядом, деланно вопросил. – А кто Семена не знает, правильно говорю, ребята? – в ответ словам мастера стояло согласное молчание.

– Ну и что с того? – Ширяев удивленно развел руками. – Ты, Петрович, мастак загадки задавать, в чем дело, чего пристал?

– Да грохнули парня сегодня ночью! А домишко начисто сожгли, одни уголья остались. Вот вурдалаки! – и уже сбавив тон, миролюбиво уточнил. – Че… не в курсах что ли, ебена мать… Семена не только убили, а зенки повыкалывали, язык с корнем вырвали. Вот такие, брат, дела теперь в поселке творятся. Один ужас!

Тут Ширяева обступили мастера и инженеры, и каждый на свой лад взялся излагать неосведомленному человеку собственные догадки изуверства, свершенного над снабженцем Машковым.

Роману Денисовичу только осталось поворачиваться к новому рассказчику и внимать ахинеи, вызревшей в неискушенных умах обычных людей, пораженных такой невиданной жестокостью.

Наконец, вдосталь просветившись, собрав вместе преподнесенные факты, инженер уже и сам стал выстраивать соображения и даже обосновал версию, имевшего место преступления.

– Ну, ребята, не думал, что узнаю такие страсти-мордасти, оторопь – берет страшный сон… – и не к месту добавив избитое присловье: «Тут дело пахнет керосином…» – продолжил задумчиво, собираясь с мыслями, – хотя и так ясно, что пучком соломы дом так запросто не сжечь… Лихая банда орудовала, одному человеку не под силу два дела сразу провернуть… – и прикусил рот.

Кто-то из зевак, наверно также по привычке, бездумно добавил: «Здесь братцы, без бутылки не разобраться…» – и засмеялся плоской шутке. Но не получив одобрения, быстро умолк. Ширяев же, малость, обождав, продолжал размышлять вслух:

– Видно, мужики, Семен в темных снабженческих делишках окончательно на хрен запутался, по горло завяз… Связался с бандюками-архаровцами, вот и не поделили, или недодал, обул кого на два сапога. Дело швах…

– Да нет, Роман, кому Машков на хер нужен… Связываться с ним станут… из дерьма голову подставлять… Разве непонятно, что убийц найдут, никуда не денутся… да и шлепнут по военному времени. Думаю, братцы, тут сложней и страшней, – поделился мнением главный механик, мужик по-крестьянски рассудительный и осторожный. – Парень влез не в чужие дела.

– А уж какие такие – «не свои дела»? – разом вопросил нестройный хор голосов.

– Эх, ребятушки, вот у меня в гражданскую, – и механик загнул затейливую байку о штабном писаре, который откопал слишком секретные бумаги, и захотел воспользоваться тайной информацией в корыстных целях, только через день нашли мужика с отрезанной головой.

– Да, ладно товарищи, – раздался возглас якобы разумного человека. – Откуда там, у Сеньки убойные материалы, – одни сраные накладные, да мятые квитанции. Из-за девок Машкова порешили, – и уже уперто завершил. – Гад буду, на потаскухе сдуру погорел… Нарвался на психа рогатого, не век охламону чужих баб дрючить…

– Ну, хватит чушь молоть! Ты, Федот, похоже, как потерпевший на Семена наезжаешь… – влез еще один делопут.

Слушатели разом заржали, уловив нехитрый намек. Разумник Федот тут же окрысился и злобно послал окружающих на три буквы. Мужики еще громче загрохотали над подозрительным «рогоносцем». Деляга же продолжил и изложил людям уж не такую и глупость.

– Из-за баб подлючих или девок дешевок – принято по мордасам бить, а не языки резать или глаза колоть, да и домов не жгут, – прозвучало разумно. – А вот читал, ребятушки, о сектантах, у них тайные обряды на кладбищах совершают. Подлые иноверцы там по черным книгам жуткие зверства вершат. В клубе, в библиотеке спросите французского писателя, забыл фамилию, – но тот подробно описывает блядские радения. Эти мерзавцы даже младенцев режут, а сами наголяк, в черные балахоны одетые… А потом, перемажутся невинной кровью и вступают в свальных грех, без разбору, друг с дружкой. – Раздались возгласы неверия, а механик даже закрутил пальцем у виска. – Да не вру, гад буду! – упорствовал рассказчик. – Сам читал… Хочешь на спор, на бутылку белой… ну, что кишка тонка? Тоже мне – «мяханик», грамотей… – и уже спокойно закончил. – Вот такие отъявленные злодеи запросто могут человека укокошить. Как пить дать, в жертву принесут, сатанинскую – то есть жертву, со ихими уродскими прибамбасами.

Воцарилось тягостное молчание. Мужики зачесали затылки. Нашелся еще один выдумщик из пожилых и вспомнил, как в старое время, еще до революции, в пригородном селе жандармы арестовали трясунов-иеговистов, а может, и хлыстов холощенных… Со слов рассказчика эти ироды скупали по округе топоры и топорища, готовя рубящий инвентарь для предстоящего вскорости ссудного дня, собирались убивать православных людей. Якобы, потом нехристей гамузом выслали, куда Макар телят не гонял, и с той поры в округе стало тихо и спокойно.

Разговоры на трепетную тему продолжились, но уже не столь взбалмошно и ретиво. Конечно, люди жалели непутевого снабженца Семена Машкова, в потемках души уповая молитвенно: «Не приведи Господи к подобной участи!»

Тут, наконец, появился главный инженер Михаил Васильевич, молодой еще парень лет тридцати пяти. Увидев подобие сбившейся галочьей стаи, тот гаркнул на сборище луженым горлом, призвал дискутирующий народ к дисциплине и порядку. Но так запросто возмущенных людей не остановить, раздался даже некий ропот. И тогда нашелся смельчак и озвучил настрой общества, по поводу страшного случая. Главный инженер – человек знающий, чего другим смертным ведать не позволено, пояснил, что через час приедет энкавэдэшное начальство и органы разберутся как положено.

При упоминании «органов» люди притихли, даже прижухались, и больше имя Семена Машкова вслух не упоминалось.

Планерка прошла комом, а впрочем, каждый и так знал, чем предстоит сегодня заниматься. А с возникшими проблемами в такой день лучше не лезть, а то попадешь под горячую руку начальства.

– Михаил Васильевич, – Ширяев обратился к главному инженеру, – разрешите, домой сбегаю… одна нога там – другая здесь. – На уместный вопрос «зачем», живо ответил, – да авторучку забыл, без нее как без рук… быстренько смотаюсь, Михаил Петрович.

– Ну, иди Денисович, только пошустрей оборачивайся, – махнул рукой главный.

* * *

Только не к родному дому на людной улице Свердлова поспешил Роман Денисович. Инженер направил стопы в тенистый переулок, уютно прикорнувший в стороне от наезженных дорог. Открыв расшатанную калитку, на покосившемся щербатом заборчике, Ширяев прошмыгнул внутрь двора, заросшего бурьяном и чертополохом. На вросшем в землю, кособоком крылечке старинной, сроду не крашеной, хибары курил козью ножку здоровенный мужик в грубых кирзовых сапогах и потерявшем цвет грязно-сером пиджаке.

– Привет Лошак! – сказал, как скомандовал Ширяев и огляделся округ. – Покурить вышел, или с ночи не дрыхнешь… Впрочем, понятно, с непривычки… какой уж тут сон… – и сделал презрительно отчужденное выражение лица.

– Чего пришел, чего еще надо? Вот, навязался, еп… на голову… – неприветливо ответил хозяин дома и, кашлянув, отхаркиваясь, матерно выругался.

– Да, не злобствуй Василий, а лучше, бродяга, послушай… – Роман Денисович жестом велел хозяину подвинуться, оглядев шершавую половицу, брезгливо присел. Но прежде чем начать разговор, вынул из кармана тужурки рифленый латунный портсигар. Намеренно щелкнул, откинув крышку, достал две папироски фабрики «Наша марка» и предложил одну Лошаку. Тот, понюхав духовитый табак, заложил ростовчанку за оттопыренное ухо, продолжая смолить слюнявую цигарку. Ширяев закурил, выпуская дым носом, перейдя чуть не на шепот, начал разговор.

– С утра слышал уже, наверное… Да, что там темнить, кругом в поселке трубят о Семене Машкове. Ну, а я доволен… сработали относительно чисто. Народ в полном недоумении – кому так понадобился этот непутевый снабженец… Ну, короче говоря, шороху в Кречетовке навели – туши свет… Надолго теперь запомнят…

Конюхов слушал, разинув беззубый рот. Потом зашамкал заплетающимся языком:

– Сделал, как приказал… И слова мудреные вызубрил в точности, до каждой буковки, и без листа наизусть передал. А потом, опосля, тех битюгов к бабке на хутор отправил. Научили жлобов немцы пакости делать, чукавые вышли ребята!.. Но по чесноку, надо бы псов поганых замочить к едрене фене. А то поймают органы, как пить дать, – возьмут с потрохами. Сдадут телки позорные меня по первое число, тут к бабушке не ходи. А что тогда стану делать?.. Я старый человек, боли сильно боюся… – крякнул дед.

Ширяев, убирая портсигар в загашник, сделал неловкое движение, на мгновение задержал в кармане руку. Что не осталось без пристального внимания Конюхова. Старик, несмотря на подагру в суставах, быстро вскочил на ноги, и уже изготовился вынуть из голенища финский нож.

Инженер, высвободив кисть, сделал упреждающий жест.

– Чего тут паникуешь дурак?.. Если надо, враз уделаю… Тоже ловкач нашелся, придурок за финкой полез. Думаешь – зачистить пришел, что ли? Херового обо мне мнения, Лошара… Нужных людей беречь надо, – и хмыкнул лукаво.

Конюхов тоже миролюбиво ощерился, но на крыльцо больше не сел.

– Одно просеки, Лошак – если, да кабы, выросли грибы… Диверсантов еще не поймали, да и не найдут, если кто не стукнет… – и Ширяев внимательно посмотрел на затихшего урку. – Ну, а коли так случится, как говоришь (избавь Бог, конечно), – и окажешься в кутузке у красноперых, то полагаю, меня не сдашь, нипочем не сдашь, Лошак. Пойми, ведь знаю о твоей младшей сестренке, живет близко – пять остановок, полчаса ехать на литере. И о муже убитом на фронте, и о детках малых знаю. Известно, что каждую неделю харчи подкидываешь семейству, гостинцы ребяткам даешь, конфеты и печенья магазинные. До фига знаю, пустая ты башка. Сдашь сука, вырежут родственничков, никого не пожалею. Тут уж будь уверен, слов на ветер не бросаю. Не дешевка блатная… Усек, или повторить.

– Да понял… не дурень, из ума еще не выжил. Звери вы, а не люди…

– Еще поговори тут старый хрыч…

И инженер, что вовсе не подобало интеллигентному человеку, сделал откровенно шпанский выпад в сторону Лошака. Тот даже испуганно отшатнулся, но Ширяев уже принял благопристойную позу.

– Смотри у меня… – предупредил уже спокойно, – не наделай глупостей. А то, на том свете будешь локти кусать. А теперь, слушай внимательно. Писать записок уже не стану, так запомнишь, – и Ширяев приблизился к Конюхову на расстояние вытянутой руки. – Положим, НКВД сграбастает диверсантов. Из них наверняка выбьют показания по полной. Ну, и Василия Ивановича, – Ширяев, скорее шутя, впервые назвал старика полным именем, – за шкирку притащат на цугундер. Бить будут… ну, а ты, уж когда будет невмоготу, расскажешь следакам вот такую байку…

Инженер в подробностях рассказал уркагану о якобы посетившем пахана особисте. Дед внимательно слушал, не проронив ни слова. Ширяев же сделал еще ряд наставлений:

– Покажись правдивым, пусти слезу. Ведь умеешь прикинуться полным кретином… Вот и стой на том до конца. Коли сдюжишь… все будет в ажуре, за племянников «не боись». Ну, ушлют старого дровишки рубить… а я сестричке подмогну, не брошу, – и как отпетый урка, коснулся большим пальцем, переднего резца. – Зуб даю…

Лошак поджался, напрягся, переварив сказанное, спросил:

– А теперь, что Роман Денисович прикажите делать, – видимо, в ответную Конюхов вспомнил, как зовут Ширяева.

– Скоро с горотдела приедет начальство и следаки. Определенно будут старшие чины, даже из гебешных. Старик, не поленись проследить за розыском, какие делают шаги… Короче: куда пойдут, кого к себе на допрос вызывать станут… Уж, будь добр Лошак, поразведай на совесть. Понял задачу?..

– Немедля же кликну одного баклана, пусть с шоблой пронюхает, как мильтоны по покойнику рыскать станут, – и уже увереннее продолжил. – Ну, приедут чины из горотдела… Ну и пусть шукают себе до потери пульса, кто там малому бебики потушил… Ничего не узнают, мусора поганые…

– Лошак, уж больно не ерепенься, мудило грешный. А если нагрянут гебешные из области… пацаны не подставятся?

– Да отвечаю, не лажанутся, будь спокоен…

– Ты смотри, Конюхов, головой ответишь, если провалишься. Потом в обед у столовки встретимся, расскажешь, как там… подробно.

– Лады, буду как штык.

– Ну, Василий, смотри, не подведи…

– Не шугайся Денисович, усе будет «обдемахт»!

– Ишь ты, по-немецки заговорил, бродяга… Ну, оставайся Лошак… – и Ширяев спешной походкой покинул пристанище старого зека.

* * *

Проходя мимо исполинского поселкового клуба, закрытого по фасадам дырявыми маскировочными сетями, Роман Денисович остановил взор на отчетливо видных, беленых известью, коринфских колоннах строгого портика. До войны, в мирное время толстые столбы будоражили фантазию, заставляли воображать греческие и римские древности, не удостоившие воочию лицезреть себя.

Даже в таком непрезентабельном виде, клуб выглядел царственным колоссом и шедевром архитектуры среди окружения из простеньких двухэтажных построек. Ширяев, разумеется знал, специально покопался в строительной документации, что это здание эскизная копия, построенного Людвигом Бонштедтом восемьдесят лет назад в Риге Первого городского (Немецкого) театра. На первый, неискушенный взгляд строения считай, не разнились, но ясное дело, – латвийская опера, как столичная штучка, выглядела гораздо парадней и лощеней, да еще в окружении фешенебельных модерновых зданий бульвара Аспазии и улицы Бривибас.

Эстеты, конечно, надменно изрекут, что сталинская эклектика способна только подражать видным образцам западной архитектуры. Но Роману Денисовичу доподлинно известно, что советская архитектура во многом опередила европейскую, предложив миру новые востребованные современностью стили и технологии. Так и кречетовский клуб, – интерьер не декорирован резной позолотой, и не гнездятся на фронтоне скульптуры лирников или, паче того, вздыбленных коней, но здание до мелочей функционально, уютно и пригоже. И невзыскательный человек, рядовой гражданин не чувствовал себя в нем непрошенным гостем или маргиналом во дворце богача, люди знали – народное достояние построили именно для них.

Далее инженер задержал взор на столь же величавом памятнике Вождю. На площадке перед клубом стоит Сталин, в длиннополой шинели до пят, возвышаясь на мраморном постаменте, обратил руку в сторону железнодорожной станции. Лидер страны как бы указывал местному люду центральное направление и смысл жизнедеятельности. Много памятников и скульптур вождя раскинуто по просторам советской страны, но в каждом месте – свой Сталин, сроднившийся с окрестным пейзажем, почитаемый обыкновенным народом за близкого, родного человека. Ширяев знал не по книгам, эту нигде в мире неповторимую, и даже трогательную, черту нового русского человека – обожествлять каменных истуканов, наделять памятники могущественной сверхъестественной энергией, видеть в них оберег здешнего места, селения, города, – считать центром окружающего микрокосма.

* * *

И тут же перед глазами встал другой патетичный монумент – бронзовый памятник прусскому королю Фридриху Вильгельму I, выполненный по проекту Кристиана Даниэля Рауха в честь столетия основания Гумбиннена. По указу короля в 1724 году родной город Ширяева получил официальный статус. Фридрих, обернутый в тогу-плащ, горделиво, как и сегодняшний визави, стоял с простертой рукой на Королевской площади перед старым зданием правительства (Аlte Regierung). Кстати, Кристиан Раух – автор знаменитых скульптур: конного Фридриха II на Унтер-ден-Линден в Берлине и одетого в пальто Эммануила Канта в Кенигсберге, у дома философа.

Инженер напряг память, пытаясь вспомнить заученные с детства слова, начертанные на пьедестале статуи. Но в голову пришли только общие сведения, что памятник королю Фридриху Вильгельму I, основателю Гумбиннена, установлен Фридрихом Вильгельмом III, внуком короля в 1835 году. В возведении мемориала использовались средства благодарных горожан, собранные по подписке. Kороль-солдат славился популярностью среди местных жителей, и памятник монарху стал признанным символом Гумбиннена. Фридрих Вильгельм I хотел сделать новый город центром прусской Литвы, так как здесь с давних пор обитало много выходцев из того края. Для этого учредили Литовскую депутацию – орган управления этой провинцией и прообраз будущего правительства Гумбинненского округа.

– «Да, хоть здесь память не подвела, – резюмировал Ширяев, а затем в голову втесалась каверзная мыслишка. – Немцы под стать русским, испытывают такой же пиетет к памятникам великим людям. Одно, правда, отличие – в Германии предпочитают памятники умершим деятелям истории и культуры. Но опять-таки, о памятниках Гитлеру и соратникам фюрера слышать не приходилось».

И потом как кинокадры пошли картинки далекого детства:

Эркер с башенкой и барочный фасад родового особняка на Goldaperstrasse. Застекленная веранда, где в летнее время, раскрыв фрамуги окон, близкие всей семьей садились за обеденный стол. У него маленького – долговязый стул с перильцами и наставным сиденьем, укрепляемым по росту, чтобы ребенок ощущал себя вровень с взрослыми. Запах свежесваренного какао, манная каша – размазня, которую мальчик так не любил, яичные запеканки. Булочки с маком, желтое густое сливочное масло в серебряной масленице. Картина настолько свежая в памяти, что закрой глаза, и опять окажешься в кругу близких, в запахе какао. Опять станешь маленьким мальчиком в коротких штанишках на помочах, в курточке матроске, в длинных чулочках, ножки в яловых ботиночках, стянутых алыми шнурочками с блестящими наконечниками.

Вот, уже столько лет Ширяев в Кречетовке, но мужчину постоянно удивляла схожесть здешнего рельефа, да и пейзажа с Восточной Пруссией. Такая же бескрайняя равнина, изредка прорезаемая поймами тихих рек и извилистых ручейков, с берегами, заросшими порослью ветвистых деревьев и непроходимого кустарника. Леса, да и рощи крайне редки, кругом поля и поля, а, то и пожухлые пространства болотистых неугодий.

В лаковой коляске дедушки домочадцы частенько отправлялись в путешествие (так это и называлось) по окрестностям Гумбиннена. Если выбранный путь пролегал на запад по Friedrichstrasse, то никак не миновать еще не потускневших красных казарм фузилерского полка. Там вечное движение серой солдатской массы, раздаются четкие громкие команды капралов. А офицеры, встретившись на пути, отдают честь, но скорее милой мамочке, а не отцу или старому дедушке. Если приходилось ехать через «Большой мост» и далее по стильной Tilsiterstrasse, то проезжали опять приметное место – военные были страстью мальчугана. Справа рядом с дорогой стояло офицерское казино, похожее на приземистый замок с башенкой. Там по вечерам собиралось избранное общество: уланы, фузилеры, артиллеристы – в красочных пикелхаубах с золочеными имперскими орлами, в парадно-выходной форме с аксельбантами. Выехав на тильзитское шоссе, опять полями, доезжали до заболоченных низин речушки Нибудис, и затемно возвращались обратно, через горящий ночными огнями город. Если отправлялись на юг, в сторону Даркмена, то доезжали до намного большей реки Анграппы, с заливными лугами и лесистыми берегами. Ну, а коль путь лежал на юго-восток в сторону старинного Голдапа, основанного еще тевтонцами, начинали путь с привычной глазам Goldaperstrasse и традиционно ограничивались речкой Роминтой, впадающей в Писсу. Здесь пейзаж гораздо увлекательней – всхолмленная лесистая местность с кирхами вдоль дороги. А вот, если ехать по Wilhelmstrasse, обыкновенно этим путем выезжали в воскресенье утром, то добирались до городка Шталлупенена – пограничного места с Российской империей. Там размещалась диковинная ярмарка колониальных товаров, привезенных с Востока.

Ну, а самым долгожданным праздником, точнее днями полного счастья, для малыша считалась июльская поездка на Выштынецкое озеро и примыкавшую к нему с запада Роминтенскую пущу – старинный королевский заказник. Какое вдохновенное состояние души – глазеть на смежные особняки резиденции Вильгельма II (Kaiserliches Jagdschloss), в надежде увидеть монаршью фигуру. А вдосталь погуляв по парку, сфотографироваться на фоне гигантской скульптуры лося возле часовни Хуберта (потом похожий бронзовый сохатый оказался в Гумбиннене). Дедушка снимал на неделю уютную дачу в прибрежном лесочке, пропетляв по извилистой грунтовой дорожке, вдоль берега озера, выходишь на купальное место – прибрежный песочек. И без лишних раздумий погружались в купель – вода как парное молоко, вылезать ни капельки не хотелось, это впрямь земной рай – «paradiso terrestri», мальчик как профессорский отпрыск чуточку знал по латыни.