Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Сергей ухватил Веронику за руку, притянул с силой к себе и залихватски повалил на кровать. Его ищущие губы принялись осыпать поцелуями лоб, щеки, шею возлюбленной, опускаясь ниже и ниже. Полы халатика разлетелись в стороны, открыв взору обнаженное женское тело, внизу живота призывно взывал, оперенный льняными кудряшками, лобок. Сергей стал ласкать потаенную плоть любимой, женщина застонала, но упрямо отталкивала бессовестную руку. Но пальцы Сергея настойчиво проникали меж влажных губок, стараясь коснуться сокровенного бугорка поверх них.

– Нельзя, нельзя! – горячо шептали уста молодки, но тело уже трепетно ослабевало.

– Хочу, хочу тебя! – столь же жарко звучало в ответ.

И подтверждением тому стал вздыбившийся на дыбы предмет мужской сущности.

Наконец Вероника смирилась, но благоразумно предложила позу сзади. Запахнув на талии предательский халат, она отошла в угол, уперлась руками в изножье кровати, нагнулась, открыв пышную попку и восхитительно вывернутую промежность. Воронов не удержался и стал сжимать, тискать соблазнительную мякоть, доверчиво прикорнувшую в жадной руке. Но дикая страсть не умела подолгу терпеть. Их тела сплелись воедино, Вероника закусила губы, чтобы не выдать криком утреннее соитие, не испугать близких диким животным воем.

Потом любовники опять страстно целовались, перемежая поцелуи нежными объятьями, однако, продолжительно поворковать им не пришлось. Сергея ждали неотложные дела. Уже за столом, наскоро перекусывая, по тому времени явными деликатесами из запасов оперативного пункта, Воронов осведомился:

– А где Хаим Львович, а где сын, Вероника?

– Отец уже за прилавком… Сынок, тот еще дрыхнет, лето ведь, каникулы, – мило улыбнулась она.

И тут Сергей бездумно задал нагло бестактный, но вовсе не лишенный здравого смысла вопрос:

– А почему ты такая беленькая, светлоглазая, ничуть не еврейка? – справился… и удивился собственной дерзости.

– Так мама русская… Мамины родители, то есть дедушка с бабушкой из-под Вязьмы. Дед – полковой фельдшер, после отставки с бабой Варей остались в Вильне. Мама вышла замуж после смерти дедушки, сошлись с папой по любви… Мама погибла, когда русские в четырнадцатом году бежали из Вильны от немцев, мне тогда было два годика. Папа рассказывал, тогда сто тысяч русских покинуло город и Виленский уезд, не захотели быть под немцем. Как и теперь русские ушли из города, папе о том говорили беженцы из Литвы.

– Бедная девочка, – и Воронов ласково приголубил Веронику. Следом у него пронеслось в голове: «Неужели опять – Вильно, Вильна, Вильнюс… А, впрочем, как я люблю этот чудный город». Но мысль эта потонула, во всеобъемлющем смысле возникшего в яви слова, имени – Вероника!

Сергей не мог пока дать себе отчета в том, что происходит между ним и дочерью аптекаря. Попросту не загружал голову, да и мысли такие не приходи на ум. Но Воронов знал наверняка – это подарок судьбы, щедрый дар, – наконец, он нашел свою единственную женщину…

* * *

Младший лейтенант Андрей Свиридов уже поджидал Воронова в прокуренном кабинете. Капитан, находясь в приподнятом состоянии духа, шумно приветствовал молодого коллегу, не забыв поблагодарить того за удачно организованный ночлег:

– Еще ни разу так здорово не высыпался, – лихо соврал Сергей. Хотя, какое там здорово… спать хотелось зверски. – Радушное, приятное семейство, – но клеймо «подлый сыщик», взяло верх. – Кто такие? Не смущает, что беженцы из Литвы, людей проверяли?

Зачем это потребовалось, ради чего? Ведь Сергей не только переспал с дочерью аптекаря, но успел втюхаться в нее как мальчишка. Светлый образ женщины всецело вошел в его жизнь. И даже здесь, в служебном кабинете, он подлавливал себя, что в мыслях непрестанно возвращается к Веронике.

Младший лейтенант в органах не первый год. Андрей учуял наивную уловку начальства в попытке скрыть бессонно проведенную ночь. Синие круги под глазами Сергея верное тому доказательство. Впрочем, приподнятое настроение Воронова, явственно говорило о том, что эту ночь капитан провел не без приятности.

– Пасвинтер Хаим Львович – еврей по национальности, восемьдесят второго года рождения, беженец, еще в империалистическую прибыл из города Вильно…

– Молодец, Андрей, что досье знаешь назубок… а теперь ответь, что за человек этот Пасвинтер?

– Ну, дядька – образцовый аптекарь, хотя состоит на учете в горотделе. Сами знаете, без этого никак нельзя, – аптека все-таки… А уж в военное время – строгий порядок.

– Ладно, не учи. Надеюсь, не хапуга какой или хуже того – притворщик и лицемер…

– Нет, товарищ капитан, еврей по жизни честный человек. Ручаюсь полностью.

– Вот и ладно… А дочь старика? – Сергей сотворил как можно равнодушный вид.

– Вероника Ефимовна Болдырева, русская, двенадцатого года рождения. Взяла фамилию мужа. Учительница…

– Да знаю, познакомился уже, – прервал Сергей.

Еще Сергей читал, что до революции в метрики детей из смешанных еврейских семей, крещеных в православии, вносили русифицированные имена родителей. Православная – значит русская. Хаим – значит Ефим.

– Женщина культурная, обходительная, но разведенка, – продолжил тараторить Свиридов. – Муж бросил… работал инспектором в горфо, умотал с лярвой в Воронеж, где теперь пребывает – не ведомо… Если нужно, товарищ капитан, так выясню…

– Ничего не надо. Понятно – люди приличные… – Воронов понемногу входил в темп рабочего дня. – Ну, и Бог с ними, какие дела у нас? Как наши арестанты, не окочурились еще? – и засмеялся невесело.

Свиридову было сложно сразу переключиться на другую тему, потому выговорил, с недовольной миной, первое, что пришло на ум.

– Лавренев Василий, по кличке Ерема, слишком мудрит, хочет переговорить только с главным начальником, причем наедине. Так полагаю, вас требует, товарищ капитан.

Сергей понимал, что диверсанты отнюдь не дурашки-простофили. Лазутчики способны хитро и умело морочить голову следствию. Хмыри прикинутся божьими овечками, напустят пыли в глаза, даже наговорят на себя лишку, а выложат сущую ерунду, – никак не подкопаешь под них. Эти подлецы, вызнав улики против них, извернуться как ужи, сыграют на противоречиях, на темных пятнах в биографии – и получится «не всякое лыко в строку» Но все же, чутье подсказало – клубок начал потихоньку распутываться. Воронов успокоился, позвонил по спецсвязи, и затем велел отвести себя в камеру Еремы.

Ерема-Лавренев встретил понурым взглядом, впрочем, прошлой озлобленности и страха уже не было. Воронов присел на шконку напротив диверсанта.

– Говори Василий, зачем звал? – спросил как можно тише.

– Я много передумал ночью, – начал Лавренев. – Мине кажется, местная урка Лошак, не такая уж тупая лошадка. Сдается… дед с поселковой швалью заделал цельный сыск на этой чертовой станции. Как пить дать, давно поджидал группу… Первым делом нашими руками убрал мужика и подбил спалить несчастный домишко. Чего хрен тама хотел, дело темное… Странно, не правда ли, смекаешь, начальник? – театрально замолк и загадочно продолжил – Еще обращу внимание на одно обстоятельство. Мерин – охотник выкобениться, но вот что… непонятно вел себя с этой Лошадью. Как бы подчинялся старому пердуну… Такие дела, начальник… ничего не утверждаю, но думается, и так подозрительно… – заметив интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. – И еще, к слову: тута ночью подслушал разговоры караульных. Вертухаи из местных, выросли с тутошней шпаной. На вашем месте, не доверял бы козлам, начальник.

– Молодец Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем, как считаешь, слабость амбала?

– Дык, силен зараза. Но человечного в ироде вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, полный ублюдок.

– А все-таки, ну там… – родители, зазноба какая?

– Какая черт зазноба… Так думаю, Мерин конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали урода по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах гад. Вот бы, самого скота взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, – сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с вами, гражданин начальник.

– Круто! Ну, бродяга, даешь стране угля… А кто такого бугая насиловать будет – возьмешься…

– Боже упаси, не по этой я части… да и порвет каждого на кусочки. Тут надо хором, тут скопом надо…

– Ну, что сказать Лавренев… Никудышный из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин вор старой закалки, не стерпит мерзкого клейма, уйдет из жизни – сам покончит с собой. А перед тем… использует подходящий случай, чтобы отправить на тот свет причастных к такому позору. Как пить дать – никому не спустит…

Ерема, понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:

– Ладно. Не забыл персональное задание – зачистить старшего группы, коли что не так… Правда, ведь… – воцарилось молчание. – Так вот… когда настанет время, придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.

– Я-то… с превеликим удовольствием, – Ерема ухмыльнулся. – Достал гад мине, сволочь… – и, перейдя на шепот, добавил. – Но, чтобы было шито-крыто. Лишний срок мотать за него не хочу…

– Само собой, уговор дороже денег, – сказал Воронов и следом подумал: «Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши…»

Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе – или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.

– А что скажешь, Ерема насчет Титы? – перевел разговор Сергей.

– Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом – хитровыбанный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, – злорадно потер руки Лавренев.

– Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?

– Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу… Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.

– Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?

– Дык, я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.

– Да, мутен ты, Ерема, хочешь, что еще сказать?

– Лошака не упустите, хрыч до фига знает – вот мой сказ.

– Ладно, не кашляй… Василий Силантьевич, – незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.

Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.

«Времени, времени нет… – подумал Сергей, спеша наверх. – А публика, видать, битая… «Подсадную утку» враз расколют, да и организовать единичный побег «с пристяжкой», тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление – пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку».

Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, изумленного младшего лейтенанта: коли, что не так, то не сносить тому головы. Свиридов, по-молодости, ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин – матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время и спешка нужна лишь при ловле блох…

Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны тот работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома – мать и сестра пятнадцати лет. Малый прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.

На вид Манцырев прирожденный хлюпик, но не ловко-ли это надетая личина, под которой скрывался хитрый и поднаторелый враг…

Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил правую руку радиста, и быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил своей клешней. Тита взвыл от нестерпимой боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.

– Не надо, прошу, не делайте больно, гражданин начальник… Я подчистую признался старшему лейтенанту… Да соглашусь… подпишу, что угодно, если нужно будет, – захныкал Манцырев.

– Дрянной из тебя получился солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Утром допрос вел младший лейтенант госбезопасности, просек, мудила грешная… – презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. – Да куда теперь денешься, только попробуй чего не рассказать, – капитан усмехнулся, – или не сделать, что прикажут.

Манцырев потупил головенку, исподлобья глазками зверка поглядывал на капитана.

– Ишь, как сразу взвыл белугой, а приемчик детский… – такой в школах каждый пацан знает. Семечки пока… но не грех взяться по полной программе – применить спецсредства. Парниша, ведь могут такое проделать, что мама не горюй. Понял вьюноша? – не удержался, и с намеренной издевкой произнес Сергей. – И заруби себе на носу: говоришь только правду, перепроверить ложные показания – раз плюнуть… Коли не соврешь, определим работать уже по профилю, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, – нагнав страху на паренька, Воронов подытожил: – Усек сынок, – будешь послушным мальчиком…

– Да, да, конечно. Готов хоть немедля послать радиограмму.

– Соображаешь, а о ножках подумал? – криво улыбнулся Воронов.

– Нет, нет… – не подведу… – заискивающим взглядом выразил раболепную покорность Манцырев.

– Какое задание было у диверсионной группы?

Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не сообщил, задачи диверсантов замыкались на Мерине. Но одно радовало – радист знал секретные коды и временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой оказался, имевшийся у каждого школьника, учебник «Родной речи». Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем считался темп скорости передачи в начале и конце, в четко означенных интервалах, что доступно опытным радистам, – очевидно Тита преуспел в этом деле. В управлении впервые слышали о таком способе разоблачения радиопередач под прикрытием. Сергей задал еще пару второстепенных вопросов, получив на них искренние, вразумительные ответы, как бы невзначай спросил:

– Если подсажу к «старшому», возьмешься – «повалять Ваньку» для пользы дела?..

– Не надо, прошу, Мерин сразу уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, как маньяк чувствует подставу. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Садист будет издеваться, станет медленно убивать – мерзавцу это в удовольствие. Не надо, не посылайте, гражданин начальник, – ведь даже пикнуть о помощи не смогу, – и Манцырев беззвучно зарыдал.

– Где только таких сопливых нюней немцы откопали? – возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:

– Тогда застрели Мерина, разрешаю… И больше не станешь борова ссать, как рукой снимет… Годится?..

– Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, – промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.

– Дурак этакий, трус поганый, подумай лучше о матери и сестре. Близким, зачем из-за такого мудака страдать… – по-доброму заключил Воронов.

Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:

– Не могу, не умею, не справлюсь я…

– Что скажу, то и сделаешь! – отрезал капитан. – Утри сопли и будь мужиком. Хватит, нет времени на слюнтяев. Будешь правильно вести… прощу, – и Воронов направился к двери камеры.

Предстояла очередная беседа с Лошаком.

Сидельца привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки сильно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. А уж, что противно, так старик дурно пахнул. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст, незалеченные болезни, и тюремные невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обыкновенно даже в самом закоренелом враге, видишь, прежде всего человека, что не говори, все мы по сути Божьи твари. Ну не лесная же зверюга сидит напротив, не инопланетянин, ни иная, какая непонятная субстанция. А вот Лошак, только переступил порог, сразу же вызвал у Воронова рвотное отвращение. Ну, не хотел Сергей общаться с этим мужиком, будто тот нежить какая. Потому и начал разговор, выказав явную неприязнь, даже не холодно, а развязно грубо.

– Ну-с Василий Игнатович, – произнес глумливо, – колоться будешь?

– Чей-то не пойму, гражданин начальник… – Конюхов нарочно прикинулся полудурком. – Вроде бы обо всем рассказал, как попу исповедался.

– А вот и врешь, расскажи, как ты немцам продался, сволочь. И не вздумай юлить, мы все равно узнаем правду. А продолжишь водить за нос, схлопочешь по полной. Так что, старик, не стоит больше уходить в несознанку. Диверсантов сдал, точнее сказать, преподнес на блюдечке с голубой каемочкой, хотя мог и отмолчаться. Никто за язык тогда не тянул. Непонятно, зачем так поступил, в чем тут выгода? Старик просвети, что за игры такие задумал с нами вести. А начни с самого начала, откуда ты такой, – не подобрав подходящего слова, Сергей покрутил в воздухе пальцами, – слишком мудреный взялся?

Лошак выслушал тираду капитана, не сморгнув, лишь желваки ходили по заросшим щекам.

– Да чего уж там… – раскрыл дед щербатый рот. – Расскажу, так и быть, – и грузно оперся локтями на железную столешницу. – Меня ведь в сороковом по УДО выпустили, как туберкулезника. Да не болел нисколько… Вызвал хозяин и прямым текстом: «Жить хочешь падла?» – «Конечно!» – отвечаю. Ну, тут он Васька и завербовал, фашистская сволочь! Сказал, много паря не потребуется, – пара-другая разовых поручений. Так по мелочи, так мало-помалу, и не хлопотно вовсе будет, – Конюхов помолчал, собираясь с мыслями, потом ехидно ощерился: – Хозяин обещал меня отстарать, отпустить с кичи вчистую. Возвращусь по месту жительства, опять в Кречетовку, – и вдруг прервал рассказ. – Начальник дай покурить, мозги прочистить. Память вдруг отбило…

Воронов стерпел нахальство арестанта, то, что тот рассказывал, было крайне любопытно. Потому, прикурив папиросу, отдал Лошаку. Выпустив в потолок густой дым, Конюхов уже развязно продолжил:

– Говорю черту: «Так ведь домой отпустите насовсем, и как там сгожусь?» Хозяин успокоил: «За большим дело не станет. Придет день и объявится человек… У него или у них будет надежная ксива, даже не сомневайся… Задача будет плевая, даже слишком: приютишь, обогреешь, если нужно поможешь с жильем», – пообещал, что проблем не возникнет, пристроишь в надежном месте. Но предупредил: «В чужие дела не лезь, твое дело – сторона, они как пришли, так и уйдут… Знай – любопытной Варваре нос оторвали…» – складно рассказывал Лошак: в лицах, имитируя начальника лагеря.

Сергей увлеченно поинтересовался:

– Что там за кадр в лагере хозяйничал, часом не еврей?

К сожалению Воронов знал, что до войны большинство руководителей исправительных лагерей и трудовых поселений граждане еврейской национальности. Сведущие люди пояснили, почему при определении на такую должность предпочтение отдавали преимущественно «Абрамам». Именно еврейские кланы и создали организованную преступность в Российской империи. Поэтому тюрьма – дом родной для сотен тысяч иудеев-преступников. Евреи-сидельцы изучили тюремную жизнь вдоль и поперёк, и по двоедушному складу природного характера приобрели уникальный опыт выживания в условиях заключения. Так вот, эти знания и явились главной причиной такого рода назначения, – кто больше них знал, как лучше обуздать арестанта, лишить узника воли к сопротивлению. Но, в то же время, это иудейское засилье в криминальной среде привело к образованию блатной элиты – воров в законе. Ибо еврейские «авторитеты» разработали своеобразный уголовный этикет и даже самобытный язык – воровскую феню. А наши русские урки и не догадываются, что живут и говорят по еврейскому образцу.

– Да нет… – ответил Конюхов, – без сомнения природный русак. Попов фамилия… Иван Иванович, – сплюнув на пол, уркаган растер плевок носком сапога, и резко заключил. – Гнида первосортная! – увидав поддержку таким словам в глазах Воронова, Лошак гнусаво продолжил повествование, подражая речи начальника ИТЛ: «Ну, а коле стукнешь органам, – сделал крысиное выражение, – так дня не проживешь… везде свои люди найдутся».

– Русский говоришь… – прервал Воронов, – Попов – фамилия, проверим… – и махнул рукой, велев говорить дальше.

– Я сдуру уперся, только ночью удавку, падлы, на шею накинули. Получалось, влип Вася по самые помидоры – кругом кранты. Вот и подписался… Лучше бы в лагере на колючку полез, автоматчику не жалко очередью полоснуть. Но смалодушничал… Ну, а дома пообвыкся, да никто и не приходил до сей поры.

Сергей решил не дать Лошаку перетянуть одеяло на себя. Урку следовало поставить на место. Арестанту положено знать, что если даже говорит чистую правду, то для следователя это единичный эпизод из обилия других дел. И второй момент, – ценность слов арестанта. Сгодятся ли откровения заключенного для пользы дела, чем по существу помогут следствию…

– Конюхов, лапшу на уши не вешай. Знаешь ведь, что проверить будет сложно… Даже если и не врешь, – начлаг, коли не похарчился, то в отказ пойдет, – якобы зек оговаривает честного человека. Ну, как согласен? Так что не сильно уж не заливай…

– Блядь буду начальник, вот те крест не вру! – взорвался Лошак, а потом сник. – А там как знаете, начальник, хошь верь, хошь не верь… Мне теперь все едино…

Воронову пришлось смягчиться, хотя повидал «артистов погорелых театров» достаточно.

– Какая область или край, номер лагеря, когда сидел?

Конюхов продиктовал, что спрашивали.

– Ну, а теперь… как Машкова с Мерином убивал?

Лицо Лошака разом посерело, дед заложил трясущиеся руки под бедра.

– Ну, что теперь скажешь «лошара»? А то, дюже разговорился, мол, невинная душа… хозяин подставил…

Конюхов облизал запекшиеся губы, уже и не знал, что делать для убедительности…

– Даже и не думай хитрить сволочь, – продолжал Воронов. – Соврешь, по каплям выдавлю правду. Лучше не вымудряй, говори как есть. Пойми, наконец, – с живого не слезу…

– Понял гражданин начальник, вижу – вы крутой спец.

– Правильно. Говори уж, не томи душу.

– Так, чего говорить, с чего начать…

– Зачем убили Машкова и надругались над трупом… Для чего сожгли домишко… И не вздумай вертеть хвостом! Доподлинно знаю, что диверсанты от тебя получили такой приказ, – Сергей перевел дух и уже спокойно уточнил. – Ты, Лошак, по жизни полный кретин, тупой башкой такой расклад выдумать не мог. Кто надоумил? Чью волю исполнил, гнида!

– И так, начальник, знаю, что жук я навозный. Потому, как на духу расскажу, – и Конюхов обтер пятерней взмокший лоб.

– Давай, подробней…

– Позавчера, уже в потемках, залетел в хату красный командир. В чинах не петрю, вижу только – у него три кубика.

– Старший лейтенант по званию. Какого цвета петлицы, какая эмблема на них?

– Цвет зеленый. Амблема – это что за хрень?

– Вот дурень! Ну, такой маленький значок, танк там, пушки или еще что, сверху петлички.

– Усек. Да… четко не разглядел, кажется два ружья, крест-накрест.

– Понятно, в полевая форме… пехота. Продолжай дальше.

– Ну, значит, этот старшой лейтенант начинает пугать. Мол, особист из военной контрразведки.

– Постой, постой, – особист говоришь… А на рукаве нашивка имеется – красная звезда?..

– Да не знаю, не смотрел на рукава.

– Ладно, тут черт голову сломит, с этими «политруками-чекистами». Давай, не отвлекайся, что дальше?

– Стал угрожать страшными карами, вроде того… если не подчинюсь, то мигом положит на месте, как последнюю тварь. Сказывал, мою подноготную доподлинно знают. Особисты, выходит эти… Но чтобы заслужить прощение советской власти, Конюхов должен помочь в секретном деле. Якобы, там приспичило по-тихому устранить одного фашистского гада. Назвал Семена Машкова… – и Лошак замолчал, сглатывая слюну.

Воронов нутром чувствовал, что Конюхов нагло, или даже примитивно врет, считает чекиста полным кретином. По имевшейся информации, в прошедшие дни ни госбезопасность, ни военная контрразведка оперативных мероприятий в Кречетовке не предпринимали. Но из подспудного иезуитского чувства позволил уркагану и дальше ломать комедию.

– Что «лошадка» в горле пересохло… Воды пока не дам! Продолжай дальше.

– Тот командир сказал, что завтра утром заявится один солдат, скажет, мол от немцев… – мужик замялся, соображая, что еще присочинить.

– Давай, не тяни, рожай быстрей! – в душе Сергей под ноль бы изничтожил охамевшего Лошака.

– Кликуха солдата – Мерин, покажет маляву одного кореша. Я должен помочь с хазой, спрятаться до поры… Но дано еще секретное задание, – и тут Лошак заговорил как по писаному, будто заранее вызубрил назубок: «Скажи, что получил указание из Борисовской школы от самого капитана Юнга. Короче, приказ центра подлежит беспрекословному исполнению».

– Продолжай, слушаю внимательно, – одобрительно поддакнул Воронов.

– Ну, там… заставляет, не тянуть резину, срочно убить снабженца Машкова. Знаю бедолагу – в ОРСе работает, – заодно заметил Лошак, – Но это семечки… Нужно парню отрезать язык и выколоть зенки, только так, не иначе. А домишко мужика – взять и сжечь. – Конюхов сотворил невинную физиономию. – Военный велел только сообщить приказ тому Мерину… А уж, что и почему, не мое собачье дело, – и как бы в оправдание, весомо добавил. – И еще командир пояснил, что наша контрразведка хочет поломать немецкие планы и наказать злейших врагов и предателей советской власти. Ну, а потом подробно расписал, что и как делать…

– А ты, мудила грешный, взял и сразу поверил, и подчинился… Не смеши Лошак…

– Дык, сам в разум не возьму… на первый взгляд, как бы и наш, красный командир, да и по виду – партийный. А с другой стороны, может, – одна шайка лейка с лагерным хозяином, оба на фашистов впахивают… Тут уж ломаться не приходится. Делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Чикаться не станут… так-то вот, гражданин начальник.

– Заливай, заливай! Так и поверили диверсанты. Подумаешь, капитан Юнг, центр – в Борисовской школе… А где кодовая фраза, ну, пароль по-колхозному говоря?

– Да, имелась такая… На крайний случай особист велел запомнить и сказать такие слова. – Конюхов надолго задумался, вспоминая, потом развел руками и сожалеюще выговорил. – Гражданин начальник, вылетело из головы. Там куплеты стихов долбанутых, по листочку учил… Командир дал, велел потом непременно сжечь. Говорил перевод с иностранного языка. – Лошак зачесал голову. – То ли Морозова, то ли еще цаца дореволюционная… А, вспомнил – Холодова, – и мигом поправился. – Нет, похоже, еврейская фамилия… Ну, там стихи, про виденья в тумане, пацану снятся сны и слюнявая барская дребедень. Да не помню в точности, быстро забыл… А Мерин, похоже, знал наизусть, вытянулся, как по команде.

«Начало «Фауста», в переводе Холодковского», – сообразил Воронов, изучая немецкий, он читал подстрочник «Фауста» Гете.

– Так… по виду это военный человек, а не гражданский шпак в мундире? Надеюсь, сумел различить, сопливый мальчишка поймет…

– Военный, глотка луженая, сразу видно командирский замес.

– Личико описать, надеюсь, сможешь? – Воронову ничего не осталось, как прикинуться, что верит измышлениям Конюхова. А впрочем, неужели примитивный босяк способен на такую хитросплетенную ложь… Хотя, и правдой этот бред сивой кобылы назвать нельзя.

– Смогу! Как не смочь, – уверенно ответил Конюхов.

– Ну, вот и сладились. По этому вопросу со следователь работать будете. А пока, расскажи-ка еще о Мерине и той записке. А то вчера спешил… до конца не выслушал.

Конюхов тяжко вздохнул, напрягая память, хрустко потянулся.

– Да уже говорил, Мерин, пришел не один. С ним в паре – второй пожиглявей, но тоже, крепыш еще тот… Назвался Еремой. У главного ксива Кирпича. Мыс кирей на Печере от цинги загибались. Корефан просил помочь. Как положено, оказать содействия… – подчеркнул Лошак, – маляву я сжег, – предупредительно заметил уголовник.

– Что написано там, в точности постарайся сказать!

Конюхов на минуту задумался, затем стал проговаривать по слогам, тут, видимо, память деда заработала без сбоев:

– Лошак, за Мерина зуб даю. Слушай как отца родного. Сделай ништяк… Так надо. Помнишь матрешку… Кирпич.

– Что за матрешка такая? – переспросил Сергей.

– Это тоже знак. Мы одной марухе в лагере здоровенную матреху выточили. Так… на память.

– Дальше! Ну, ну… Не тяни резину, дальше рассказывай.

Ничего нового Лошак не сообщил, повествование старика сходилось с рассказами Еремы и Мерина. Видимо, так и было на самом деле, немецкий агент умел готовить сценарии. Навряд ли, диверсанты и уголовник заранее сговорились, что и как отвечать при случае задержания НКВД. Времени на подобные занятия у них, разумеется, не было.

Затем Конюхов подробно рассказал, кто таков Кирпич, поведал и о других зеках-сидельцах, тесно контактировавших с ними в лагере.

Терпение Воронова было на пределе, кратко записав показания в блокнот, капитан фигуральным образом утер руки. Пусть теперь диверсантами и Конюховым-Лошаком занимаются поставленные на то специальные сотрудники.

Себе на отдельный случай Сергей оставил непосредственное участия Конюхова в убийстве Машкова и надругательство над трупом. Тем Сергей хотел окончательно добить Лошака, а если тот не потечет, то применить к урке спецсредства. Воронов не сторонник чрезвычайных мер, но если честно, то признавал их эффективность.

И тут, как по заказу, караульный доложил, что приехал следователь городского отдела. Сергей поспешил наверх

* * *

Следователем оказался худощавый дядечка, уже в пенсионном возрасте, с грубым лицом и густой седой шевелюрой, по званию младший лейтенант. Воронов сразу определил, что перед ним опытный чекист, потому долго вводить в курс дела не пришлось. Следователь и так понимал стоящие перед ним задачи. Сергей вздохнул облегченно, наконец, хоть ненадолго руки свободны от общения с подонками.

И одно приятное известие поджидало Воронова. Начальник городского управления предоставил в распоряжение капитана «Эмку» с водителем, с этой оказией и приехал гебешный следователь.

Начальник линейного оперативного пункта Андрей Свиридов уже получил запрошенную информацию из отделов кадров узловых предприятий. В принципе у Свиридова давно имелся «кондуит» на мало-мальски подозрительных работников узла. Но кадровики, получив ответственное задании, еще раз прошерстили персонал. «Кадры», сделали акцент на отлучки, командировки, родственные связи, не исключив даже «бабские сплетни». Ведь известно, как ни исхитряйся, но где-нибудь проколешься: или лишку сболтнешь, или занесешься не по делу.