Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Потом кандидаты на офицерское звание отправлялись в конкретную воинскую часть, где обязаны показать на полевых испытаниях, что собой представляют, как будущие командиры, способны ли в боевых обстоятельствах возглавить не только роту, но и усиленный батальон. Хотя, получив вожделенное звание лейтенанта, каждый из них становился только помощником командира роты и получал под начало первый взвод (остальными взводами командовали фельдфебели). И здесь оценка офицерами полка проявленных кандидатами способностей определяла дальнейшую судьбу выпускника, заведомо протекция исключалась.

Но в этом и состояла особенность подготовки прусских офицерских кадров: теория теорией, но главное – деловые качества и практическая сметка. Часто случалось, что зубрилы-отличники с треском проваливались, не сумев показать способность управлять людьми.

Завершив экзаменацию по разделам книжной теории, Альберта направили в Инстербург – в штаб второй дивизии корпуса, собственно в родные места. Но там курсант задержался только два дня. Конечным пунктом службы установили гренадерский полк «Король Фридрих Великий» третьей пехотной бригады, размещенный в окрестностях Растенбурга. Даже если Арнольд не будет в итоге аттестован, то останется там, в качестве факен-юнкера, и через год повторит попытку стать офицером.

Разумеется, Альберт обрадовался, что ему выпала честь начать службу в прославленном линейном полку Пруссии. Гренадеры издавна считались элитой пехотных подразделений во всех странах мира, а немецкие, помимо славных традиций, соответственно отличались непревзойденной выучкой. Полк «Король Фридрих Великий» имел громкое и доблестное прошлое. С момента основания Георгом Вильгельмом Брандербургским в тысяча шестьсот двадцать шестом году, полк постоянно пребывал «на острие прусской шпаги». Королевские гренадеры смело сражались в Тридцатилетней войне, Второй Северной, Великой турецкой, в войне за Испанское наследство, в Великой Северной… Отличились в войнах за Польский престол, в двух Силезских, в Семилетней и Баварской, в Наполеоновских войнах, в Немецкой против Австро-Венгрии и, наконец, в Франко-Прусской. В конце прошлого века полком командовал Александр фон Линзинген, ставший генерал-полковником и последним главнокомандующим Бранденбургской марки и губернатором Берлина, генералу починялась Гвардия и войска между Одером и Эльбой. Но это будет потом, а пока, Альберту предстояло держать марку королевских гренадеров, а это не пустые слова. И еще одно, несказанно радовало, – оттуда до Гумбиннена по прямой семьдесят пять километров…

Два месяца: и в липкую жару, а потом в зачастившие ливни, – с упорством ломовой коняги, преодолевал Арнольд испытания, предназначенные правилами. Сначала побывал в шкуре рядового гренадера, через две недели условно стал командиром отделения, потом дали взвод. Жил курсант без поблажек, прошел с полной выкладкой: ночные караулы и часы строевой подготовкой, подъемы по тревоге и дежурство по кухне, – ловко справлялся с многочисленными армейскими обязанностями.

Альберт твердо знал, что главное требование к прусскому офицеру – быть честным по отношению к боевым товарищам и верным воинскому долгу. Тут личностный критерий – не служебная карьера, и уж никак не поиски собственных выгод, а неоспоримая готовность воевать непосредственно на поле боя, а коли надо, так отдать самою жизнь, причем грамотно и задорого. И потому, офицер обязан головой отвечает за поставленную задачу, успех которой в качестве подготовки подчиненных. Прусский офицер должен, должен, должен…

Командир роты гауптман Грабе и командир батальона оберст-лейтенант Майбах остались довольны кадетом-выпускником, да и Альберт ни разу не подвел начальников. Командир полка Альфред фон Дитерих, с легкой душой направил в округ необходимое представление. В конце июля восьмого года Альберту Арнольду присвоили звание пехотного лейтенанта. Без отсрочки, не позволив даже повстречаться с матерью, сразу назначали помощником командира роты и, соответственно, поручили первый взвод.

Лейтенант Арнольд выполнял командирский долг исключительно добросовестно, стремился достичь в работе показательных результатов. По сути, это называется «честным отношением к тому, за что получаешь деньги». И молодой офицер с самозабвением, невзирая на искусы молодости, посвятил себя каждодневной, как считают – рутинной, всесторонней подготовке для Vaterland храбрых и умелых солдат. Арнольд скрупулезно продумывал, как плодотворно использовать гренадеров в боях предстоящих войн, чтобы щадить жизни и достигать при этом нужного оперативного результата. А потому, не считал зазорным, гонять до седьмого пота по учебному полигону и себя, и солдат, а по приходу домой, до полуночи читал статьи по военному делу, выискивал нужные публикации в умных книгах и специальных журналах.

Но, не подумайте, что Альберт слыл неким анахоретом и подвижником, – да нет, офицер не чуждался и радостей жизни. Он увлекался спортом, случалось читал беллетристику, ходил на концертные программы, совершал дальние прогулки.

Вот тогда во время служебных поездок в Решель, улучив толику времени, не раз посетил Святую Липу. За счастье было послушать божественные звуки сорокаголосого органа или с легкой душой пройтись по прохладным аркадам круговой галереи, рассмотреть уже ставшие темнеть настенные фрески.

Изредка сослуживцы подшучивали над ним, заметив пристрастие товарища к таковой сентиментальной релаксации. Молодые коллеги в большинстве еще не женатые, проводили досуг в многочисленных кабачках или «полуподпольных» заведениях для холостяков или считающих себя таковыми. Конечно, и Альберт не был монахом, и не считал зазорным участвовать в веселых забавах приятелей.

Наверное, вовек он не употреблял так много хмельного «понартовского» пива, как в ту пору. Уважал, как каждый бравый гренадер, также и крепкий «Доппелькорн», в особенности марок «Доорнкаат» и «Фюрст Бисмарк».

Ну, а уж когда случалась братская «Душегрейка» (так местные называли славную попойку), то специально приготовляли огненный ликер «Bаrenfang» (Медвежья ловушка), иногда приносили сделанный дома «Яичный коньяк», любили также жесткий пунш. А если на пирушку приглашали женщин, то для них варили «Тюлень» (белое вино, сахар, лимонная цедра и корица). Ну, и в доску опьянев, соревновались, кто ловчее проглотит «Пиллкаллер». Пойло приготовлялось следующим образом: берется бутылка Доппелькорна, копченая ливерная колбаса с майораном и горчица средней остроты. В узкие стаканы наливают корн, сверху кладут кружок ливерной колбасы (без кожицы), на него ложечку горчицы. Прост… Следовало без помощи рук взять колбасу с горчицей на язык, тщательно разжевать, и смыть корном в желудок. Вот бывала потеха, когда неумехи роняли горчичный котях на бриджи…

Да и всевозможных Гретхен и Моник повидал молодец вдосталь. Девицы делились по категориям. Благовоспитанные и интеллигентные девушки предназначались для проведения культурного досуга: посещений театра, невинных романтических прогулок на окрестные озера, или со скуки для светского общения. Другая часть девушек, более раскованных и менее манерных, делалась «боевыми подругами» на попойках и ночных веселых гульбищах. Эти девицы были не прочь заняться и плотской любовью. Ну, а низший слой составляли откровенные шлюхи из борделей и доступной прислуги многочисленных кабаков…

Молодость – есть молодость… Вот и Альберт пил, гулял, как и другие, не беря в толк, как по-умному распорядиться недурственными деньгами, что получал за работу, о которой сызмальства мечтал и любил теперь без ложных прикрас.

* * *

Миновав цех ПТО, Роман Денисович неторопливой походкой приблизился к диспетчерской. Засучив еще непромятый рукав новой рубашки, посмотрел на циферблат «Кировских», часы показывали без четверти три. Ширяеву нравились глазастые рыжие цифры, где на месте девятки лихо крутилась секундная стрелка. Классная продукция, семь камней – подарок месткома к пятидесятилетию инженера. В тридцать пятом Госчасзаводу присвоили имя Кирова, «хронометр» выпустили три года спустя. Зачем припомнилась эта подробность, он и сам не знал, но уже занервничал, перед тем как взнуздать стального коня – Л-300 «Красный октябрь».

Дежурному диспетчеру Ширяев сказал, что возьмет мотоцикл для проверки дальних участков. Тот, дав согласие, ехидно подковырнул:

– Ты чего Денисыч к газовой атаке приготовился? – указав на противогазный подсумок, засмеялся. – Вроде, как команды «Газы» не поступало…

«Вот дотошный выискался, все-то примечает, лезет куда не просят…» – недовольно подумал Роман Денисович, однако, дружелюбно парировал шутку диспетчера. – Да так сподручней, что прикажешь, чемоданчик в зубах держать…

В депо каждый знал о хитром саквояже инженера по оборудованию. Дежурный весело махнул рукой, добавил только:

– Заправишься сам в гараже, на вахте канистра с утра пустая стоит…

Без десяти три инженер, выехав на торную дорогу, затарахтел к прорабскому участку НГЧ. Лужи после утреннего дождя считай, высохли, осталась одна сырая корка по обочине дороги. Однако, на проезде к задам бараков дистанции гражданских сооружений, размещенных в низине, лежала густо мешаная грязь. Ширяев, чтобы не вымараться, спешился и, огибая трясину, завел мотоцикл в густой кустарник. Огляделся по сторонам и направился к полянке посреди поросли тщедушных березок, осинок и кривеньких американских кленов, еще не доросших до семян-петушков.

Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. Пахряева не было. «Ну, разве подожду минут десять, в надежде на то, что парень завяз в грязюке по бездорожью. Хотя обязан – предвидеть помехи и явиться четко к установленному сроку», – подумал Альберт. Обошел полянку кругом, примеривался, как лучше обделать задуманное, чтобы, как говорят русские, – «комар носу не подточил». Время тянулось нудно, секундная стрелка еле двигалась, минута казалась вечностью. Роман Денисович углубился в кустики – отлить. Уже пятнадцать десять… Чтобы это значило, неужели провал?! Инженер опять принялся вышагивать вокруг, стараясь не вляпаться в случайную кучку дерьма.

«Вот ведь подлецы засрали кругом…» – разведчик начал уже откровенно психовать.

Наконец раздались шаги и шелест раздвинутых напролом ветвей.

«Где же шлялся, дурак?» – Альберт вспылил. И вдруг, некстати подумал: «Грех обижаться на человека, приговоренного к казни, – злиться на закланную овцу…»

Они поздоровались, палач и обреченная жертва. По-товарищески пожали руки друг другу, сказали взаимно доверительные фразы. Боец оперпункта попытался пристроить велосипед к березке, но тонкий ствол прогнулся. Махнув рукой, придерживая руль, Пахряев стал поэтапно излагать выполнение задания. Способный Витя парень, сразу видно – дружит малый с головой, сделал как по нотам… Да только родился не в том месте и не в то время, не под счастливой звездой появился ты на свет, Виктор Пахряев.

Со слов бойца – Лошак не кочевряжился, когда предложили расстаться с жизнью. Одно только смущало бывалого уголовника: в недрах очерствелой души старика еще теплилась, еще вибрировала христианская жилка, бывшая против акта самоубийства, как тяжкому, непростительному греху. Но Пахряев повел себя как нельзя убедительно, привел доводы, которые присоветовал разведчик.

О существовании того света еще никто толком не знает. Зато – наука говорит, что бабьи сказки… А вот нечеловеческие муки, на которые обрекались не только сам Конюхов, а в большей степени любимые родственники с малыми детьми, – дело решенное и неотвратимое, как справедливая кара, коль Лошак пойдет на попятную. Короче, выхода у бродяги нет, – уж лучше преодолеть страх и испытать небольшие мучения, нежели каждый день ждать лютых истязаний и бессильно страдать, что ничем не можешь помочь близким людям. А конец для арестованного старика будет одним, вопрос только каким – легким или ужасным…

Конюхов принял предъявленные условия. Через час Пахряев забрал скомканную нательную рубаху Лошака и даже приободрил видавшего и не такие виды уркагана. Мол, ничего дядя, все там будем, а ты уже свое пожил, дай пожить другим… Родные благодарны будут, коль узнают, придет время, горькую правду. Ну, а если не узнают, так пофиг – доброе дело делаешь, собственной смертью даешь жить другим…

Философ и моралист, однако, боец оперпункта Виктор Пахряев… Как в воду смотрел, сказав Лошаку, что «все там будут…». И, как теперь, получается, напророчил себе место в первом же ряду.

Через час, убедившись, что Лошак окочурился, Пахряев наврал старшему по караулу и улизнул домой. Уж, что там малым двигало, что даже матери родной парень не исповедовался, не сказал, что уходит навсегда, что больше не свидятся…

«Бог дураку судия. Падший человек, падший, как и другие шкурники, любит только себя одного. Ну, и поделом, получай паря…» – промелькнуло в голове Альберта, стараясь удержать дрожь в голосе, произнес разведчик натужно:

– Молодец, молодец… Витюня! Теперь дам денег, корочки дам, талоны, проездные… Накось, держи вот – чистый паспорт…

И когда довольный Тэошник стал рассматривать новенькую ксиву, Альберт, не мешкая, с левой руки одним ударом, воткнул лезвие финки солдату под ребро. Тот, так вместе с велосипедом, и повалился наземь. Успел только, прошелестеть губами, из-под которых уже сочилась кровь: «За что… почему…» – и откинул голову в сторону.

Трясущимися руками Альберт обтер запачканное лезвие о брючину бойца. Потом брезгливо прикоснулся к его шее и прощупал сонную артерию. «Кончился…» – таков вывод. Выхватив еще из податливых рук корочку паспорта, быстро стал обшаривать карманы покойника. Забрал служебное удостоверение и квиток пропуска, деньги же, сущую мелочь, брать не стал. Ключи, сильно размахнувшись, забросил в дальние кусты. Высыпал из кожаного кисета махру себе в руку, пустой мешочек вернул обратно. После чего агент огляделся и, убедившись, что не оставил лишних следов, покинул место, где лишил жизни человека вдвое моложе себя, пацана – двадцать семи лет отроду. Так, на всякий случай, присыпал махрой собственный след вплоть до спрятанного в зарослях клена мотоцикла и дальше до дороги.

Соблюдая предосторожность, Ширяев изменил обратный путь до депо, поехал в сторону северной горки. На счастье инженера роспуска составов не было, и тот проскочил надвижной путь по наземному переезду, избежав слякоти в проезде под горкой. Обогнув станционные постройки, выехал на дорожку, идущую вдоль главного пути. Выходило, что по прямой на север до самого депо – километра два. Роман Денисович редко ездил этой стороной, из-за щебня, скатившегося с путевой насыпи, разогнаться здесь не представлялось возможным. Да и так, того и гляди – мотоцикл сковырнется, не удержишь руль, и на собственной шкуре ощутишь острые грани щебенки. Вот и пришлось малой скоростью добираться до деповской дежурки, так что на обратную поездку ушло минут двадцать. Поставив «Красный октябрь» в стойло, Ширяев, поводя затекшей от напряжения спиной, направился прямоходом к конторе депо. Затворив дверь коморки на ключ, он в изнеможении плюхнулся на стул. Не желая ни о чем думать, решил подремать минут десять-пятнадцать – хотел привести себя в норму.

Да не тут-то было… Мозг противился сну. А как иначе – ведь полчаса назад он убил человека. Лишил жизни живого человека. Альберт не считал себя матерым убийцей, и потому, как ни хорохорился, чтобы преодолеть психологический барьер свершенного злодейства, мужчине требовались немалые душевные усилия. Разведчик понимал сложившуюся ситуацию здравым умом, как кажется, переступи через себя и иди дальше… Отмахнись, отстранись – дело уже в прошлом… Да и не жалко Пахряева, подумаешь, некий красноармеец, каких тысячами валят на фронтах немецкие солдаты, уничтожают без задней мысли, и правильно делают. Но нет, не так… Агент взял и убил человека, только что говорившего с ним, безоружного, доверявшего ему. Но и это не главное в подступившем внутреннем дискомфорте, а точнее гадком душевном состоянии, отвратительном настроении. В собственном ощущении Альберт не считал себя преступником, и не совершил постыдную для офицера мерзость – идет война. Но все равно провинился, сильно провинился: отнял жизнь, вот так взял и отнял, вот так запросто взял и отнял чужое существование. Боже мой… как же нелегко убить человека собственными руками…

Но и раскисать нельзя. Вспомнив испытанные психологические методики, Роман Денисович усилено задышал поочередно через каждую ноздрю, успокаивая себя.

Казнь Семена Машкова и недавнее самоубийство Лошака мало задели моральные устои разведчика, хотя и спланировал те смерти, обдумывая детали тех акций. Альберт Арнольд кадровый офицер и призван спецификой выбранной работы продумывать боевые операции и иные насильственные акции в отношении врага. Так учили, да и сам готовил себя к тому с младых ногтей.

Альберт уже и не помнил, сколько раз пришлось готовить вверенные воинские подразделения к боевым действиям. Один или вместе с другими офицерами планировал в полевом блиндаже или в штабном кабинете этапы уничтожения противника, исключая даже намек на сочувствие и человеческое участие к уготованной врагу доле. Но это было обыденное явление – положение начальствующего лица, в чью волю ввергнуты судьбы людей. Такое отстраненное состояние – непременное условие принятия решений, директив, которые определяют исход боя или сражения, победы или горького поражения. Но опять, – эти сравнения, конечно, из другой оперы…

До того Альберту Арнольду трижды доводилось самому, напрямую убивать человека. Правда, в двух случаях это произошло в боевой обстановке.

* * *

В особенности памятен первый раз, и потому, что это первый чрезвычайный случай в жизни, и потому, что в тот день состоялось боевое крещения офицера. День, к которому Альберт сознательно приуготовлял себя в предыдущие годы, день, когда стал истинным солдатом, во всех принятых на то смыслах.

Первого августа четырнадцатого года германский посол в России граф Якоб Людвиг Фридрих Вильгельм Йоаким фон Пурталес явился в Министерство иностранных дел России на Дворцовой площади.

Альберт давно знал эту историю, многочисленно слышанную, да и нещадно перевранную в кулуарах немецких штабов. Но достоверный вариант рассказал полковник Николаи в прежних многочасовых беседах.

Посол спросил русского министра Сергея Сазонова, согласна ли Россия отказаться от объявленной тридцатого июля всеобщей мобилизации. Русский ответил отрицательно. Чрезмерно взволнованный германский посол вынул из кармана сложенную вдвое мелованную бумагу и еще дважды повторил вопрос, с каждым разом волнуясь больше и больше. «Я не могу дать Вам иной ответ», – произнес Сазонов побелевшими губами. «В таком случае… – заявил граф Пурталес, задыхаясь от волнения, переведя дух, натужно продолжил, – я должен вручить Вам этот документ». И передал министру германскую ноту с объявлением войны. После вручения ноты шестидесятилетний посол, немало повидавший на своем веку, потерял самообладание, и, прислонившись к окну, заплакал… При это произнес в слезах: «Кто бы мог предвидеть, что мне придется покинуть Петербург при таких скверных условиях…» Кое-как, совладав с собой, Фридрих Пурталес обнял русского коллегу, ответившего теплым взаимным объятьем, и навсегда оставил здание министерства, а затем и Россию.

Поразительно, что эти две великие империи, связанные многолетними дружескими узами, спаянные кровным родством монархов, буквально в одночасье стали непримиримыми врагами.

Второго августа последовал Манифест Николая II, объявивший подданным Российской империи о вступлении в войну с Германией. Народные чувства приобрели дичайшую антигерманскую направленность. Через два дня, в разгар патриотической истерии, германское посольство на Исаакиевской площади подверглось штурму возбужденной толпы, а затем и полному разгрому. Гигантские конные статуи на портале здания посольства сбросили на землю и потопили в Мойке.

Слава Богу, что при этом погроме пострадал только один человек – на чердаке обнаружили тело старика-кельнера с ножевым ранением. Остальные сотрудники посольства, около ста человек, покинули здание на три дня раньше и на закрытых автомобилях доставлены на вокзал, для отъезда по Финляндской железной дороге в Торнео.

Такая вот горькая историческая справка…

Четвертого августа Альберт Арнольд прибыл в Инстербург в штаб родной второй дивизии для представления командиру генерал-лейтенанту Франц Людвиг Адальберту фон Фальку. Естественно, Альберт по открытым источникам ознакомился с биографией фон Фалька, – эта фамилия давно на слуху в германских военных кругах. Ну, как же – сын министра и генерального прокурора… Нужно непременно заметить, что генерал даже слегка походил на кайзера Вильгельма II, такая же короткая стрижка и лихо закрученные вверх кончики усов. Фон Фальк с радушием встретил Альберта, даже заметил, что приятно рад столь юному выпускнику прусской военной академии. Так как сам окончил детище Шарнхорста в таком же возрасте в восемьдесят третьем году прошлого века.

Обер-лейтенанта Арнольда назначили офицером связи штаба дивизии. И он сразу же погрузился в деловую круговерть прифронтовой жизни. Дивизия состояла в авангарде восьмой армии генерал-полковника Максимилиана фон Притвица, который планировал развернуть оборону от наступления русских по реке Ангерапп (знакомой с детства Анграппы). В этом районе командующий намеревался разгромить первую (Неманскую) армию, а затем направиться на юг против второй (Наревской) армии русских войск. Полевой штаб второй дивизии экстренно перемещался под Тольмингкемен. Арнольду не доводилось быть в этом селении, но он слышал, что в конце восемнадцатого века пастором местной кирхи приходился основоположник литовской литературы Христиан Донелайтис.

А вот теперь, обер-лейтенанту предстояло оборудовать наблюдательный пункт на железнодорожной водонапорной башне, с которой четко просматривались ветки со Шталлупенена на Гумбиннен и Гольдап, а также развилки пяти шоссейный дорог на четыре стороны света. На юге, в двух-трех километрах, зеленела Роминтенская пуща, а если смотреть на юго-восток в цейсовский бинокль то проглядывалась лазурь Выштынецкого озера. А уж в ясную погоду, поутру, просматривались шпили кирх родного Гумбиннена.

И вот здесь, в заповедном, милом сердцу краю Альберту доведется принять первый бой с врагом.

Ночью на семнадцатое августа командир восьмого корпуса генерал-лейтенант Герман Карл Бруно фон Франсуа (кстати, ровесник фон Фалька) получил сообщение о концентрации русских войск двадцать седьмой и сороковой дивизий к северу Выштынецкого озера. Франсуа решил действовать по собственному усмотрению, игнорируя оборонительный план Притвица, и захотел немедля атаковать позиции русских. В том направлении против противника выдвинули вторую пехотную дивизию генерала фон Фалька.

Но уже рано утром двадцать седьмая дивизия генерала Алариди перешла границу вблизи деревни Платен. Германские пограничные части сражались отчаянно, но силы оказались неравные. Правая колонна русских развила наступление на Гериттен, левая на деревни Грюнвельде и Тальфриде.

Командир второй пехотной дивизии спешно определил диспозиции собственных подразделений. Третья стрелковая бригада генерал-майора Теодора фон Менгельбиера, дислоцированная в Большом Тракенене, при огневой поддержке артиллерийского полка принца Августа Прусского, наступает против каждой из колонн русской дивизии (соответственно: полк король Фридрих Великий и полк граф Денхофф). Правый фланг бригады, в разрыве с сороковой русской дивизией, прикрывал десятый егерский полк. Таким образом, родная бригада Арнольда составляла северный фланг дивизии. Против смежной сороковой дивизии русских, сильно отставшей от северных соседей, была выставлена четвертая стрелковая бригада (Тольмингкемен) собственно при таком же усилении.

В одиннадцать часов сто шестой (Уфимский) полк русских взял Грюнфельде. И к полудню уфимцы при поддержке сто седьмого (Троицкого) полка принялись атаковать сильно укрепленный Гериттен, пыталась выбить его защитников. С востока к ним подтягивался сто восьмой (Саратовский) полк. Фон Фальк, видя ослабление правого фланга русских, решил изменить диспозицию, рассчитывая взять противника в кольцо.

Альберта отправили с распоряжением к генералу Менгельбиеру в захолустную деревушку Энцунен. Доставив пакет и покончив с принятыми формальностями, он чуть замешкался, усаживаясь в коляске Motorrad, и прозевал, что мотоциклист свернул не на старую дорогу. Опомнился Альберт, когда дорожный указатель показал Вилькен вместо положенного Биснена. Но не возвращаться же, обратно… Решили сделать крюк и вернуться в Тольмингкемен по ухоженной шталлупенской трассе. Двухцилиндровый «Victoria K.R.III» мчал, что есть мочи, как вдруг на развилке у хутора Кассубена дорогу мотоциклу преградила группа отчаянно жестикулировавших солдат Рейхсхеера.

Как выяснилось, пехотинцы сопровождали тяжело раненного командира роты. Стрелкам требовался автотранспорт, чтобы доставить капитана в ближайший медицинский пункт. Лучшего варианта, чем шестнадцатисильная «Виктория» им ни за что бы, ни найти. Естественно, Альберт помог разместить бывшего в бессознательном состоянии капитана в рассчитанную под пулеметную стойку коляску. Дал необходимые инструкции – раненого следовало везти в дивизионный лазарет, там санитар и доложит в штабе о причине отсутствия обер-лейтенанта Арнольда.

Группа сопровождения во главе с интеллигентного вида ефрейтором ввела офицера в курс дел. Обезглавленной второй ротой третьего батальона полка граф Денхофф стал командовать еще юный лейтенант первогодок, это он послал группу спасать капитана. Ситуация же со слов солдат складывалась аховая. Вопреки штабному прогнозу, русским удалось ощутимо потеснить третий батальон. По-видимому, уже взята деревня Хюгельдорф, и вскоре авангард противника перережет и это шоссе. Арнольд изучил дислокацию немецких подразделений на прилегающем участке фронта и понимал, что тогда уже вторая бригада окажется в полном котле. Быстро развернув планшет, офицер мгновенно просек, что рота раненого капитана как раз стоит на острие удара русских.

Обер-лейтенант уже на чистой интуиции проработал план собственных действий. Скорее, скорее успеть в расположение окопавшейся роты. Кучка военных кубарем скатилась в овражек у отметки высоты 107.

– Лейтенант ко мне, – что есть мочи закричал Альберт.

К нему подбежал перемазанный в земле молоденький офицер с посеревшим личиком и с едва пробивавшимися усиками. Увидав нашивку генштабиста на рукаве старшего по званию, лейтенант встал навытяжку и быстро доложил обстановку. Арнольд, импровизируя на ходу, выработал план действий:

– Рота теперь залегла в развилке двух дорог: северное шоссе на Ленген, а далее на Гериттен, и южная дорога из деревни Хюгельдорф. Потому, следует срочно закрепиться на главенствующих высотах, чтобы не допустить обвального продвижения русских. Это высоты с отметками: 119,35; 112,4 и 109,3. Там выгодные сектора пулеметного обстрела.

– Боюсь, что русские уже на высоте – 112,4, – печально произнес лейтенант.

– Придется врага выбить оттуда, иначе нам швах, – отрезал Арнольд. – Немедля пошли толкового связного к командиру батальона, пусть майор свяжется с командиром полка и скажет тому, что здесь офицер штаба дивизии, который требует помочь людьми. Достав блокнот, не раздумывая, Альберт начертил план предполагаемой операции, вырвал листок и отдал лейтенанту.

И все завертелось. Быстро создали мобильные пулеметные группы во главе с опытными унтер-офицерами. На себя обер-лейтенант взял прорыв к очевидно занятой противником высоте. Роту эшелонировали, дальше смычки дорог у отметки – 111,8 русских пропустить было никак нельзя.

В распоряжении Альберта оказалось шестеро «охотников», с виду опытных служивых: усатый капрал, три ефрейтора и пулеметная обслуга с двумя ручными облегченными пулеметами Бергмана. Все вооружены винтовками Маузер G.98, с примкнутыми штык-ножами, и солдатскими восьмизарядными пистолетами «Дрейзе». Альберт тоже взял себе винтовку. Каждый опоясался десятикилограммовой пулеметной лентой. Прихватили и саперные лопатки. Итак, вместе с офицером стало семь штыков – «сила», да и только…

Врассыпную, по низменной балке, поросшей камышом и шершавой осокой, они добежали до образовавших каре бревенчатых сарайчиков на лысом пригорке. Огляделись… Ни души, тихо кругом… Но вдруг, дверь убогой сараюшки отворилась, и в створе показался русский пехотинец. Следом вышло еще двое. Больше русских не было. Ни Арнольд, ни бойцы отряда не обучены диверсионным навыкам, и потому парням пришлось попросту расстрелять противника. Двух выстрелов оказалось предовольно. Первого, судя по седой бороде, старшего солдата уложил сам командир. Как в тире, навел мушку чуть ниже переносицы и мягко нажал курок. Щелчок, русский нелепо споткнулся и повалился. Странно, но видимо из-за перевозбуждения, Альберт не испытал, положенных убийце-новичку, нравственных терзаний. Поражение цели произошло как в тире на учениях, заученно и быстро. Следом за ним, с подачи капрала, последовал другой. Обер-лейтенант придержал ретивого стрелка и закричал по-русски третьему:

– Солдат… брось винтовку и сдавайся! Не ссы, не тронем…

Низенький русский пехотинец растерянно затыкал винтовкой по сторонам… Подбежавший Альберт выхватил оружие из рук оторопевшего бойца. Тот от страха потерял дар речи и поднял трясущиеся руки вверх.

– Успокойся дурашек, сказал, что не тронем… – солдатик поразился, что к нему обратились на чистом русском языке, и даже чуток успокоился. По виду – тип отнюдь не мужиковатый, скорее из приказчиков или конторских служащих. – Много тут таких вояк?

– Нет. Только трое… Послали с дозором…

– Старший этот?.. – офицер пальцем указал на пожилого вояку, уткнутого головой в землю.

– Да, – урядник (фамилии Альберт не запомнил).

Далее солдат рассказал о численном составе и вооружении родной роты, сообщил о соседних подразделениях батальона. Назвал войсковые номера батальона и полка. Фамилия комбата ничего не сказала Арнольду. Зато имя полковника Комарова, командира сто пятого (Оренбургского) полка встречалось генштабисту в военных сводках.

– Придется тебя, братец, связать… Сиди тут тихо, считай, что в плену, а значит, будешь жить. Понял?..

Боец часто закивал головой, в знак полного согласия.

Тем временем люди обер-лейтенанта короткими перебежками обследовали сараи – пусто. Но, главное обнаружили прикрытый настилом колодец, служивший для пойла скота. Доброе подспорье в предстоящем бою… Связав пленника по рукам и ногам, попавшими под руку вожжами, немцы покинули защищенное пространство.