Текст книги "Случай на станции Кречетовка (СИ)"

Автор книги: Валерий Рябых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

И вот теперь, – сам черт не страшен… Через десять минут инженер уже шел по территории депо. Пришлось оглядеться, не заметив слежки, окольными путями, через подсобку, попал в деповскую столовку. По праву начальства («хоть мелкого, но пузатого» – шутка такая) инженеру везде в депо «зеленая улица». Пришло время подкрепиться, только теперь Ширяев ощутил сосущее чувство голода. Заказал пустые щи, картофельное пюре с морковной котлетой и знаменитый деповской компот из яблок-падалиц. Эти фрукты в больших объемах заготавливали сами столовские, резали, сушили на связках, – ох какой дух стоял осенью в просторной столярке и вещевых кладовках.

Обедал Роман Денисович в гордом одиночестве. Никто сегодня не мешал, не жаловались на неполадки со столовским оборудованием, на заглохшую вентиляцию, на забитый слив канализации (главный механик и завхоз не котировались у кухонных – инженер главней). Слава богу, поел спокойно.

А время к двум, пора готовиться к совещанию у главного. Роман Денисович нарочито беспечно пошел вдоль стены конторы, встретил двух нарядчиц, женщины весело поздоровались с ним, – ничего тревожного не заметил. Инженера не пасли…

Закрывшись в закутке, вытащил Вальтер, задумчиво покачал полкило металла в согнутой руке, нежно погладил холодную сталь. «Теперь надежда на тебя приятель, – подумал Ширяев. – Ты уж, не подведи браток, не заклинь…» Признаться, разведчик уже давно не стрелял из боевого оружия, так захаживал, конечно, в стрелковый тир в станционном Осоавиахиме. Чтобы не вызывать лишних толков, палил для толпы не метко, но в намеченную для себя цель попадал с первого раза. Как говорится, «целкость и кучность» у него в полном порядке… Так что, в случае чего надеялся, что старые навыки не подведут…

В половине третьего Ширяев без стука вошел в кабинет главного инженера. Положил на столешницу папку с приготовленными бумагами. Михаил Васильевич говорил с отделением дороги по ТАБИП-1 – полевому телефону образца сорок первого года. Пару таких аппаратов удалось баш на баш выменять у летунов, подключенные к воздушной линии «полевые» работали надежней стационарных устройств. Пока начальство общалось меж собой, Роман Денисович, сложив руки, как ученик в классе за партой, с усталым видом разглядывал кабинет главного инженера.

Здесь мало что изменилось с мая сорок первого, когда Ширяев подменял Акишина ушедшего в отпуск, и сидел тут ровно месяц. Дореволюционный стол красного дерева, по столешнице обитый зеленым сукном. Роскошная вещь! А вот трехпольный застекленный шкаф подкачал, эпоха конструктивизма – строгий функционализм без финтифлюшек. На полках замасленные скоросшиватели, потрепанные технические справочники и брошюры. Производственные бумаги горой лежат и на грязном подоконнике, и на приставленном к стене колченогом табурете. Над головой Акишина в золоченой раме портрет вождя в гимнастерке. Прищур сталинских глаз даже на портрете вызывает некоторую оторопь, неприятно смотреть в них. «Отец» видит каждого насквозь…

Господи, что за наваждение, природному ли немцу веровать в эту специально распускаемую в русском народе легенду. А ведь люди свято верят в прозорливость и другие феноменальные способности Сталина, генсек для них и не человек вовсе, а божество. А впрочем, и у него на родине Адольфа также возносят… Любопытно, кто из них весомей в личностном плане? Кто займет подчиненное положение, уступит харизме собеседника при личной встрече, если такая вдруг состоится?

– Денисович, что спишь на ходу… – потрепал плечо инженера Михаил Васильевич, – пошли в зал анализа, там уже наверняка народ собрался…

Глава 8

Роман Денисович в отрешенно-отчужденном состоянии, как говорят, на полном автомате, сидел на оперативном совещании у главного инженера. Впрочем, ему даже не пришлось вступить в полемику со старшими мастерами участков и руководителями остальных деповских служб. Разумеется, в самом начале Акишин сказал, что ограничение по электроэнергии не личная прихоть, на то есть строгое указание сверху. Деповские понимали, что подобная директива не повергается обсуждению. Под молчаливое сопение сотрудников Ширяев зачитал, разработанный до обеда, список отключаемых установок и освещения. По ходу обсуждения тех выкладок, цифры подкорректировали, так самую малость… и каждый записал в ежедневники запланированные квоты. В итоге, Михаил Васильевич велел инженеру к утренней планерке проверить выполнение принятого решения по каждому участку. И на том торопливо разошлись…

Роману Денисовичу порученное задание было, конечно, не в жилу, придется теперь в вечернее время совершить полный обход депо, фиксируя каждую включенную лампочку. Окончательный результат проведенных мероприятий будет известен дня через два, когда произойдет сверка электросчетчиков цехов и участков с показаниями общедеповского на тяговой подстанции.

Но не составляло секрета – оба инженера, конечно, знали, как можно «смухлевать» с цифрами на счетчиках. Момент снятие показаний намеренно раздвигают по времени, чем больше разрыв, тем лучше. Специально делают продолжительные отключения энергоемкого оборудования, что объясняют вынужденными простоями из-за поломок или переналадки. А уж вовсе по-наглому, допускают массу арифметических ошибок в расчетах, надеясь, что проверяющий не столь придирчив и досконален. А можно и сам счетчик тормознуть, и даже заставить колесико вращаться в обратную сторону, увеличив реактивную мощность, по-хитрому переключить клеммы компрессорных двигателей. Хотя, жульничать в военное время никто не собирался, о том и речи быть не могло, – тут уж грозила явная тюрьма. А уж если Ширяев-Арнольд попадет под колпак органов, тогда… – пиши, пропало. Произойдет полный провал, крах – тридцатилетняя работа в России пойдет коту под хвост.

Часы показывали шестнадцать сорок пять. «Пора, брат, до хаты…» – решил Роман Денисович.

Покинув затхлые пределы конторы, обдуваемый теплым летним ветерком с легкими запахами угольной гари и отработанного мазута, Роман Денисович поспешил к негласному месту лазания под вагонами на приемоотправочных путях. Пешеходный переход располагался метров в двухстах правее, но тащиться до него означало попусту тратить время, которого и так не хватало. Слава Богу, спина еще легко сгибалась… На карачках, инженер быстренько подлез под тремя составами, и наконец, выпрямясь, вдохнул полной грудью уже иной – чистый, листвяной воздух.

Вышел Ширяев с краю лесополосы, заросшей меж корявых, под небо стволов тополей непроходимыми дебрями колючего боярышника. Поселковый рыночек уже опустел, работали только книготорг «Когиза» и дорогущий магазин «Коопторга». Голова пока не болела о «хлебе насущном», рачительная жена запаслась необходимой провизией, одному едоку хватит на полгода.

Будь Роман Денисович обыкновенным советским человеком, то поспешил бы к родному дому, сварганил бы пожрать, да и завалился на боковую, до самого вечера. Если бы так… но сразу обступили заботы иного свойства – тяготы разведчика Альберта Арнольда.

«Где же этот чертов Лошак, почему дед не пришел на условленную встречу?» – Альберт уже понимал, тут произошло неладное и видно не к добру… Конюхов не мог по лености или иному нерадению проигнорировать полученное задание, да, и казался вовсе не вздорным человеком, хотя и «сиделая урка», к тому же потомственный алкоголик. Как ни крути, как ни ищи других оправданий, напрашивалась только одна естественная и неопровержимая причина – уркагана замели, «загремел старик на цугундер». «Только… кто арестовал и почему, где об этом узнаешь и у кого… – чуть не ругнулся по-матерному, – вот еще незадача…»

Предположительно разведчик представлял круг одиозных личностей из окружения Лошака, – шпана как кость в горле у кречетовцев. Только вот, кого конкретно из тех «бакланов» (словечко старика по фене) послал уркаган на разведку к поселковой милиции… Наверняка та братия в курсе, что случилось с паханом… Но ведь запросто погоришь, подставишься, выйдя на связь с местной шантрапой. Где уверенность, что любопытного тут же не сольют, не сдадут со страху органам… А уж те определенно успели поработать с поселковым отребьем, взяли блатоту за жабры, если Конюхов в самом деле в руках НКВД.

Имелся еще один вариант, но предназначался на крайний случай, в чрезвычайных обстоятельствах, – прикормленный субъект в оперпункте ДТО, зовут Виктор Пахряев. Уже год как Ширяев водит дружбу с этим приятелем, но это так, для красного словца. Уже давно солдат подчистую продался, по глупости нарушил присягу. Жадный до червонцев, до бухла, до девок, – и потому жалкий человечишка… Да, и по ситуации сомнительно, – живет тот далековато, а возможно даже в наряде, так что лучше выбросить парня из головы, оставить на потом.

Остается только «сарафанное радио» или, как еще говорят с иронией «цыганская почта», то есть, – базарные торговки, кумушки-сплетницы. Уж вздорные бабы непременно разузнают подробности, получившего общественный интерес события. Насущная потребность таких неугомонных женщин состоит в том, чтобы перетирать косточки ближнему, по ходу сочиняя неприкрытую ересь и небылицы. Одним словом, извалять подвернувшегося под руку человека или даже семейство в неотмывном дерьме. Впрочем, даже в самом несуразном и нелепом вымысле присутствует толика правды, ведь не зря говорится, – дыма без огня не бывает.

Из знакомых баламуток на редкость деловой и информированной считалась местная шинкарка Устинья. Редко, но иногда Роман Денисович захаживал к этой бабенке. Что кривить душой, у каждого случается, когда срочно требуется бутылка спиртного. Устинья в большинстве промышляла самогоном, но водилась у нее и тридцатиградусная «Рыковка» и даже нового ГОСТа «Московская особая». Мильтоны ту «кабатчицу» не обижали, ибо сами шастали туда за опохмелом. Как пить дать, или по поговорке: «хоть и к бабушке не ходи», – та Устинья однозначно сотрудничала с милицией, иначе кто бы позволил бабенке безнаказанно из-под полы торговать спиртным в номерном поселке. И нет в том удивительного, что женщина также брала в залог краденое, а главное – скупала по дешевке у ворюг ворованные из поездов винно-водочные напитки, а то, и слитый из цистерн чистейший спирт. Ясное дело, предприимчивая «маркитантка» давно дала подписку – стучать на кого надо, точнее на кого укажут хитрожопые легавые, в противном случае барыге давно бы несдобровать. Но делать нечего, да и риска тут никакого нет, – придется Ширяеву прикупить бутылочку «Московской» и вовлечь разухабистую шинкарку в разговор на больную тему.

Жила торговка в собственном доме недалеко от садового массива «Комстроя». Роман Денисович, не привлекая внимания, украдкой прокрался к забору палисадника и осторожно без скрипа отворил калитку, дворовых псов та пройдоха предусмотрительно не держала. Тихонечко постучав в угловое окошко, подошел к крылечку. Вскоре в террасе раздался топот босых ног и неприятный «пискляво-базарный» голос вопросил: «Кого тут черти носят?»

– Не шуми… с депо инженер… отворяй Устинья, за делом пришел…

Загромыхал запор, дверь полуотворилась и в проем высунулось женщина лет за пятьдесят, в ночной рубашке до колен и накинутой на плечи вязаной кофте. Придерживая обширные груди, кивком головы, пригласила визитера пройти вовнутрь. Ширяев оказался в полутемном помещении, заставленном разнокалиберной и разностилевой мебелью, видно очутившейся тут в качестве платежа или залога за питие, приобретенное у шинкарки. Женщина заградила собой проход, не пустив инженера дальше входной двери, и с презрительной миной уставилась на него, мол – ходят тут, чай не проходной двор… Но это не смутило Романа Денисовича, понимавшего опасения торговки и потому не осуждавшего за неприветливость.

– Устинья, – произнес он добродушно-веселым тоном, – выручай, тут по работе «поднести» надо, – для убедительности добавил, – начальству… Уж дай, пожалуйста, две «Московской», – со значением добавил. – Люди культурные, кабы что пить не станут…

Женщина стояла как тумба, верно, довод инженера показался не столь убедительным.

– Чего Устинья не узнала, что ли? Да, не в долг беру… сразу расплачусь. Ну, как неродная сегодня, будто не с той ноги встала…

Наконец шинкарка заулыбалась, подбоченилась, выставила наперед могучий бюст. Тем самым дала понять, что вовсе не дубина стоеросовая, а наоборот, дюже податливая женщина. Велела по-хозяйски обождать и ушла в комнаты. Роман Денисович придвинул стул, по мягкой спинке и сиденью обтянутый коленкором. Присел, намеренно вольготней, чтобы ловчее было разговорить бабенку.

Вот и Устинья – с двумя запыленными поллитровками, на ходу обтирает бутылки рукавом кофты, радушно улыбается, повиливая бедрами.

– Ох, подустал что-то сегодня, – начал Ширяев по-свойски подступать к хозяйке с показной душевной простотой. Дальше-больше, для затравки наговорил торговке с три короба о повседневных житейских проблемах.

Втянулась и она в пустопорожнюю говорильню. Рассказала, как нещадно саднит поясница после прополки сорных картофельных грядок, и что даже пришлось побрехать с соседкой, выпустившей выводок кур на прополотый огород:

– Подрывают злыдни картоху, беда с ними… Эту шалаву (о соседке) в поселковый сведу, будет знать, как курей распускать…

Роман Денисович сочувственно крякнул, пожурил несознательных курочек, – похоже, затеянная им болтовня приобрела характер взаимодоверия. Посудачив пару минут о вещах, лежащих вне поля его интереса, Ширяев невзначай помянул покойника Семена Машкова. Устинья, чисто по-женски, сочувственно откликнулась на ужасное происшествие, потрясшее кречетовцев. Тут заключаются свойства женской психологии: для одиноких, но еще «вполне себе» вдов – тема сгинувших со свету мужиков-бабников, а в особенности при трагических обстоятельствах, слишком заманчива и даже животрепещуща. Инженер знал об этой бабьей слабости и стал нарочито подзуживать Устинью. Проявил жалостливое участие, перемежая скорбь откровенно сальными намеками на машковские похождения. И уж, когда женщину стало внутренне пробирать, когда собственные фантазии и людская молва, размыли пределы упрямой бабской скрытности, вполне естественно прозвучал вопрос:

– Чего там люди говорят, – забрала кого милиция, нашли убийцу-то?

И Устинья рассказала подробности ареста Космынина. Сообщила, как плакалась мамаша шалопая (с слов шинкарки распоследняя «прости господи» на станции, в девках бегавшая к поездам и дававшая кому ни попадя) и как потом Космыниха поскакала в пункт транспортного отдела. Ну, и как бы в довесок, упомнила, что следом подобрали дружков непутевого сыночка – Урусова и Моряка (фамилию которого мало кто знал). Попутно охарактеризовала приятелей как самых забубенных бездельников и хулиганов, ставших уже спиваться, естественно, умолчала о собственной неприглядной роли в деградации молодчиков.

Роман Денисович тихонечко поддакивал, находил нужные слова, но тем самым еще сильней распалял откровенность женщины.

Ничего в этом мире нельзя скрыть с глаз и от ушей, вылезшего из норки вездесущего мещанина. Такой человечек все видит и примечает, а нередко и упорно выслеживает, трясясь со страха быть застигнутым за столь неприглядным занятием. Вот этих узколобых соглядатаев и опасался Альберт Арнольд в агентурной работе. На первый взгляд, опытному агенту не сложно заметить и пресечь слежку, но разве уследишь за серым воробьем или полевой мышью, скользнет… и нет в помине. Да не тут дело – глазки зорки и памятливы… Горе тогда человеку неосмотрительному…

И Устинья сообщила инженеру чуть не полушепотом, даже с некоторым испугом, но не потому, что это тайна с за семью печатями, а так как боялась громко упоминать имя человека, который, по мнению людей, укокошил Семена Машкова. Речь зашла о Василии Конюхове.

Один сосед урки углядел, как полусогнутого Лошака, в окружении до зубов вооруженных красноармейцев, пополудни вывели с подворья, и как мешок с дерьмом бросили в кузов военной полуторки. Грузовичок, а следом синий «воронок», газанув, спешно покинули безлюдный проулок, в надежде уйти незамеченными.

Вот так – тайное становится явным… Через полчаса уже вся Кречетовка судачила, что повязали вероятного убийцу Семена Машкова. Сенсация дня… Рядовые граждане справедливо, по-человечески боялись уголовника и обрадовались, что избавились от тлетворного соседства. Даже Устинья оказалась довольна, опять чисто по-бабски – мелочно и своекорыстно. Покорные Конюхову бандюги не всегда честно расплачивались с шинкаркой, а случалось, угрожая, оставляли с носом.

Ширяев намеренно прикинулся туповатым, уточнил, – а почему сама Устинья считает Лошака убийцей снабженца…

Ответ оказался примитивным, но не лишенный логики:

– Ну, даешь… инженер называется, ничего не понимаешь интеллигенция… Ведь Лошака арестовывали солдаты с винтовками, как опасного преступника, а шпану и подзаборную шваль – забирает милиция. Неужели такому грамотею не ясно…

Да, тут и дураку разжевывать нечего, – Конюхов в лапах НКВД. В момент погорел завербованный еще до войны острожник, – взяли тепленького. Видать, наловчились гебешная братия… Не влезь Арнольд с несуразной прихотью, поживал бы Лошак спокойно, до тех пор, пока рак на горе свистнет. Впрочем, судьба бродяги заведомо предопределена, – так и так арестовали бы, вопрос только, как скоро… На деле получилось даже слишком быстро.

Альберт с досадой смекнул, что допустил грубую ошибку, когда велел уркагану проследить за розыском по делу Машкова. Не стоило предвосхищать событий, пусть шло своим чередом, – не сегодня, так завтра стало бы ясно, кто занимается расследованием. И вот прокол… По-видимому, лошаковские «бакланы» по неопытности подставились, дали себя схватить, ну и, как пить дать, сразу же раскололись. Через них органы оперативно вышли на Конюхова. Вот и наука, вот и доверяй потом хваленой воровской смекалке. А впрочем, смешно сравнивать самодеятельность тупорылой уличной шпаны, лузгающей семечки, с отработанной выучкой кадровых оперативников НКВД.

«И теперь, – зачем оправдываюсь, коль сам виноват… Если затеялся, то следовало дать четкие пошаговые инструкции, предупредить о возможных осложнениях, о вероятной засаде… – Ширяев стиснул зубы, злясь на себя, – на случай поимки снабдить молодчиков вразумительным оправданием. Да уж, сшил на скорую руку и на живую нитку, – спешил, гнал, торопился, только ради чего?»

Мелькнула ужасающе каверзная мысль, уж не загнал ли он себя окончательно в угол: «Недавние поступки, начиная с расправы над снабженцем, в корне безрассудны, как говорят русские: «забрел в полную кугу…», – разведчик усилием воли подавил отчаянье. – Но нет, паниковать не стоит… Лучше нужно спокойно думать, размышлять…»

И первое, что пришло в голову – не сдаст ли Лошак его самого, едва окажется на цугундере… Сумет ли старый уркаган поводить следователей за нос, запутать, «втюхать» придуманную Альбертом легенду о лейтенанте-особисте, о проводимой секретной операции. Сумеет ли наплести эту лажу желательно правдоподобней…

Правда, теперь бредни об особисте представляется полной мурой, «детским лепетом на лужайке». Какой дурак купится на эти россказни? Хотя, как сказать, смотря на то, кто станет допрашивать… Бог даст, с первого раза мужик не расколется, выложит, заготовленную Альбертом небылицу, наведет тень на плетень… Если сочтут байку заслуживающей внимания, то начнут проверять. Если да, то на проверку, с поправкой на межведомственную волокиту, уйдет не меньше суток. А уж потом чекисты окончательно добьют Лошака, методы у них универсальные, старик, не стерпев боли, выложит правду-матку. Диверсантов дед, наверное, уже сдал. Так, впрочем, и задумывалось, – время на поиски и ликвидацию лазутчиков работает на Альберта. Судьба тех заблудших парней вовсе не волновала кадрового разведчика, одним словом, пушечное мясо, – туда изменникам и дорога. Диверсанты сделали неблагодарную работу, реализовав пусть даже маниакальную задумку. Вот и свершилась нужная позарез его самолюбию месть. А Лошака придется как можно быстрей устранить, еще до того, как из него станут вить веревки. Завтра старик умрет, – в планах Альберта Арнольда не рассматривалось дальнейшее существование Василия Конюхова.

А теперь предстоит заболтать Устинью, чтобы женщина не смогла толком объяснить (коли что), в чем состоял специфический интерес Ширяева к обыкновенной шинкарке сегодня вечером. На какой потаенной струне сыграть, какие скрытые позывы всколыхнуть, да и водятся ли такие эмоции в душе Устиньи…

На чем в общении с мужчиной женщина акцентирует интерес и внимание? Что заставит забыть, отбросить малозначимые детали недавнего разговора, а то и подавляющую часть той беседы? И наоборот, – этот эпизод останется, надолго врежется в память, в самую подкорку головного мозга… Понять бы то, чему женская душа сопричастна по природе, что для нее насущное, что не забывается и не вытесняется из сознания даже по прошествию времени… Вот задача чисто психологического плана. Но Альберту, читавшего Зигмунда Фрейда, не стоило труда сообразить за ниточку какого природного инстинкта стоит подергать, а соответственно подобрать мотив, который заставит забыть разговор об аресте Лошака…

Собственно, это хрестоматийная истина, которую разведчик вывел еще смолоду, не погружаясь в заумные труды психоаналитиков. Женская психика крепко завязана на трех вещах: инстинкт самосохранения, материнская жертвенность и либидо – бессознательное стремление к сексуальному поведению, сексуальная потребность. Да, да… вот тут Фрейд и еврейская наука конечно правы… По теории выходило, что либидо – не только сексуальное влечение, а главная жизненная энергия каждого индивида, основа мотивации поступков и даже смысла жизни человека. Таким образом, половозрелая женщина, прежде всего самка – сучка, жаждущая спаривания (за редким исключением, но это отдельный разговор). И тема плотской любви, а уж факт возможного соития, совокупления пересилит остальные потребности, – возбудит плоть, взбудоражит мозг женщины, парализует воображение. А если к тому же возникнут чисто физиологические позывы – коль «потечет», то она не скоро успокоится, будет думать об этом, будет часто возвращаться в памяти к волнительным воспоминаниям.

Роман Денисович взялся рассказывать шинкарке, как отправил жену в эвакуацию, как убеждал, уговаривал уехать из Кречетовки, с каким надрывом и тоской Татьяна собиралась, как горевала, будто уже к нему и не вернется. И как супруги расстались на перроне, и как он шел следом за вагоном, и как неотрывно смотрел на исчезающие вдали огни пассажирского состава.

Теперь вот остался один – один одинешенек. Живет как казанская сирота, без радости и отрады. И как скучно тягучими вечерами, и как пусто на душе, и тоскливо… И места себе не находит, и все окружающее поперек сердца… Возможно, Ширяев и преувеличивал, хотя… лукавил самую малость, по правде, было не сладко, ох как муторно стало с отъездом жены.

Устинья – сердобольная душа наивно клюнула на эту наживку. Печально жалостливый рассказ Ширяева размягчил, растравил бабье сердце. Подсев к нему поближе, Устинья посетовала на собственную горестную судьбину, на беспросветную жизнь… Выходило, что женщина давно обретается без мужика – сгинул на заработках в начале тридцатых. Бьется баба, как рыба об лед без твердой опоры и смысла в существовании. Одним словом уготована ей вовеки судьба безутешной вдовы и нет никакой отрады и даже поблажки. Ох, как приходится тяжко, а ведь и не старая еще Устинья… всего-навсего сорок восемь лет.

И Роман Денисович пожалел безутешную вдову ласковым словом. Якобы рано женщине хоронить себя, коли бы не война, давно бы нашла себе справного муженька и жила бы себе в радость и удовольствие. Мол, какие ее лета, курам на смех… Тут и пословица «Сорок пять – баба ягодка опять» пришлась кстати. И раззадорившись, добавил, смущая собеседницу:

– Женщина ты видная, красивая, справная, хозяйственная, – и чего мужики нос задирают… Не будь женатым, серьезно бы посватался… А там, глядишь… детишек нарожали бы, у нас с Танюшкой ничего не получалось, – Ширяев знал, что подло говорит, но чутье подсказывало – делает все правильно. – Ты, Устинья, клад, а не женщина, уверен скоро найдешь долгожданное счастье. Бог правду видит, знаю, пренепременно поможет…

Да, похоже, получилось, что Роман Денисович подобрал к Устинье нужный ключик.

А та уже распрямилась, приосанилась, воспряла духом. Щеки зарделись, взгляд стал томным, влажным, груди заколыхались, тело пыхнуло жаром. И понятно уже, что там надумала хитрюга – ребенку ясно… Устинья жеманно улыбаясь, без околичностей предложила Роману Денисовичу выпить по стаканчику винца. И уже было направилась за графинчиком и снедью.

А Ширяев подумал тогда вовсе не радостно, что бабенка завелась с пол-оборота и уже готова раздвинуть ноги. Да, видимо, не рассчитал, поспешил и перегнул палку… Нужно немедля давать задний ход, иначе «впиздишься по полное не хочу», как говорят шоферы. Сославшись на то, что начальник уже заждался, а инженер как-никак человек подневольный, Роман Денисович, грешным делом, поспешил ретироваться. А то еще чуть-чуть и вожделеющая мегера, чего доброго, возьмет и изнасилует…

Но проделал отступление Ширяев чинно и гладко, обходительно, используя только благородные (в понимании торговки) слова. Прикинувшись простофилей, даже чуть влюбленным олухом, назначил Устинье встречу, свиданье на завтрашний вечер. Хотя знал наверняка, что не придет. Однако, если быть честным, пышная грудь Устиньи с выступающими сквозь ткань сорочки набухшим сосками, уже начинала волновать фантазии Романа Денисовича. Неужели разведчик повелся на эту пошлую бабенку… Альберт Арнольд – выходец из патрицианского сословия, окончивший Preusische Kriegsakademie, человек воли и долга, ни разу, не изменивший ненаглядной Танечке-Танюше запал на презренную торговку. Да, видимо прав старый еврей Фрейд – сексуальный инстинкт нельзя игнорировать, можно только временно подавить, что крайне не желательно, ибо чревато сбоями в психике…

Покинув, возбужденную от игривых речей шинкарку, инженер направил стопы в сторону собственного дома. Идти было не далеко, менее полкилометра – миновать два проулка, и окажешься у родного порога. Пройтись по тенистым улочкам Кречетовки в предзакатную пору одно удовольствие. Июньский воздух необычайно чист и свеж, ощущение такое, что не только дышишь, а пьешь густой, живительный настой. А вокруг разлит покой и благостное умиротворение, будто и нет войны. И нет ничего, чтобы могло о ней напомнить, даже бумажные перекрестья на оконных стеклах не бросаются в глаза в этот час. На улицы высыпали ребятишки: малыши, мал мала меньше роятся под присмотром мамочек, дети постарше резвятся отдельными стайками, особняком девочки и мальчики. Что сказать – идиллия счастливой жизни, которая разрушится в любое мгновенье, стоит взвыть деповскому ревуну, стоит прокаркать черному зеву репродуктора на телеграфном столбе.

* * *

И ему – немецкому разведчику в стране, с которой воюет Vaterland, вовсе не безразлично, что прежний миропорядок чужого народа грубо перечеркнут, отменен войной. Жизнь продолжается, но для сотен тысяч людей идет под откос, а иные теряют… заложенный в существовании смысл. Удручают не только бытовые лишения, карточное нормирование, прессинг на работе, гораздо хуже – нервическое ожидание худшего, постоянные волнения и леденящий душу страх, и наконец, жуткие похоронки, обрекающие на вечную скорбь.

Справедливо ли это… неужели – так русским и надо, поделом ненавистному славянскому племени… Альберту горько видеть сирот детишек, вдов-матерей – женщин еще молодых (в сравнении с ним), стариков с потухшими глазами, еле ковыляющих по тенистым улочкам… Неужели эти люди – враги, это что – второсортный сброд, холопы – для грядущих властителей-немцев, недочеловеки, нестоящие не только жалости, но даже и подобия сочувствия. Да нет, категорически нет! А он сам – кто он сам? Если говорить честно, то такой же русский, русский немецкой национальности. И это вовсе не чужой, не постылый и ненавистный, – это его народ. Он живет здесь, на этой русской земле уже тридцать лет. Боже мой, боже мой…

Но почему так сложилось? И мужчина вспомнил детских друзей, ребят гимназистов из русской Вильны. Разве тогда желал приятелям зла… – да нет, ни за что… Даже на той – первой войне, в том окопном противостоянии – Альберт, германский офицер не желал русским зла. Поражения – да! А зла, катастрофы, гибели – никогда…

Инженер решил прервать терзавшие сердце размышления. Он чисто по-человечески, по-христиански любит людей в Кречетовке, жалеет несчастных и против людских мучений и страданий. Единственное, что хочет, так это военного разгрома Красной Армии. А последующая смена власти, социального строя, того режима, называемого советским и большевистским не его ума дело. Арнольд только за проигрыш России в войне, мыслит как чисто военный разведчик и задача у него простая.

И потому, перво-наперво следовало найти способ известить завербованного человека в оперативном пункте ДТО. Что по приближающей ночи выполнить нелегко. Впрочем, в распоряжении инженера мотоцикл Л-300 «Красный октябрь», с сигнальным рожком на рулевой стойке. Но тот стоит у проходной к корпусу ПТО, да и ключи зажигания у дежурного по депо. «Ленинградец» предназначался для курьерских надобностей, и в том числе для оперативной доставки поездных бригад. Инженер по оборудованию пользовался мотоциклом для объезда удаленных пунктов депо. Таковым и являлся участок оборотного депо, расположенный в горловине южной горки. Собственно, это пункт малого технического осмотра не приписанных к парку депо транзитных паровозов. Оттуда можно по кратчайшему пути добраться до хутора, где и обитал боец-осведомитель.

Оказавшись в квартире, Роман Денисович спрятал одну бутылку водки в шкаф, другую оставил в прихожей. Потом, не снимая верхней одежды, даже не помыв рук, залив из ведра чайник, поставил кипятиться на керосинку. И только после этого позволил себе расслабиться. Прошелся по осиротевшим без хозяйки комнатам, еще хранившим такой родной запах жены. Машинально прибрал некоторые вещи, оставленные ею, но теперь не нужные. Пожитки еще сохраняли уж если не тепло Таниных рук, то определенно благотворные флюиды супруги. Так, в странном отрешенном состоянии, горестно вздыхая, словно прикасаясь к жене, подержал их малость. Потом прошел на кухню, обозрел шкафы с посудой и утварью, отметил для себя – вот ее любимая тарелка, чашка, ложка. Вот ножик, который ловко мелькал в руках Татьяны при разделке овощей, взял, потрогал ногтем острое лезвие. И уже по-деловому стал приготовлять бутерброды с конской колбасой. Буханка хлеба уже порядком зачерствела, нож с хрустом врезался в крошащуюся корку. «Ничего, пойдет, сгодится, не баре…» – подумал инженер привычно, по-советски, и в ожидании кипения чайника присел на кухонный табурет. Но потом встрепенулся, выложил на стол Walther и разобрал оружие на составные части. Поискал внизу шкафчика кусок ветоши, там же нашел маленькую масленку и, сгорбясь над столешницей, стал медленно протирать пистолет. Задумался…