Текст книги "Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове"

Автор книги: Валерий Есенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Часть первая

Глава первая.
ЗАНАВЕС ПОДНИМАЕТСЯ

МОЙ ЧИТАТЕЛЬ, никогда не верьте никаким предсказаниям и никаким предсказателям! Ребёнку, который появился на свет в городе Киеве в 1891 году, была по душе сосредоточенная, тихая, может быть, совершенно скромная, однако свободная от нестерпимых страданий, далёкая от нечеловеческих зверств и жестоких катаклизмов истории, вполне счастливая жизнь, и я ни за что не поверю, чтобы по воле судьбы или по причине не совсем удачного расположения звёзд всё перевернулось вверх дном и он слишком много страдал, был беспрестанно гоним, таинственно одинок и обрёл наконец один только смертный покой. В это уродство, в это извращение поверить нельзя! Никакая, даже самая злая судьба не имела бы духу заранее приготовить ему тех нестерпимых, тех унизительных испытаний, какие обрушились на него, как никакая, даже самая злая судьба не имела бы духу заблаговременно приготовить тех нестерпимых, тех унизительных испытаний нескольким поколениям русских интеллигентов только за то, что они были и остаются интеллигентами. Это вздор! Типичный и злонамеренный вздор!

На самом деле в тот год над городом Киевом, прекраснейшим в мире, светит, смеётся и плещется ласковый май. Своим особенным цветом зацветают каштаны. Сирень готовит тяжёлые кисти, чтобы вот-вот расцвести и разлить по всем улицам необыкновенный свой аромат.

Его первый стремительный выход на подмостки существования, а вместе с тем и на подмостки истории, происходит 3, а по-нынешнему 15 числа месяца мая, на Воздвиженской улице, в доме под номером 28, где квартирует молодой, подающий большие надежды доцент Афанасий Иванович и его супруга Варвара Михайловна. 18 мая, здесь же, поблизости, в церкви Воздвижения Чёрного Креста, происходит крещение. Восприемником со стороны отца присутствует ординарный профессор духовной академии Николай Иванович Петров, восприемницей со стороны матери присутствует супруга священника города Орла Сергиевской кладбищенской церкви Олимпиада Ферапонтовна Булгакова. Во время обряда крещения мальчику дают прекрасное имя в честь хранителя города Киева архангела Михаила.

В жизни нет ничего замечательней детства, и всё же я не могу не сказать, что во всей литературе, русской и даже всемирной, едва ли отыщется детство более замечательное, чем детство этого мальчика, далее если благосклонный читатель припомнит колыбельное детство Гоголя или немецкого писателя Гете.

Улица Воздвиженская, как и все близлежащие улицы, покрыта ровным булыжником, по которому летом шумно и весело проносятся потоки дождя, а зимой, когда они покрываются снегом и льдом, по ним ещё веселей с замирающим духом мчатся на санках как можно быстрей и всё дальше, всё дальше, до самого низа, румяные от мороза мальцы. Тротуары, напротив, выложены особенным, киевским, желтоватым, поставленным на ребро кирпичом и то и дело прерываются несколькими ступенями, чтобы удобней спускаться вниз и ещё удобней подниматься наверх.

Дом стоит высоко, чуть не на вершине крутейшей горы. Панорама, не сравнимая ни с какой другой во всём мире, открывается с этой горы. То там, то здесь мелькают строения, возвышаются белоснежные стены русских церквей, купола и кресты, однако все они, точно в море, утопают в громадном саду, который тянется без конца и без края. Сад уходит, точно живой, всё далее и далее вниз, темнеет узкими прорезями аллей, чернеет в изломах оврагов, широко раскидывает ветви каштанов, клёнов и лип, сплошь покрывает прекрасные горы, которые мощной громадой своей наступают на Днепр, отвесные стены которых обрываются от террасы к террасе, ломают землю, но не в силах преградить путь всемогуществу Царского сада. Все одолевает этот непостижимый, этот единственный сад. Великолепнейшие деревья этого сада возвышаются всюду, где находят хотя бы самую шаткую, однако всё же точку опоры. Они словно падают на террасы. Они словно переливаются в береговые беспечные рощи. Они подступают к самой кромке шоссе, которое бежит вдоль реки. Во всём своём несравненном величии отражаются они в скользящей воде, отчего вода становится тёмной, и сам Днепр стремится освободиться от них, убегая течением вниз, за пороги, где Запорожская сечь; Херсонес и загадочное, вечно манящее море. На это могущество и величие жизни можно глазеть без конца, не в силах отойти от окна, можно фантазировать без конца, можно мечтать.

Ещё заманчивей, ещё загадочней в доме, сперва на Воздвиженской, а через несколько лет по Кудрявскому переулку, под номером 9, принадлежащем Вере Николаевне Петровой, дочери профессора, крёстного. Дети идут в семье один за другим, красивые девочки, крепкие мальчики, все непоседы, и в конце концов их однажды становится семеро. Отец Афанасий Иванович непременно уходит с утра, так же непременно приходит к обеду, снова уходит, возвращается к вечернему чаю, а после вечернего чая долго сидит в своём кабинете, так что всё детство, и отрочество, и много поздней мальчик чаще видит отца со спины: отец что-то пишет за широким столом, часто обмакивая в чернила перо, а на столе приятнейшим рассеянным светом светит обыкновенная лампа под спокойным, полезным для глаз абажуром зелёного цвета, и так это зрелище важно, так значительно, так хорошо, что бумага, перо, просторный письменный стол и зелёная лампа вызывают горячую, ничем другим не утолимую зависть ребёнка, становятся вечной мечтой и вечным символом необыкновенного счастья, как вечным символом женщины становится мама, светлая королева, царившая в доме весь день.

Начать хотя бы с того, что между ними обнаруживается, и очень рано, поразительное сходство во всём: то ли она походила на сына, то ли сын походил на неё. Оба они белокурые, глаза у них светлые, она располневшая, он тоже пока ещё пухлый, оба живые, подвижные, так что обоим не сидится на месте, ему бы всё прыгать, скакать, а ей бы всё что-нибудь делать в небольшом, но сложном хозяйстве растущей семьи, и хотя она занимается этим хозяйством весь день, то и дело рожает детей и несёт все обязанности по их воспитанию, у неё ещё остаётся довольно энергии, чтобы в теннис сыграть гейм-другой, она к тому же доброжелательна, с мягкой улыбкой, какая часто играет и у него на губах, и с сильным, даже несколько властным характером, какой с течением времени начинает обнаруживаться и у него. Она и воспитывает его, а следом за ним и всех младших детей согласно деятельному характеру и полученному образованию: каждому приискивает и находит занятие, чтобы без дела, упаси Бог, никто не сидел, так что её старший сын, уже юношей, начинающим понемногу освобождаться от доброжелательно-строгой опеки родителей, сочиняет по поводу её бесконечных распоряжений шуточные стишки: “Ты иди песок сыпь в яму, ты из ям песок таскай”, стишки, как видите, до крайности слабые, скорей говорящие о самостоятельном и насмешливом складе ума, чем о сверкающем даре поэта.

Главное же заключается в том, что бесконечное трудолюбие и, как обязательный его результат, довольно скромные, но всё же достаточные доходы отца вместе с весёлыми лёгкими хлопотами очаровательной мамы создают в доме особенную атмосферу безмятежности, устойчивости, благополучия и самого доброго мира везде и во всём. В комнатах большую часть дня сохраняется невозмутимая благоговейная тишина: все заняты каким-нибудь делом, в кабинете сосредоточенно что-то пишет отец. Тишина любовная, ласковая, сладкая, в какой только и вырастают здоровые дети. Везде стоит обитая красным бархатом мебель, пестреют ковры с завитками, ласкает зрение лампа, бросая мягкий рассеянный свет, манят шкафы, плотно уставленные разнообразными книгами, разумеется, лучшими в мире. Вдруг в соседней столовой башенным боем бьют большие часы. Ещё они не успевают умолкнуть, как в таинственной маминой спальне, куда вход категорически воспрещён, другие часы уютно и сладко играют гавот. Эти великолепные звуки, повторяясь множество раз в течение множества лет, становятся живой частью отчего дома, частью семьи, и уже совершенно представить нельзя, что когда-нибудь какая-то посторонняя сила заставит эти милые звуки замолчать навсегда. О, нет! Эти благодатные звуки были всегда и пребудут всегда, так слышится в добром сердце ребёнка, оттого что дают его чистой, невозмущённой душе покой обыкновенного счастья, такого именно счастья, которое естественно для детей, и дело, придуманное мамой для его воспитания, забывается само собой, выпадает из рук, и уже на невидимых крыльях отовсюду слетают золотые мечты и заносят Бог весть куда, где стеклянные замки, стеклянные рыцари и вечный перезвон хрусталя.

А уже темно за окном, и в дальний угол переносят высокую лампу, и мама, светлая королева, оправивши волосы и сбросивши фартук, поднимает чёрную крышку рояля. Наступает самый сладостный миг! Исподтишка, нередко в щель двери из детской, мальчик жадно следит за каждым движением, страшась пропустить, хотя знает всё, что мгновенье спустя произойдёт перед ним, потому что и это тоже происходит всегда: белокурая, приятно округлая, подвижная, очень живая весь день, она в этот торжественный миг затихает, долго сидит, точно пристально слушает что-то, чуть подкрашенными ресницами прикрыв светлые, почти стального цвета глаза, или медлительно перекладывает подержанные листы любимейших нот.

Он замирает и ждёт.

Наконец она слабо трогает черно-белые клавиши, и тотчас вслед за движением её ласковых рук в уютную притемнённую комнату входит печальный и мужественный Шопен, наполняя самый воздух гостиной пронзительной грустью. На эти, точно призывные, звуки из кабинета вскоре выходит отец, из потёртого футляра извлекает свою старую скрипку, прижимает её ложе подбородком к плечу, ожидая, и вот уже, отвечая смычку, жалобно отзываются верные струны. Или красивейшим басом что-то поёт. И часто, как часто она отчего-то играет из “Фауста”!

Его веселят, зачаровывают то сильные, то зловещие звуки. Эти звуки куда-то влекут. Но куда же, куда? Он только слышит распахнутой настежь душой, что они влекут к чему-то громадному, которое непременно ждёт его впереди.

Только чёрствые, только деревянные души, только застёгнутые умы не в силах понять, что единственно впечатления этого рода облагораживают податливо-мягкую душу ребёнка и остаются в ней навсегда, так что уже никогда такая душа не сможет вместить жестокое, грубое, дикое, не испытав отвращения, не отвратившись, не попытавшись бежать, чтобы возвратиться обратно в свой естественный мир поэзии и тишины.

Чему ж удивляться, читатель, что ребёнку привольно и весело жить, что желание действия его непрестанно томит, что энергия нарастает в нём не по месяцам и годам, а по дням и часам, что настаёт вскоре время, когда эту энергию становится невозможно сдержать. Мальчик уже не стоит часами у окна, не предаётся слишком мечтаниям. В доме становится шумно. Что-то падает, грохочет и бьётся. Сооружения из стульев появляются в разных углах. Под водительством смелого рыцаря на штурм крепости лезут младшие сёстры и братья, ряды которых с каждым годом растут. Его замысловатые выдумки заражают и их, их вдохновляет его звонкий смех и смелый призыв, и все они любят его беззаветно, да и как же друг друга им всем не любить? И кто может им помешать? Кто осмелится запретить эти безвинные, хотя и слишком шумные игры?

Уверяю вас, что никто.

Глава вторая.
РАЗМЫШЛЕНИЕ О КОРНЯХ

ПРАВДА, глава семьи сдержан, суров, но и добр, как подобает христианину, интеллигенту и всякому благородному человеку. Это крайне требовательный к себе, неутомимый работник. Он в совершенстве владеет древними языками, которыми нельзя не владеть и при самых малых способностях, если учишься в семинарии, так хорошо там поставлено дело, тем более нельзя не владеть, если окончил духовную академию, некоторое время преподавал греческий в духовном училище и возвратился преподавателем в духовную академию, в которой учился. Таким образом, это естественно и едва ли является очень заметной заслугой. Но что действительно оказывается немалой заслугой, там это владение новыми языками, немецким, французским, английским, которых в семинарии не преподают и даже не считают нужным преподавать, дабы излишним познанием не развращались молодые умы. А владение новыми, притом основными европейскими языками является громадным преимуществом в те времена, поскольку предоставляет единственную возможность следить за всеми достижениями научной и эстетической мысли Европы, как только эти достижения появляются в свет, что и служит залогом действительного и глубокого просвещения. В связи с этим едва ли случайно то обстоятельство, что Афанасий Иванович владеет живым, правильным, достаточно выразительным слогом, а также много и с удовольствием пишет, главным образом в сфере избранной им специальности.

А его специальностью, причём близкой сердцу, надо заметить, становится, ещё со студенческих лет, англиканство, к которому православное духовенство относится с определённой терпимостью, поскольку англиканство, подобно и православию, противополагает себя католичеству. Благодаря такой официальной позиции церковных властей открывается возможность изучать свой любимый предмет добросовестно и объективно, не приспосабливаться, не лгать, что свойственно лишь ограниченным и низким умам, но искать, исследовать истину. И доказательство непредвзятости налицо: одну из его специальных работ переводят для английской печати, и Афанасий Иванович откровенно и заслуженно этим гордится.

Само собой разумеется, что такого рода спокойные, уравновешенные, добросовестные умы не падают с неба. Такие умы вырабатываются долговременными традициями семьи и неукоснительной твёрдостью нравственных принципов. Едва ли возможно считать совершенно случайным, тем более маловажным то обстоятельство, что Иван Авраамович, дед, многие годы служит сельским священником, наживает мало добра, незапятнанное имя и большую семью и службу заканчивает скромным местом священника Сергиевской кладбищенской церкви в Орле. Этим положением Ивана Авраамовича неминуемо определяется будущее детей: для мальчиков – церковь, медицина, в меньшей степени юридический факультет, для девочек – супруга священника или учительница, однако последнее является уже исключением.

По этой причине не может вызывать удивления, что Афанасий Иванович заканчивает духовную семинарию, и если он заканчивает это учебное заведение блистательно и дирекцией заранее предназначается в духовную академию, то это неизбежное следствие и прочнейших семейных традиций, и прирождённых способностей, и наклонности к трудолюбию. Духовная академия также заканчивается блистательно, а уже через год защищается диссертация под названием “Очерки истории методизма”, за которую в высших инстанциях присваивается учёная степень магистра богословских наук. Ещё через год молодому магистру предоставляется должность доцента в той же духовной академии, в которой служит, кстати сказать, его наставник и друг, ординарный профессор Петров.

Едва ли также случайно, что Афанасий Иванович женится на девушке из того же сословия, к которому сам принадлежит по рождению, а не только по службе, поскольку женится он, тридцати одного уже года, вполне зрелым мужчиной, человеком, всесторонне обдумавшим дело.

Таким образом, молодая семья оказывается в определённой духовной среде, по рождению и воспитанию родственной ей, с обширным и разнообразным родством.

Отец Варвары Михайловны, другой дед, Михаил Васильевич Покровский, служит протоиереем Казанской церкви в Карачеве той же Орловской губернии, широко образован, даже талантлив, даёт своим детям светское образование вместо духовного, так что его дочь Варвара Михайловна оканчивает гимназию, а также дополнительный педагогический класс и поступает на должность преподавательницы и надзирательницы в Карачевскую прогимназию, откуда Афанасий Иванович и берёт её в жёны, а братья её, Михаил Михайлович и Николай Михайлович, после окончания университета становятся известными докторами в Москве. Сергей Иванович, младший брат отца, женатый на Ирине Лукиничне, служит во Второй гимназии города Киева учителем пения и регентом церковного хора.

Составляется тесный, сплочённый кружок, объединённый складом духовным, интересами общими, привычками мыслить и жить, обиходом повседневного быта. В этот тесный кружок входят сослуживцы, знакомые, лечащие врачи, соседи по даче. Выворачивается ещё один пласт той культурной почвы России, которая рождает всё лучшее в ней: подвижников мысли, пастырей, учёных, философов, литераторов, медиков, юристов, актёров, всех жаждущих истины, живущих прекрасным. Педанты и обскуранты не попадают в этот сплочённый кружок. В нём сходятся люди живой мысли, творческих интересов и устремлений. Политика мало их занимает или не занимает совсем. Они монархисты и либералы, и одно нисколько не противоречит другому, поскольку в России всё лучшее неизменно движется сверху. Идея коммунизма их не пугает, поскольку они видят в ней воплощение тысячелетних евангельских истин и возрождение тех отношений, которые уже существовали когда-то давно, в общинах первых последователей Христа. Однако никому из них не взбредает в голову несерьёзная мысль, чтобы коммунизм мог в ближайшее время осуществиться в России, в стране, где масса населения элементарно неграмотна, чуть не дика, где всё ещё процветает жестокость в быту, насилие, беззаконие, пьянство, где во время эпидемий холеры убивают врачей по подозрению в том, что это они нарочно отравляют несчастный и беззащитный народ. Какой тут может быть коммунизм! Эти интеллигентные люди видят цель и смысл своей жизни именно в том, чтобы просветить эту неуклюжую большую страну, внести в её слабо затронутые дебри семена духовности, истины, знаний и с терпением ждать, когда эти семена прорастут, да кто ещё знает, какой из этого семени вызреет плод?

Всё это свободные, независимые умы, которым чужда ограниченность в чём бы то ни было. Стало быть, не приходится удивляться, что именно в этом тесном кружке глубоко просвещённых людей рождаются книги об украинской литературе, тогда как сами слова “Украина” и “украинство” официально запрещены. Не приходится удивляться также тому, что в этом тесном кружке глубоко просвещённых людей видят в Толстом “живой укор нашему христианскому быту”, поскольку тёмные стороны этого быта знают много лучше других, и “будителя христианской совести”, а в его учении слышат отголоски “великого церковного учения”, возникшего в первые века христианства, тогда как именно за это учение Толстой подвергается гонениям церкви.

В этом кружке собирают ценнейшие книги, великолепную коллекцию фотографий с изображений Христа, слушают музыку, посещают театр, живут честно, не поддаются искушениям дьявола ни на скупость, ни на стяжание, изучают историю, проникаются мыслью о медлительном, однако поступательном и неостановимом движении человечества, а заботятся только о том, чтобы прилично обеспечить семью.

В духовной академии Афанасий Иванович добросовестно читает свой курс, за что получает 1200 рублей, одно время преподаёт историю в институте благородных девиц, служит по иностранной цензуре, за что получает ещё 1200 рублей. Благодаря его скромным заработкам семья не ведает ни горьких лишений, ни погибельной роскоши, в особенности губительной для детей. Желать большего он почитает тяжким грехом. Настоящее не доставляет ему излишних хлопот, и он без надобности не вглядывается в него, а будущее, как всем известно, не в наших греховных руках, а в руках всемогущего Бога. И прекрасно! И незачем понапрасну себя волновать! Благодаря такому философскому взгляду на мир удаётся выкраивать довольно много свободного времени, и Афанасий Иванович беспрепятственно погружается в древние книги, наслаждаясь и восхищаясь великим прошедшим. Его внимание большей частью останавливает Ветхий завет. Он без устали разгадывает его глубочайшие символы, в которых алеет нетленная мудрость веков. Эта-то мудрость веков и насыщает его. Благодаря ей он спокоен, уравновешен, добропорядочен и не строг.

Глава третья.
ДАЛЕЕ СЛЕДУЮТ КНИГИ

БУЙСТВО в гостиной и детской, которое становится необузданней день ото дня, то и дело отвлекает его от углублённых занятий и всё чаще наводит на размышления о будущем старшего сына. Такая ничем не сдержанная энергия настораживает отца. Кем может стать сын, если ему не сидится на месте? Чрезмерная бойкость вечно приводит к порокам. Добродетель уравновешенна и спокойна, как мудрость.

Нельзя не согласиться с умным отцом, что во всякой чрезмерности таится опасность для каждого человека, для ребёнка в особенности. И отец поступает разумно, решившись несколько утихомирить этот мечущийся из комнаты в комнату вихрь. Правда, этому решению несколько противоречит то обстоятельство, что Афанасий Иванович является принципиальным противником наказаний, как и всякого насилия вообще, к тому же стремительно подрастающий сын обезоруживает всех окружающих звонким заливистым смехом, мягкостью впечатлительно-тонкой натуры, наивностью добрых ласковых глаз и в особенности такой изобретательностью молодого ума, что уследить за его бесконечными выдумками никакой возможности нет.

К счастью, на помощь отцу со своим вечным безмолвием приходит традиция. Наступает пора заниматься Священной историей, как первой ступенью и надёжным фундаментом всей нашей нравственной жизни, и отец вместе с сыном, а позднее и с другими детьми, читает сначала Новый, а потом и Ветхий завет, справедливо считая, что вечные истины действуют сильней и надёжней, чем гибкий берёзовый прут.

Как прозрачны, но таинственны реченья Завета! Как поэтично и кратко повествуют они о фантастическом мире, какого нет за окном, но вперить взоры в который стократ, занимательней, чем глазеть часами на днепровские дали! Прямо у нас на глазах невероятное становится натуральней и непреложней вещей, каждый день с таким равнодушием окружающих нас! Давно знакомые стены, испещрённые тончайшими трещинками, старая мебель, поцарапанная и побитая при переездах и во время строительства рыцарских замков, изразцовая печь бледнеют и уплывают куда-то перед прелестью библейских легенд. Словно на крылья подхватывает ребёнка возвышенная фантазия кочевников-иудеев. С ненасытной жадностью он внимает красочным жизнеописаниям праотцев. Завидует этим бесконечным странствиям по жёлтым пустыням. Участвует в завоевании Ханаана. Свершает подвиги библейских героев, которым всего дороже на свете благо народа. Жертвенность, мужество, неподкупность! Непреклонное служение истине! Непреклонное служение Богу, ибо Бог – это истина, а истина – это Бог! Как не зародиться прекрасной мечте о геройстве, о титанической силе, о несгибаемой воле? И мечта зарождается, и грозная поступь судьбы вызывает трепет восторга и ужаса.

И слышит он:

Жил Иеффей, сын блудницы, человек своенравный и храбрый. Когда возмужали сыны Галаада, прогнали они Иеффея, и, оскорблённый, бежал Иеффей в землю Тов. Однако аммонитяне пошли войной на Израиль. Тут старейшины вспомнили Иеффея и отправились к нему. “Мы пришли, – сказали они, – чтобы ты пошёл с нами и сразился с аммонитянами и был у нас начальником всех жителей галаадских”. И заключили они договор, что если Иеффей одержит победу, то навсегда сохранит свою власть над галаадитянами. Иеффей же дал обет перед Богом в случае победы принести в жертву Богу первого человека, которого встретит при возвращении с поля сражения. И пришёл Иеффей в дом свой, и дочь его вышла навстречу ему с тимпанами и ликами. И была она у него только одна. Когда Иеффей увидел её, разодрал одежду свою и сказал: “Ах, дочь моя, ты сразила меня... Я отверз уста мои перед Богом и не могу отречься”. И она сказала отцу: “Отпусти меня на два месяца. Я пойду, взойду на горы и оплачу детство моё с подругами моими”. И отпустил он её на два месяца. По прошествии двух месяцев она возвратилась к отцу своему, и он свершил над ней свой обет, который дал перед Богом.

Ещё величественней, ещё печальней звучит сказание о жизни и смерти и воскресении Христа. Сердце сжимается, глаза наполняют сладкие слёзы. И всё, что ни слышит он в этот миг от отца, становится непреложной, непререкаемой истиной. Золотые речения текут в самую душу его:

“Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупцами. Мудрость лучше мечей”.

“Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым”.

“Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудеет елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь во все дни суетной жизни твоей и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои, потому что это – доля твоя в жизни и трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Всё, что может рука твоя делать, по силам делай, потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости”.

И ещё слышит он:

“Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, чти отца и матерь твою, и благо будет тебе”.

Не могу особенным образом не подчеркнуть, что Афанасий Иванович превосходно исполняет свой родительский долг перед сыном. И семена его приветливых наставлений, пронизанных светлой мудростью тысячелетий, глубоко западают в открытую, чуткую душу ребёнка, медленно там набухают, ожидая, когда прорасти, чтобы укорениться в ней навсегда. Ласковая и нежная по природе своей, душа мальчика становится ещё ласковей и нежней. Весь мир, всё сущее на земле представляется его детскому разуму превосходным и мудрым. Истина и справедливость торжествуют повсюду. Как же иначе? Иначе никак.

Совершенно естественно, что ему на всю жизнь остаётся решительно чуждой мятежная поэзия Лермонтова. Мятеж? Смятенье души? Ну, какие смятенья, какие могут быть мятежи, когда в душе его прочно царит безмятежность! Движимый не смутной жаждой познания каких-то проклятых вопросов, которые у него не возникают и не могут возникнуть после чтений отца, а живительной жаждой прекрасного, поэтичного и занимательного, он выучивается читать словно бы сам собой, во всяком случае, ни он сам и никто другой не в состоянии точно припомнить, когда и при каких обстоятельствах происходит это в жизни интеллигентного мальчика обыкновеннейшее событие. Он умеет читать, словно с этим умением так и появился на свет.

И, знаете, вещь замечательная! Освободившись от придуманного изобретательной мамой тасканья в бездонную яму очередной кучи песку и вытаскиванья из той же ямы того же песка, утомившись от беготни, он усаживается у жаром пышущей печки длиннейшим зимним, рано наступающим вечером, когда зажигаются свечи, отец закрывается в своём кабинете, вечно неугомонная мама присаживается в кресло с романом и начинает казаться, что чтением занят весь дом. В руках его тоже раскрытая книга. Он пристраивает её на колени, склоняет над ней свою светловолосую голову и забывает решительно всё, погрузившись в какое-то неземное блаженство.

Чтение! Мерцанье свечей! Тишина! Что бы ни говорили мне разгорячённые поклонники шумных забав, великолепней нет решительно ничего, нет ничего благотворней на свете, чем зажжённые свечи, жар хорошо натопленной печки и книги, в страницах которых утопает душа!

И какое же счастье: почти с первого раза его душа погружается в “Саардамского плотника”, сочинённого совершенно не известным писателем Фурманом в далёком 1849 году. Это небольшое сочинение в беллетристической форме о юном Петре, который прибыл учиться в голландский городок Саардам.

Мой ещё более юный герой так и впивается в каждое слово: “Все с особенным удовольствием глядели на статного, прекрасного молодого человека, в чёрных, огненных глазах которого блистали ум и благородная гордость. Сам Бландвик чуть не снял шапки, взглянув на величественную наружность своего младшего работника...”

Боже мой! Какой простой и в то же время какой возвышенный слог! И какой замечательный пример жизни для мальчугана, который ещё только приготавливает себя к настоящему вступлению в жизнь! Ах, отчего у него не чёрные, не огненные глаза?

По этой причине не может быть ничего удивительного, что мальчуган перечитывает “Саардамского плотника” бесчисленное множество раз, только что не выучивает его наизусть и почитает эту небольшую детскую книжицу совершенно бессмертной, посвятив ей, уже будучи взрослым, прочитавшим много куда более замечательных книг, несколько таких же простых, однако возвышенных и благодарственных слов.

Разумеется, чтение идёт беспорядочно, без всякого вмешательства взрослых, как и должно в этом возрасте быть, чтобы как-нибудь ненароком не подавить, а естественно выявить истинную наклонность души. Понятно само по себе, что залпом прочитываются романы Купера и Майн Рида, потому что без чтения этих романов нормального мальчика даже представить нельзя. Ах, как он ждал, когда в его руки попадёт “Следопыт”! Кажется, уже никогда ни одной книги он с такой жадностью, с таким нетерпением и трепетом в своей жизни не ждал!

Всё-таки примечательно то, что не эти хорошие книги становятся любимы и избраны. Что ни говори, проглотив “Следопыта”, “Зверобоя” и “Последнего из могикан”, он не прочь представить себя Кожаным Чулком или этим самым последним из могикан, побродить по девственным американским лесам или поплавать в челноке по Великим озёрам, однако в этих романах последнее слово слишком часто остаётся за меткими ружьями, а ему так дорога тишина, что он не переносит пальбы даже в книгах, и один из его ранних героев, чрезвычайно близкий ему, не без раздражения произнесёт: “Я с детства ненавидел Фенимора Купера, Шерлока Холмса, тигров и ружейные выстрелы, Наполеона, войны и всякого рода молодецкие подвиги матроса Кошки. У меня нет к этому склонности. У меня склонность к бактериологии...”

Зато девяти всего лет он прочитывает “Мёртвые души”, прочитывает бессмертную поэму Николая Васильевича сперва как роман приключений и уже избирает её своей верной спутницей на всю дальнейшую жизнь. Замечательней, выше, прекрасней нет и не может быть ничего!