Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Идти куда-то жаловаться, опровергать вздорные обвинения, доказывать, что он не верблюд? Нет. Увольте. Этого он делать не будет. У него опустились руки. Отец перестал работать. А это означало, что он перестал существовать.

Уезжая на полигон. Вячеслав оставлял отца в подавленном состоянии. Взгляд потухший, под глазами мешки. Ходит, с трудом передвигая ноги. «Приеду, обязательно сведу его к какому-нибудь профессору. Отправлю в санаторий». Подобными обещаниями он успокаивал свою совесть. А это было не так-то просто сделать. Болезненный удар отец получил от газетной братии, от того странного – всесильного и нередко безответственного – сообщества, к которому принадлежал его сын. От кого же отцу ждать помощи, как не от него? Но Вячеслав, хотевший поначалу вступиться за честь отца, даже предпринявший энергичные розыски, после долгих размышлений решил этого не делать. Ему показалось неэтичным использовать свое положение в журнале в целях, которые кое-кому могли бы показаться сугубо личными. Сработал неписаный кодекс поведения журналиста. И хотя отец немедленно согласился с ним («Конечно, сынок, я все понимаю»), у Вячеслава на душе кошки скребли.

Он ехал домой с чувством острого беспокойства за здоровье отца. Появление в их доме Леры могло означать только одно – отцу очень плохо. Но почему же так празднично сверкает квартира? А этот дразнящий запах из кухни? Что тут происходит?

Он поставил в угол кофр с фотоаппаратурой, сбросил куртку и быстрым шагом прошел в отцовский кабинет. Отец в новом халате (куплен он был давно, еще мамой, но отец его не надевал, предпочитал рабочую одежду – старые брюки и свитер) сидел в кресле, положив на подлокотники бледные руки с проступавшими на коже, как реки на контурных картах, голубыми венами. Его взгляд был устремлен на сына. Он выражал радостное ожидание встречи.

Вячеслав бросился вперед, опустился рядом с креслом на колени, обнял отца, прижался к нему. Волнение, подступившее к горлу, слезы мешали ему говорить. Он вдруг понял, что может потерять отца, как уже когда-то потерял мать. Острая боль кольнула в груди.

– Батя, дорогой… – всхлипывая, бормотал он. – Ты давай кончай болеть… Слышишь? Мы им всем покажем. Я это так не оставлю…

Слова его были лишены смысла, но отец понял: сын любит и жалеет его. Глаза старика тоже увлажнились.

– Ты приехал, Славик, теперь все будет хорошо, – тихо сказал он. И погладил сына по голове как маленького.

Легкий шелест шагов за спиной заставил Вячеслава оглянуться.

В дверях стояла Лера в мамином цветастом фартуке. Она посмотрела на коленопреклоненного Вячеслава, на старика, прижимавшего к груди голову сына, и ей самой захотелось разреветься. Но она сдержалась и сказала то, что и следовало сказать:

– С приездом! А теперь – всем мыть руки, и за стол! Обед готов.

– Эта девочка спасла меня, – с нежностью в голосе сказал отец. – Ее звонок раздался в критический момент. Меня прихватило. Я не мог даже дотянуться до лекарства. Хорошо, что телефон стоял прямо в постели. Я попросил ее приехать. И вот… Ты видел, что она сделала с нашей старой квартирой? И этот красивый халат – это тоже она заставила меня надеть. Я поселил ее в твоей комнате. Придется тебе, сын, разместиться здесь, в кабинете. А я – в спальне.

– Не надо беспокоиться. Вот покормлю вас и уеду.

Лицо старика выразило тревогу и огорчение:

– Уедешь? Куда? Домой тебе нельзя.

– К подруге.

– Никаких подруг! – заволновался старик, кровь прилила к голове, на щеках его появились красные пятна.

Лера подбежала к нему:

– Немедленно успокойтесь! Хорошо. Я никуда не уеду. Давайте я вам помогу встать.

– Я сам.

Вячеслав взирал на возникшую между отцом и Дюймовочкой перепалку с удивлением. Все это выглядело странным, очень странным. В свое время он целый год безуспешно пытался ввести в их дом Дину Ивановну, но у него ничего не вышло. Отец был с нею холодно вежлив, и только. А эта девчонка буквально за считанные дни очаровала его.

Выполняя Лерин приказ, они вымыли руки и уселись за стол. Тщательно выбритое лицо отца выглядело оживленным.

– Может, по рюмочке коньячку за встречу? – предложил он.

– А тебе можно?

– Двадцать граммов, чтобы расширить сосуды.

Лера поднялась с места, полезла в шкафчик и вынула из него бутылку армянского коньяка. Поставила на стол три хрустальных рюмочки на тонких ножках. «Да она тут распоряжается как у себя дома», – подумал Вячеслав. Он не знал – нравится ему это или нет.

– Ну как съездил, сынок?

Вячеслав коротко рассказал о своих впечатлениях от полигона. Спохватился:

– Да! Как я мог это забыть? Я рассказал генерал-лейтенанту Волкову о твоем вибробуре. Он говорит, что эта штука может заинтересовать военных. Обещал помочь.

Вячеслав думал, что отец обрадуется. Но он сказал:

– Когда-то я уже работал на войну. Это было в Северогорске.

– Да, да… Знаю, Луконников рассказывал. Что-то связанное с охраной кораблей от вражеских мин.

– Тогда была война. Враг ворвался в наш дом. Надо было защищаться. Победить. А сейчас… Речь идет о конверсии. Оборонные заводы начинают выпускать мирную продукцию. А ты предлагаешь поступить как раз наоборот: предназначенную для мирных целей технику отдать военным. Нет-нет…

Вячеслав во все глаза смотрел на отца. Они живут бок о бок более чем четверть века. И все же как мало он знает этого человека. И потому не устает удивляться его жизненным реакциям… А так ли уж они непредсказуемы, эти реакции? Внутри этого человека есть нечто, подобное устройству, которое движет ракету по четкой выверенной траектории. У этого «нечто» есть свое название: принципы…

– Но что же тогда будет с твоим вибробуром? – вырвалось у Вячеслава. – Он же может погибнуть!

Отец пожал плечами:

– Эта статья в газете, конечно, наделала бед…

– Вас оклеветали. Этого так оставлять нельзя! – с горячностью воскликнула Лера.

Отец посмотрел на нее с признательностью.

– Откуда тебе знать, егоза! – пошутил он. – А вдруг все написанное правда?

Вячеслав рассердился на Леру: «Могла бы и промолчать. Ей-то какое дело!»

– Ты побывал на ракетном полигоне, попал, так сказать, в святая святых. Тебе оказана большая честь, сынок, – сказал отец. – А теперь скажи: одностороннее разоружение, уничтожение ракет и все такое… Это не повредит нашей обороноспособности?

Вячеслав пересказал то, что услышал от Волкова.

– Конечно, нам трудно расстаться с представлением о том, что только военная сила может обеспечить нашу безопасность. Но ведь и для Востока, и для Запада война как средство решения существующих меж ними споров стала немыслимой. Значит, главным и для нас, и для них становится исключение возможности наступательных действий. А для этого нужны оборонные доктрины и паритет в вооружениях на возможно низком уровне. Этого надо добиваться прежде всего политическими средствами… А военные средства? Они у нас есть, можешь быть спокоен. Всего насмотрелся.

Пока Вячеслав говорил, Лера не сводила с него глаз. Внимательно слушал его и отец. С удовлетворением сказал:

– Ты сильно изменился за последнее время, сынок. Я рад этому.

6

Вячеслав и Лера долго метались среди корпусов госпитального комплекса в Лефортове, молча, с думами о Дике, с чувством какой-то вины перед ним.

Наконец им удалось отыскать нужное им здание. То был небольшой, в два этажа, флигелек, сложенный из темно-красного кирпича, с белым орнаментом вокруг высоких овальных окон. Построен он был, должно быть, в начале века, а может, и раньше, но стоял крепкий, приземистый, неподвластный времени, плохому климату, людям. Правда, здесь хозяйничали люди военные, во всем любившие порядок (если и не любившие, то привыкшие к нему), поэтому дорожки были расчищены, клумбы цвели мелкими пестрыми цветами, здания выглядели почти новыми.

Они отыскали палату, где находился Дик. Он лежал похудевший, с темным на фоне белых простынь лицом. Но карие глаза его по-прежнему взирали на мир угрюмо и недоверчиво. Он поначалу обрадовался, увидев Леру, первой проскользнувшей в дверь, но появление вслед за нею Вячеслава согнало улыбку с его лица. Оно вновь приобрело выражение настороженности.

Чувство вины у гостей еще более усилилось.

Вячеслав поздравил Дика с предстоящей наградой:

– Медаль «За отвагу» тебе обеспечена, а может, еще и орден дадут.

Лера захлопотала, выкладывая из хозяйственной сумки обычные дары – фруктовые соки, апельсины, конфеты, печенье, банки со сгущеным молоком, бутылки с минералкой, а Дик все молчал, не сводя напряженного взгляда с Лериного лица. Вячеслав быстро почувствовал себя третьим лишним, но медлил, не уходил, он хотел расспросить Дика о состоянии здоровья, о дальнейших планах.

– Поправляюсь, – кратко ответил на его вопрос Дик и отвернулся к окну.

– А дальше что? Какие планы?

Дик снова повернул голову и, не глядя Вячеславу в глаза, сообщил:

– Сказали, что комиссуют… А что буду делать – пока не думал.

– Как поживает мама, все ли в порядке? – вежливо поинтересовался Вячеслав.

– А что ей сделается? Физически-то она в норме…

Этими словами сын не совсем почтительно намекал на психические отклонения у своей родительницы. Однако, увидев нахмуренные брови Вячеслава, быстро добавил:

– Получила письмо от генерала Лихо. Узнала, что я представлен к награде, так чуть с ума не сошла от радости. Еле успокоил. Она тут всех врачей терроризировала… Чтоб не погубили ее сына-героя. – Тонкие губы кривились в усмешке. Пристально поглядел на Леру, спросил: – А как ребята? Боб, Грета?

– Я с ними давно не виделась, – не сказала, почти прошептала Лера. – Кажется, в теплые края подались.

– Не виделась? Почему? – на лице Дика появилось обиженное выражение, как будто Лера в чем-то провинилась, предала что-то дорогое Дику.

Лера взяла в свои ладони руку Дика и решительно сказала:

– Все это было очень хорошо, Дик. Но нельзя же всю жизнь шататься по переходам и подвалам. Пора за ум взяться. Жизнь-то идет.

– Ишь ты… – Он хотел сказать «какая умная», а сказал: – Как расфуфырилась… Я тебя такой и не видел.

Вячеслав должен был мысленно согласиться с Диком – во внешности Леры за последний месяц произошли разительные перемены. Лера теперь мало чем напоминала ту неряшливую девицу со спутанными, давно немытыми волосами, в старой майке и заштопанных джинсах. Ничего в ней не было и от той разодетой во все фирменное крали, которая однажды заявилась к нему в редакцию, точно сошедшая со страниц журнала «Бурда моден». Хорошо промытые и причесанные волосы, в меру подкрашенные ресницы, скромная, но модная одежда, простая, даже, пожалуй, слишком скромная манера держать себя. Ничего особенного не было ни в ее наряде, ни в ее поведении. «Особенное» заключалось в возвращении девушки к самой себе, для чего, конечно, потребовалась огромная внутренняя работа, работа души и сердца.

Вячеслав не думал об этом ни вчера, ни сегодня утром… Только сейчас, взглянув на Леру глазами Дика, ощутив вспыхнувшее в нем волнение, он и сам с удивлением отметил происшедшие в Лере перемены. «Должно быть, у нее появился кто-то за это время, она и расцвела», – эта мысль, по-видимому, одновременно возникла у Дика и у Вячеслава и отдалила их от Леры. Ревность в них заговорила, что ли?

Дик находился в смятении. Такой он не видел Леру никогда. Он не знал девушку в ее прежней жизни, когда она еще не ушла из дому, где ее притеснял пьяница-отчим, и не примкнула к «системным» людям, к хиппарям. Для него она была Дюймовочкой. Дик и Дюймовочка – их часто видели вместе, они были неплохой парой… Над ними издевались в компании, где не принято было разбиваться на устойчивые, почти семейные пары, где исповедовали свободу во всем – и в первую очередь в любви. Пары складывались, распадались и возникали вновь, уже в новых сочетаниях. Дик, однако, не отходил от Дюймовочки ни на шаг. Дело дошло до того, что он начал говорить о любви, о женитьбе, но Дюймовочка решительно пресекала поползновения на свою свободу. И если жертвовала частью этой свободы ради своего товарища, то не из любви, а скорее из жалости. Она так в открытую и говорила ему, а он не верил, считая, что в глубине души всякая девчонка мечтает выйти замуж – и Дюймовочка тут не исключение.

Он был уверен, что добьется своего, но помешал призыв в армию.

Теперь Дюймовочки не было. Как не было и обязательных правил, которым следовали «системные» люди. Перед ним сидела милая, приветливая, но не знакомая и поэтому чужая для него девушка. Он испытал острую боль в сердце, закрыл глаза, на смуглом лбу выступил пот.

– Тебе плохо? – склоняясь над ним, заботливо проговорила Лера.

– Позвать медсестру? – с готовностью предложил Вячеслав.

– Не гоношитесь.

Дик открыл глаза и посмотрел на Вячеслава. Тот понял его невысказанную просьбу, поднялся:

– Пойду повидаюсь с врачом. А вы тут поговорите.

И вышел.

Но разговор наедине не получился. Дику многое хотелось сказать Дюймовочке. Да, она сильно изменилась за то время, что они не виделись. Но он, Дик, тоже не стоял на месте. Недолгое пребывание в армии многому научило его, заставило по-другому взглянуть на окружающий мир. Хиппи Дик был, по существу, отторгнут от семьи (ее у Дика попросту не было) и от общества, которое не нашло путей к нему. В армии он попал в организованную систему, где каждому строго было определено его место, где четко были обозначены права и обязанности, причем последних оказалось неизмеримо больше, чем прав. И, только добросовестно выполняя каждую из этих обязанностей, можно было рассчитывать, что ты получишь и право.

Но армия не существовала сама по себе. Ее система была частью другой, еще большей системы – государственной. Начав познавать армейские законы, Дик приблизился к познанию законов жизни всего общества, и это даровало ему надежду. Надежду на то, что его душа не останется одинокой в огромном мире, что связи, которые у него начали складываться с обществом, в будущем не только не разорвутся, а, наоборот, окрепнут. В последнее время он будто шел по натянутой проволоке – мог удержаться и пройти от пункта А до пункта Б, а мог и сорваться… Он не сорвался. Возобладали самые сокровенные, самые здоровые силы его натуры, и он сделал свой выбор. Теперь армия и общество были в долгу перед Диком – это было никогда не испытанное им ранее и ни с чем не сравнимое чувство.

В известной степени он тоже переставал быть Диком и становился Вадимом Резниковым, человеком с настоящим именем, со своей биографией, с новым, более ответственным отношением к жизни. Если бы ему дать время, он предстал бы перед Дюймовочкой другим, преображенным.

Но времени не было. Дюймовочка обогнала его, раньше проделала свой путь. Дик нащупал ее руку своей. Лера руки не отняла, но ее пальцы лежали под его горячей ладонью холодные, безжизненные. Она не ответила на его пожатие и при первой возможности убрала руку, стала торопливо наливать ему в стакан яблочный сок.

– Пей, тебе полезно.

– Мне полезно другое, – сказал Дик и отвернулся.

Она в смущении поднялась, разгладила руками короткую черную юбку.

– Я еще приду…

Он сказал:

– Не приходи.

Ее лицо исказилось, казалось, она сейчас заплачет:

– Почему?

– Потому.

– А я думала, Дик, что мы друзья.

Он промолчал.

Дик еще надеялся, что она сядет рядом, возьмет его руку в свои ладони и объяснит ему, что он ошибается, что все будет, как прежде. Но она промолчала. Отошла к окну и, покусывая губы, глядела на больничный двор, где мужик в грязном белом халате, надетом поверх телогрейки, лопатой захватывает с тачки ярко-желтый песок и посыпает им дорожки.

Вошел Вячеслав. Решительно приблизился к кровати Дика, сказал:

– Врач сказал, что у тебя все в порядке. Через две недели выпишут. Вот что – оклемаешься, встанешь на ноги, приходи ко мне в редакцию. Я помогу тебе устроиться на работу. И учебу надо продолжить. Учти, мы с Лерой не позволим тебе валять дурака…

При словах «мы с Лерой» тень набежала на чело Дика.

Они вышли из пропахшего резкими больничными запахами флигеля на свежий воздух и медленно пошли по посыпанной свежим ярко-желтым песком дорожке. Оба молчали. Подошли к высоким кованым воротам, вышли на улицу.

– Вот что… – сказал Вячеслав. – Ты можешь зайти за хлебом и за маслом? А я постараюсь раздобыть в редакционном буфете что-нибудь более существенное. Вечером быстренько приготовим.

Лера со странным выражением глядела на него.

– Ты что? – удивился Вячеслав.

– Я больше не приду. Ты приехал, мне теперь у вас нечего делать.

Вячеслав растерялся. За последние дни он уже привык к присутствию в их доме этой милой и, как выяснилось, весьма хозяйственной девушки.

– А как же отец?

Лера пожала плечами:

– Жили же вы без меня раньше… В крайнем случае, поможет Дина Ивановна.

Вячеслав понял, что отец рассказал Лере об этой женщине. Зачем?

– Я видела ее фотографию. Красивая. – Лерины глаза были устремлены куда-то в сторону. Вячеслав оглянулся, пытаясь выяснить, что там так заинтересовало ее? Но улица была пуста.

– А что ты собираешься делать? У тебя есть какие-то планы? Хочешь вернуться домой?

Лера, продолжая разглядывать что-то за спиной Вячеслава, ответила:

– Нет. Домой я не пойду.

– А куда же ты пойдешь?

– К подруге. Поживу недельку… А потом с ребятами двинемся куда-нибудь, в теплые края.

– Ты же только что сказала Дику, что давно не видела своих друзей… Как там их… Боба и Грету…

Она снова пожала плечами:

– Найду других.

С неожиданной для него самого горячностью он схватил Леру за руку, сильно тряхнул:

– Вот что. Кончай валять дурака. Вот тебе трешка, купи хлеба и масла. Никуда ты не поедешь. Будешь жить у нас.

– А в качестве кого? Домработницы?

Вячеслав стоял посреди тротуара оглушенный, эта простая мысль как-то не приходила ему в голову: а что, действительно, будет делать в их доме эта девчонка?

Лера вырвала свою руку из его руки, повернулась и, ссутулившись, пошла по тротуару.

7

Дина встретила его с откровенной радостью. К приходу гостя приоделась: на ней была водолазка с люрексом, поверх нее коротенькая кожаная безрукавка, на груди серебряная цепь, изготовленная знакомой ювелиршей по собственному эскизу заказчицы.

Хотя Вячеслав не виделся с Диной месяца три, он знал: упреков не будет. Дина, давно жившая одна, без мужа, принадлежала к тому типу женщин, которые не требуют от мужчин слишком много, довольствуясь тем, что выпадает на ее долю. Поначалу ее нетребовательность, покорность нравились Вячеславу. Эти отношения, даруя ему радость, не требовали от него никаких жертв. Иногда он по своей инициативе помогал Дине решить ту или иную бытовую задачу, проявлял заботу о ее сыне Жоре, школьнике младших классов. Видел он его редко – перед встречей с Вячеславом мать, как правило, сплавляла ребенка к каким-то родственникам. Но Вячеславу запомнился этот тихий болезненный мальчик с лицом в пятнах зеленки, или йода, или бледно-желтой мази. Такое было впечатление, будто он залез в мамину коробку с тюбиками разноцветной краски и перепачкался.

Дина вела себя так, будто они расстались только вчера.

– Совсем замоталась, – сообщила она. – Готовлюсь к выставке. А Жоре до сих пор не раздобыла школьную форму. Сунулась в «Детский мир», а там столпотворение. Так и ушла ни с чем.

– Выставка? Поздравляю.

Будучи по профессии дизайнером, Дина Ивановна в свободное от основной работы время занималась творчеством. Писала картины. Она была авангардисткой. Все стены были увешаны картинами с изображением разноцветных кругов, квадратов, треугольников и других фигур. Надписи под картинами гласили: «Этюд № 3», «Фантазия № 8». В реалистической манере была выполнена только одна работа – портрет Вячеслава. Он был написан Диной по памяти, в столь долгое его отсутствие. Тронутый и смущенный столь очевидным проявлением ее чувств, Вячеслав подошел к картине. Портрет был похож. Его поразило верно схваченное телячье выражение его близоруких глаз. И в пухлых губах тоже было что-то телячье, будто он только что насосался парного молока.

– Неужели я похож на годовалого телка? – вопросил он и подошел к зеркалу, чтобы сравнить портрет с оригиналом. Нет, теперь телячьего выражения в его лице не стало. Он загорел под северным солнцем, прежняя припухлость черт исчезла, он выглядел более худым и мужественным.

– Ты очень изменился, – вглядевшись в него, сказала Дина. Вячеслав удивился: ту же самую фразу произнес его отец.

Наступила неприятная пауза. Положено было подойти к Дине, обнять ее, поцеловать… Но что-то удерживало Вячеслава от этого.

Дина, заметив его сдержанность и объяснив ее для себя естественным отвыканием, которое неизбежно наступает, когда близкие люди долго не видятся, решила действовать проверенным способом. Полезла в сервант за коньяком и рюмками. Вячеслав смотрел, как она достает рюмки с верхней полки. Под его взглядом Дина вытянулась, а потом красиво выгнулась, продемонстрировав прелести своей зрелой красоты – высокую грудь и округлые широкие бедра при необыкновенно тонкой талии, подчеркнутой тугим кожаным ремнем.

Но то, что всегда восхищало и притягивало Вячеслава, сегодня, увы, не производило на него впечатления.

– Диночка, не хлопочи. Я пить не буду. Мне еще в редакцию надо, – соврал он. – Давай лучше поговорим о твоих картинах.

Выражение разочарования на лице хозяйки сменилось выражением удовлетворения – какому художнику не лестно внимание к его творчеству.

– Послушай, а почему ты не пишешь в реалистической манере?.. Мой портрет, например, у тебя неплохо получился.

– Ты просто, Славик, ничего не понимаешь в искусстве, – Дина улыбнулась с видом превосходства. – За авангардизмом будущее.

– Знаешь, я на днях прочел любопытную информацию. Там перечислялись акты вандализма, которым подвергались произведения искусства. На изображение мадонны Леонардо покушались дважды: один безработный выстрелил в картину, а какой-то турист пытался облить ее чернилами. Боливиец пытался забросать камнями Джоконду. Художник набросился с ножом на полотно Рафаэля. «Венере перед зеркалом» одна сумасшедшая нанесла шесть ножевых ударов… Таких случаев не счесть. Но знаешь, что странно? Ни одного раза не подвергались наказанию полотна авангардистов. Чем ты это объясняешь? Может быть, тем, что они никого не волнуют?

– Надеюсь, что когда ты придешь на мою выставку, то не набросишься на мои полотна с ножом, чтобы доказать обратное, – пошутила Дина.

Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб. Оглядел комнату, где он когда-то был почти что счастлив, шторы, скатерть и покрывало на широкой тахте – все красивое, ручной работы, уникальные авторские экземпляры. Хозяйка – тоже уникальный экземпляр ручной работы, эта женщина сделала себя сама, проявив при этом недюжинное искусство. И не ее вина, что Вячеславом овладела тяга к безыскусности.

– О школьной форме для Жорика я позабочусь, – пообещал он. – На днях забегу.

И был таков.