Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Не смейтесь, Гор. Это слишком серьезно, чтобы смеяться. С вашего позволения, я прочту вам небольшую лекцию. Здесь сосредоточены средства нападения – от седой древности до наших дней. Уже сорок тысяч лет назад, в эпоху палеолита, неандерталец позаботился о том, чтобы не быть безоружным. Камни, копье, дубинка. Вот поглядите на это копье. Заостренный конец древка обожжен на огне – для придания ему твердости. Зарождение, если хотите, военной технологии, которую наш военно-промышленный комплекс стремится довести до совершенства. Но тогда, в древности, прогресс двигался черепашьими шагами. Должна была уйти эта эпоха палеолита и прийти новая – неолита, чтобы появилось оружие с каменным наконечником. Ну а потом – вам известно – на смену каменному оружию пришло бронзовое, затем и железное… Копье – это, так сказать, оружие дальнобойное. Нужно было сделать оружие, которое можно применять в рукопашной схватке. Вот ассегай – копье с короткой рукояткой и длинным колющим лезвием. Им пользовались зулусы. Но где и кем был впервые создан меч, так и осталось неизвестным. Вот короткий железный меч, найденный при раскопках в Риме. Я где-то вычитал, что эти мечи в сочетании со щитами, из которых образовывалась сомкнутая стена, позволили римским легионерам четыреста лет управлять миром. Ну а затем появились луки, стрелы. Их появлением мы обязаны англичанам. Именно этим оружием были сломлены закованные в железо средневековые рыцари. А вот это – арбалет. Его стрела пробивает латы. Но лук превосходит его в дальности и скорости стрельбы…

Журналиста трудно превратить в терпеливого слушателя. Смит чувствовал: Гора так и подмывает включиться в беседу.

– Вы что-то хотите сказать?

– Да, да, вы угадали, – улыбнулся гость. – Вот вы произнесли слово «арбалет». Это первый вид так называемого баллистического оружия. Меня интересует не само оружие. Я хотел бы выделить одну только деталь. На арбалете впервые применен спуск мгновенного действия. Его мы встречаем в замковых мушкетах, катапультах. Не удивляйтесь моим знаниям. Они крайне ограниченны. Одно время я специально изучал именно эти системы спуска. Тугой механизм, который мгновенно приводится в действие.

– Сверхчувствительные курки обычно используются при спортивной стрельбе по мишеням, – заметил генерал. – Он еще не догадывался, куда метит Гор, так уверенно перехвативший нить беседы.

– Но вы заметьте: в продаже нет ни одного вида оружия с механизмом мгновенного действия. Почему? Да потому, что они очень опасны. Человек не успел подумать – стоит стрелять или нет, а выстрел уже прогремел.

– Да, это так, – подтвердил генерал. – Стрелок должен быть очень опытным. Иначе не избежишь беды.

Журналист продолжал гнуть свою линию:

– Насколько мне известно, в боевом оружии применяются довольно тугие курки. Приходится сильно жать, прежде чем произойдет выстрел.

– Это делается специально. Чтобы у стреляющего было время сообразить, что он делает. Иначе в горячке боя можно перестрелять своих. А это нежелательно.

– Верно! – воскликнул Гор. – Вот мы с вами и добрались до сути. Уж если мы так осторожничаем при стрельбе из самых обычных видов оружия, то представляете, насколько должна возрасти ответственность при использовании ядерного оружия! Уж тут-то спуск мгновенного действия, подобный тому, какой был на арбалете, совершенно исключен. Ведь речь идет ни много ни мало о судьбе всего человечества. Здесь ошибка должна быть исключена на сто процентов. Вот я и задался целью ответить на вопрос: так ли обстоит дело с ядерным оружием? Насколько тут исключена возможность случайного запуска?

– Ну и что же вам удалось выяснить? – любопытство генерала было довольно искренним. Да, он занимал высокий пост, многое знал в своей области, но ему явно не хватало ни широты взгляда, ни полноты информации. Он был не прочь послушать этого всезнайку-журналиста, для которого, казалось, не существовало закрытых дверей и военных тайн.

– Я понимаю: невежливо отвечать вопросом на вопрос. Тем не менее сделаю это. Я знаю, вы, военные, не любите откровенничать. Когда вас прижимаешь к стенке, вы становитесь в позу: мол, разрешите нам самим заниматься своим гардеробом. Но ведь это не только ваш гардероб. От него зависит участь всей страны. Поэтому я спрашиваю вас, генерал Смит: обладаем ли мы надежной системой контроля над ядерным оружием, не сработает ли система спуска мгновенного действия?

Генерал повесил на стену арбалет, который держал в руках, и ответил:

– Почти каждый день мы видим в газетах карикатуры на волнующую вас тему. Один художник изображает пусковую кнопку, другой – рубильник, третий – рычаг. Но мы-то с вами знаем, что никакой кнопки, рубильника, рычага в действительности не существует. Нет ничего такого, чтобы президент или кто другой могли нажать, повернуть и включить. На этот счет можно быть спокойным.

Оба собеседника знали, о чем идет речь. Президент Кеннеди, видимо, был единственным из всех президентов, которого волновала проблема предотвращения возможности самовозгорания ядерного конфликта. По его прямому указанию были сконструированы и изготовлены тысячи устройств системы ПАЛ. ПАЛ – это нечто вроде замка, установленного на каждую единицу ядерного оружия. Чтобы запустить ракету, необходимо ввести в замок тайный код, в который входит от 4 до 12 цифр, подбирать необходимую комбинацию методом проб и ошибок практически невозможно – 16 миллионов комбинаций! Стоит при вводе кода допустить хотя бы одну ошибку, как тотчас же срабатывает предохранительное устройство. Деблокировать его может лишь узкий круг высокопоставленных военных. А если к ракете подберется злоумышленник и попытается открыть замок вовсе без кода, тотчас же сработает механизм саморазрушения взрывного механизма.

Лицо Гора выразило два противоположных стремления: решительно оспорить слова генерала и вместе с тем не обидеть его.

– Гм… Я понимаю, что мнение одного генерала можно оспорить только мнением другого. Нас, штатских, военные не слушают. Они говорят о наших доводах примерно то, что Яго говорит об Отелло: «Пустая болтовня без практики – вот все его солдатское достоинство». Поэтому я отвечу вам словами людей, которых никак нельзя заподозрить в отсутствии практики.

Журналист достал из кармана узкую книжицу в корочке из змеиной кожи и, найдя нужную страницу, продекламировал:

– «Никто из тех, у кого есть хоть малейшее представление о том, как действует наше правительство, не поверит, что наш президент за пятнадцать минут, которые у него останутся для принятия того или иного решения, сможет осуществить предусмотренный циркуляром вызов и связаться с госсекретарем, министром обороны, и за те же пятнадцать минут отдать приказы так, чтобы они дошли до исполнителей. Единственный выход передать полномочия неким полевым командирам, которые сами должны решать, наносить ли удар, если, по их мнению, ядерная война уже началась». Это слова Генри Киссинджера, а он-то знает, о чем говорит. Его высказывание хорошо монтируется с ранее сделанным заявлением президента Трумэна, заявлявшего, что его вовсе не устраивает, чтобы какой-нибудь лихой подполковник решал, пришло ли время сбросить ядерную бомбу. В связи с этим, генерал, вас не должно будет удивить высказывание генерала Омара Брэдли. Он еще в 1957 году предсказал, что гонка вооружений приведет к «построению электронного карточного домика», который неизбежно рухнет. Сейчас многие специалисты из тех, кого мне удалось проинтервьюировать, считают, что этот рубеж уже достигнут и вся система управления и контроля рассыплется в первые же минуты после массированного нападения. Что же мы с вами имеем, генерал? Взведенный курок США – это не система пружин и рычажков, а люди, которые вряд ли понимают, что им предстоит делать. Мне кажется, что с каждым днем все большее число американцев сознают это. Им хочется взять дело сохранения мира в свои руки.

«Он рассуждает почти так же, как моя дочь Маргарэт», – подумал генерал. Он не нашел ничего лучше, как сделать рукой жест в сторону двери, ведущей в тир, и предложить:

– Может, пойдем постреляем? Я вам дам фору.

Когда они стояли у стойки, заряжая пистолеты, в помещение неслышно проскользнула черная служанка в белой наколке и таком же белом фартучке. В руках у нее было два высоких бокала, на дне которых поблескивали серебристые кубики льда…

– Поставьте вот сюда, на стойку, Мэри, – распорядился генерал.

Мишень представляла собой светло-зеленое изображение бегущего прямо на генерала человека в маске. На том месте, где у солдата должно было находиться сердце, чернел круг с белой цифрой «10». От него расходились концентрические, тоже черные круги.

Генерал быстро вскинул руку и, почти не прицеливаясь, выстрелил. Выстрел прозвучал в подвале как удар грома, запахло порохом.

– Теперь вы. Что ж вы медлите?

Гор пребывал в неподвижности. Он не мог оторвать взгляд от двух бокалов, стоящих на стойке, рядом с надорванной пачкой патронов. На мгновение ему показалось, что эти высокие узкие сосуды наполнены не знаменитым итальянским напитком – кампари, а рубиново-красной, солоноватой на вкус человечьей кровью.

…В канун очередного восьмичасового полета над Средним Западом генерал Джеймс Смит был предупрежден: держите ухо востро. По данным разведки, русские готовят очередной запуск, скорее всего будет продублирован тот, предыдущий, окончившийся неудачей.[1]1
  При написании некоторых глав использованы американские источники, в частности любопытное исследование Д. Форда «Пусковая кнопка». (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Осечка перед стартом

1

Николай Егорович Гринько не любил гостиничных вечеров, пустого времяпрепровождения, бездарно заполняемого преферансом, выпивками, бесконечным гоняньем чая или легковесными беседами со случайными соседями по временному жилью. Но сегодня он летел в «нулевку» как на крыльях. По его подсчетам получалось, что Раиса заступила на смену утром и он сейчас увидит ее. Но Гринько ошибся. Раисы не было, была напарница.

Заскучав, заглянул в буфет, выпил чаю с пирожком. Потом поднялся в номер. Не успел снять пиджак, как раздался стук в дверь. В дверях стоял солдат с конвертом:

– Вам. Распишитесь, пожалуйста.

Он взглянул на конверт и мгновенно определил: письмо от старика – генерального.

Гринько не любил писем от старика. Уж если тот давал себе труд взяться за перо, то только для того, чтобы досадить начальству или промыть мозги подчиненному. А ему сейчас меньше всего на свете хотелось чувствовать себя подчиненным.

Гринько впервые единолично представлял «фирму». И болезненно переживал все доказательства того, что старик – это фигура, а он только его тень. Особенно остро это дал почувствовать Гринько председатель государственной комиссии генерал-лейтенант Волков. Он так искренне расстроился, не застав на полигоне своего старого друга генерального конструктора, Твердохлебова, так набросился на Гринько с вопросами, касающимися недавней автомобильной аварии, в которую тот угодил, его самочувствия, что Гринько стало ясно: его личные шансы тут невысоки. И хотя интеллигентный, воспитанный Волков, заметив произведенное им на молодого конструктора впечатление, попытался его исправить, выказывал ему знаки внимания и уважения, было видно: он огорчен, что это важное испытание придется проводить без генерального. Да это и понятно: весь груз ответственности ложился лишь на плечи Волкова, Гринько тут не в счет. На его авторитет, в случае чего, не обопрешься, молод еще, не нажил.

Но Николай Гринько был человеком с характером. Недаром шеф так быстро дал ему дорогу, приблизил к себе. Он обладал качеством, которое довольно редко встречается в наше время: быстро принимал решение и брал на себя ответственность. Старик, любивший повторять слова Наполеона, что сражения выигрывает не тот, кто дает советы, а тот, кто принимает решения, ценил его за это.

Хотя и скрываемое, но явно угадываемое недоверие Волкова не пошатнуло уверенности Гринько в себе, в правильности своего выбора, а, наоборот, только добавило ему решимости.

И вот письмо старика… Гринько бросил конверт на полированный журнальный столик рядом с пепельницей и отвернулся. Подошел к зеркалу, взглянул на удлиненное лицо с резкими чертами, на глаза, упрямо глядящие исподлобья, и ослабил узел галстука. Дышать стало немного легче. Он подошел к балконной двери, откинув кисейную занавеску, вдохнул прохладного вечернего воздуха. Мир, который начинался там, за балконной дверью, был миром, где обитала Раиса. Его сразу охватила тоска, как только он подумал о ней. Еще несколько дней назад Гринько и не подозревал о существовании этой женщины, а сейчас уже не мыслил без нее своей жизни. Что произошло? Почему? Кто ответит? Где-то подспудно внутри него самого жил образ совершенно необходимой ему женщины, его половины. И стоило ей появиться на горизонте, как уже не было нужды определять, какая она – высокая или низкая, худая или толстая, красивая или некрасивая, умная или глупая, – то была Она, и этим все сказано. Встреча эта мгновенно изменила и самого Гринько, и мир вокруг него. Зажглись краски, которых он прежде не различал, послышались звуки, которые никогда раньше не слышал.

Гринько с неприязнью покосился на желтоватый прямоугольник, четко выделяющийся на темно-коричневой крышке стола. В нем, в этом письме, он угадывал опасность для того нового своего «я», которое он четко ощутил в последние дни.

Николай Егорович был человеком действия, он сделал решительный шаг к столику, нагнулся, схватил конверт и разорвал его.

Так и есть. Старик верен себе. Все та же смесь человеческого благородства с предусмотрительной самостраховкой высокопоставленного чиновника. Николай пробежал глазами ровные строки. Вздохнул. Старик сделал свой ход… Теперь его очередь.

Шеф писал, что, находясь в больнице, он, естественно, лишен возможности сделать полный расчет конструкции, предложенной Гринько. Единственное, что он может сказать, это то, что некоторые параметры у него стали вызывать сомнения. Поэтому он, учитывая важность испытаний и то значение, которое ему, этому испытанию, придают наверху, вынужден посоветовать использовать ранее применяемый блок в улучшенном варианте. Что же касается новинки, предложенной Гринько, которую он лично оценивает весьма и весьма высоко, то ее испытание следует, на его взгляд, отложить до следующего раза, применить при запуске, скажем, геодезической или иной подобной ракеты, где риск будет и разумен, и оправдан, и правильно понят.

Это его личное мнение, и с ним можно не считаться, поскольку он вследствие болезни в настоящий момент не является генеральным конструктором. Так что Гринько вполне может настаивать на своем варианте, если, конечно, он в нем достаточно уверен.

Далее следовала приписка, сделанная рукой его дочери Нины: «Делай, как папа велит, и у нас с тобой все, дурачок, будет хорошо».

Эта приписка вызвала у Гринько неприязнь, а письмо старика – прилив злости. Практически оно не оставляло Николаю достойного выхода. Если он настоит на своем варианте, а тот по какой-то причине подведет, его песенка спета. Ему дали мудрый совет, он им пренебрег, и вот пожалуйста: поторопились с выдвижением, незрелый человек. А последуй он совету старика – без скандала тоже не обойтись. Менять важный блок управления ракеты за три дня до пуска – это явное ЧП. Начнется расследование. И выяснится, что Гринько, горячая голова, готов был наломать дров, и, если бы не мудрое вмешательство шефа, быть беде. Ай да шеф! Вот она, старая школа!

Он снова подошел к открытой балконной двери, словно отсюда ему было проще докричаться до Раисы, задать вопрос и получить ответ.

«Наука потому и наука, что имеет дело с непознанным». Это слова академика Павлова. За каждой тайной, которую удалось разгадать, скрываются сотни других, разгадка которых нам пока не под силу. Приходится рисковать. История великих научно-технических решений – это одновременно и история великого риска. Рисковал же великий Королев, высказав на основе одной интуиции мнение, что грунт на Луне не мягкий, а твердый, и даже подтвердив эту свою догадку собственной подписью на документе. Такие минуты в жизни представлялись Гринько главными, внутренне он всегда был готов пойти на риск.

Резкая трель телефона прервала нить его размышлений. В трубке послышался глуховатый голос Волкова.

– Мы тут, Николай Егорович, уточняем срок пуска. У вас все в порядке?

«Интересно, знает он о письме старика или нет? – пронеслось в голове. – Впрочем, откуда ему знать…»

– В порядке.

– Одиннадцатого ровно в восемь. Не возражаете?

– Все будет готово.

Волков помолчал. Наверное, хотел добавить к сказанному какие-нибудь другие слова, неслужебные, которые наверняка нашел бы, если бы на месте Гринько был его старый знакомый генеральный конструктор, но в данном случае не нашел их, сказал сухое «спасибо» и повесил трубку.

Гринько широко расправил плечи, вобрал в грудь воздуха. Итак, решение принято, Рубикон перейден. Полетит его собственный блок. Чувства распирали его, сегодня он не мог оставаться в одиночестве, в тесноте гостиничного номера. Он, не повязывая галстука, набросил на плечи пиджак и выбежал из гостиницы.

Гринько знал, где жила Раиса. Однажды проводил ее до дома. Она показала, где ее окна, назвала номер квартиры. Сказала, что по вечерам всегда одна – напарница на работе. Он мог бы войти в ее дом уже тогда, но не решился. Сегодня, шагая по темной улице, он твердо знал, что Раиса откроет дверь и впустит его. Она принадлежит ему. Только руку протяни. И взамен полученной в подарок ее жизни отдай свою. Вот и все. Как просто.

Сейчас он был к этому готов.

В голове у него вдруг всплыла приписка Нины к письму отца. Радостное настроение, владевшее им, на миг померкло. Что может быть хуже сентиментального сюсюканья женщины, которой отныне нет уже места в твоем сердце!

2

Дик готовился к дню рождения. Отношения с товарищами по гаражу у него были неважные, и он рассчитывал поправить их, устроив пирушку. Главные надежды он возлагал на магнитофон. За два месяца до срока начал бомбардировать мать письмами-просьбами – купить и прислать ему магнитофон. Откуда бедолага-мать, с трудом дотягивавшая от пенсии до пенсии, возьмет денег на такую дорогостоящую покупку, он не думал. Обратится к отцу – тот не откажет. У него совесть нечиста: собственными руками толкнул сына в армию. О своей вине перед отцом – поджоге недостроенной отцовской дачи – не думал. Так у него была устроена голова. Да и только ли у него! Многие подростки вырастают с твердым убеждением, что окружающие перед ними в долгу как в шелку, а сами они никому и ничего не должны. Это убеждение Дика еще больше окрепло за то время, что он провел с хиппи… Разве они просили родителей, чтобы их произвели на свет? Нет. Те сделали это ради своего удовольствия. Вот пусть теперь и расплачиваются. Этими нехитрыми рассуждениями Дику и его друзьям удавалось заглушить в себе последние остатки совести.

Получив категорическое требование сына прислать магнитофон (а не то его живьем съедят), Сима бросилась к телефону звонить бывшему мужу, но трубку взяла она, Верка.

– Это опять ты? У, настырная! Я же тебя просила не звонить и в трубку не дышать… Надоела ты нам до чертиков, поняла? На-до-е-ла!

По тому, как громко разговаривала Верка, Сима поняла, что их общего мужа (она по-прежнему, и после развода, считала себя его женой) нет дома и, торопясь, пока не бросили трубку, выложила просьбу сына насчет магнитофона.

– По твоему щенку тюрьма плачет, скажи спасибо, что под суд не загремел, а ты… Это ты свихнулась, а мы еще в своем уме. Он нам будет дачи палить, а мы будем ему к дню рождения магнитофоны слать. Где твои мозги? – и Верка хлопнула трубку.

Однако Сима вышла из положения. Под две будущие пенсии сделала у старушки-родственницы, жалевшей ее, денежный заем (сказала, что надо ставить новый мост, а то есть совсем нечем, а про магнитофон – молчок). Отправилась в комиссионку и приглядела там самый дешевый. В тот же день отправила сыну посылкой.

В ответ получила бранное письмо. Во-первых, отчитывал ее сын, магнитофон плохой, старой марки. А во-вторых, к нему нет батареек, где он их возьмет? Ну да ладно. Как-нибудь достанет. В общем, спасибо, мать.

Сима расцеловала письмо и счастливо расплакалась: пишет сыночек, не забывает мать, магнитофоном интересуется, значит, жив-здоров. О том, как она будет жить ближайшие месяцы и где возьмет денег, чтобы отдать родственнице долг, Сима не думала.

Дику повезло. Он не жил в казармах, а вместе с тремя другими шоферами нес службу в городке, при начальстве. Располагались они в комнатке, пристроенной к небольшому – всего на четыре машины – гаражу. Гараж стоял на пустыре неподалеку от пятиэтажек, где среди других проживали офицеры, которых шоферы обслуживали. Практически ребята в свободное от поездок время были предоставлены самим себе. Каждый занимался своим делом. Профессорский сынок Родик корпел над конспектами, готовился к экзаменам: он учился заочно в институте. Кучерявый здоровяк Миша ловко выстругивал из подобранных на дороге кусков дерева лошадей, коз, свиней. Он после армии собирался вернуться в свой колхоз и работать там механизатором. Смуглый красавчик Зорий чаще всего отсутствовал – он пользовался успехом у местных девушек и не упускал случая, чтобы завести очередное знакомство.

Дику с ними было скучно. Он было попытался заинтересовать их своими похождениями, рассказывал о беззаботной жизни, когда нет ничего – ни семьи, ни работы, ни обязанностей, ни долгов, а есть только одна свобода – делай что хочешь и как хочешь.

– И что хочешь ешь? – спросил его Зорий. Несмотря на свою худощавость, он обладал отличным аппетитом.

– Да, а на что вы харч покупали? – подключился Миша.

– А мы аскали, – ответил Дик.

– Что это такое – аскать?

Ответил грамотный профессорский сынок Родик:

– Это от английского слова «аск» – просить… Попрошайничать.

– Вы что, совсем того? – покрутил пальцем у виска Миша и даже налился краской от негодования.

Зорий перевел разговор в интересовавшую его плоскость:

– И девочки с вами?

– Еще какие! – с гордостью ответил Дик. – Клевые герлы.

– И какие у них взгляды на любовь? – у Зория заблестели темно-синие, спелые сливы глаз.

– Свободная любовь! – ответил Дик. – Позовешь – она идет. А завтра с другим. И никаких обид, упреков, обязательств. Полная свобода.

– Они что – проститутки? – набычившись, спросил Миша.

– Вовсе нет. Проститутки – те за деньги. А эти просто так. Я же сказал: полная свобода!

Дик в глубине души ожидал, что после его откровений товарищи начнут относиться к нему с интересом. Вышло наоборот.

– Эй ты, хиппарь? Почему пол не вымыл? Твоя очередь, – грубо выговорил Дику Михаил.

Не привыкший к домашней работе Дик отворачивался к стенке.

– Ты кто? Командир? Пошел ты.

Но сильный удар сгонял его с постели, швабра оказывалась у него в руках. В глазах у Дика загоралась злоба, он готов был наброситься на Михаила, царапаться, кусаться, бить его ногами. Но выпиравшие из-под голубой майки деревенского тракториста мускулы убеждали его в бесполезности борьбы. Да и на поддержку других парней рассчитывать не приходилось. Они все были на стороне Михаила.

Он нехотя, кое-как убирал комнату. Да и другую работу – в гараже – делал из-под палки. Заставят – сделает. Не заметят – оставит так, как было.

Дик оказался в одиночестве. Еще недавно он полагал, что может прожить и без любви, как одинокий волк в лесу. Однако презрительное равнодушие товарищей заставляло его страдать. А тут еще от Дюймовочки перестали приходить письма. Нехорошие, злые мысли лезли в голову. Как она там? Неужели и с другим у нее может быть то же самое, что было с ним?! Прелести «свободной любви», которые он совсем недавно с восторгом расписывал товарищам, по отношению к нему самому оборачивались жесточайшими мучениями. Должно быть, он слишком мало пробыл с «системными» людьми, их заповеди еще не успели глубоко проникнуть в его плоть и кровь.

Шумным празднованием дня рождения – с вином, с магнитофоном – Дик хотел восстановить утраченное, наладить отношения с товарищами.

Он рьяно взялся за подготовку. Через знакомого водителя, привозившего продукты для ресторана гостиницы «нулевка», раздобыл бутылку крепленого вина. У девушки из Дома культуры выпросил пару пленок с песнями Высоцкого. Дюймовочка больше любила Окуджаву. Но подойдет Высоцкий. Труднее всего оказалось отыскать батарейки для магнитофона. Батарейки, как это часто случалось то с одним, то с другим ходким товаром, начисто пропали из продажи. Выручила Дика смекалка.

Встреча с московским журналистом, которому он, сорвавшись, зачем-то наговорил кучу гадостей про Дюймовочку, обогатила его открытием: у щеголя тоже есть магнитофон. Не такой ветхозаветный, как у него, а японский, тем не менее он тоже работает от батареек. Вячеслав не сразу согласился: батареек было в обрез, а работа на полигоне только-только разворачивалась.

– У меня день рождения, – уперев взгляд в пол, проговорил Дик. Ему не хотелось бить на жалость, но что поделаешь.

– Ах так, – отозвался Вячеслав. – Ну хорошо. Даю, но с условием – на один вечер. С возвратом. А то я не смогу с диктофоном работать.

– Идет! – давая обещание, Дик меньше всего думал о его выполнении: главное, завладеть батарейками.

Весело насвистывая, он сбежал со ступенек гостиницы и уселся в машину. С места рванул вперед…

Однако вид стоящей посреди стола бутылки и играющий магнитофон не заинтересовали товарищей Дика по комнате.

– Гуляешь? Ну-ну, – сказал Михаил. – И куда только начальство смотрит? Здесь же полигон! Ракеты! И сюда пускают такую дрянь. А если нападение? Один такой гаденыш все дело может испортить. Пошли, ребята!

Их как ветром сдуло. Дик даже не успел объявить, что у него сегодня день рождения и есть повод…

Его охватила страшная злоба. Не зря еще в школе его прозвали диким. Он им покажет. Парень вскочил и начал крушить все на своем пути: сорвал с окна занавески, перевернул стулья, сорвал с кроватей матрацы и побросал их на пол. Только стол не тронул. Взял бутылку вина и начал пить прямо из горлышка, пока не осушил ее до дна. Потом схватил магнитофон и выбежал на улицу.

Стоял вечер. В домах одно за другим вспыхивали окна, народу на улице прибавилось. Шагая нетвердой походкой по мощеным тротуарам, Дик строил в голове планы – один страшнее другого, – как насолить товарищам, сорвавшим его торжество, можно сказать, наплевавшим в душу… В голове шумело – не то от выпитого вина, не то от бушевавшей в нем ярости.

План созрел. Он круто повернул назад и зашагал к гаражу. Подойдя, пробрался внутрь. Кроме его собственной там стояли еще три машины, на которых ездили его товарищи по комнате. Дик принялся за работу. Там ослабил гайку, там сдавил шланг, там нарушил контакт. Повреждения были небольшие. И обнаружатся не сразу, а только после того, как машины выйдут на трассу. Им придется попотеть, прежде чем удастся обнаружить причину остановки. Так им и надо. Будут знать, с кем имеют дело!

…Прошли сутки. Дик возвращался из поездки на дальнюю точку полигона. Увиденное там – мощные, высотой с десятиэтажный дом конструкции, уходившие ввысь, сигарообразное тело ракеты, начиненное силой, способной снести с земли десять таких городков, как тот, где жил Дик, офицеры и солдаты, обращавшиеся с этой странной техникой так же свободно, как он со своей «Волгой», захватило его, вытеснило из головы и вчерашний хмель, и безрассудные поступки. Он высадил майора у подъезда, подъехал к гаражу. Лампочка над воротами почему-то не горела. Он на ощупь отыскал прорезь в висячем замке, сунул в нее ключ. Вошел внутрь. И тут на него напали сзади. Набросили на голову одеяло и начали бить. Били долго и молча. Потом пнули ногой под зад, и голос Михаила сказал:

– Хватит! Надолго запомнит…

Несколько минут Дик лежал в темноте. В ухо ему больно упиралась какая-то железка, но у него не было сил отстранить голову. Во рту было солоно от крови. Он сплюнул, вместе со сгустком крови вылетел зуб.

«Ну и черт с ним», – равнодушно подумал он. Пахло бензином, соляркой и кошачьей мочой.

Дик не понимал, что, задав ему жестокую трепку, товарищи оказали ему снисхождение. Если бы они доложили о его выходке с машинами начальству, его бы ожидал военный трибунал, поскольку налицо злонамеренное выведение военной техники из строя. Его распирала злоба. Он еще себя покажет. Они еще содрогнутся, когда увидят, на что он способен!

…А его мать Сима в этот вечер, не чуя беды, устроила себе небольшой праздник. В честь рождения сына подогрела чайник, опустила в чашку последний, оставшийся в сахарнице кусочек… Сегодня решила побаловать себя: достала из комода засохший пряник и, размочив его в чае, долго жевала, не отводя взора от фотографии сына, которая возвышалась посреди стола, прислоненная к пустой сахарнице. Дик на фотокарточке выглядел совсем ребенком.

«Ну вот, – подумала Сима, – на год старше стал, небось поумнел. Приедет, а я его и не узнаю».

Пряник размяк, превратился в мягкую сладкую кашицу, и его приятно было держать во рту. Поэтому Сима не торопилась запить лакомство полусладким чаем.

«Славный у меня мальчик, – подумала она. – Вон глазки какие смышленые. Только слабенький. Напишу-ка я командирам, пусть за ним присмотрят, поберегут. Он же у меня еще совсем ребенок. Ах, ты мой хороший!»

Сима не сводила влюбленных глаз с фотографии сына.

3

Начальник политотдела полигона генерал Лихо (генералом он стал совсем недавно, месяц назад) родом был из деревни Межборки, что в Курганской области. Всего детей в их семье было тринадцать, Вася был третьим. Детство его пало на войну. Пятиклассником работал в поле, на разных крестьянских работах; когда немного подрос, определили учеником токаря в МТС. Пережил все – и холод, и голод, и непомерный труд.

Военная карьера генерала началась буквально в первые послепобедные дни. Надо было заменить отвоевавших, проливших кровь за Родину, и комсомол, военкоматы обратились к ребятам, еще не достигшим срока призыва в армию, призваться, так сказать, досрочно, по собственному желанию. К месту прохождения службы, в Германию, Вася и еще несколько парнишек ехали на крыше – мест в вагонах не хватало, но это обстоятельство не смущало его: он был жив, а впереди хуже, чем было, не будет, ведь победа же! Он любил жизнь, людей, был спокойным, веселым, открытым, и поэтому люди легко с ним сходились, сдруживались, открывали ему душу. Видно, парнишке с мрачной фамилией Лихо на роду было написано стать политработником. Так, политработником, он дослужился и до генерала, к немалому, надо сказать, своему удивлению.

В этот день Василий Демьянович Лихо, как и во все другие дни, предшествовавшие какому-либо значительному событию – запуску, приезду начальства или разбирательству крупного ЧП, проснулся в состоянии, близком к состоянию боевой готовности номер один.