Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Как что? Невыход водителей на работу. Забастовка.

– Да какая это забастовка! Так буза, заваруха.

Слово «забастовка» явно пришлось Святскому не по вкусу. Вячеслав, успевший побывать в профкоме, уже был в курсе того, что недавно произошло в леспромхозе. В один из апрельских дней водители автохозяйства, подстрекаемые молодым шофером лесовоза Константином Барыкиным, отказались выйти на линию. Причиной этого небывалого события послужил только что подписанный главным инженером Святским приказ. Он обязывал бухгалтерию вычитать из зарплаты шоферов стоимость перерасходованного горючего. Собственно, сам приказ прошел незамеченным – мало ли начальство бумаг подписывает? Однако первый же денежный вычет вызвал взрыв.

Громче всех выражал свое возмущение Барыкин. С пеной на губах доказывал, что действующие в леспромхозе нормы взяты с потолка. Что хотя износившиеся двигатели жрут бензина в полтора раза больше нормы, вины водителей тут нет. Барыкин призвал товарищей не садиться за руль до тех пор, пока несправедливый приказ не будет отменен. Этим Барыкин не ограничился. Посреди бела дня в нетрезвом состоянии появился под окнами конторы и стал выкрикивать ругательства и угрозы по адресу главного инженера.

ЧП наделало много шума. Тут же прибыли представители райкома, а затем и обкома. Создали комиссию, которая, изучив положение дел, пришла к выводу: да, нормы расхода горючего безнадежно устарели, их следует увеличить. Таким образом, было подтверждено, что водители, опровергавшие нормы, были, по существу, правы. Но вот форма протеста… Невыход на работу… Срыв задания, производственные потери. Хулиганская выходка Барыкина возле здания конторы… Все это было решительно осуждено.

– Ах, вы об этом… – говорит Святский и смотрит на Вячеслава круглыми глазами. – То, что произошло в гараже, – это частный случай. Не сработала инструкция… Мы ее пересмотрели, вот и все.

Он молчит, а потом неожиданно возбуждается. Сжав лежащие на столе кулаки, выпячивает подбородок и угрожающе произносит:

– Но я этого так не оставлю! Нет. Скоро аттестация… Я разослал запросы на прежние места работы наших горлохватов… Вот-вот получим характеристики. Кто-то мутит воду. У меня есть одно подозрение. Но об этом пока рано говорить. Да-да. Рано. А впрочем… Нет-нет! Не сейчас. Потом, – речь его сбивчива и темна.

Вячеслав задал Святскому вопрос на засыпку:

– Скажите, а почему леспромхоз, ранее передовой, скатился вниз? В чем тут причина? Что, тоже ваши враги виноваты?

– На вверенном мне предприятии, – прокашлявшись, солидно начал Святский и осекся… Блуждающий его взгляд достиг светлого прямоугольника окна и замер. Он задумался.

Собственно говоря, предприятие было «вверено» не ему, а директору Курашову, который год назад ушел на повышение. Святский попал как кур в ощип, заманил его сюда Курашов на совершенно другую работу: он должен был заняться проблемой восполнения убыли леса, который прямо-таки варварски сводил леспромхоз. В печати появились статьи на эту тему; все в один голос принялись ругать лесозаготовителей. Надо было реагировать на критику. Вот Курашов и пригласил к себе на работу Святского: он читал в техникуме курс лесоводства.

Получилось так, что Святский шел работать как бы в лесхоз, а попал в леспромхоз. Небольшая вставка «пром» обернулась для него настоящей трагедией: он обязан был уничтожать то, что собирался выращивать и холить, из друга леса, каким он считал себя всю предшествующую переходу в леспромхоз жизнь, он как бы превратился в его заклятого врага. Ему бы бросить все и уйти. Он так и хотел было сделать. Да сил не хватило.

Во-первых, не позволил уйти Курашов, до сих пор продолжавший властно командовать Святским уже из другого, более высокого кресла. А во-вторых, дал слабинку и сам Григорий Трофимович.

Он, похоже, вошел во вкус руководящей работы. Новое положение понравилось ему. Святский изо всех сил старался походить на своего предшественника, который, казалось, был специально рожден, чтобы повелевать людьми. Однако то, что Курашов делал ловко, можно сказать, артистично, Святский – неумело и топорно. Каждое его требование, даже справедливое, почему-то людьми встречалось в штыки, порождало конфликты. Ему бы задуматься, почему так происходит. Он же гнул свое. Слушались Курашова – будут слушаться и его. А не будут, он их в баранин рог…

– На вверенном мне предприятии… – очнувшись, повторил Святский и тут же перебил сам себя вопросом: – А почему, собственно, вы к нам?

Вячеслав объяснил: в редакцию пришло письмо. Автор обвиняет главного инженера в плохом руководстве. Передовую бригаду Клычева он почему-то зажимает, а лодыря Вяткина пригрел, хотя последнего интересует не план, а левые доходы.

– И это все? – презрительно скривил губы Святский.

– Требуют провести выборы и избрать новых руководителей. Директора и главного инженера. Требования, как говорится, вполне в духе времени.

– Ишь чего захотели! Ничего у них не выйдет. Курашов мне на днях сказал… – Святский осекся, видимо на ходу приняв решение не выдавать услышанное от Курашова. – Вы спрашиваете, почему мы отстали? Да потому, что план нам дали нереальный. Мы написали в министерство письмо с доказательствами и теперь ждем решения.

– И долго будете ждать? – не удержался от насмешливой реплики Вячеслав.

– Чего?

– Да нет. Это я так.

Святский медленно поднялся со своего кресла. Заговорил, глядя не на собеседника, а мимо – в окно.

– Леспромхоз… Думаете: предприятие, план? Все это не так просто. Мы имеем дело с лесом. Что такое лес для человека? Жизнь нашего народа издревле шла в лесной полосе. Лес оказывал русскому человеку разнообразные услуги: отстраивал его сосной и дубом, отапливал березой и осиной, освещал избу березовой лучиной, обзаводил домашней посудой и мочалом. Как вы думаете, человек любил лес? Нет, он его не любил – это не мои слова, это слова принадлежат уважаемому русскому историку. Знаете, что он говорил в своих знаменитых лекциях? Безотчетная робость овладевала нашим предком, когда он вступал под сумрачную сень леса. Сонная, дремучая тишина леса пугала его, в глухом, беззвучном шуме его вековых вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание неожиданной, непредвиденной опасности напрягало нервы, будоражило воображение. Недаром древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес – это темное царство лешего, одноглазого, злого духа – озорника, который любит дурачиться над путником, забредшим в его владения.

Вячеслав с удивлением смотрел на Святского… Голос главного инженера сделался хриплым, испуганным, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Словно не главный инженер леспромхоза стоял перед ним, а перепуганный предок, испытывающий неодолимый ужас перед лесной чащобой.

«Мистика какая-то, – подумал Вячеслав. – Да он в своем ли уме?»

– Вы знаете, я пойду. Хочу сегодня побывать в бригадах.

Святский опустился в кресло.

Когда Грачев выходил из кабинета главного инженера, на него налетела бухгалтерша, державшая на вытянутых руках два стакана ненужного уже горячего чая.

5

Грачев отыскал возмутителя спокойствия – организатора забастовки Константина Барыкина в гараже, где он возился возле своего лесовоза вместе с механиком Зубовым. У того одна рука была забинтована и висела на перевязи. Однако механик, плотный, крепкий на вид мужик, ловко орудовал одной здоровой рукой.

Механика в профкоме хвалили. Зубов появился в леспромхозе сравнительно недавно, но успел проявить себя. Славился умением отыскать выход из самого, казалось бы, безвыходного положения. Его усилиями удалось продлить жизнь агрегатов, место которых уже давно было на свалке. Так, например, Зубов собрал буквально из утиля компрессор для накачки баллонов, а ведь это ценные агрегаты, их приходится покупать за валюту. «Хозяйственный мужик, да вы сами увидите», – сказал о Зубове председатель профкома.

Вячеслав, поздоровавшись, обратился к Зубову с вопросом:

– Я тут у вас увидел на крыше сарайчика целую кучу старых деталей. Что, еще один агрегат из них собираетесь мастерить?

Зубов отвечал:

– Нет, что вы. Из этого утиля ничего путного не сладишь, это, так сказать, выставка.

– Выставка? Чего?

– Металлического хлама, который водители разбрасывают по всей территории леспромхоза. А потом сами же наезжают на железяки и гробят машины. Я подсобрал и выложил это добро на общее обозрение, чтобы всякому видно было.

– Наглядная агитация, – насмешливо произнес Барыкин.

Рядом с крепким, матерым Зубовым он выглядел подростком. Хотя природа не обделила Барыкина ни ростом, ни красотой (на узком матово-бледном лице черным огнем пылали большие карие глаза), тем не менее было в его облике что-то неприятное, переменчивое, неосновательное, что появляется у иных людей еще в детстве и не проходит никогда. Все выдавало в нем человека своенравного, привыкшего жить не как надо, а как хочется.

– Я, собственно, к вам, товарищ Барыкин.

При этих словах механик тактично удалился, Вячеслав и Константин остались наедине.

– Ну, – с усмешкой произнес водитель, – про забастовку будешь выспрашивать?

– Не скрою, меня интересуют подробности этой истории. Впрочем, если вам неприятно об этом говорить…

– Почему неприятно? Очень даже приятно, по крайней мере, дело с места сдвинули. Сколько можно попусту языком трепать?!

– Но ведь коллективный невыход на работу – это, в общем-то, крайняя мера. А разве нельзя было обратиться в профком, в партбюро?.. В райком, наконец?

Барыкин, не сводивший до этого с Вячеслава насмешливого взгляда своих пылающих глаз, расхохотался ему прямо в лицо:

– Неужели ты думаешь, что не обращались? Сто раз! Да всем на наши обращения было наплевать! Есть инструкция, есть норма, и баста. Начальству что? Вычеты-то за перерасход идут не из их кармана. Вот мы и не вышли на работу. День простояли. План не выполнили. Продукцию недодали. Кто, по-твоему, за это должен ответить? Я? Или Святский, который подписал глупый приказ? Ясно – он! Вот сделай на него начет. После этого он инструкцию, прежде чем спустить вниз, будет языком вылизывать. Разве не так? Так почему мне, дураку, понятно, а всем умникам нет? Пуганули немного Святского. А надо будет, еще и не так пуганем. По-настоящему.

Барыкин с неприязнью взглянул на корреспондента:

– Извиняйте, времени нет… Это вы на зарплате, а я на сдельщине. – Он с силой захлопнул капот своего лесовоза, залез в кабину, завел мотор и отъехал, оставив за собой черный шлейф вонючего дыма.

Механик в глубине гаража перестал громыхать железом. Может быть, прислушивался?

Грачев вступил в полутьму. Косой столб света из узкого оконца освещал крепкую фигуру склонившегося над тисками Зубова.

– Вы слышали, товарищ Зубов, наш разговор?

Механик распрямился, ответил с достоинством:

– Не имею привычки подслушивать чужие разговоры.

Грачев смутился:

– Я не в этом смысле… Короче, что вы думаете о Барыкине? Ведь он, кажется, ваш друг.

– Друг? С чего вы взяли?

– Ну как же… Я слышал, что буквально на днях вы от беды его спасли. Можно сказать, грудью закрыли. Расшвыряли хулиганов. Один даже в больницу угодил.

По лицу механика промелькнула тень.

– Извините, даже неприятно вспоминать. Ну пристали местные парни к девушке, ну пуганул я их. И что? Раздули из этого целую историю! А насчет того, что кто-то попал в больницу… Я тут, поверьте, совершенно ни при чем. Один оголец неожиданно упал, вывихнул руку. Делов-то.

– А как вел себя в этой истории Барыкин?

Механик улыбнулся:

– Гонора-то много, а вот силенок маловато. Прежде чем ввязываться в драку, надо сперва подумать, справишься ли. Все надо делать с умом.

– А в этой истории с невыходом на работу, как вы считаете, Барыкин действовал с умом?

– Вообще-то меня тем днем в гараже не было. Руку зубилом повредил. Видите, до сих пор в повязке. Что я могу сказать? Погорячились ребята. Не одобряю! Надо было тихо, мирно… Глядишь, начальство бы и поумнело. Признало ошибку.

– Говорят, Барыкин был заводилой?

– Раз говорят, значит, так. Заело парня. Решил Святскому свой характер показать. Ревность, видишь ли. Девку с начальником не поделил. Из-за нее и драку у клуба устроил. Молодой, глупый… Авось образумится. Всё! Не пытайте меня больше. И так язык распустил, словно баба.

Выходя из гаража, Вячеслав подумал: нет, механик не похож на человека, способного ни с того ни с сего дать волю языку.

Так кто же не прав в этой истории с забастовкой? Сложившаяся в голове Грачева схема – отрицательный главный инженер и передовой рабочий – рушилась.

6

Вяткин сидел на пеньке и ел с ладошки ярко-красную землянику. Его круглое лицо выражало явное удовольствие.

Только что закончился обед. Кое-кто из рабочих орудовал алюминиевой ложкой за длинным столом под временным, наскоро сколоченным деревянным навесом, один парень споласкивал под рукомойником кружку, остальные лежали, развалясь на земле, курили.

Эти мирные картины резко контрастировали с тем, что видел Вячеслав на делянке Клычева. Там – доведенное до предела напряжение непрерывно работающего механизма, здесь, как показалось ему, – расслабленность, доходящая до разгильдяйства.

В бригаде Клычева обедали по очереди, чтобы не терять даром времени. Судя по всему, Вяткина проблема экономии времени не волновала: ели все вместе. Да еще отдыхали после обеда.

В леспромхозе ходили слухи, что Вяткин ухитрялся добирать план за счет прибыли от устроенного им побочного промысла: что-то делали из отходов древесины и выгодно реализовывали. Вячеслав начал разговор с вопроса: правда ли это?

Бригадир отпираться не стал. Кратко сказал:

– С руками отрывают. Деньги дают да еще благодарят.

– А что вам мешает так же наладить дело, как в клычевской бригаде? Я слышал, они за полгода план трех кварталов выполнили.

Безмятежное выражение точно ветром сдуло с лица Вяткина. Глаза недобро блеснули.

– Накинулись на лес, не зная удержу, – хмуро проговорил он. – И знай себе пилят и валят… А зачем столько, спрашивается?

– То есть как зачем? – опешил Вячеслав. – Разве стране лес не нужен? Для строек? На экспорт? Валюта не требуется?

Вяткин оживился:

– Вот вы о валюте заговорили. Что ж, правильно. Потому как о рублях говорить резону нет. Сами их печатаем, сами у себя в долг берем, сами себе долгов не отдаем. Нам самим трудно разобраться что к чему. А вот валюта – она счет любит! С ней шутки плохи. Где-то я вычитал… До 1913 года лес составлял десять процентов всего экспорта России. Да и сейчас за рубеж идет немало… Только что́ идет? Все больше стараемся продать лес-кругляк. А он, между прочим, в три раза дешевле, чем доски! Так почему же, спрашивается, не продавать доски, столярку, отделочные материалы? Это же втрое выгоднее. Да и лесу понадобится сводить втрое меньше.

– Ну и почему мы этого не делаем?

– Лесопереработка не может. Нет нужной техники… Нет навыков. Да что там – обыкновенной хозяйской заботы нет.

Вячеслав понимал: то, что говорит ему Вяткин, наверняка отголосок тех долгих разговоров, которые бригадир вел со своим единомышленником – главным инженером. Все это выглядело довольно верным… Но раздражала маниловщина, печальным знаком которой были отмечены многочасовые рассуждения – как Дон Кихота, так и его верного оруженосца.

– Мы много говорим. Но надо что-то и делать. Почему бы, скажем, не организовать с англичанами совместное предприятие по переработке леса?

– А это вы лучше спросите у нашего бывшего начальника Курашова. Он в главке, ему сверху видней.

– А сами вы ничего не можете?

– Можем! Бросить работу к чертовой матери и не начинать, пока наш дорогой товарищ Курашов не сдвинет дело с места.

– И вы тоже призываете к забастовке? – чуть ли не с ужасом воскликнул Вячеслав.

Вяткин расхохотался:

– Где уж нам… Будем, как раньше, перебиваться с хлеба на воду. И канючить, канючить, канючить…

Вяткин поднялся с пенька, вытер губы ладонью.

– Эй, ребята, кончай перекур! А то корреспондент сердится: фотографировать нечего.

И, повернувшись к Вячеславу спиной, на которой отчетливо была видна неловко затянутая ниткой прореха, он зашагал в глубь леса.

Вячеслав был разозлен. Давно уже не поворачивались к нему спиной во время разговора. Ну и бригадир! Не сам ли Обломов собственной персоной только что уютно сидел перед ним на пеньке, поедая с пухлой ладошки лесную землянику? К слову сказать, Грачеву в первый момент тоже жутко захотелось земляники, красной с зелеными бочками, которую ел Вяткин, он даже ощутил жжение на кончике языка, словно его коснулся кисловатый душистый земляничный сок. Но он отогнал от себя это детское желание, дав волю мыслям – злым, критическим… Здесь, в бригаде Вяткина, и не думали обедать по очереди, как в бригаде Клычева, не хотели лишать себя ради плана удовольствия от общего обеда – с неторопливым перекуром, с шуткой. Перед глазами Вячеслава еще стоял деятельный, весь подчиненный высокому рабочему ритму Клычев, в ушах звучали произнесенные им слова «хозрасчет», «самоокупаемость», «бригадный подряд». Конечно, он не мог не видеть на делянке Клычева искромсанной земли, с которой, как живая кожа с человеческого тела, то тут, то там был грубо сорван дерн, изувеченного подлеска, срезанных по ошибке и брошенных за ненадобностью деревьев, вздымающих к небу руки-сучья, брошенных металлических тросов, которые извивались среди потоптанной травы, подобно гигантским змеям. Впрочем, скорее они напоминали лассо, наброшенное на шеи издыхающих искалеченных деревьев. Он видел все это, конечно, в поле его зрения это физически попадало, но не вызывало негативных эмоций: работа есть работа, ее в белых перчатках не сделаешь.

Перестройку, что ни говори, двигают такие люди, как Клычев, – сильные, энергичные, предприимчивые. А не болтуны, лодыри и ловчилы. Вячеславу казалось, что он сделал свой выбор, нашел ответ на извечный вопрос: кто виноват?

И вдруг… Через пару дней его ушей достигла новость: у Вяткина – беда: загорелась щепа, заготовленная бригадой в больших количествах. Огонь мог перекинуться с площадки, где хранились древесные отходы, на сухой лес, и тогда заполыхала бы тайга. Выручила природа, которая, как бы не надеясь на человека, не доверяя его слабым возможностям, сама пришла себе на помощь – хлынул проливной дождь. Это помогло справиться с пожаром.

– А отчего загорелось-то? – поинтересовался Вячеслав в профкоме. Ему ответили:

– Говорят, от непогашенного окурка…

Вячеслав вздрогнул: постой, постой, где-то на днях он слышал это слово – окурок… Ах да, его произнес Клычев, и как раз применительно к запасам щепы, заготовкой которой увлекается Вяткин. Припомнились и другие слова Клычева: «Жаловаться – не в моем характере. Если кто у меня на пути встанет, я другие меры принимаю». Вспомнилось, каким мрачным блеском светились при этом в узких щелках век глаза Клычева, как угрожающе сжимал он кулаки… А что, если пожар – результат не случайного загорания, а принятых Клычевым мер?

Вячеслав пристально глядел окрест себя сквозь толстые линзы очков, но видел смутно, деревья наступавшего со всех сторон леса двоились и троились, а лица людей, с которыми он встречался и разговаривал, поминутно меняли свое выражение, казались то добрыми, то злыми.

У него голова шла кругом. Вячеслав спрашивал себя: а где же та хваленая проницательность, которую углядела в нем героиня одного из его очерков. Эту женщину в лесу поразила молния, отняв у нее здоровье, но дав ей взамен сверхъестественную способность видеть невидимое. Несчастье случилось с нею в лесу во время грозы. Она упала как подкошенная с почерневшим лицом, с выжженным глазом, жизнь оставила ее. Несчастную подобрали, доставили в больницу. Однако врачу не оставалось ничего другого, как только констатировать ее смерть. Жертву несчастного случая отвезли в морг. И тут ей повезло, если так можно сказать о покойнице. Наутро в морг пришли студенты из медицинского института, чтобы с прививаемой им профессорами бесчувственностью резать и потрошить мертвяков – для пользы науки вообще и еще живых, но болеющих людей в частности. И вот один малый с маху всадил в почерневшее, сожженное молнией тело острый скальпель и изумленный отскочил – из надреза хлынула алая, живая кровь!

Женщина зашевелилась. Она оказалась живой, но как жить, если хрусталик одного глаза совсем сожжен, а все ее органы, пораженные разрядом небесного электричества, стали источником мучительной боли? Она вовсе лишилась сна. Еще недавно – бесконечная, без перерывов и проблесков, смерть, теперь – столь же непрерывное, но во сто крат более мучительное бодрствование. Конечно, при всем при этом она не жалела, что ожила.

А вскоре открылось: молния не просто отняла у нее здоровье и сон, она, эта молния, кое-что дала взамен: вознаградила умением видеть невидимое. И это одним оставшимся здоровым глазом!

Дело было так. Однажды она, преодолев боль и немощь, с трудом поднялась с постели и отправилась в магазин за хлебом.

– На автобусной остановке женщина стояла, – рассказывала она потом. – Подхожу – и вдруг ужас меня обуял. Показалось, что вижу внутренности этой женщины. Будто изображение на экране телевизора. Причем кажется мне, что она нездорова. Один из внутренних органов сильно увеличен, я знаю, медсестрой когда-то работала, в больнице всего нагляделась, подошла я к этой женщине, говорю: «Вам надо бы к врачу. Пусть селезенку поглядит». А она: «Откуда вы знаете? У меня действительно вот тут болит». И тычет рукой в селезенку…

Вячеслав тогда женщину спросил, боязливо поеживаясь:

– Может, вы и меня просветите? Посмотрите, как там и что?

Женщина вперила в него взгляд своего одного, неиспорченного глаза. У Вячеслава по спине побежали мурашки: мало ли что она там, у него внутри, разглядит, потом мучайся всю жизнь.

Но «просмотр» окончился благополучно. Она сказала:

– Все в норме. Хорошие гены. Благодарите родителей.

– Хотелось бы и мне вот так… видеть людей насквозь, – с улыбкой сказал он женщине.

Она ответила, что кое-какие проникающие способности у его взгляда есть, недаром она почувствовала жжение вот тут – женщина положила темные пальцы к себе на грудь. Так что не исключено, что чудесная способность когда-нибудь появится и у него. Она помолчала и добавила:

– Только не дай вам бог.

Этими словами ясновидящей Вячеслав и закончил свой репортаж. Он имел успех – у читателей и у женской части редакционного коллектива. Несколько девушек со смехом признались, что при взгляде Вячеслава тоже чувствуют жжение в районе груди.

«Ну что ж, – подумал Вячеслав, – если чудесное свойство – проницательность – хотя бы в зачатке у меня есть, сейчас самое время ему проявиться. Здесь, в глуши лесов, творится нечто темное, непонятное».