Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Часть вторая
ПОЛИГОН

Старые знакомые

1

Путь на ракетный полигон начался прямо от дубовых, с фигурными медными решетками дверей редакции. Вячеслав садится в редакционную «Волгу» рядом с шофером и, преисполненный сознания особой важности своей миссии, отправляется в путь. Мимо проносятся знакомые московские улицы, не перестающие удивлять («Господи, откуда же здесь в рабочее время столько народа!»), тут и там скопления ремонтников и строительной техники («И когда же только они перестанут рыть и копать, и без того толчея – ни пройти, ни проехать!»). Наметанный глаз отмечает хотя и укоротившуюся, но все еще достаточно внушительную очередь у винного магазина («И откуда у людей столько терпения выстаивать часы за свои-то деньги, к тому же немалые!»), кооперативные палатки у станций метро с выставленными наружу ярко-желтыми штанами и майками с изображением полураздетых девиц (покупатели обходят их стороной, не спешат штурмовать эти первые непрочные бастионы новой экономики). Вперед, вперед, прочь из города. От привычного, земного, поднадоевшего, но близкого, родного – в иные дали, к берегам гаваней, откуда корабли уходят в космос. Зачем? Ради чего? Какой ценой дается это?

Началось как-то несерьезно, по-детективному… В каком-то городке, у какого-то заранее оговоренного здания клуба, сложенного из мощных бетонных глыб, словно это и не клуб вовсе, а бункер специального назначения, редакционная машина тормозит и замирает. Вячеслав остается сидеть на месте, весь охваченный предвкушением встречи с тайной. Неподалеку припарковывается другая машина. Из нее выходит человек, подходит, наклоняется к окошку.

– Вы Грачев?

Кивок.

– Может быть, пересядете в мою машину?

Вячеслав отправляет редакционного водителя восвояси и покорно идет за незнакомцем, садится на заднее сиденье. Долгий путь в молчании. И вот они выезжают на аэродромное поле, подруливают к небольшому реактивному самолету ЯК-40. Присоединяются к группе военных, ведущих неторопливую беседу у трапа.

К Вячеславу подходит летчик, под серо-голубой рубашкой у пояса угадывается очертание кобуры.

– Допуск есть?

Вячеслав растерянно оглядывается на сопровождающего майора Беликова из политуправления. Тот вполголоса произносит:

– По личному распоряжению главкома.

И в подтверждение сказанного достает из планшета какой-то документ. Летчик пробегает его глазами, отдает честь и отходит.

Путь к трапу открыт.

ЯК-40 легко отрывается от бетонной полосы и взмывает в голубое, с белыми клубами облаков небо. Берет курс на полигон.

Пассажиры в самолете в основном военные. Штатских всего двое – Вячеслав и молодой плечистый мужик с лицом, выражающим мрачную решимость. Он не примкнул ни к компании, коротавшей время полета за домино, ни к тем, кто развлекал себя и окружающих различными байками.

– Кто это? – спросил майора Грачев, кивнув в сторону молчаливого атлета, хмуро глядевшего в оконце.

– Гринько. Зам генерального конструктора фирмы «Южная». Хозяин поехать не смог, вместо себя послал зама. А он недавно назначенный. У старика громадный авторитет. А этому придется нелегко.

Судя по всему, именно об этом и размышлял мрачный Гринько, с хрустом разминая крупные, поросшие рыжими волосками пальцы.

2

Николай Гринько вышел сквозь широкие стеклянные двери «нулевки» на мощенную крупными, в розовых прожилках плитами открытую веранду и остановился, с наслаждением вдыхая утренний свежий воздух. «Нулевкой» называлась на космодроме гостиница для приезжих, в основном для начальства, прибывающего в эти края на короткий срок по случаю каких-либо важных событий – ввода новых объектов или запусков ракет. Гринько уже прежде бывал здесь, в свите генерального. Сегодня генерального не было, попал в автомобильную аварию, и вся ответственность за сдачу «изделия» пала на плечи Николая. Неожиданно, как говорится, с бухты-барахты он оказался в положении, когда на кон была поставлена вся его судьба – пан или пропал. Грудь в крестах или голова в кустах.

С озерца, подернутого ряской, донеслось хлопанье утиных крыльев, и еще свежее стал воздух – нектар, да и только. В южных краях, где расположена была фирма, такого озона ни за какие деньги не купишь, глядишь, кооператоры додумаются и начнут экспортировать этот эликсир в запаянных банках с севера на юг, за приличную цену, конечно, без этого они не могут.

Он сошел со ступеней и по протоптанной в траве дорожке двинулся туда, откуда тянуло озерной свежестью. Он был встревожен. Чем? Странными обстоятельствами автокатастрофы, в которую как раз накануне ответственных испытаний попал генеральный… Не все было тут ясно. В моторе вышла из строя, треснула деталь, которая никак не должна была выйти из строя, товарищи из органов послали ее на техэкспертизу. Неизвестно, что еще она покажет? Генеральный остался жив, отделался ушибом. Сегодня утром Николаю позвонила в гостиничный номер дочь старика Нина, также работавшая в фирме. Она разрывалась между долгом и чувством. Долг заставлял ее оставаться возле раненого отца, а чувство гнало на полигон, к нему, к Гринько.

Отношения Николая с Ниной начались давно, когда он еще был рядовым конструктором. О женитьбе ни он, ни она не заговаривали. В последнее время положение изменилось. В судьбе Николая произошли стремительные перемены: избрали секретарем партбюро, и он тотчас же в связи с новым своим статусом приблизился к генеральному, в какой-то степени стал с ним рядом. Теперь они часто встречались, и старик сумел оценить Николая: его самостоятельность, его мышление, напор, волю. Если говорить честно, в КБ царил культ личности генерального, он работал еще с Королевым, его знания были обширны, авторитет непререкаем. Но как многие сильные лидеры, он внутренне страдал от отсутствия людей, ему противостоящих. Ему неинтересно было править малодушными. Живой, мощный мозг старика, его железная воля жаждали побед в столкновении со столь же сильными противниками. Может быть, поэтому он так быстро двинул вверх Николая. Он поручал ему все более и более обширные задачи, давал все бо́льшую самостоятельность. Готовил его на свое место? Трудно сказать. Старик хитер и в своей жизни, говорят, немало переломал хребтов. Гринько бдительности не терял, относился к генеральному настороженно. Словом, отношения меж ними были непростыми. А тут еще дочь старика, Нина…

В последнее время в ее поведении произошли заметные изменения. Бледная, тихая, скромно одетая, она вдруг обрела и иную, яркую, окраску, и другой, более уверенный, стиль поведения. Почувствовала себя настоящей дочкой хозяина? Или будущей женой его наследника?

Что касается Николая, то у него с новым назначением появилось неприятное ощущение… Он точно приказчик в галантерейной лавке, старающийся неравным браком с дочкой хозяина завладеть не принадлежащим ему имуществом. Ему казалось, что иногда он ловит на себе насмешливые взгляды своих товарищей, по мановению волшебной палочки вдруг превратившихся в его подчиненных. Черт с ними! Пусть ухмыляются. Это бы Гринько еще перенес. Если бы… Если бы отношения с Ниной не сделались для него обузой. Он не привык кривить душой, прикидываться, искать обходные пути. А приходится. Вот и сегодня утром, разговаривая с Ниной, слушая ее ласковый, дышащий страстью голос, он делал вид, что тоже сокрушается по поводу отсрочки их встречи, что ждет ее не дождется. «Нет, с этим надо кончать», – решительно сказал он себе и ускорил шаг по мокрой от росы траве.

Светлая фигура мелькнула среди кустов. Николай попридержал шаг, подождал. Раздвинулись ветви боярышника, и на дорожку вышла высокая, статная женщина в наброшенном на желтую кофту тонком оренбургском платке. То была администратор гостиницы Сметанина. Вчера вечером она оформляла его документы.

– Что вы тут делаете? – удивился Гринько, чувствуя, как тепло разливается у него в груди. Утренний разговор с Ниной, оставивший неприятный осадок, был мгновенно позабыт. Они стояли лицом к лицу на узкой тропинке, на которой двоим не разойтись, и смотрели друг на друга, подчиняясь одной, можно сказать синхронно промелькнувшей у обоих мысли: а ведь мы подходим друг другу. Оба были высокие, статные, уже хлебнувшие в жизни всякого – и сладкого, и горького, твердо решившие жить своим умом, верить своему сердцу, не доверяясь ни судьбе, ни случаю.

– Так что вы тут делаете в такую рань? – дрогнувшим голосом произнес Гринько.

А Раиса Сметанина отвечала – тоже как в забытье:

– Мне же в восемь заступать, а сейчас без пятнадцати. Голова разболелась, подумала: дай пройдусь.

– Без пятнадцати? – озабоченно проговорил Гринько, как будто это было важно для него. Взгляд его упал на кругленькую, как кувшинка, чашечку часов, которая не висела, а лежала на высокой Раисиной груди.

Она прикрыла их рукой, отчего-то смутясь, сделала шаг вперед, наткнулась на Николая, ойкнула: «Тут не разойтись». Он сиганул с дорожки в высокую мокрую траву, давая ей дорогу.

– Откуда у вас такие красивые часики? – пробормотал.

Раиса запнулась:

– Один человек подарил.

Николай почувствовал укол ревности, как будто эта женщина уже давно ему принадлежала и никто не имел на нее суверенного права, кроме него самого.

3

Слова «ракетный полигон» скользнули по краю сознания Грачева, как дальние сигналы на экране локатора. Мы живем в век, когда война и все, что с ней связано, не устают о себе напоминать ежедневно. Вячеславу, как и всякому другому, и раньше приходилось слышать – «танковый полигон», «артиллерийский полигон». И вот теперь – «ракетный». Мысленному взору представилось нечто вроде поля, окруженного забором или колючей проволокой. Часовой у входа. Одинокая наблюдательная вышка в стороне… Вячеслав нырнул в словарь. «Полигон» – от греческого слова «многоугольный». Энциклопедия уточняла: «…участок суши или моря, предназначенный для испытаний».

Ну а что на этом участке испытывают и как – это Вячеславу еще предстоит увидеть и услышать.

Что поразило здесь Вячеслава Грачева в первый день? Он ожидал попасть в воинскую часть, в обнесенное колючей проволокой отчужденное пространство, где каждый шаг, да что там шаг – каждый взгляд постороннего находится под неусыпным и строгим контролем, в переплетение закрытых ходов и тесноту подземных бункеров, а очутился в щедро залитом солнечным светом многоэтажном городке с широкими улицами, магазинами, возле которых озабоченно сновали женщины с сумками (правда, все без исключения молодые), и точно такие же, как в Москве, детишки, напоминавшие в своих комбинезончиках космонавтов, играли в зеленых скверах.

– Не так давно здесь была тайга, болота, – сказал майор Беликов. – Островков тве́рди – раз-два и обчелся. А ведь надо было возвести сооружения ох какие массивные! Пришлось вынуть почти миллион кубометров грунта и уложить свыше тридцати тысяч кубометров бетона. Причем, учтите, работы шли круглый год в условиях труднопроходимой тайги, суровых морозов зимой, раскисших болот и гнуса летом.

– Мы сами любим создавать себе трудности, – пожав плечами, сказал Вячеслав, скептический сын последней четверти двадцатого века. – Зачем было забираться в такую глушь?

Беликов объяснил. Если ракету запускать на восток, лучше всего это делать с площадки, расположенной поблизости от экватора. То есть на юге страны. Тогда скорость вращения Земли как бы добавляется к скорости ракетоносителя. А вот если нужно запустить полезный груз на полярные или околополярные орбиты, тут уж лучше расположиться в высоких широтах.

– Все ясно, – ответил Вячеслав, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Он уже бывал в этих краях – Сосновский леспромхоз, куда он приезжал не так давно, расположен где-то неподалеку. Тогда было начало лета. Сейчас лето шло к концу. Не за горами осень. Но солнце еще грело, листва была зелена, и даже трудно было себе представить, что впереди адская стужа, пронизывающие ветры, низкое свинцовое небо.

– Однако нам сюда. Здесь наш музей.

Вячеслав поморщился.

– Я вижу, для вас музей – это нечто вроде зубной амбулатории. Я сам не большой любитель музеев. Но у нас тут свой ритуал.

В музее Вячеслав переписал себе в блокнот один документ. Он относился к 1933 году.

«Мы, нижеподписавшиеся, комиссия завода ГИРД по выпуску в воздух опытного экземпляра объекта „09“… осмотрев объект и приспособление к нему, постановили выпустить его в воздух. Старт состоялся на станции… инженерного полигона Нахабино 17 августа в 19 часов 00 минут. Вес объекта приблизительно 18 кг. Вес топлива (бензин) 1 кг, вес кислорода 3,45 кг. Продолжительность полета от момента запуска до момента падения 18 сек. Высота вертикального подъема приблизительно 400 метров…»

Итак, первый советский ракетный полигон находился в Нахабине. То был пустырь, как объяснил Беликов, заброшенный пустырь, заросший снытью и лопухами. Именно здесь взлетела в небо первая жидкостная ракета. Начальником ГИРДа был Сергей Павлович Королев. Будущий генеральный конструктор.

И еще два экспоната привлекли внимание Вячеслава. Старый пулемет «максим» в рыжей ржавчине (из такого пулемета строчил по врагу в кинофильме отчаянный Петька, которого играл артист Кмит, а Чапаев – Бабочкин в бурке на плечах выбрасывал вперед свою руку, увлекая бойцов в атаку). А рядом с «максимом», некогда грозным оружием гражданской войны, стоял макет современной баллистической ракеты, способной за полчаса пересечь полмира и разнести целый город. На стенде были написаны ленинские слова: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться».

– А теперь, – сказал Беликов, – мы направимся в монтажно-испытательный корпус.

4

Предыдущее испытание окончилось неудачей. Вскоре после пуска ракета отклонилась от курса, сработала система АПР (аварийного подрыва). Такой исход всегда – болезненно переживаемое поражение, даже в том случае, когда возможность неудачи и предусмотрена. Положение усугубилось тем, что неудача не прошла незамеченной. Какой-то щелкопер принял увиденное из иллюминатора самолета, пролетавшего в этом районе, за НЛО, чуть ли не за прилет марсианина, и накатал об этом в своем журнале восторженный репортаж.

Как водится, создали комиссию для выяснения причин сбоя. Подозрение пало на один из автоматов, созданных на фирме «Южная».

…Ракета в полете движима двумя силами – силой тяги, создаваемой мощным двигателем, и силами аэродинамики. Точка приложения равнодействующей этих сил называется центром давления. Расположение центра давления относительно центра массы ракеты сказывается на ее устойчивости в полете. Если центр давления впереди центра массы, ракета оказывается в состоянии неустойчивого равновесия. И тогда любой порыв ветра, нарушение геометрических форм ракеты или симметрии тяги способны привести к отклонению ракеты от траектории. Выходит, надо увеличить устойчивость ракеты в полете. А как это сделать? Сдвинуть центр давления назад. С этой целью применяют стабилизаторы, так называемое хвостовое оперение. Но это срабатывает на небольших по размеру ракетах. Не очень-то помогает и другой прием – придание ракете вращательного движения вокруг продольной оси. Для больших управляемых ракет это сделать невозможно. Остается применить специальные автоматы, которые как бы выполняют роль оперения и сохраняют устойчивость оси ракеты.

На борту баллистической ракеты работают автоматы двух видов – автомат стабилизации и автомат управления дальностью. Вот один-то из этих автоматов и подвел.

Ознакомившись с заключением комиссии, генеральный конструктор фирмы «Южная» Твердохлебов создал три параллельных группы, которые независимо друг от друга должны были создать варианты конструкции сомнительного автомата. Одну из групп возглавил Гринько. Вскоре он положил на стол шефа чертеж нового устройства. Генеральный сдвинул очки на кончик длинного, с широкими крыльями носа и, взглянув на ученика и заместителя поверх стекол, спросил тем неприятным скрипучим голосом, который появлялся у него в моменты особого возбуждения:

– Оригинальничаем?

Гринько насупился, буркнул:

– А что, плохо? Никуда не годится?

– Неплохо. Совсем неплохо. Но штука новая, необстрелянная. Как она себя поведет там… на высоте… – крючковатый старческий палец генерального покрутился в направлении люстры. – А ведь в народе как говорят: «Кто не рискует, тот и в тюрьме не сидит».

– Говорят и другое, – улыбнулся Гринько. Похвала генерального сумела растопить тонкую корочку льда, которой покрылась его неуемная душа.

– Да, да, знаю. Кто не рискует, тот не выигрывает. Риск – благородное дело, и так далее. Но мне в мои годы почему-то больше нравится первая поговорка, насчет тюрьмы.

У Гринько вырвались ненужные слова:

– Ну, это понятно.

И тотчас же холодный и острый, как скальпель, взор генерального уперся в переносицу. Как все пожилые люди, шеф стал очень чувствительным ко всему, что относилось к возрасту.

– Знаю, знаю, о чем ты думаешь. Сдает старик, пора на слом. Потерпи, скоро уж, скоро…

Генеральный отвернулся, а Гринько, повинуясь внутреннему сильному порыву, шагнул к креслу, схватил шефа за руку, бледную, слабую, усеянную старческими бледно-коричневыми пятнышками, и с силой сжал ее.

– Пусти, руку сломаешь. Она еще мне пригодится.

– Еще как пригодится!

– Ну-ну… Я знаю, Николай, ты не из тех… поэтому и сделал тебя первым замом. Ты способный. Только прошу: не зарывайся.

– А что с проектом? Выкинуть?

Шеф тихо рассмеялся:

– Еще что… Такие вещи выкидывать? Этак пробросаемся. Сделаем в металле новый вариант, положим его рядом со старым, покрутим, посмотрим, посоветуемся со знающими людьми. После этого примем окончательное решение.

Но случилась автокатастрофа, старик наехал на дерево, и теперь Николай не знал, что ему делать с двумя вариантами, на каком остановить свой выбор.

…Старик трубку не взял. Вместо крайне необходимого Николаю разговора с генеральным произошел совершенно ненужный и малоприятный разговор с Ниной. Положение отца ухудшилось, и ей теперь стало ясно, что столь долго планируемая и с таким нетерпением ожидаемая поездка на космодром не состоится. Нина расстроилась и разрыдалась. В этом своем состоянии она жаждала услышать от Николая выражения сожаления по поводу неудавшегося ее приезда, жалобу на одиночество, уверения в добрых чувствах. Но Николай был краток, сух. А когда она начала упрекать его в черствости и неблагодарности, он и вовсе разъярился и высказал ей слова, которые давно бродили в нем и которые он силой удерживал в себе, жалея ее. Сейчас жалости не было.

– А в какой-такой, собственно, неблагодарности ты меня упрекаешь? И за что это я, спрашивается, должен тебя благодарить? Уж не за благоволение ли твоего отца? Так я могу завтра же положить на стол заявление об уходе. Ты меня знаешь.

Она замолкла, а потом в трубке возникли жалобные всхлипы, которые еще больше взъярили его.

– Ты меня ни капельки не любишь, – простонала она.

– Кажется, мы оба ни разу не говорили о любви, – резко сказал он. – И правильно делали! Все!

Он был и доволен и недоволен собой одновременно. С одной стороны, давно пора было объясниться и порвать эти двусмысленные отношения, которые стали ему в тягость. С другой стороны, рвать надо было не сейчас и не по телефону. Нина, конечно, не ограничится этим телефонным разговором, начнет непрерывно звонить на космодром, разыскивать его, плакать, объясняться.

А ему сейчас не до этого. Надо решать, что делать с новым узлом, мысли о нем не давали Николаю покоя ни днем, ни ночью.

Он вышел из номера, быстрым взглядом окинул стойку администратора: сегодня дежурила чернявая, с худыми, выступающими вперед ключицами в большом вырезе цветастого сарафана, неприятно напомнившая ему Нину. Кивнул, быстро прошел мимо, шарахнул дверью, зашагал к озеру. Сам о том не догадываясь, он интуитивно шел туда, где позавчера повстречал Раису. Он жаждал этой встречи.

Но сегодня Раисы у озера не оказалось.

«Рано. Наверное, спит еще», – с внезапно возникшей нежностью подумал он.

Но Раиса в этот час не спала.

5

Беспокойная непоседливость овладела ею. Проснулась рано и вскочила с постели. Сердце билось часто-часто, и было такое чувство, что опоздала на дежурство. Она тотчас вспомнила, что сегодня дежурства нет, что заступила на работу сменщица и, следовательно, у Раисы впереди целые сутки отдыха. Но то, что впереди много свободного времени, сегодня не обрадовало ее. Она быстро умылась, привела себя в порядок и принялась хлопотать. Занялась цветами, их много было на подоконнике, вымыла горшки, подстелила под них полоску белой клеенки, чтобы не портился от воды подоконник, напоила своих питомцев водой из бутылочек – они были залиты еще с вечера, чтобы выстоялись и из воды ушла хлорка, которая могла растениям повредить. Аккуратно оборвала засохшие пожелтевшие листочки, более слабые, болезненные пододвинула поближе к свету, нежаркому северному солнышку. Потом принялась пылесосить квартиру. Квартира была однокомнатной. Раиса жила в ней вместе со сменщицей, но встречались они здесь, дома, редко, то одна, то другая на работе, так что создавалась иллюзия, что живешь одна-одинешенька.

Неожиданно, прямо с железной штангой пылесоса в руках, Раиса опустилась на диван и заплакала. Такое давно не случалось с нею. Пожалуй, с детства. Не плакала она, когда расставалась с первой своей любовью, бригадиром Клычевом, не проронила слезинки на похоронах главного инженера Сосновского леспромхоза Святского. И неожиданное бегство ее нового дружка Кости не выбило Раису из колеи. А тут вдруг ни с того ни с сего ударилась в бабьи слезы.

Она знала, что сейчас в эту минуту, от приземистого здания гостиницы – «нулевки» – по тропинке шагает к озеру высокий рыжий мужчина. Он идет на свидание к ней, к Раисе, надеясь застать ее на том самом месте, где встретил позавчера. Нет, они вовсе не договаривались о свидании – с чего это вдруг, виделись всего пару раз, и то мельком. И тем не менее всем своим существом Раиса чувствовала, что встреча эта не случайна и человек этот не безразличен ей. Что-то было общее у него с Клычевым, та же властная мужская сила, которая, будучи обращенной на женщину, как бы лишала ее сил, покоряя очевидной неотвратимостью того, что должно произойти.

Но Клычев был не чета Николаю Гринько. Этот – птица высокого полета, недаром его поместили одного в трехкомнатном «люксе», и генералы здоровались с ним за руку и величали по имени-отчеству. Человек с положением, с видами на будущее. И вот он обратил на Раису свое внимание. Все это, казалось, должно было радовать ее. Но радости в Раисином сердце не было, была тревога, боль, которая трепыхалась, пульсировала, да так сильно, что Раиса даже пыталась утишить ее, прижимая к сердцу руку. Раиса не пара этому человеку, лучше бы он был попроще, понеказистее, не надо ей ни его положения, ни денег, только бы быть рядом, чувствовать, что он хоть немного, хоть ненадолго принадлежит ей.

«Влюбилась, что ли?» – с изумлением вопрошала себя Раиса, нервно, со всхлипом рассмеялась, с грохотом отбросила дюралевую трубку пылесоса, быстро накинула на себя косынку, подкрасила губы и вон из дома. К озеру.

Она обежала озеро два раза, знакомой высокой фигуры Гринько нигде не было видно. «Что это со мной? – сказала себе Раиса. – Я точно девчонка-малолетка. На свиданку прибежала, хотя никто и не звал».

Она постояла мгновение, раздумывая, куда идти дальше – в сторону гостиницы или леса, и избрала одиночество. За озером был лесок, раздвигая высокую траву, она шла меж деревьев. Много лет Раиса прожила в лесу, и деревья не были ей чужими, среди сосен, елей, берез, осин она чувствовала себя лучше, чем среди людей.

Но что это? Треск сучьев впереди… Кто-то шел навстречу, не разбирая дороги. Раиса хотя и была не из пугливых, но сердце ее дрогнуло. Она замерла на месте, едва дыша.

Навстречу вышел Гринько. Они стояли как вкопанные, не веря своим глазам, и радость охватывала их – одна на двоих.

– Раиса Павловна! Вы? А я вас ищу.

– Меня? В лесу? Я что – лань пугливая, чтоб меж деревьев бегать? – Раиса смеялась легко, звонко, по-девчоночьи.

Гринько чувствовал себя так, как будто встретил давно знакомого и крайне нужного ему человека. Он заговорил с Раисой открыто, доверчиво. О том, как ему плохо, одиноко. Он в сложном положении, честно говоря, не знает, что делать, а посоветоваться не с кем.

А Раиса, вместо того чтобы удивиться его странной откровенности, тому, что перед нею он, почти незнакомый человек, выложил свои тяготы, сложности, свободно открывал секреты, к которым и на шаг-то приближаться нельзя, восприняла это как должное, покорно слушала, кивала, а потом, не мудрствуя лукаво, проговорила просто, по-бабьему, положив свою узкую белую ладонь на его руку, тяжелую, как молот, и горячую, как разогретая в кузне заготовка:

– Вы сильный, Николай Егорович. Большой и сильный. А большому кораблю – большое плавание. Делайте, как надумали. Я не разбираюсь в этих ваших приборах, но сердцем чую: вы не могли ошибиться. Верю я в вас…

И тогда он обхватил ее своими ручищами и поцеловал. Но не нахраписто, не страстно, а тихо и благодарно. Раиса поняла: другие поцелуи у них впереди.

– Господи! – воскликнул он громко, на весь лес. – Как хорошо-то вы сказали, конечно, надо делать так, как я задумал в самом начале. А как же иначе? Зачем я иначе здесь? Вы умница, Раиса! Пойдемте назад, а то вы ноги промочите, роса.

И, бережно подхватив девушку под локоть, он повел ее по тропинке. Она шла как слепая, не чуя под собой ног, радостно подчиняясь силе, которая влекла ее.

Немного позже, когда они расстались, владевшее Раисой наваждение отступило, и в сердце снова проникла печаль. Она вспомнила недавний страшный ночной звонок в дверь, резкий железный звук захлопнутого почтового ящика. Полуодетая Раиса выбежала на лестничную клетку, при свете тусклой лампочки, горевшей под потолком, углядела сквозь крупные дырки железной коробки что-то белое, стала силой отгибать створку ящика, пытаясь зацепить листок и вытащить его наружу, но не вытащила, только поранила палец. Пришлось вернуться на кухню, отыскать в ящике стола среди ножей, вилок, пробок от бутылок, крышечек от банок маленький ключик от почтового ящика. Теперь она извлекла из него конверт. Адреса не было. Только надпись: «Раисе Сметаниной». Распечатав конверт, она обнаружила в нем красивые часики на длинной цепочке, чтобы можно было носить на шее, и письмо. Почерк был знакомый. Ей бы обрадоваться: писал ее недавний жених Костя Барыкин, пропавший, сгинувший при таинственных обстоятельствах наутро после убийства главного инженера леспромхоза Святского и конторского сторожа. Что он свершил? Какие дела были на его совести? Убийство? Кража денег? Она не знала. Первое время ждала: если жив, подаст весточку, оправдается, и все разъяснится. Но он так и не объявился.

Раиса уехала из леспромхоза и устроилась здесь, в гостинице. Вспоминала она о Косте, думала о нем? И да и нет. Он находился в ее другой, теперь далекой жизни, с ним было связано много нехорошего, пьянство, ругань, а может быть, и убийство, кровь.

Мало-помалу она поняла, что никогда не любила Костю. Вот Клычева – да, было дело. А Костя… Она жалела его и легко приняла это свое чувство за нечто другое. Сердце не терпит пустоты. Сердцу надо кого-то любить.

Она развернула на коленях листок, прочла:

«Рая! Я не пропал, жив. Бог даст, скоро свидимся. Никому не говори о письме. А увидишь ненароком – не подходи, не окликай. Я сам тебя найду. Верь, у нас все будет, как прежде. Даже лучше. Нам помогут. Жди. Твой до гроба К.».

Странное письмо это не обрадовало Раису. Холодом заполнило грудь. Этот заполошный настаивал, чтобы она никому не говорила о его письме, выходит, он по-прежнему в бегах и на нем вина. Как он думает проникнуть сюда, в эту режимную, днем и ночью охраняемую зону? И зачем? Что ему тут делать?

Раиса почувствовала: страшная опасность нависла над ее жизнью. Надо ее как-то отвести. Но как?

Сейчас, после второй встречи с Николаем Гринько у озера, все чувства обострились в ней. И чувство опасности, и решимость ее отвести. Она это сделает. Еще не знает как, но сделает. Жизнь, послав ей Гринько, предоставила последний шанс. Она его не упустит.

6

С детства в его сознание запали слова «секрет», «военная тайна», от которых, как выяснилось, избавиться не так-то легко. Вячеславу все время казалось, что многое показывают ему по ошибке, из-за неверно понятого указания главкома. Поначалу он боялся пользоваться магнитофоном, задавать слишком дотошные вопросы, останавливался у предела, который сам же для себя установил. Он и сам не понимал, что с ним происходит. Мыслящий современный человек, журналист, ярый поборник гласности, презирающий всевозможные запреты, умолчания, словом, секреты и тайны. Сюда приехал с желанием вести себя смело, напористо, требовать доступа во всяческие недоступные места, добиваться точных и ясных ответов на свои вопросы. Честно говоря, он ожидал, что люди, которым поручено охранять секреты, будут пристально наблюдать за каждым его шагом, брать под контроль каждое услышанное и записанное им слово, таиться от него, скрывая что-то очень важное. Но ничего подобного не происходило. Майор Беликов, проведя Вячеслава через очередной охраняемый пост и передав его с рук на руки очередному специалисту-ракетчику, тотчас же тактично отходил в сторону, предоставляя гостю полную свободу.

И Вячеслав понял, что предел его любознательности – не вокруг, а внутри него самого. Позже ему открылась и другая, простая истина: тайна, а она, конечно, была (как ей не быть на ракетном полигоне!), гнездилась не в расположении военных объектов, не во внешнем виде колоссальных ракетных систем и устройств, обеспечивающих непрерывное поддержание их боеспособности, а в схемах и формулах, в составе и качестве того или иного сплава, топлива, в возможностях того или иного компьютера. То есть в том, чего не увидишь простым глазом. Тем более если ты человек сугубо штатский. Секреты были, и еще какие, но они могли открыться только посвященным.

Он входил в залитые ровным светом залы координационно-вычислительного центра, где в ярко-голубых металлических шкафах машин под непрерывный плотный шум шла какая-то таинственная работа, без которой ныне немыслимо существование ни одной крупной системы. Вступал под высокие ангарные своды корпусов научно-испытательного комплекса, ходил, как в лесу среди дубов, среди ракет, чьи острия уходили вверх на высоту многоэтажного дома, видел эти же ракеты в горизонтальном состоянии на ложе сверхмогучих автотранспортеров, оснащенных множеством огромных, в рост человека, колес – так лилипуты, должно быть, перевозили спящего Гулливера. Люди, неторопливо и усидчиво работавшие вокруг порожденных ими самими чудовищ, были внешне ничем не примечательны, таких встретишь в любом КБ или НИИ. Но, как шепнул Вячеславу сопровождавший его майор, многие из них – поистине уникальные мастера своего дела, им цены нет. Вот этот – лауреат Государственной премии, вот тот недавно получил орден Ленина, а третий только что с блеском защитил докторскую, правда по закрытому списку.