Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Быстро умылся, сделал физзарядку – на генеральском теле ни грамма лишнего жирка. Потрогал рукой загривок, помял, потискал: пуще всего не любил Лихо генеральских загривков с толстыми валиками жира, такие загривки вызывали в нем предубеждение. Надел спортивный костюм и сделал утреннюю пробежку вокруг ближайших кварталов, на ходу обмениваясь шутками с такими же, как и он, бегунами. На бегу хорошо думалось, и к тому времени, как он очутился на кухне, где жена Вера Никитична точно в срок, минуту в минуту, поставила перед ним чашечку кофе с поджаренным хлебцем, план на сегодняшний день был у него готов.

Первое место в плане было отведено расследованию отвратительного случая – проявления той самой дедовщины, о которой много писалось в прессе. Что это такое, дедовщина? К нашему стыду, в некоторых воинских частях возобладали порядки, свойственные не армии, а уголовному миру. Были факты, когда старослужащие низводили молодых солдат до положения своих прислужников, чуть ли не рабов, издевались над ними, унижали их человеческое достоинство. То был позор! Почитывая такие историйки в осмелевших за последнее время газетах и журналах, Лихо дивился безответственности командиров и политработников, допускающих во вверенных им подразделениях подобные безобразия, и радовался, что уж в ракетных-то войсках такого быть не может.

И вдруг вчера вечером ему докладывают, что в автохозяйстве молодой солдат избит. И кем? Своими собственными товарищами. С этим надо немедленно разобраться.

И вот перед генералом в его просторном кабинете стоит молодой солдат. Лихо внимательно вглядывается в его смуглое, узкое лицо с запавшими глазами. В них горит желтый огонь неуступчивой силы. Хотя внешне все в порядке – и в стойке, и в одежде, – в парне угадывается какая-то развинченность, словно кости уже потеряли жесткость, а члены тела удерживаются в необходимом положении лишь крайним напряжением воли…

Василий Демьянович, широкоплечий, седоватый, минуту-другую смотрит на Резникова сочувственным взором, потом тихо произносит:

– А ну-ка запри дверь…

Тот непонимающе оглядывается назад, в глазах его мелькает страх.

– Поверни ключ. И не бойся. Я хоть и генерал, а тебя не съем.

Солдат передергивает плечами, что должно означать: «А я не боюсь». Он подходит к двери, запирает ее.

– А теперь раздевайся. Догола.

– Зачем? – вырывается у парня.

Лихо сводит мохнатые брови, как бы напоминая: солдату с генералом спорить не положено.

Дик разоблачается. Одежду небрежно бросает на стул.

– Собери, положи как надо.

Чувство жалости охватывает Лихо. Явно недокормленный подросток. Все ребра можно пересчитать, на спине лопатки сходятся друг с другом. Живот втянут, коленки мосластые, как у щенка… И весь в сине-багровых подтеках от ударов, нанесенных аккуратно, через что-то мягкое. Одеяло, что ли?

У Василия Демьяновича всплывает в памяти только вчера полученное письмо. От солдатской матери. Постой-ка… Там, кажется, эта же фамилия – Резникова. Он лезет в ящик, достает письмо, прочитывает еще раз. И снова чувствует, как комок жалости поднимается из груди вверх, к горлу. Трудная судьба, постоянное недоедание, вино, может быть, наркотики. Тяжелый, изломанный характер…

Он вспоминает себя семнадцатилетним, едущим в Германию на крыше вагона. Ему, Ваське Лихо, разве слаще было? Отец и двое братьев пали на войне. Мать одна тянула семью. А дети ей помогали. Сейчас дети родителям не помогают. Не принято. Смотрят на них, как на пустой засыхающий колос, который произвел на свет зерно и теперь должен безропотно клониться вниз, истлевать, удобряя землю.

– Одевайся, – говорит Лихо. – И скажи: у твоей матери когда день рождения?

Резников удивлен: он не понимает, зачем он вызван. Торопливо одевается, стараясь поскорее скрыть подростковую наготу и эти сине-багровые пятна на теле.

– День рождения? Шестого июля… Или нет, девятого. Нет-нет, в июле у нее именины, а день рождения где-то в конце года.

Лихо мрачно смотрит на него:

– Не помнишь. Да и к чему помнить… Мать больная, бедная. Что с нее взять? А вот она о твоем дне рождения помнит. Может, скажешь, на какие-такие деньги она тебе магнитофон шлет? У нее ведь пенсия по инвалидности.

Узкое лицо наливается густой бурой краской. Из узких щелей с ненавистью смотрят на генерала глаза. Парень чувствует всю некрасивость, всю унизительность своего положения, но отрицает за окружающими право творить над собой суд.

Лихо это понимает.

– Да, я тебя не уважаю, – спокойно говорит он. – Так же, как я, тебя, видимо, не уважают и твои товарищи, устроившие тебе трепку. Я не буду доискиваться, кто они, за что именно тебя отделали. Знаю: за дело. Вот что сделаем. Ты кого возишь, майора Вихрова? Я попрошу, чтобы он недели на две уступил мне тебя. Мой-то шофер, Андрюшка, демобилизовался. Пока нового подберут, покатаемся вместе. А потом переведу тебя на ракетовоз. Не сразу, конечно. Надо тебя еще подучить, и вообще… Ты-то сам хочешь на ракетовоз?

– Хочу! – сорвалось с губ парня.

– Лады. Я распоряжусь. Сегодня ровно в восемнадцать у штаба при моей машине. И чтобы все было в норме.

– Можно идти?

– Свободен.

Парень изо всех сил рвет на себя дверь, совсем позабыв, что она закрыта.

– Ты ключ-то поверни… Зачем замок зря ломать.

Ох, сколько за свою долгую жизнь Лихо подобрал ключей к сложным человеческим «замкам»! Но странное дело, чем дальше, тем не легче, а тяжелей. Видно, «замки» становятся все сложней и сложней.

При выходе из штаба Дик нос к носу столкнулся с московским журналистом Грачевым. Он не рад был этой встрече.

– Ну, как день рождения? – приветливо спросил Вячеслав. – Хорошо повеселились?

– Лучше некуда.

– А где батарейки? Ты обещал отдать. А то мои уже совсем садятся.

Дик отвернулся.

– Батарейки, спрашиваю, где?

Дик и сам не знал, где они. Ребята выбросили их, видимо.

– Украли.

Грачев помолчал. Глаза его под очками сузились от гнева.

– Слушай, ты… Ты попросил тебя выручить. Я выручил. А ты в ответ меня подвел. Ты знаешь, как это называется?

– А пошел ты… – грубо сказал Дик и почти бегом двинулся к машине.

– Ну и дрянь, – донеслось ему вслед. – И носит же земля таких.

Вячеслав был взбешен. Его возмущал этот мальчишка, презиравший общество, но между тем исправно пользовавшийся всеми его благами. Кстати, не заработанными лично. Эгоцентрист. Потребитель. Асоциальный тип. Как он попал сюда? Ракеты, таящие в себе огромную разрушительную силу, сами по себе не взлетают. Их запускают люди. Самые знающие, самые организованные, самые преданные, самые надежные. Этому Дику здесь не место.

Как ни странно, о том же самом думал в эту минуту, усаживаясь в машину, и сам Дик. Из царства ничегонеделания, разгильдяйства, вседозволенности, в котором, как на островке в океане, ухитрялись существовать среди нашей жизни доморощенные хиппи, он по мановению волшебной палочки перенесся в этот строго засекреченный, жестко организованный тайный мир, где были сосредоточены орудия огромнейшей убойной силы, могущей принести гибель всему живому. Сознание того, что здесь, вокруг него, возможно, под его ногами бушует в тесных металлических и бетонных коконах сверхмощная энергия, которая может быть выпущена наружу простым нажатием кнопки, подавляюще и одновременно возбуждающе действовала на его слабую, неокрепшую психику. На него часто накатывало нечто вроде истерики. Во тьме грезились страшные картины: по его воле или по причине допущенной им неловкости или ошибки огненный смерч вырывается из-под земли и заливает планету валом кипящего огня. И это сделал он один – человек, неизвестно для чего рожденный на свет полубезумной матерью и не нужный никому! Дрожь ужаса и восторга охватывала его.

Дик захлопнул дверцу, успокоился. Подумал: сейчас этот журналист накапает на него генералу со странной фамилией Лихо, и его, Дика, выбросят из этого закрытого района.

И правильно сделают. Так будет лучше – и для него самого, и для них.

Он повернул ключ стартера так свирепо, как будто поворачивал ключ на пульте запуска межконтинентальной ракеты.

4

Это было как удар молнии! Еще только вчера вечером (и вечер и ночь он провел у Раисы Сметаниной) Гринько радовался, как хорошо у него идут дела, твердил молодой женщине, что это она принесла ему счастье. И вот на тебе: появляется какой-то малозаметный с виду офицерик и все переворачивает с ног на голову. Откуда он здесь, в этой глуши, взялся? И как может под личиной заурядного служаки скрываться могучий мозг исследователя? Откуда у него, у этого капитана Савостикова, такая свобода мышления, доступная лишь тем, кто многие годы упражнял свой мозг в сложнейших интеллектуальных занятиях, в разрешении задач, казавшихся не разрешимыми? Откуда? Кто он, этот человек? Навел справки, узнал. Оказывается, инженер-механик – большой знаток электрических схем и вообще всех тайн новой техники.

– В данный момент, – смущаясь, сказал Савостиков, – изучаю теорию вероятностей, одолел основы теории информации и математической статистики. Думаю, это мне позволит лучше уяснить потенциальные возможности боевой техники.

Гринько смотрел на капитана во все глаза. Здесь, в глухих местах, на далеком северном полигоне, офицеры запросто раскалывают такие твердые орешки, как теория вероятностей… Ну и ну!

– Давайте посмотрим ваши расчеты еще раз, капитан, – пробормотал он.

Но Гринько уже знал, что расчеты Савостикова верны. На нечто похожее намекал ему и генеральный конструктор, когда уговаривал повременить со своей новинкой, еще и еще раз просчитать все возможные варианты поведения прибора на траектории полета. Гринько отвечал, что все мыслимые расчеты уже сделаны. Стоял на своем. И вот теперь этот невзрачный белесый офицер кладет при нем бумажку, на которой карандашом нацарапан тот, возможно, единственный вариант, при котором устройство может сработать неправильно, увести ракету с заданного пути.

– Ну и какова, по вашему мнению, вероятность того, что это может произойти? – строго спрашивает он Савостикова.

Тот, как первоклашка, чешет кончиком карандаша затылок, беззвучно шевелит потрескавшимися губами. Потом называет число… Ничтожно малое, настолько малое, что его можно бы и не принимать во внимание.

– Ну хорошо, – говорит Гринько, хотя хорошего мало. – На сегодня достаточно, капитан. Благодарю. У вас светлая голова. Надеюсь, Савостиков, что мы еще встретимся. И не раз.

Гринько не легко выговаривать эти слова. Он с удовольствием сгреб бы этого офицерика в охапку и выбросил в окно. Впрочем, это вряд ли удалось бы. Под выцветшей формой угадываются хорошо тренированные мускулы. Гринько охватывает неудержимый приступ смеха.

Офицер теряется, густо краснеет.

– Я что… ошибся? – самолюбиво краснеет он.

– Нет, нет. У вас в порядке. Это я ошибся. До завтра!

Как только за ним закрывается дверь, Гринько бросается на кровать. Силы покидают его. Полубессонная ночь у Раисы, бесконечные разговоры, страстные ласки, преодоление сопротивления… А сейчас – пустота. Почему день счастья и торжества обернулся для него днем поражения и горя? В чем он провинился перед судьбой?

Нет, он сейчас не может об этом думать. Спать. Спать. Тяжелые веки смыкаются. Подлинное значение случившегося, размеры грозящего краха откроются через час-полтора, когда сковавший Гринько сон отпустит его. И его знаменитый мозг заработает мощно вновь, просчитывая и отбрасывая варианты, пока не останется только один-единственный вариант: отправиться к невзлюбившему его генерал-лейтенанту Волкову и, испытывая жгучее чувство стыда и унижения, признаться ему в своей ошибке.

5

Капитан Немцов выслушал долгий рассказ Вячеслава о приключениях в леспромхозе Сосновском со скорбным видом учителя, для которого рассказ ученика не представляет особого интереса, важно лишь узнать, насколько этот ученик прочно усвоил свой материал…

Вячеслав рассердился:

– Я вижу, вам все это до лампочки. Так зачем же я…

Немцов поднял на него холодный взгляд выпуклых серых глаз, ответил:

– Нет, почему… Я слушаю внимательно. Продолжайте.

– Я уже кончил.

– Да? – равнодушно поинтересовался капитан.

– А чего вы ждете от меня еще?

Немцов постучал неочиненным концом карандаша о стол и неожиданно улыбнулся:

– Выводов.

– То есть?

– Мне интересно узнать ваше мнение. Какое отношение имеет к полигону все то, что произошло в Сосновском леспромхозе?

– А вы полагаете, что не имеет? Ну, тогда до свидания. Приятно было познакомиться.

Вячеслав поднялся со стула.

– Сядьте! – строго произнес Немцов. – Судя по вашим словам, Константин Барыкин подозревается в совершении уголовного преступления и находится в розыске. Ваш долг сообщить о его появлении в милицию. Это ведь их дело – ловить беглых преступников. У нашей службы совсем другая задача.

Вячеслав приподнялся:

– Охранять полигон? Ну, тогда я иду в милицию.

Но Немцову явно не хотелось расставаться с Грачевым. Он играл с ним, как кошка с мышкой.

– Вы утверждали, что преступников было двое. Второй тоже скрылся?

– Да.

– Но здесь вы, как говорите, встретили одного. А где, интересно, второй?

– Мне тоже интересно. Но откуда мне знать?

– От Барыкина. Что вам мешало подойти к нему и поинтересоваться… Вам зачем от него прятаться? Или вы его тоже опасаетесь?

– Я вас понимаю. Вам бы хотелось, чтобы я выполнил за вас вашу работу. Я подошел к Барыкину, он от радости бросился бы мне на грудь и все чистосердечно доложил: сколько их, куда идут, зачем и когда будут?

Немцов молчал, поэтому Вячеслав решился высказать свои предположения:

– Похоже, что вы располагаете какими-то сведениями, которые побуждают вас отнестись к моему рассказу с большей серьезностью, чем вам хотелось бы. Вот вы меня и удерживаете. – По выражению глаз капитана Вячеслав понял, что попал в цель. – Так, может быть, вы все-таки решитесь приоткрыть мне вашу страшную тайну? В таком случае я, это не исключено, смогу дать вам полезный совет. А без этого ничего не выйдет. Мы будем топтаться на месте.

Капитан Немцов еще немного поколебался:

– Ну, хорошо. В конце концов, вы не просто журналист, а личный гость командующего. И предупреждены о необходимости хранить тайну. Ну, так вот. Мы получили оперативные данные, что к нам направляются незваные гости. Сколько их, мы не знаем.

– Скажите, а ваш полигон достаточно хорошо охраняется?

Капитан ответил вопросом:

– А вы как думаете?

– Я думаю, не так, чтоб очень, – с вызовом ответил Вячеслав. – Вместе с городом полигон занимает большую площадь. Ее не обнесешь железным забором или колючей проволокой. Сюда приезжает много людей: командированные, тут бывают почтальоны, врачи, строители, газовщики, слесари, ежедневно привозят продукты, увозят тару, отходы… Прибывают и убывают сотни автомашин – легковых и грузовых. Вокруг города и полигона густые леса. Ничего не стоит забросить с воздуха человека где-нибудь поблизости. Он выйдет из лесу с лукошком, полным грибов. Вы не можете знать каждого человека в лицо.

Немцов смотрел на Вячеслава с интересом.

– Ого! Воображение у вас, что надо… Вам бы не в журнале работать, а у нас. Ну и что бы вы сделали для усиления охраны объектов, если бы были на нашем месте?

– Во-первых, охранял бы оба объекта – город и полигон – отдельно. Там, на точках, колючая проволока, прожекторы, вооруженные посты. Здесь, в зоне города, строжайший контроль на железной дороге, на автостраде. Ввел бы пропуска посещения: кто когда прибыл, с какой целью, к кому, на какое время, когда должен оставить город. Строго следил бы за отметками в пропусках. Ну и… призывал бы к бдительности всех живущих, включая школьников. Увидел постороннего – сигнал.

Немцов усмехнулся:

– Допустим, что мы затеем всю эту кутерьму, но даст ли это нам стопроцентную гарантию того, что незваный гость сюда не пожалует?

Вячеслав задумался:

– Пожалуй, нет. Хотя это и трудно, но вполне возможно заслать в город и поселить здесь своего человека. А он уж найдет возможность принять и спрятать гостя.

Глубокие вертикальные борозды прочертили лоб капитана. То, о чем говорил Вячеслав, было недалеко от истины, вызывало тревогу.

– Вот что, Вячеслав Миронович, – сказал Немцов. – За то, что пришли к нам, спасибо. Но уж если решили говорить, то говорите всю правду. До конца. Никакого Барыкина вы в толпе, конечно, не видели. У нас и толпы-то нет. Да и не появился бы он днем на улице. Он же в розыске, а это значит, его фотографии у каждого милиционера. О предполагаемом визите Барыкина вам сообщил кто-то из местных. Кто? Мы должны знать.

Вячеслав вздохнул. Второй раз в жизни он пробовал выгородить Раису Сметанину, и во второй раз это ему не удалось.

– Об одном прошу, капитан, – сказал он. – Не трогайте эту женщину…

– Ага, так значит это женщина! И уж конечно молодая и красивая. Иначе вы вряд ли стали бы так ее оберегать.

– Учтите: она сама обратилась за помощью, и мне очень не хочется, чтобы у нее были неприятности.

– Неприятности? Какие?

– Например, у вас может появиться желание выдворить ее из городка. А она между тем дорожит своей работой.

– Выдворить? Да что вы? Мы с этой красавицей так легко не расстанемся. Тем более, если она дорожит своей работой.

– Но обещайте, что проявите по отношению к ней всю возможную деликатность.

– Обещаю. Итак, кто она?

– Дежурная «нулевки» Раиса Сметанина. Но помните, вы мне обещали…

– Да, да, – рассеянно пробормотал Немцов. Видно было, что мысли его уже переключились на другое.

После ухода московского журналиста капитан Немцов несколько мгновений сидел в неподвижности, обдумывая услышанное. Для него, человека военного, привыкшего регламентировать и свои поступки, и свои высказывания в тех пределах, которые четко определяли устав и субординация, свободные умозаключения журналиста, сама небрежная манера, в которой велся разговор, показались ему излишне вольными. «Забавный парень, – подумал он. – Всё-то знает, обо всем берется судить».

Тем не менее сведения, сообщенные Грачевым, несомненно, заслуживали внимания. Вовсе не исключено, что журналистская история имеет прямое отношение к тому делу, которым занимались сейчас Немцов и его товарищи.

Прежде всего он позвонил в областное управление МВД. Навел справки относительно событий в Сосновском леспромхозе. Как ни странно, там подтвердили слово в слово всё, что наговорил ему этот долговязый очкарик. Немцов задал вопрос о местонахождении Константина Барыкина и механика Зубова и получил ответ: находятся в розыске. Ни того, ни другого задержать пока не удалось.

Перед тем как повесить трубку, Немцов поинтересовался сводкой новостей и в ответ услышал:

– Неизвестный или неизвестные напали на сельского пожарника, убили его и, завладев пожарной машиной, скрылись.

– Когда это случилось, произошло в какое время? – озабоченно сдвинув черные, смоляные брови, осведомился Немцов.

– Вчера, в шестнадцать часов.

– Машину, надеюсь, нашли?

– Нет, как сквозь землю провалилась.

– Машина не иголка, ее в стоге сена не спрячешь, – сказал Немцов. – Вертолеты поднимали?

– Так точно. Ничего не обнаружено.

Немцов повесил трубку. Итак, захваченная злоумышленником или злоумышленниками машина, скорее всего, двигалась по направлению к полигону. Похоже, сенсационные сообщения Грачева поспели вовремя.

Немцов быстро вскочил, оправил гимнастерку и направился к начальству докладывать обстановку.

6

Генерал-лейтенант Волков хмуро выслушал доклад начальника особого отдела. Сообщенные им сведения не радовали. Люди, напавшие на сельского пожарника, до сих пор не найдены. Более того, не обнаружена даже громоздкая пожарная машина.

– Впрочем, меня это не интересует, – сказал Волков. – Борьба с преступностью – это дело местных органов МВД. Вопрос стоит так: какова оперативная обстановка в зоне полигона? Есть ли данные, свидетельствующие, что эпизод с пожарной машиной связан как-то с предстоящим запуском и может помешать нашей работе, снизить или свести на нет ее эффективность?

– Судя по всему, связан. – Начальник особого отдела подполковник Хрустов, старый служака, побывал в разных переделках, нагляделся на всяких начальников, и генеральский чин Волкова особого трепета у него не вызывает. Тем не менее ему не по себе. – Служащая нашей гостиницы Сметанина получила письмо от своего бывшего жениха, он сейчас в розыске. Пишет: жди, скоро навещу. Вместе с письмом он передал ей подарочек.

Хрустов голосом выделил последнее слово, и Волков заинтересовался, поднял голову:

– Что такое?..

– Часики, которые носят на груди. У капитана Немцова была возможность ознакомиться с ними поближе. Оказалось, в часики вмонтирован передатчик, сигналы которого могут быть услышаны на небольшом расстоянии.

– Точнее!

– Километр-два.

– Ага. Значит, они совсем рядом, – задумчиво проговорил Волков и глянул в окно, как будто ожидал увидеть на аллее, огражденной шпалерами подстриженных кустов, незваных гостей.

– Часики западного производства, – добавил Хрустов.

– И что же вы предприняли, конечно, арестовали эту… как ее… Сметанину?

– Обижаете, товарищ генерал-лейтенант, – позволил себе полуулыбку Хрустов. – Гражданка Сметанина не знает, что мы поинтересовались ее личной вещью. Хотя и догадывается о нашем к ней интересе.

– Догадывается?

– Она сама сообщила о незваном госте.

– А о часиках?

– Умолчала. Может быть, она не знает, что там у них внутри.

– Сомнительно.

– Прикажете спросить?

Волков недовольно ответил:

– Действуйте согласно собственному плану. Он у вас, надеюсь, имеется?

– Конечно. Сметанина взята под неослабное наблюдение. Ее домашнее и служебное помещения прослушиваются.

– С разрешения прокурора, надеюсь?

– Так точно. И вот что удалось выяснить. – Подполковник Хрустов замялся.

– Говорите.

– К Сметаниной проявляет повышенный личный интерес товарищ Гринько.

– Господи, только этого еще не хватало! – в сердцах воскликнул генерал. – Он ведь в приливе чувств что угодно может ей наговорить.

– Так точно. Уже…

– А вы бездействуете?

– Хочу попросить у вас, товарищ генерал-лейтенант, разрешения объясниться на сей предмет с заместителем генерального конструктора.

– Объясниться? Открыть ему глаза? А что, если Сметанина ни в чем плохом не замешана и не знает о начинке своих часиков? А мы возьмем и очерним ее в глазах человека, которому, может быть, она дорога и который ей дорог? Хорошо ли это будет?

– Не очень, – согласился Хрустов.

– Я сам объяснюсь с товарищем Гринько. Постараюсь это сделать как можно деликатнее. Вы мне, надеюсь, доверите этот разговор, подполковник?

– Так точно. Я как раз сам вас хотел попросить…

Волков задумался.

– А не приходила ли вам в голову, подполковник, мысль, что вся эта лабуда с пожарной машиной, с часами-передатчиком затеяна только для того, чтобы отвлечь наше внимание? Заморочить нам голову. А на самом деле…

– Гостя надо ждать с другой стороны? – закончил фразу Хрустов. – Думаем, кто бы ни пришел, он наверняка выйдет на Сметанину.

– Может, да, а может, нет.

Подполковник, вздохнув, кивнул, признавая шаткость своего вывода.

– Все, что мы можем, это удвоить охрану на полигоне. Я уже запросил подкрепление.

– Насколько я знаю, журналист Грачев лично знаком с предполагаемыми агентами, – заметил генерал.

– Его услуги вряд ли понадобятся: мы располагаем их портретами, отпечатками пальцев и т. д.

– Но они тоже знают его в лицо.

– Конечно, товарищ генерал.

– Если кому-нибудь из агентов удастся проникнуть сюда и он столкнется лицом к лицу с Грачевым, может возникнуть неприятная ситуация.

– Да, его постараются убрать, – согласился Хрустов.

– Ваша задача не допустить этого. И доложите мне через час сводку о поведении предполагаемого противника у наших восточных берегов.

– Есть! Разрешите идти?

Генерал остался один. Но думал он не о журналисте Вячеславе Грачеве, которому угрожала опасность. Другой человек сейчас занимал его внимание. Гринько.

Секретарша доложила:

– К вам по срочному делу заместитель генерального конструктора товарищ Гринько.

«Ну вот, на ловца и зверь бежит», – подумал Волков, и мрачное настроение, владевшее им, еще более усилилось. Он был противником всяческих служебных романов, особенно тех, которые командированные спешат завести на стороне каждый раз, когда оказываются вдалеке от дома. Какая нечистоплотность! А теперь изволь иметь дело с этим ловеласом. Он, видите ли, занят личными делами, в то время как порученное всем им огромной важности дело находится чуть ли не под угрозой провала. Волков готов был провести разговор с Гринько на повышенных тонах.

Но вошедший в кабинет зам генерального был настолько непохож на себя, что Волков попридержал свой язык. Гринько явно растерян, волнение смыло с его лица все краски, он бледен, даже фигура его выглядела не такой внушительной, как обычно.

– Я вас слушаю, Николай Егорович, – сухо произнес Волков.

– Товарищ председатель государственной комиссии, разрешите доложить: пуск в намеченный день состояться не может. По вине конструкторского бюро, – голос его сорвался. Но он выдавил из себя: – По моей личной вине.

– Садитесь, выпейте воды и расскажите обо всем толком.

После того как Гринько закончил рассказ, Волков задал вопрос:

– Сколько вам понадобится времени, чтобы установить другое устройство?

– Установим за неделю. Но еще несколько дней уйдет на наладку, проверку…

– Так. – Генерал-лейтенант задумался. – Вы, надеюсь, понимаете, чем грозит для нас всех срыв намеченного срока запуска?

Гринько сидел, низко опустив голову.

«А он молодец», – с неожиданной теплотой подумал Волков. Сам был инженером и понимал, что возможность осечки при использовании прибора Гринько была ничтожно мала и могла бы вовсе не приниматься во внимание. Гринько тоже, конечно, знал об этом, но промолчал. Не хотел искать себе оправдания.

– Идите и приступайте к работе. Даю вам десять дней.

Гринько выпрямился, как будто огромный груз упал с его плеч.

– Будет сделано, товарищ генерал-лейтенант! – воскликнул он. На измученном лице появилось нечто вроде улыбки.

– Это еще не все неприятности на сегодняшний день, – покашляв, произнес Волков. – Вы, Николай Егорович, как мне стало известно, довольно близко сошлись с одной молодой женщиной. Кажется, ее фамилия Сметанина…

Гринько вскочил, и по лицу его пошли пятна, он воскликнул:

– Товарищ генерал! Это сугубо личное дело, и я прошу…

– Сядьте, сядьте, Гринько, – сказал Волков. – Поверьте, никто не собирается вмешиваться в вашу личную жизнь. Но тут вот какое обстоятельство…

Изложив как можно более деликатно историю о полученной Сметаниной записке и часах с «начинкой», он затем твердо сказал:

– Николай Егорович, хочу, чтобы вы поняли. Сметанина сама нам сообщила о полученной записке. Этот факт говорит о многом. Мы думаем, что она ничего не знает о передатчике в часах.

– Так давайте ее спросим!

– Нет. Спрашивать мы ее сейчас ни о чем не будем. И вы не должны подавать вида, что вам что-либо известно. Не исключено, что ваша подруга слышала от вас дату запуска.

Гринько покраснел, и генерал понял, что попал в цель.

– Это даже хорошо, – великодушно произнес он. – Надо только, чтобы она ничего не знала о возникших сложностях и о переносе даты запуска. Вы должны вести себя так, как будто по горло заняты подготовкой к двадцать пятому. Мол, потом станет легче.

– Товарищ генерал! Мне не хотелось бы начинать свою жизнь с Раисой со лжи, недоверия…

Волков вышел из-за стола, подошел к Гринько и дотронулся до его руки.

– Это только в романах гладко бывает, – со вздохом сказал он. – А в жизни все грубее и сложнее. Поверьте мне, пожилому человеку. На вашу долю, я имею в виду вас и Сметанину, выпало тяжелое испытание. От того, как вы его выдержите, зависит вся ваша дальнейшая жизнь. Действуйте, как я вам сказал. Ваше счастье – в ваших руках.

После ухода Гринько генерал-лейтенанту позвонил начальник особого отдела Хрустов и сообщил:

– У восточных берегов отмечена высокая активность американских разведывательных средств. В нейтральных водах – корабли, подводные лодки, в небе – самолеты. Заправляются прямо в воздухе, боятся пропустить главный момент в испытании.

– Пронюхали, черти, – ответил Волков.

Положив трубку на рычажки, он погрузился в глубокую задумчивость. Потом вызвал секретаршу, попросил принести стакан горячего чая с лимоном и заказать разговор с главкомом.

– Сначала чай, а потом разговор.

Ему еще нужно было время, чтобы додумать одну мысль до конца и решиться на предложение, которое он собирается сделать командующему,