Текст книги "Секреты для посвященных"

Автор книги: Валерий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Вячеслав пробежал глазами статью до конца. Осторожно заметил:

– Этот гусь утверждает, что вибробур дорог и недолговечен. Пишет, будто вибробур делает в гранитной плите две дырки, а на третью, мол, его не хватает.

Отец ответил с горячностью:

– Ложь! Да, ресурс вибробура пока невелик – пятьсот часов. А какой, спрашивается, был ресурс у первого самолета? Дорого обходится? А ты знаешь, сколько стоит один истребитель? Десятки миллионов! А космический запуск? Каждый прорыв в будущее обходится человечеству недешево. Ну и что из этого следует? Стоять на месте? Ждать, пока японцы или американцы создадут новую технику, а потом покупать ее втридорога или делать скверные копии?

– Да, кстати… А как с вибробурами там… у них?

Отец рассказал. Года два назад его образец экспонировался на выставке. Там побывал вице-президент американской фирмы, производящей бурильную технику. Его заинтересовала новинка, предложил провести совместные испытания вибробура. Если первоначальные выводы подтвердятся, он готов вступить в переговоры о создании совместного предприятия по выпуску вибробуров.

– И что же дальше?

Отец встал, подошел к шкафу и через минуту вернулся, держа в руках дорогой синий галстук с маленькой белой эмблемой.

– Что это?

– Дар американца… Галстук с эмблемой фирмы. А я ему подарил твою майку с надписью «Миру – мир». Этим все и кончилось. Тогда о перестройке еще и речи не было. Так что заводить разговор о совместном предприятии просто не имело смысла.

– А сейчас?

Лицо отца помрачнело.

– После этой статьи? Боюсь, как бы в металлолом не сдали. У нас же как – газета выступила, значит, давай реагируй.

Вячеслав задумался.

– Скажи, отец… Американец высказал свое мнение о буре устно или письменно?

– И устно, и письменно…

– А у тебя этот письменный отзыв имеется?

– Зачем он тебе?

– Авось пригодится.

Но воспользоваться этим отзывом Вячеславу не удалось. События развивались так. С помощью друзей-коллег, работавших в других редакциях, удалось узнать: автор, порочащий изобретение отца, скрылся за псевдонимом. Вячеслав, опять же не без помощи друзей, установил подлинную личность автора. Им оказался работник Внешторга некий Зюзин.

Недолго думая Вячеслав созвонился с Зюзиным и отправился к нему во Внешторг.

Зюзин сидел в небольшом, по современно отделанном кабинете. Темные лакированные панели. Золоченые светильники. На полу мягкое ковровое покрытие. Мебель – стильная, на столе четырехугольный стакан из темного стекла, стопки разноцветных листков «Для заметок», золоченая ручка, прикованная такой же золоченой цепочкой к прибору, где рядом с часами еще два крайне необходимых для работы предмета – барометр и компас. «Подарки фирмачей», – мысленно отметил Вячеслав.

– Еще два дня, и вы бы меня не застали.

Молодому, с иголочки одетому внешторговцу не терпелось сообщить посетившему его корреспонденту о планетарном характере его деятельности.

Вячеслав с неприязнью окинул взглядом этого человека, начиная с набриолиненной головы с прямым, выведенным точно по линейке пробором до крупных золотых запонок на выглядывавших из рукавов манжетах полосатой рубашки и перстня с печаткой на толстом пальце. Сказал:

– А куда собрались, если не секрет?

У Зюзина сверкнули глаза. Небрежно бросил!

– В Гонконг.

– Ну и жизнь у вас.

– Не жалуемся. Кофе? Гранулированный, фирмы «Jacobs».

Вячеслав решил брать быка за рога. Повинуясь внутренней интуиции, спросил:

– Вам приходилось вести переговоры с иностранными фирмами, продающими буровую технику?

Зюзин с удивлением поглядел на гостя. Поморщился:

– Это секрет, но вам скажу. Да. Это входит в мои служебные обязанности.

Вячеслав почувствовал, что обретает под ногами все более твердую почву.

– Но, к сожалению, переговоры по заключению контракта до конца довести не удалось? – Он скорее утверждал, нежели спрашивал.

– Да, контракт сорвался… Из-за… Впрочем, это неважно.

– Из-за вибробура? – Вячеслав уже не сомневался в правильности своей догадки.

На мгновение лицо Зюзина выразило растерянность:

– А вы откуда знаете?

– Нетрудно догадаться. Ведь статья в «Экономисте» принадлежит вашему перу.

– Постойте! – Зюзин собрался с мыслями. В маленьких глазках, опушенных светлыми рыжими ресницами, вспыхнула злоба. – Как ваша фамилия? Грачев? Уж не ваш ли отец изобрел этот вечный двигатель?

Вячеслав ответил:

– Да, это мой отец. Я не собираюсь, как некоторые, скрываться за псевдонимом. Причем действую вполне бескорыстно. А вот почему вас так раздосадовал срыв контракта? В чем здесь, так сказать, ваш личный интерес?

Зюзин сначала побледнел, потом покраснел. «Вот оно, – пронеслось у него в голове. – Не надо было писать эту проклятую статью. Бес попутал». Но вслух сказал ровным голосом, в котором звучал металл:

– Я буду на вас жаловаться, Грачев. Вы используете служебное положение в личных целях. Это вам так не пройдет.

Зюзин поднялся с места. Взор его горел праведным гневом. Но холодная струйка пота неприятно скользнула меж лопаток, а в ногах появилась ватная слабость.

Когда Грачев вышел, Зюзин не сел, а упал в свое кресло.

5

Жизнь, как зебра, идет полосами. Вслед за белой обязательно следует черная. Хорошо все-таки, что белые тоже иногда встречаются. После выхода в свет номера «Радуги» с репортажем «Неопознанный летающий объект» в редакцию повалили письма. Вячеслав лично помогал смазливым девушкам из отдела писем таскать к лифту бумажные мешки с откликами на его статью. На редакционной летучке статью Грачева решили вывесить на доску лучших материалов.

В редакции молодежного журнала «Светлячок» его встретили с распростертыми объятьями. С ходу приняли для печати два очерка, написанных по материалам его поездки в Сосновский леспромхоз. Первый Вячеслав назвал «Плакала Саша, как лес вырубали…» Второй – «Опасное лето». Оба очерка в «Светлячке» быстро опубликовали. Они тоже имели успех. Вячеслав ходил по редакционным коридорам, задрав нос.

И вдруг – скандал. В редакцию пришли опровержения. Причем сразу три. И все касались Вячеслава. Для обсуждения опровержений главный распорядился созвать редколлегию. Вячеславу предстояло держать ответ за содеянное.

Подталкиваемый сзади секретаршей, он шагнул на арену «цирка», где его уже поджидали разъяренные «звери». В глаза ударил яркий свет. Включены люстра, бра, настольная лампа, яркий свет отражался в хромированных деталях напольного вентилятора, в цейсовских стеклах редакторских очков. По всему видно, главный гневается. На Вячеслава не смотрит. Седые брови сведены к переносице. Любимая трубка отброшена в сторону, пальцы гневно барабанят по столу.

– Вот прочтите! – хмуро произносит главный редактор и бросает Вячеславу мелко исписанный листок. Подхваченный потоком теплого воздуха вентилятора, он парашютирует и плавно опускается на ковер. – Извините… – недовольно бормочет главный. Он хоть и рассержен, но о правилах вежливости не забывает.

Вячеслав наклоняется и начинает ползать по ковру, стараясь подцепить ногтем прилипший к ворсинкам тонкий листок. Наконец удается, скомкав бумагу, взять ее в руки. Но прочесть он ее не может: буквы расплываются перед глазами.

– Очки позабыл… – бормочет он.

– А голову не позабыли? – ядовито интересуется редактор. – Давайте сюда Я вам прочту. Это опровержение!

Главный не любит опровержений. Он читает брезгливым голосом, выворачивая губы:

«Еще средневековый философ Оккам сформулировал принцип: „Не следует умножать число сущностей сверх необходимости“, который вошел в плоть и кровь современной науки. Это краеугольный камень логического анализа, источник ясности и простоты. До тех пор пока явление может быть объяснено с помощью реальных компонентов мира, не следует выдумывать нечто несуществующее, каким бы заманчивым оно ни казалось…»

Главный прерывает затянувшееся чтение:

– Короче говоря, весь ваш материал «Неопознанный летающий объект» – это, по мнению ученых, галиматья. Они требуют публикации опровержения и наказания репортера. Что вы на это скажете?

Вячеслав разводит руками:

– Одни верят в «летающие тарелки», а другие нет. В моем репортаже приводились разные мнения. К ним можно присовокупить и это. Напечатать, и все. У нас же плюрализм.

– Плюрализм, говорите вы?

Главный заметно успокаивается. Нужное слово найдено.

– Ну хорошо, – примирительно произносит он и вопросительно смотрит на ответственного секретаря Нефедова. Тому почему-то всегда кажется, что Вячеслав написал не о том и не так. Он, Нефедов, написал бы по-другому. Ну и что? Взял бы ручку, заправил чернилами, бумага тоже под рукой, сядь и пиши. Однажды Вячеслав так ему и сказал. Но это Нефедову не понравилось. Теперь он имеет на Вячеслава зуб.

Главный спрашивает Нефедова:

– Вы хотите что-то сказать?

Ответственный нехорошо усмехается:

– Если бы эффективность газетных выступлений определялась по числу полученных редакцией опровержений, то Грачев был бы чемпионом. На «Неопознанный летающий объект» – опровержение. На фотографию парня с гитарой – опровержение. Подружка этого парня нам тут чуть всю редакцию не разнесла. А есть кое-что и похуже.

– Похуже?! – у главного глаза полезли на лоб. – Почему же вы молчите, не докладываете?

Нефедов проговорил загробным голосом, как будто открывал главному ужасную тайну:

– Грачев съездил от нас в командировку на Север. А каков результат?

– Да, каков результат? – главный обратил взор на Грачева.

– Два очерка напечатаны в «Светлячке».

– Это еще почему?

Вячеслав опередил уже было открывшего рот Нефедова:

– Потому, что мои темы забраковал ответственный секретарь.

– Это так?

– Так. Но он все равно не имел права писать для другого издания.

– Чепуха, – сказал член редколлегии Пикалев. – Лично я прочел очерки Грачева в «Светлячке» с удовольствием. Мне тоже до слез жалко леса и того, что хороший материал напечатали не у нас. Нефедов полагает, что нельзя писать об убийствах, забастовках, ошибках следствия. А собственно говоря, почему? Чего вы все время боитесь, Нефедов? Надо вытравливать из себя страх. Грачев написал, напечатал и правильно сделал. А вот отклонение очерков Грачева нашим секретариатом считаю грубой ошибкой.

– Есть еще мнения? – спросил главный. – Нет? Подведем итог. Нефедов, безусловно, не прав. Но я хотел бы попенять и Грачеву… Почему, выйдя из кабинета Нефедова, вы не пошли с очерком к заму или ко мне? Если бы я оказался не прав – идите в ЦК… Доказывайте, отстаивайте свою правоту. А вы поступили, как капризная примадонна. Не нравлюсь здесь, оценят там. Нехорошо!

– Сегодня утром пришла еще одна жалоба на Грачева, – голосом, в котором проскальзывали нотки злорадства, объявил Нефедов. – Из Внешторга. Оказывается, Грачев использует свое положение сотрудника нашей редакции, чтобы протолкнуть изобретение своего отца.

– А почему, собственно говоря, нельзя проталкивать изобретение своего отца, если оно хорошее? Оно ведь хорошее, как вы, Грачев, считаете?

– Очень, – по-детски простодушно проговорил Грачев, чувствуя, как предательская влага выступает на его глазах.

– Защищать отца можно и нужно, все дело в том, какими методами, – мрачно провозгласил главный.

– Ну и что это за методы?

– Пусть скажет сам Грачев. Писать он явно умеет. Наверняка владеет и разговорной речью, – сказал Пикалев.

Все рассмеялись.

Вячеслав понял, что настал решающий момент. Надо произнести всего пару фраз, но таких, которые все поставят на свои места.

Он четко произнес:

– Мой визит во Внешторг позволил мне установить, что оппонент отца, он же автор письма в редакцию, Зюзин участвовал в переговорах с одной из западных фирм о закупках нашей страной бурильной техники. Есть все основания полагать, что позиция Зюзина продиктована вовсе не государственными, а личными, корыстными интересами.

– Но ведь это только предположение, не более того! – бросил реплику Нефедов.

– Как тут не понять… Письмо в редакцию как раз и предназначено для того, чтобы это предположение не превратилось в уверенность! – воскликнул Пикалев.

– Что же вы предлагаете? – спросил его главный.

Пикалев ответил:

– Грачева от расследования дела отстранить. Пусть этим займется кто-нибудь другой. Мне почему-то кажется, что за всем этим скрывается крупная панама.

– А что же будем делать с Грачевым? – спросил Нефедов.

Ему ответил Пикалев:

– Поблагодарим. Я хотел бы, чтобы мой сын так бросался на защиту моей чести, как это сделал он по отношению к своему отцу.

– Ну, насчет благодарности вы, конечно, хватили лишку… Но и наказывать Грачева пока не будем. – Главный сделал паузу. – Посмотрим, как он себя проявит в работе над новой важной темой.

– Над новой? – как эхо отозвался Нефедов.

– К нам поступила бумага из Главного штаба ракетных войск стратегического назначения. Приглашают нашего представителя посетить ракетодром. Не знаю, в чем тут дело, но приглашение адресовано персонально Грачеву. Откуда у вас связи с ракетчиками, Грачев?

Вячеслав и сам не знал, откуда у него эти связи. Но на всякий случай сказал:

– Журналист без связей не журналист.

– Это верно, – подтвердил главный.

– А когда ехать?

– Через две недели. Заседание закончено, товарищи!

Вячеслав вышел из кабинета, спустился по лестнице вниз, выскочил на улицу. Ветерок приятно охладил разгоряченный лоб. Жаль, что его лишили возможности добраться до Зюзина, содрать с него позолоту. У него есть еще один должок. Надо разобраться с этим парнем, который якобы загремел в армию по его вине. Нет, он этого так не оставит.

Перед глазами Вячеслава предстали те двое, что однажды утром поджидали его на этом месте, у гранитного бордюра. Ожесточенный мальчик и его хрупкая подруга. Заблудшие дети земляничных полян, утерявшие связь с отчим домом. Бедные дети сумасшедшего мира, где короли едят своих подданных, космические корабли взрываются из-за бюрократических неувязок, а сбитые с толку люди верят не политикам и ученым, а астрологам и ворожеям.

Дик и Дюймовочка

1

Райвоенкомат помещался в старом, ветхом московском особнячке, когда-то радовавшем глаз прохожего стройностью линий и изысканностью лепнины, а ныне пришедшем в упадок: здание покосилось, во многих местах отлетела штукатурка, от лепнины остались одни воспоминания – замысловатая прическа с упругими колечками волос, а лица нет, округлая рука без кисти, крылья, растущие из черноты зияющей трещины. Наверняка военкомат готовился к новоселью в здании, которое строится и будет строиться еще долго. А пока…

Он потянул на себя старую, крашеную-перекрашенную дверь (она была липкая, в потеках еще свежей красно-бурой краски), ощутил томление. Повестка не раз призывала его под своды военкомата. Из царства относительной свободы он немедленно попадал в мир, где царила всевластная строгая сила. Даже девушка, сидевшая на регистрации (ей он протягивал в окошко свой воинский билет и повестку), была уже не обыкновенной московской девушкой, а неким строгим существом, неприступный вид которого мгновенно рассеивал игривые мысли, если они, конечно, появлялись. А сновавшие из кабинета в кабинет молчаливые суровые офицеры? Нельзя даже было представить, что эти люди живут в одном с тобой городе, ездят в метро, бегают на уголок в гастроном за стапятьюдесятью граммами колбасы на завтрак.

Однако сегодня он переступил истоптанный тысячами молодых ног порог военкомата не как «годный, но не обученный», а как журналист популярного еженедельника. И встречен был широкими улыбками с благожелательным интересом.

Вячеслав изложил военкому свое «дело». Рассказал об истории появления в еженедельнике своего снимка и печальных последствиях, которые это событие, возможно, вызвало, – досрочном призыве в армию молодого человека Вадима Резникова.

Военком, уже немолодой располневший майор, который когда-то, видимо, был лихим строевым офицером, а теперь досиживал последние допенсионные годы здесь, среди пыльных бумаг и испуганных новобранцев, весело рассмеялся, разъяснив уважаемому корреспонденту, что призыв в Советскую Армию проводится строго в соответствии с существующими правилами и, следовательно, никакое выступление печати не может повлиять на действия военкомата – «в ту или иную сторону», как выразился майор.

– Кто именно вас интересует? Вадим Резников? Черненький такой? С пронзительным горящим взглядом?

Было просто чудом, что военком сумел вычленить из огромной массы молодых лиц одно-единственное. Ведь этот парень прошел через военкомат не менее чем три месяца назад.

– Так вы его помните?

Майор отвел от Вячеслава взгляд своих выпуклых голубых, в красных прожилках глаз и побарабанил толстыми пальцами по столу.

– Резников… Резников… – казалось, он выгадывает время, чтобы собраться с мыслями. – Да, да. У него еще такая нестарая мать. Привлекательная женщина. Только немного впечатлительная. Чуть что – в слезы. Любит его, стервеца.

– Ага. К вам обращалась его мать!

Майор вздохнул, но ничего не сказал.

– Она просила поскорее призвать ее сына в армию?

– Наоборот.

– Наоборот?

– Да. Она души в нем не чает. Говорила, что у него со здоровьем что-то не в порядке. Кажется, упал с мопеда и повредил голову. Да-да. Ему по этой причине даже давали весной отсрочку.

– Сначала дали отсрочку, а потом неожиданно взяли?

Майор отвел глаза в сторону:

– Все равно его призвали бы осенью. На несколько месяцев раньше или позже – какая разница?

Вячеслав подумал, что для кого-то разница, по-видимому, была, но промолчал. Майор явно темнит. Ну ничего, Вячеслав сам до всего докопается.

– Я хотел бы встретиться с родителями Резникова. Нельзя ли у вас узнать его домашний адрес?

На лице майора отразилось беспокойство.

– Не собираетесь ли вы…

– Нет, нет. К военкомату претензий нет.

Майор успокоился:

– Ну, я надеюсь. Рита!

В комнате вмиг появилась белокурая девица в хромовых сапожках, голенища которых соблазнительно обтягивали плотные икры, окинула Вячеслава быстрым опытным взглядом покорительницы мужских сердец. Что-то в ней напоминало ему Раису Сметанину из Сосновского леспромхоза. Уверенность в себе, что ли?

Майор четким голосом отдал распоряжение, девушка еще раз стрельнула глазами в сторону Вячеслава и скрылась, чтобы через пару минут появиться вновь. В наманикюренных пальчиках (мизинец был кокетливо отставлен в сторону) она держала картонную карточку.

Вячеслав записал адрес, пожал крепкую руку майора, одарил девушку благодарным взглядом и отбыл. Первым делом он собирался навестить мать Вадика Серафиму Резникову. Симу.

2

Сима родилась и выросла в семье музыкального мастера – настройщика роялей и пианино. В те далекие годы почему-то считалось, что дети рабочих и крестьян обязательно должны научиться играть на пианино (у подавляющего большинства, правда, дальше «собачьего вальса» и «польки-бабочки» дело не пошло). Громоздких музыкальных инструментов у граждан было много, и работы отцу хватало. Набегавшись за день по городу с тяжелым баулом, в котором лежали запасные деревянные молоточки, костяные пластинки для клавиш, инструмент и завтрак (булка с марципаном да яблоко с красным бочком), он являлся вечером домой, ужинал, выпивал красного винца (единственная отрада в его жизни) и начинал проверять у дочери уроки.

Школьная премудрость давалась Симе с трудом. Бывало, усядется за покрытый пахучей клеенкой круглый обеденный стол – учить уроки, раскроет учебник и замрет, откинувшись на стуле и задрав кверху коленки. Сладкие грезы, не те конкретные желания, у которых есть и образ, и название, а неразличимые, текучие и обволакивающие, прекрасные именно своей неконкретностью и текучестью, овладевают ею, лишают возможности двигаться и что-то делать – читать, усваивать прочитанное. Так бы, кажется, сидела (вернее, полулежала) на стуле и не вставала – без обеда, без ужина, без сна. Однако же что это? Зычный, оглушающий голос папаши возвращает Симу на грешную землю.

– Ах ты, дрянь! Я еще час назад приметил: Чапаев на картинке. Я его по усам запомнил. А сейчас гляжу: опять он! Выходит, за час страницы не перевернула. Дрыхнешь с открытыми глазами. Хоть бы юбку одернула, бесстыдница. Я тебе покажу, как лодыря гонять.

Симе обидно, уже взрослая, седьмой класс, почти невеста, а он лупцует, как маленькую. Вскинулась, глаза сощурила, из них злость так и прыщет… Однако с папашей не поспоришь, он горяч и скор на расправу, на него не наорешь. Сима хнычет, пускает слезу, шмыгает носом и утыкается в учебник.

Если бы не лень, не супротивный характер, была бы Сима девчонка хоть куда. Внешностью бог не обидел: на ее плечи, груди и коленки уже заглядывались не только сверстники, но и мужчины-преподаватели. Управдом Никодим Евсеевич, застав однажды девицу одну в комнате, не сдержался, кинул на стол портфель с жировками и потянулся к Симе. Быть бы беде, если бы неожиданно не заявился в неурочное время домой папаша: у него подскочила температура, он весь горел, надо было прилечь.

В последний год войны Сима по примеру более старших подруг отписала и отправила на фронт письмецо с приложением кисета, вышитого крестиком. Вскоре пришел ответ, из которого выпало фото молодого красавца со смелым взглядом и бровями вразлет. Сима покрыла фотографию быстрыми поцелуями-укусами – она всегда жадно набрасывалась на все, что приходилось ей по вкусу. Тотчас же сварганила второе письмо, завязалась переписка. Герой-фронтовик настойчиво требовал фотографии. Сима купила в киоске портрет какой-то малоизвестной, но смазливой киноактрисы и вложила в конверт. Портрет вызвал восторг. «Вы, Сима, похожи на какую-то актрису, имени не помню, – писал фронтовик. – Только знайте: вы в сто раз красивее ее». Красавец лейтенант объявил себя Симиным женихом. Она не возражала.

Смерть лейтенанта от вражеской пули поразила Симу будто громом. Получив роковое письмо от его близкого друга, она целый день сидела в неподвижности, иссиня-бледная, простоволосая, руки висят меж колен как плети… Казалось, жизненная сила ушла из нее.

– Что ты, дурочка, так убиваешься, – пробовала увещевать ее мать. – Ты же его вовек не видела, а он тебя. Он вовсе и не тебя любил, а ту, актрису, или не помнишь, чью фотку ему отправила?

Сима молчала. Ей не хотелось расставаться со своим горем. В эти дни она чувствовала себя по-настоящему значительной.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Через пару лет после войны в их квартиру заявился лейтенант с палочкой – друг Симиного «жениха». Прибыл, чтобы выполнить последнее желание товарища, передать его последний привет да трофейную пудреницу, украшенную золотой розой по черному фону. Явился проездом, на день, а остался… нет, не на всю жизнь. На всю жизнь с Симой его не хватило. На десятом году совместной жизни не выдержал вздорного Симиного характера, ее эгоизма, лишавшего его всякой свободы, – она гнала из дому всех его друзей, не терпела родственников. Только и было на всем земном шаре трое достойных – она сама, ее муж и ее сын Вадик, а все остальные – так, шваль… Подальше от них. Своих же душила требовательной, не оставлявшей свободы для роздыха любовью. И мужа, и сына.

Сима осталась одна. То есть не совсем одна – с сыном. Но разве мужа он заменит? Она и всегда-то не любила работать, а тут почувствовала себя нездоровой и вовсе перестала на работу ходить. Ее не волновало, что не выработала стажа, что пенсии не будет. Это не ее дело. Бывший муж, вот кто во всем виноват. Вот он пусть о ней и заботится. А если хочет уморить свою жену и сыночка – его право, Сима возражать не будет. Ляжет и помрет. А он пусть потом всю свою жизнь совестью мучается, если, конечно, она у него есть, совесть-то.

– Вам кого? – В полуоткрытую дверь на Вячеслава Грачева глядело бледное старушечье лицо, не вязавшееся с округлыми и гладкими голыми плечами.

– Мне Серафиму Ерофеевну.

– А зачем она вам?

– Хочу побеседовать с ней о сыне, Вадике.

Ответом был пронзительный вскрик:

– А что с ним? Он жив?

– Жив-жив, – заторопился Вячеслав. – Я из журнала. Пишу статью о молодежи. Я вашего сына фотографировал. Может, видели?

– А, да… погодите. Сейчас оденусь.

Продержав Вячеслава на лестнице минут пятнадцать, женщина впустила его внутрь. В ней произошли разительные перемены. Волосы расчесаны и стянуты косынкой, подкрашены глаза и губы. Наряд хотя и не богатый, но чистый, подчеркивающий фигуру. «Привлекательная женщина», – Вячеславу вспомнились слова военкома.

В квартире разруха. Стены ободраны, на полу проплешины, краска слезла, видна серая затоптанная доска. Дверца шкафа – сколько хозяйка ни пихала рукой, та все время распахивалась с противным скрипом, обнажая убогий скарб. Посреди комнаты, на самом видном месте, стоял прислоненный к обеденному столу старый мотороллер с проржавевшим в нескольких местах баком.

– Я по поводу досрочного призыва Вадима в армию.

На лице Серафимы Ерофеевны проблеск мучительной надежды.

– Может, его отпустят?

– Нет, вряд ли. Да вы не волнуйтесь. Он ведь не на войне… Служит где-то на Севере.

– Там холодно, – отозвалась она и зябко передернула плечами, прикрытыми пестрой косынкой.

– Вы знаете, почему его призвали досрочно?

– Это все он, он.

– Кто? Ваш бывший муж?

– Почему бывший? Мы не разведены.

Вячеслав смешался:

– Но мне говорили, что у него другая семья.

В глазах женщины зажегся злой огонь:

– Кто говорил?

– Подруга вашего Вадима, Лера.

– А… эта потаскуха?

– Она мне показалась вполне приличной девушкой.

– Вот вы с ней и гуляйте. А я ему не позволю.

Вячеслав постарался вернуть разговор в прежнее русло:

– Вы не скажете, что побудило вашего бы… вашего мужа ускорить призыв сына в армию?

Она зло расхохоталась:

– А то неясно. Это все она, его наложница, Верка!

– А вы не скажете адрес? Я хотел бы поговорить с отцом Вадима.

Взгляд женщины погас, будто обратился внутрь ее существа. Она советовалась сама с собой.

– Ладно. Адрес дам. Скажите ему: пусть возвращается. Его место здесь. Он там временно!

– Да, да, обязательно скажу, – Вячеслав старался не встречаться глазами с вновь вспыхнувшим взглядом Серафимы Ерофеевны. «Она больная, – подумал он. – Я в ее обществе с трудом пятнадцать минут выдержал. А каково было им – мужу и сыну?»

3

Вячеслав часто думал о своей матери. Она умерла, когда он был еще ребенком. Но с ним навсегда остался ее образ, как писали раньше, чистый образ. На стене в отцовском кабинете висела фотография молодой белокурой женщины в батистовой кофточке с прошивками. Взгляд задумчивый, улыбка мягкая. Фотография источала мягкий утренний свет, и этот свет отражался в отце, в его нежной и грустной памяти о Маше. Хотя матери не было, она – невидимая – постоянно присутствовала в их доме. Она и теперь определяла нравственный настрой двух осиротелых мужчин – старого и молодого.

У Дика всё, как оказалось, наоборот. Физически мать была, а на самом деле ее не было. Она не могла служить ему нравственной, да и никакой другой опорой. Так же, как и его отец, в этом Вячеслав убедился, побывав у него на следующий день.

На него не мог не произвести впечатление контраст между дышавшей бедностью и разореньем конурой, в которой влачила свое жалкое существование Серафима Ерофеевна, и хоромами, где протекала благополучная жизнь ее бывшего мужа. Ему открыл дверь круглолицый крепыш в красивой темно-синей пижаме. Широкие лацканы и обшлага отливали атласным блеском. На Гурии Степановиче (так звали отца Дика) были белые носки и кокетливые красные тапочки. Они, похоже, были малы ему, он ступал осторожно, как японка в деревянных туфельках, надетых еще в детстве и не снимаемых с тех давних пор. И при каждом шаге болезненно морщился.

– Кто пришел?! – донесся из глубины квартиры властный окрик.

– Это ко мне, Веруся. Не беспокойся, – отвечал Гурий Степанович. Он увлек гостя в кабинет. Тяжелые дубовые шкафы матово отсвечивали в лучах округлой молочного цвета лампы.

– Неплохо тут… у вас, – невольно вырвалось у Вячеслава. Перед глазами все еще стояли картины вчерашнего убожества, в котором оставил жену и сына хозяин этой шикарной квартиры.

Гурий Степанович, казалось, понял, какие мысли проносятся в голове у визитера, и торопливо объяснил: квартира вместе с мебелью принадлежит жене, а сам он здесь гость, даже не прописан… «Нечто вроде приемыша», – улыбнулся он.

Вячеслав в лоб спросил Гурия Степановича, как он, видимо, вполне, обеспеченный человек, мог допустить, чтобы его бывшая жена и сын прозябали в нищете. Тот покраснел.

– Это моя боль, поверьте. Я даю им ежемесячно по сто рублей… пытался продуктами помогать, но она не хочет, говорит, что подачки ей не нужны.

– У вашего сына, я слышал, непростой характер.

– Да, да, он совсем отбился от рук! – с готовностью воскликнул Гурий Степанович.

– Подростку нужна мужская рука. А там слабая женщина, к тому же, как мне показалось, не совсем здоровая.

– Сима физически вполне крепкая женщина, а вот тут у нее… – он покрутил рукой у виска, – действительно не все в порядке. Нет, она не сумасшедшая. Нервы. Да и характер. Никогда не хотела считаться с реальными фактами. Все норовила сделать по-своему… И вот результат.

– А вы не пробовали пригласить сына пожить у вас?

Гурий Степанович закивал головой:

– Пробовал, хотя Верочка не очень приветствовала… А как же? Одно время он жил у меня. Но ничего хорошего из этого не вышло. Он, так же, как и Сима, ненавидит меня и мою новую жену. Делал все, чтобы испортить нам жизнь. Вера ужасная чистюля, помешана на порядке. Так он ложился в грязных ботинках прямо на покрывало, никогда не клал вещей на место. Грубил. Я бы все стерпел… Но у Верочки тоже есть характер, и еще какой. Она пробовала перевоспитать его. Однажды в наказание лишила его обеда. Так что он сделал? Вышел на улицу и прямо у подъезда начал просить милостыню. А ведь у нас ведомственный дом. Здесь все знают всех. Мне звонят из проходной в кабинет и докладывают: «Гурий Степанович, что у вас происходит дома? Ваш сын стоит на улице с протянутой рукой». Меня даже хотели обсуждать на партбюро. А еще Сима… Когда Вадим перебрался к нам, она совсем сошла с катушек. Звонила днем и ночью, говорила всякие гадости. Приходилось выключать телефон. Тогда она принялась писать письма. В том числе и в институт. Это был ужас!

– За что же вас так ненавидит ваша бывшая жена?

– Ненавидит? О, если бы так! Она меня любит без памяти. А вот Верочку действительно ненавидит. Правда, и она отвечает Симе тем же. Говорит: «Твоя Серафима не сумасшедшая, просто придуривается. Хочет отравить нам жизнь». И похоже, она права.

– Вам пришлось показать сыну на дверь?

– Никуда я ему не показывал. В один прекрасный день он взял и сам ушел. При этом прихватил много книг из моей… из нашей домашней библиотеки. Снес в букинистический…

Гурий Степанович казался удрученным. Его круглое лицо выглядело одутловатым, нездоровым, под глазами проступили синяки. Видимо, этот разговор дорогого ему стоил.